Виктор Елисеевич Дьяков
Никто не хотел воевать
– Надо эту сволоту вычислить и завалить. Точно, гад бьет, редко, да метко. После него даже трехсотые, считай как двухсотые. Попробуй, посторожи его, выследи как-нибудь,– не то приказывал, не то просил Грач, отлично понимая, что для пулеметчика выслеживать матерого снайпера, задание невероятно трудное и смертельно опасное.
– Хорошо, командир, попробую, – без восторга, но как всегда совершенно спокойно согласился Крест.
Он подошел к наскоро перекусывающему банкой тушенки с сухарями Леониду, поставил задачу:
– Малек, я ночью сегодня не сплю, снайпера караулить буду. Он любит по ночам и ближе к вечеру на охоту выходить. Скорее всего по тепловизору, прибору ночного видения, нас отслеживает.
– А как же мы завтра воевать-то будем, если ночь не спать?– не обрадовало предстоящее бдение Леонида.
– Да, ты мне для этого дела совсем не нужен, спи. Для этой игры в прятки мне патронов много не нужно. Одной очереди достаточно… если я его, а если он меня – всего одной пули,– Крест усмехнулся, видя как побледнел от его слов Леонид.– Не боись Малек, прорвемся. У меня перед ним преимущество. Он же в свой тепловизор смотреть будет, а я знаю, как они в темноте светятся. Схожу к местным, у них я видел, тоже тепловизор есть, так что и здесь мы с ним на равных будем. А ты спи, тебе отдохнуть надо. Что-то ты совсем вареный стал, еле шевелишься…
Эта ночь, как и предыдущая, выдалась неспокойной. Леонид на удивление быстро привык дремать, не обращая внимания на одиночные выстрелы или шальные автоматные очереди. И в эту ночь он прикемарил в какой-то пустой комнате на третьем этаже, с заложенным мешками с песком окном, постелив под себя бушлат и укрывшись другим. Но где-то после полуночи его разбудила хорошо ему знакомая очередь из ПКМа Креста. Она донеслась откуда-то с чердака. Леонид прислушивался, но больше очередь не повторилась и он вновь задремал. Знакомая дробь хлопающих звуков вновь его разбудила уже где-то после двух часов ночи. На этот раз ПКМ выпустил три-четыре короткие очереди, откуда-то со второго этажа. И вновь Леонид почти погрузился в дремоту, когда в комнату почти бесшумно проник Крест. Ни слова не говоря, он начал «рассупониваться»: снял бронежилет, что было под ним, и принялся растирать себе грудь.
– Что случилось? – чуть громче, чем обычно спросил Леонид.
– Не ори… Ничего не случилось, все как и положено на войне. Он мне в «бронник» из СВД попал. Хорошо прямо в пластину, а не между… мог бы и пробить, – в тусклом лунном свете Крест продолжал энергично массировать большой синяк на своей выпуклой груди.
– Он, что обнаружил тебя?
– Он меня, я его, но у меня-то ПКМ, а не СВД и стреляю я не одиночными.
– И что? – не врубался в лаконичную речь Креста Леонид.
– Снял я его, вот что… Ладно все, спим. Ты меня больше не трогай, надо хоть немного до утра соснуть…
В уличных боях группы штурмующих добровольцев и обороняющихся ополченцев нередко перемешивались. В виду плохой организации и взаимодействия, как с одной, так и с другой стороны боевые действия развивались хаотично, противники недостаточно хорошо знали город, далеко не у всех командиров даже имелись его карты. Иной раз было непонятно, кто кому выходит в тыл и окружает.
Обстрелы, взрывы снарядов, гранат, свист пуль… все это в те дни оказалось для Леонида не самым ужасным из того что он увидел. Ему пришлось помогать фельдшеру оказывать помощь раненым, в том числе и тяжелым. Он впервые наблюдал как получают ранения на войне и как выглядят раненые: конечности с оборванными жилами и торчащими костями, вскрытая брюшная полость, кишки… Сначала от этого подташнивало. Но он освоился довольно быстро и уже в третьем-четвертом случае без дрожи в руках разрезал лямки бронежилетов и разгрузок, и даже сам, не дожидаясь медбрата, накладывал повязки, специальным кровоостанавливающим порошком обрабатывал раны. Вкалывать обезболивающее пока не решался. Зато наблюдал как оное действует – раненый вроде и боли не чувствует, но в то же время и двигаться не может.
