Виктор Елисеевич Дьяков
Никто не хотел воевать
29
Нормальные условия жизни, хорошая пища с базара и лекарства, купленные по спекулятивной цене, если и не полностью восстановили здоровье Богдана, то подняли его до уровня, позволяющего преодолеть путь до Москвы. Не желая оставаться тормозом для Леонида и Ларисы, он уже через пять дней заявил, что готов ехать. Но сначала братья сходили на могилу к бабушке, затем к ее дому. Облазили все от подпола до чердака, в поисках прежде всего одежды, ибо ехать «по гражданке» было удобнее, особенно по России. Переоделись в то, что нашли из своих прежних вещей. К счастью обнаружили старые свои куртки, которые бабушка почему-то хранила, не выбрасывала. Сейчас, в условиях наступившей осени, они оказались очень кстати. Поездку же по территории Донбасса упрощало то, что уже не было необходимости делать крюк через Луганск – вся граница Донецкой области с Россией теперь контролировалась ополченцами.
До ближайшего пропускного пункта ехать предстояло чуть больше часа. Ехали по местам недавних боев. Местные жители, не обращая внимания на опасность нарваться на мины и растяжки, пользуясь временным затишьем, вышли в поля и спешили убрать урожай: пшеницу, подсолнечник, кукурузу… Война войной, а урожай ждать уже не мог.
На этот раз пересекать границу пришлось хоть и в не очень большой, но и не такой уж маленькой колонне беженцев, то есть встать в очередь. Свежеиспеченные днровские пограничники только к Ларисе не имели претензий, но увидев российский паспорт Леонида, в котором значилось место его рождение и, ознакомившись с оным Богдана с «винницкой пропиской»… У них появились веские основания обоих тормознуть до выяснения. Леониду ничего не оставалось, как отозвав старшего пограничника в сторону показать бумагу, подписанная Грачем и комендантом базы в Иловайске. Показывать ее открыто, перед Ларисой и особенно Богданом, он не хотел. У брата наверняка бы возник вопрос: а с чего это какому-то уборщику казарм и сортиров сепорское командование дает своего рода пропуск на проезд по своей территории? На этот вопрос Леонид отвечать совсем не хотел. Тем более в той бумаге значилось, что боец армии ДНР Леонид Прокопов, позывной «Малек», направляется в Россию на лечение и отдых. Так же он полушепотом ответил на вопрос пограничника про Богдана: как это так, человек почти с Западной Украины оказался здесь, да еще хочет пересечь российскую границу? Леонид обнародовал половинчатую правду, что это его двоюродный брат, приезжавший проведывать свою бабушку, чей дом оказался в зоне боевых действий, бабушка погибла и т.д. То, что оба они участвовали в боях, да еще с разных сторон… Эта правду никак нельзя было обнародовать, она бы прозвучала слишком сложно и неправдоподобно. Тогда бы точно Богдана задержали. Для подтверждения их родства предъявили фотоальбом, который они взяли с собой из дома бабушки. Там на нескольких фотографиях они снимались вместе. И хоть Леонид на тех фото был еще ребенком, а Богдан взрослым парнем, они смотрелись вполне узнаваемо. Почему оба едут в Россию, когда одному надо в Винницу? Так сюда ближе и безопаснее, к тому же брат давно не навещал родню в России, вот и решили вместе ехать.
Поверили или нет, но в конце-концов их пропустили, хоть на Богдана смотрели с подозрением. Возможно, сыграло свою роль, что он нет-нет, да и закашливался, сразу видно, что не совсем здоров. Видимо, пожалели и пропустили. На российском пропускном пункте все обошлось без эксцессов.
– Суки… если бы Россия не ввязалась, сейчас бы уже этого Лугандона не было, – зло бормотал себе под нос Богдан, когда они шли от пункта пропуска к остановке автобуса, чтобы ехать в Ростов.
– Перестань Богдан. Признай, что армия у вас полное дерьмо. А что там помогла Россия? Ну, вошли несколько подразделений и через пару-тройку дней сразу ушли. Ну, обстреляли они ваших несколько раз. Была бы у вас армия, а не пойми что, разве бы она побежала, как только по ней чуть сильнее ударили? – внес свою реплику Леонид, оглядываясь по сторонам – не идет ли кто рядом и не слышит ли их.
– Мы не разбежались, это ВСУшники побежали, а мы воевали. Иловайск уже почти наш был, ваших колорадов наемных, нариков этих гнали в хвост и в гриву. Про местных отморозков я вообще не говорю, – зло огрызнулся Богдан, уверенный, что брат находился в это время где-нибудь в тылу мыл казарму и ничего этого не знает.
– Ладно, чего после драки кулаками махать, плюнь и забудь, – примирительно предложил Леонид.
– Не могу… Я ведь по настоящему воевал Леня, в тылу не отсиживался, наступал, отступал, стрелял, и в меня стреляли. На моих глазах товарищей моих убивали, меня больного, чуть живого по степи и лесопосадкам товарищ мой тащил, не бросил. Не могу я этого забыть. Я воевал, а не толчки драил, – в последних словах был явный намек Леониду.
Леонид промолчал. Он не хотел, чтобы Леонид, да и Лариса узнали о его истинном участии в боевых действиях, чтобы брат воспринимал его как врага. А в том состоянии, в котором находился сейчас Богдан, именно так бы и получилось. Лариса молча шла рядом, не вмешиваясь в разговор братьев. Она тоже не сомневалась, что большую часть времени своего отсутствия Леонид провел в Луганске на той базе и действительно занимался всевозможными хозработами. А в общем, она сейчас просто «плыла по течению» как соломинка, которую подхватил поток и куда-то нес, она надеялась, что несет к чему-то лучшему, чем было в ее жизни до сих пор. А что ей еще оставалось после гибели матери. В ее жизнь вошел Леонид, а влюбленные назад уже не оглядываются – они без колебаний идут туда, куда любовь позовет.
Проще всего было ехать до Москвы на поезде. Но решили не рисковать, ибо небольшой участок железнодорожной ветки проходил по территории Украины, то есть Луганской области, той ее части, что находилась под контролем ВСУ. Там бы наверняка проверили документы и не факт, что кого-то из них, а то и всех не ссадят до выяснения. Даже Богдан не горел желанием сейчас вновь оказаться на Украине. Он не думал, что его там встретят как героя, а скорее всего опять погонят куда-нибудь на позиции, или в лучшем случае на блок-пост. Этого его здоровье уже точно не выдержало бы. Потому взяли билеты на ближайший автобус до Воронежа, на московский сразу трех билетов не оказалось, а ждать, ночуя на вокзале, не хотелось. Автострада к счастью вся пролегала по российской территории. Леонид ехал тем же путем, каким три месяца назад приехал сюда. Только сейчас от Воронежа он не собирался ехать в Курск, а прямо на Москву.
О том, что возвращается, Леонид решил сообщить матери уже не СМСкой. Он понимал, что простого разговора не получится, боялся его и все откладывал. Богдан же испытывал колоссальное неудобство от того, что состоял на «иждивении» у брата. Он постоянно у него одалживался, чтобы позвонить матери и озвучить ей очередную порцию «лапши на уши», про задерживаемую зарплату и отсутствие телефона, но мамочка не беспокойся твой сын жив и здоров…
Наконец, Богдан не выдержал:
– Слушай, Лень, ты не можешь мне денег взаймы дать? Я телефон куплю, самый дешевый, чтобы всякий раз тебя не дергать.
Леонид подал ему десять тысяч.
– Ого, да ты не иначе клад нашел, когда сепорам сортиры чистил. Я когда окна под Москвой вставлял, за месяц столько не зарабатывал, – удивился и вновь уел брата Богдан.
– Почти угадал, – засмеялся Леонид, не обращая внимание на очередной «укол», но истинное происхождение этих денег раскрывать не стал, как и придумывать на сей счет небылицы.
Леонид помог брату купить телефон, относительно недорогой, с небольшим набором функций, но долго держащий зарядку – Богдан в этих делах был не силен. Он удивился насколько хорошо брат ориентируется в качествах того или иного мобильника и не мог не высказать восхищения.
– Вот, что значит на компьютерщика учиться, а я вот совсем отстал. Хоть и ненавижу совок, а по сути, так в нем и остался. Весь этот компьютерный бум как-то мимо меня прошел, – хоть и не на прямую, но Богдан вновь посетовал на так нелепо складывающуюся у него жизнь.
Первым делом Богдан позвонил матери, сообщив, что, наконец, получил деньги и купил новый мобильник взамен потерянного. До отправки автобуса оставалось время, и он решил позвонить на мобильный старлею Диме. Достав, данную ему при расставании визитку он не без тревоги набрал вписанный туда номер, ибо не был уверен, что артиллерист благополучно пережил бои под Иловайском. Сразу возникли проблемы с соединением, ибо МТС российский и МТС украинский это не совсем одно и тоже. На помощь опять пришел Леонид. Старлей ответил каким-то слабым замогильным голосом.
– Дима, привет, это Богдан, помнишь меня… как ты? – не мог не обрадоваться, услышав голос старлея Богдан.
– Богдан? Рад тебя слышать. Со мной хреново, в госпитале лежу. А ты где, из Иловайска вырвался? – голос в трубке как будто окреп.
– Да как тебе… в общем вырвался, сейчас у меня все в порядке. А ты-то как, ранен тяжело? – Богдан испытывал искренне беспокойство за этого в общем-то малознакомого человека, но как говорится фронтовая дружба она особая.