Cамым муторным делом стала эвакуация раненых в тыл. Обычно ее проводили по ночам. Но когда раненый был тяжелый и фельдшер никак не мог ему помочь на месте, его приходилось транспортировать прямо во время боя. Такие группы, раненого и сопровождавших, обычно прикрывал Крест. При этом иногда приходилось выходить из здания и вести отвлекающий огонь из-за естественных укрытий, типа придорожных канав или деревьев. Но не всегда это удавалось. Один раз в такую группу раненого и двух переносчиков попала граната, а потом их всех добили очередями из домов частного сектора. И опять все это случилось прямо на глазах Леонида. Но снайпера, судя по всему, Крест действительно «снял». Во всяком случае, после той ночи он больше никак не проявился. Тем не менее, в результате постоянных обстрелов, рота продолжала нести потери, в основном ранеными. Но и противник, похоже, осознал, что среди защитников здания немало опытных бойцов. На рожон они уже не лезли, даже мелкие вылазки полностью прекратились, зато усилился минометно-артиллерийские обстрелы. В отличие от выстрелов и очередей из стрелкового оружия к минам и снарядам Леонид никак не мог привыкнуть.
– Не менжуйся, от того что летит в тебя ты свиста не услышишь. Наоборот, пока обстрел никто на штурм не пойдет, чтобы под собственные снаряды не попасть. А вот когда тихо, всякое случиться может, – как мог успокаивал его Крест.
И действительно, уже на третью ночь, Леонид был настолько измучен, чувство опасности притупилось, и он уже мог относительно спокойно спать, даже когда среди ночи вдруг начинали рваться где-то снаряды.
Мобильная связь, то появлялась, то пропадала. Леониду, наконец, удалось с четвертого этажа дозвониться до Ларисы. Девушка пока благополучно проживала в родном доме, но в безопасности себя в нем, конечно, не чувствовала. Интенсивность обстрелов поселка возросла еще сильнее. Ей уже не только по ночам, но и по нескольку раз в светлое время приходилось сидеть в знакомом Леониду подвале. Он звонил в относительное затишье и потому сумел убедить ее, что по прежнему находится в Луганске, и жизни его ничто не угрожает, а занимается он хозработами и переноской раненых, прибывавших с передовой. Ну, и в обязательном порядке в заключении Леонид заверил, что рано или поздно освободится и обязательно за ней приедет и увезет в Москву.
После трех дней боев, не давших особого преимущества добровольческим батальонам, к ним вновь подошли подкрепления и наступление возобновилось с новой силой. Прошел слух, что к Иловайску Украина стянула едва ли не все добровольческие батальоны, свою основную ударную силу. Уже в первый день нового наступления добровольцы сильно потеснили ополченцев к северной окраине. Рота Грача успешно отбила все атаки, но здание уже глубоко обошли с флангов и, чтобы не оказаться не просто в окружении, а фактически в глубоком тылу противника необходимо было оставить позиции и отступать. Грач постоянно запрашивал штаб обороны города, докладывал обстановку. Но там, похоже, не очень владели ситуацией и медлили. В конце-концов разрешение на отход получили. Впрочем, получился уже не отход, а прорыв из окружения. Прорываться пришлось под покровом ночи, и все равно потери в эту ночь превысили все, что были до того вместе взятые. Из остававшихся в составе так называемой роты 36 человек, в северную часть города, остававшуюся в руках ополченцев, вышло только 19 человек, из которых четверо оказались ранены. Про судьбу остальных было трудно сказать что-то определенное. Кто-то погиб, кто-то ранили или взяли в плен, кто-то просто втихаря свалил, спрятавшись где-нибудь на огороде среди растительности, или в брошенном хозяевами доме. Как и следовало ожидать, «потеряли» в основном «пушечное мясо», состоявшее из «нариков». «Идейные» закончились еще раньше, их либо выбили, либо они сами сбежали. Из опытных бойцов лишь один получил серьезное ранение, но его вынесли на себе товарищи, которые своих не бросали.
Когда в руках ополченцев осталась лишь северная окраина Иловайска, в центре города, над зданием местной администрации, добровольцы под прицелом фото и кинокамер подняли желто-голубой флаг. Данное обстоятельство подвигло командование АТО официально объявить, что город взят полностью. Ополченское командование не преминуло ответить, что город почти полностью под их контролем. Лишь жителям этого попавшего в жернова молоха войны города, тем, кто не успел убежать, или им было некуда бежать, и они сидели по подвалам… Им было абсолютно все равно, какой флаг трепещет над зданием городской администрации. Они хотели, чтобы этот ад поскорее закончился, все равно, как и в чью пользу, чтобы вернуться к нормальной человеческой жизни.
В задачу Креста и Леонида входило прикрывать отход из здания, которое они обороняли несколько дней. Но Крест уже перед самым выходом, в кромешной ночной темноте о чем-то почти шепотом переговорил с Грачем, после чего подошел к Леонида и, так же тихо, чуть не на ухо зашептал ему:
– Значит так, уходим быстро, от меня не отставай, этих нариков прикрывать не будем. Набей все ленты что есть, уложи в РД, а цинки, что остались, бросай, иначе с такой тяжестью далеко не уйдешь. Понял свою главную задачу, от меня не отстать? Все остальное по боку.
Это означало, что Грач разрешил ради скорости бросить часть боеприпасов и не выручать «пушечное мясо», если те попадут в тяжелую ситуацию. Циничный приказ, но Леонид не возмутился даже про себя. За эти несколько дней он увидел, что представляет из себя «переменный состав», который поддерживает свой «боевой дух» регулярными дозами героина и «косыми» сигаретами. Без этих взбадривающих факторов они обычно пребывали в глубоко апатичном и безразличном состоянии, или наоборот без «дозы» их начинало «ломать». Дозированно подкармливать таких бойцов входило в задачу ротному фельдшеру, что делалось им с величайшей неохотой. Сейчас фельдшер по приказу Грача отдал остатки наркотиков наркошам, чтобы они взбодрили себя перед прорывом. За эти дни Леонид так устал физически и еще более морально, что ему было абсолютно не жаль этих людей. Они прибыли сюда в надежде по легкому словить кайф, но попали на настоящую, серьезную войну. А для него главным в эту ночь было просто выжить, и он понимал, что это возможно лишь в том случае, если он не отстанет от Креста.
24
Едва прибыли в Иловайск, и Богдану стало ясно, что война в городских условиях действительно в корне отличается от войны в поле. Там главное «действующее лицо» во всяком случае в этой войне, это артиллерия, здесь – стрелковое оружие и гранатометы. АТОшных сил в город нагнали вроде бы немало. Едва ли не все добровольческие батальоны, если не в полном составе, то частично здесь присутствовали, но их численность, качество экипировки и вооружения сильно различались. Если в батальоне «Д» насчитывалось несколько сотен человек, и все они были прекрасно вооружены и экипированы, а группы бывших стрейкболистов так и еще неплохо обучены, то остальные батальоны имели в разы меньше и личного состава, и во всех остальных компонентах вооружения и боевой подготовки сильно уступали. Поначалу и боеприпасов имелось в избытке. Хуже обстояло дело со взаимодействием. Каждый батальонный командир «тянул одеяло на себя», рвался вперед, не считаясь с потерями, или наоборот «тормозил», сберегая своих бойцов. Потому согласованных боевых действий не получалось. Если «Д», наступая с запада, легко вошел в Иловайск и быстро продвинулся до железной дороги, то остальные сразу забуксовали. Богдану и прибывшим с ним повезло, их командир не рвался прослыть героем и людей на убой в лобовые атаки не гнал.
Взводом Богдана пополнили роту, которая «зачищала» частный сектор с юго-восточной стороны города. Впереди шли несколько бойцов, так называемый дозор, за ними в десятке метров неспешно шла БМП, за ней пешая охрана БМП и группа бойцов, досматривающая дома и дворы. Сепаратисты атаковали взвод небольшими подвижными группами из домов и огородов, делали несколько очередей из стрелкового оружия и гранатометов, и тут же скрывалась среди растительности или прямо в канализационных люках. Эти наскоки успешно отбивали, но нападавших не преследовали, стараясь как можно тщательнее зачистить уже завоеванную территорию. Продвигались вперед медленно, ибо не все местные ушли, в некоторых домах обнаруживались жители. На всякий случай, чтобы не могли сообщить о продвижении добровольцев сепаратистам, у них отбирали мобильные телефоны. Такая тактика могла иметь успех, если бы зачищались все улицы, хотя бы с примерно одинаковой скоростью. Но опять кто-то урывал вперед, кто-то отставал, а некоторые переулки вообще оставались незачищенными. В результате полноценного занятия частного сектора не получилось и к вечеру, дабы не попасть ночью в окружение, пришлось вернуться на исходные позиции. Добробаты оказались не в состоянии держать зачищенную территорию, элементарно не хватало сил.
Богдан полностью ощутил, что такое ответственность за подчиненных в боевой обстановке. Ему приходилось уже не жалея здоровья успевать везде, и впереди, и сзади, сдерживать дозорных, подгонять тех, кто осуществляли зачистку домов и дворов. Кроме того он постоянно прислушивался к рациям, которыми его согласно должности обвешали сразу тремя. Они были настроены на разные частоты и осуществляли связь с ротным, комбатом, базой. Переговоры по рациям слышали все рядом стоящие и порой они нервировали, ибо там постоянно матерились и передавали разную информацию, иной раз истошные требования немедленно прислать подкрепление, или забрать двухсотых и трехсотых. Зарядки рации хватало не более чем на двое суток и если не находили возможности ее подзарядить в полностью обесточенном городе, она садилась и связь, естественно, прерывалась, что тоже сильно тормозило и дезорганизовывало наступление.
На следующий день вновь началось наступление по «всему фронту» в черте города. Взвод Богдана, наконец, преодолел частный сектор и теперь наступал под прикрытием БМП на административный центр. Снарядами из башенной пушки удалось разбить часть стены дома, из которого отстреливались сепаратисты, и они его спешно покинули. Так продвинулись вперед метров на сто-стопятдесят. Потом после интенсивного обстрела заставили противника отступить со следующего рубежа… Тем не менее, в целом наступление развивалось по-прежнему медленно. Старая БМП, более или менее выполнявшая свои функции во время зачистки, теперь то и дело останавливалась из за неполадок, то с двигателями, то с тягами. К тому же, когда противник засел в капитальном здании сталинской постройки, его стены оказались пушке БМП уже не по зубам и этот рубеж обороны «колорадов» взять не удалось. Его пришлось обходить, оставляя в тылу. За четверо суток таких нудных и неспешных боев сепаратистов оттеснили на северную окраину, а те, что оставались в тылу, потом прорывались к своим, как правило, по ночам.
Как-то такая группа сепаратистов прорывалась на участке роты Богдана. Тогда случился какой-то непонятный дурной ночной бой. Все стреляли, не зная куда, и не понимали откуда стреляют по ним. Богдан приказал своим сидеть за стенами здания школы и не высовываться, не ровен час не чужие, так свои подстрелят. Когда стрельба, наконец, утихла, ротный послал несколько групп бойцов прошерстить улицы и проулки, по которым прорывались «колорады». К позициям взвода Богдана вышли трое таких бойцов, волоча за собой человека неопределенного возраста в комуфляже и с георгиевской ленточкой на груди.
– Во, колорада, поймали, до ротного волокем. Раненый сука, еле идет, – пояснил старший группы, держа пленного за шиворот.
– А навищо його тягать? Ми йому прямо тута зараз и суд и вирок винесемо,– злорадно предложил Куренчук. – Здорово москалик. А иде твои документи, клищь колорадьский? Глянути хочетси, откель ти до нас прибув.
– Да, нет у него документов и оружия нет, бросил, наверное. При нем вот только нашли,– старший группы поднял что-то типа пояса, в котором помещался набор одноразовых шприцов и ампул.
– Нияк нарик попався! – обрадовано воскликнул Куренчук. – Сичас ми його розговоримо. А ну розкажи нам, хто твий командир и все що знаешь про ваше колорадське вийсько!?
Куренчук неожиданно с удовольствием принялся допрашивать пленного. Вокруг собрался почти весь взвод и с интересом смотрели. Раненый молчал, лишь время от времени его лицо искажали гримасы боли. Куренчук вытащил из ножен, висящих на поясе, штык-нож от автомата.
– Ладно, мы, пожалуй, его дальше поволокем к ротному, – не очень уверенно произнес старший группы.
– Чого його тягать, потим ще личити доведеться. Навищо вин такий здався? Яка з нього користь? – неожиданно властно заговорил Куренчук.
Притащившие пленного явно растерялись, решив, что старший здесь Куренчук. Богдан уже хотел вмешаться, но его не вовремя охватил приступ кашля и он, чтобы подавить его, вынужден был отойти в другую комнату. Тем временем, Куренчук для начала срезал с груди пленного «колорадскую» ленточку и втоптал ее в пол. Потом острием штык-ножа ткнул его куда то в бок… На пленном не было бронежилета и штык по всему достал до тела и даже неглубоко проник в него, во всяком случае он вскрикнул от боли.
– Ну, москалик, говори хто твий командир? – с явным удовольствие возобновил допрос Куренчук.
– Позывной нашего командира Грач… а больше я ничего не знаю! – схватившись за темнеющий от крови бок, поспешил признаться пленный.
– Скильки вас у того Грача? – воодушевленный первым результатом, Куренчук вновь замахнулся штык-ножом.
– Сначала человек полста с лишком было, на прорыв когда пошли человек тридцать, чуть боле оставалось, – вновь спешно заговорил пленный, чтобы избавить себя от очередной боли.
– А хто у вас там самий вояка? Ну не все ж як ти, нарики, – уже посмеиваясь, спросил Куренчук, одновременно поигрывая штык-ножом, с которого не сводил глаз пленный.
– Есть человек пятнадцать старых вояк… из них самый крутой… Крест его позывной, он пулеметчик…
– Кулеметник, говоришь. И багато вин со свого кулемета наших поклав?
Богдан прокашлялся и, вернувшись, уже хотел прекратить этот «допрос», но ответ на последний вопрос он тоже захотел услышать.
– Не знаю точно, но больше всех. Он еще в Чечне воевал и там с пулемета стрелять наблатыкался.
– Що ще скажешь?
– Все, больше я ничего не знаю.
– Ну, тоди получай, – Куренчук вновь намеревался пустить в ход штык-нож.
– Все, хорош, Курень оставь его! А вы чего встали? Тащили пленного к ротному, так и тащите. Может его в штабе батальона допросить захотят, – резко прервал «допрос» Богдан.
Куренчук с явным неудовольствием, чертыхнувшись про себя, отошел. «Конвоиры» словно очнулись, подхватили пленного под мышки и, было, повели… Но тут раздался недоуменный возглас старшего группы:
– А шприцы с ампулами где!? Я их тут положил. Эй, командир, твои, что ли взяли, – обратился он уже к Богдану.
За то время, пока Куренчук «допрашивал» пленного, пояс со шприцами и ампулами куда-то пропал. Поиск по «горячим следам» тоже ничего не дал – наркотики исчезли бесследно. Потом немного отошедший от злости Куренчук подошел к Богдану:
– Цеж хтось з наших их спер. Схоже, и у нас нарики е?
– Ладно, сейчас не время выяснять, кто колется. А вот то, что ты садист я не знал, – в голосе Богдана сквозило презрение.
– Та, який я садюга. Просто москалив ненавиджу. Уси наши биди вид них. А ти хиба не так думаешь? – Куренчук в свою очередь с подозрением смотрел на Богдана.
– Москали всякие бывают. Кто на нашу землю воевать пришел, тех не щадить, если он с оружием. Но издеваться над пленным… Я уже говорил тебе, нельзя до уровня зверей опускаться.
– Уси москали сволоти и щадити их не можна, их кинчати потрибно. Ти ж говорив, що в Чечни вони усих твоих товаришив покинчали, и полоненикив, и поранених. И ти зараз ось так говориш. Их усих пид коринь потрибно. Поки е Москва на Украини нормального життя не буде. Вони нам ничого не дозволять, ни жити багато, ни в Европу не пустять. Уси робити будуть щоб ми, як и вони свинячими помиями живилися, и в трущобах в "тисноти, та не в обиди" жили…
После этого «обмена мнениями», взаимопонимания между Куренчуком и Богданом как не бывало.
Казалось, что окончательная победа, вот она, рядом. Иловайск фактически взяли. Части ВСУ в ходе наступления полностью отрезали ДНР от границы с Россией. Новое руководство самопровозглашенной республики пребывало в полной растерянности. Объединенных сил местных ополченцев и наемников из России явно не хватало, чтобы на равных сражаться с имевшими многократный численный перевес украинской регулярной армией и добровольческими батальонами. Спасти положение, резко увеличить численность ополчения могла разве что всеобщая мобилизация. Но ее проводить оказалось невозможно, ибо подавляющее большинство жителей Донбасса воевать не хотела ни на чьей стороне, и этой мерой можно было разве что усугубить положение донецкой власти, ибо нейтральная масса дончан могла сильно на нее обидеться и сделать то что пока не получалось у Украины – смести ее.
И вот, когда в этой странной войне судьба Иловайска, а вслед за ним неминуемо и Донецка была уже, казалось, решена окончательно… Все началось с того, что выдавливающим сепаратистов из Иловайска добровольческим подразделениям не подвезли боеприпасы и они вынужденно остановились. Потом почему-то не подошли обещанные подкрепления. Вроде бы обычное головотяпство, что-то там не состыковалось у командования ВСУ и нацгвардии. Так случалось и раньше. Но тут на это наложился непредвиденный фактор. По частям ВСУ, занявшим участок госграницы в пределах Донецкой области, с территории России, в промежуток времени, когда американский спутник слежения «ушел», нанесли как никогда мощный удар из систем залпового огня. Те позиции занимала воинская часть из состава ВСУ недавно прибывшая с Западной Украины. Попав под ураганный огонь, она без приказа спешно бросила позиции и стала панически отступать, оголив, таким образом, фланг всей группировки. В эту прореху устремились… Кто-то утверждал, что то были регулярные части российской армии, кто-то, что тысячи ополченцев из местных, подготовленных и вооруженных в лагерях временной подготовки, расположенных в Ростовской области неподалеку от гос. границы. Вроде и тот обстрел, от которого побежала западноукраинская воинская часть, производили те самые обученные российскими военными ополченцы.
Так или иначе, но события развивались стремительно. Части ВСУ, до того особо в контактные бои не совавшиеся, а участвовавшие в основном лишь в позиционных боях и артобстрелах… они оказались совершенно не готовы, прежде всего морально сражаться с превосходящим его в огневой мощи противником. После фактически дезертирства целой воинской части из Прикарпатья под ударом оказались остальные части ВСУ, дислоцированные вокруг Иловайска и обеспечивающие фланги штурмующих город добровольцев. Они тоже, попав под мощный артиллерийско-минометный прессинг противника, стали бросать позиции и спешно отступать. Кое где то отступление переходило в паническое бегство. Прошло каких-то два-три дня и оперативная обстановка под Иловайском изменилась с точностью до наоборот. Теперь уже добровольца, штурмовавшие город, оказались в нем блокированы.
К 25 августа Иловайск был полностью окружен ополченцами. О катастрофическом положении добровольцев свидетельствовал приказ, который отдал командир батальона, используя обыкновенную мобильную связь, ибо далеко не со всеми мог связаться по рациям по причине разряженности их батарей: «Беречь патроны – подвоза нет. Наступление прекратить, перейти к обороне». 26-го сепаратисты перешли в наступление в самом городе. Вскоре стало ясно, что при «голодном пайке» держать позиции невозможно, ибо сепаратисты недостатка в боеприпасах не испытывали. Более того им подошли подкрепление, а в город вошли два днровские танка, БМП и прочая техника, поставленная российским «военторгом». При отсутствии снарядов и противотанковых гранат подбить их было просто нечем. Эти танки сразу как орехи стали «колоть» БМП и БТРы противника, а потом тяжелыми снарядами разбивать позиции добровольцев. День таких боев, что можно охарактеризовать «игрой в одни ворота», и уже более половины города вновь перешло в руки сепаратистов. Добровольцы отступали, так же, как три дня назад наступали, только не от железной дороги, а к ней, на свои опорные базы в Депо, управлении ЖД, мастерских и прочих административных зданиях в южной части города.
Кроме патронного голода, стал ощущаться недостаток продовольствия и медикаментов. Суточный рацион состоял из консервов и сухпая. Хлеба не выдавали вообще, если не считать заплесневелых сухарей. Питались и тем, что находили в брошенных частных домах, на огородах – как раз созрел урожай, особенно урожайным год выдался на абрикосы, ими просто объедались. Попутно огородам опустошали и погреба частного сектора, питались в основном помидорами, огурцами, еще незрелым виноградом. Так как колодцев в городе было немного, а водопровод не работал, ели часто немытыми руками немытые фрукты и овощи, что провоцировало дизентерию. Приходилось также вскрывать, попадавшиеся на пути продуктовые магазины и экспроприировать имеющиеся там продукты и воду. Неразбериху усугубляли и приказы от вышестоящего командования, которые подчас противоречили один другому.
Взвод Богдана, потеряв, окончательно вышедшую из строя БМП, пребывал под постоянным огнем противника. Когда добровольцев вновь вытеснили за железную дорогу, в его взводе оставалось всего восемь человек. Правда, удалось-таки подбить из ПТУРа один из танков сепаратистов, но то лишь принесло моральное удовлетворение, а положение добровольцев лучше не стало. Несколько сотен человек скопились на сравнительно небольшой территории в южной части города, и сепаратисты обстреливали этот «пятачок» изо всех видов оружия. С каждым днем увеличивалось число раненых, которых невозможно было отправить в тыл. Все понимали, что раненые в условиях окружения обречены.
Организм Богдана словно мобилизовал какие-то скрытые внутренние резервы, что позволяло пока что переносить все тяготы и лишения войны. Даже кашель уже не донимал и голова почти не болела. Вернее она гудела, но то стало следствием частых разрывов мин и снарядов. Этот ад, которому, казалось, не будет конца, прекратился как-то сразу к вечеру 28 августа. Говорили, что Путин обратился к командованию ополченцев с призывом: позволить окруженным украинским военным покинуть «котел». И вроде бы командование ВСУ и нацгвардии ведут по этому поводу переговоры, не то с сепаратистами, не то непосредственно с командованием вошедших в Донбасс российских войск. Так или иначе, но интенсивность боев резко снизилась, лишь периодически возникали стихийные перестрелки. В ночь на 29 августа воцарилась необычная тишина, тишина напряжения и ожидания.
К Богдану подошел Куренчук:
– Слухай Чечен, говорять не те прориватися, не то здаватися будемо.
На Богдана передышка подействовала расслабляющее, как будто державший его внутренний стержень сломался, и он чувствовал полное бессилие, напомнили о себе старые недомогания. Он никак не отреагировал на слова Куренчука, с которым после памятного «допроса» пленного почти не общался.
– Вже срочники ВСУшные здаються. Тут з хлопцями поговорив, говорять краще за росийську армию здатися, там все нормально буде, и нагодують, и пораненим допомогу нададуть. А якщо сепорам, то в пидвал замкнуть и годувати баландою будуть и ни якой меддопомоги не зроблять. Ище там таки видморозки з мисцевих, яки що дизнаються, що доброволець, видразу до стинки ставлять, и поранених добивають.
На эти слова Куренчука Богдан уже не мог не отреагировать:
– Так ты, что российской армии сдаваться надумал, потому что там не такие отморозки как местные и как ты?
Куренчук ожег Богдана злым прищуром и ничего более не сказав, отошел.