– Да непонятно тяжело или нет, смотря какие последствия будут. Батарею нашу с минометов накрыли. Взрывной волной каску сорвало и тут же, как нарочно еще одна мина в нескольких метрах разорвалась. Здесь уж меня камнем от этого взрыва прямо по башке. Очнулся, когда уже в госпиталь везли. В общем, тяжелая кантузия. Боюсь, как у тебя после Чечни может получиться. Хотя это можно сказать мне еще повезло. Батарею нашу потом на марше, когда отступали, вдрызг расколотили. Тут со мной мои ребята лежат тоже трехсотые, у одного ногу по колено ампутировали, у второго осколок в легком, операцию делать будут. От них узнал, что там у нас не меньше десятка двухсотых было. Вот так… Богдан, извини, больше говорить не могу у меня сейчас процедуры. Потом созвонимся, поговорим. Рад, что у тебя хоть все в порядке…
Богдан сидел в отрешенной позе, осознавая то, что ему сообщил артиллерист. Он словно снова очутился там, на войне, вспомнил то, что ему все менее хотелось вспоминать. Из этого ступора его вывел Леонид жестами показывавший, что пора идти на посадку в автобус.
За окном автобуса проплывала неотличимая от донецкой, донская степь. Только в отличие от первой, здесь уже давно во всю шла уборка урожая. Навстречу, в сторону Ростова сплошным потоком шли грузовики с зерном. Там, в порту их ждали суда типа река-море, чтобы везти эту пшеницу на экспорт.
– Да, богата Россия, чего здесь только нет, и нефти море, и газа, и леса, и металлов всяких и хлеб вон гонят, а народ живет плохо. Да это ладно бы, хотите в космос летать, да олигархам и чиновникам миллиарды и миллионы позволяете воровать – ваше дело. Почему не хотят, чтобы Украина из такой же нищеты вылезла? – Богдан вновь возобновил спор с братом.
Они сидели рядом в большом междугороднем автобусе. Лариса сидела у окна и с любопытством разглядывала вечерние заоконные пейзажи – она впервые оказалась за пределами своей области. Леонид в середине, Богдан у прохода.
– А тебе не все равно? – не пожелал втягиваться в очередную дискуссию Леонид.
– Представь, не все равно. Чую, не где-нибудь, а здесь предстоит мне в ближайшие годы жить. Ну, а ты-то что думаешь по этому поводу. Ты же, можно сказать, там за Россию воевал, хоть и со шваброй и веником в руках, – не мог не ерничать Богдан.
– Хорошо отвечу. Я вообще-то сам не задавался этим вопросом, но один человек, пытался мне объяснить, примерно то, о чем ты спрашиваешь. Он говорил, в России всегда такая власть, которая большинству русских богато, или хотя бы в достатке жить не позволит. Так всегда было и при царе, и при коммунистах и сейчас. Лишь те, кто у власти и кто сумел при приватизации жирные куски урвать, сейчас живут в удовольствии, большинство же с хлеба на квас.
– И что же это большинство все терпит, этот хлеб с квасом. У нас вот терпеть не стали, на майдан вышли, скинули ворюгу, – назидательно произнес Богдан.
– Потому и терпит, что если как у вас бучу поднимут, еще хуже будет, как в семнадцатом году, или девяносто втором. Что у нас, что у вас, кого не поставь во главе, они только для себя и своего окружения все делать будут, в свое удовольствие жить, а на народ плевать. Вот у вас, говоришь, скинули Януковича, что лучше стало? Все эти Яценюки-Порошенки, думаешь, они за простых украинцев радеть будут? Вон, у нашего главнюка спорт на первом месте, он болельщик страстный, это его главное удовольствие. На Олимпиады, чемпионаты мира деньги миллиардами швыряет, а верно говоришь, народ в основном бедно живет, дорог мало, жилье плохое, по коммуналкам да баракам многие ютятся, квартирный вопрос он как не решался, так и не решается до сих пор. Но если его скинуть для простых людей лучше не станет. Просто наверху начальники сменятся и, может быть, еще худшие придут, со своими удовольствиями, которые тоже народу поперек горла встанут. Вон, при Ельцине как банкиры-олигархи поднялись. Если бы не Путин вся Россия сейчас бы была собственность Березовского, Ходорковского и им подобным. Так что Путин не самый плохой президент, во всяком случае политик сильный, хоть и хозяйственник никакой. И у вас не надо было ничего трогать, пусть бы Янукович срок досидел, доворовал, что не успел доворовать и спокойно бы ушел. Плохо было бы, но лучше чем сейчас. Вон, уже сколько крови пролилось. И бабушка наша еще бы пожила и Ларисы мать и вообще… – Леонид резко оборвал монолог, отстранился от брата, засмотревшись на задремавшую и казавшуюся ему невероятно красивой во сне Ларису.
Богдан вновь удивился, как ему казалось, не по возрасту зрелым и продуманным рассуждениям брата. Он не знал, что отвечать, тем более брат, судя по всему, больше эту тему муссировать не хотел. Тем не менее, Леонид вдруг вновь повернулся и едва слышно заговорил чуть не в ухо Богдану:
– Знаешь, я много в последнее время про это думал и мне кажется, что все с семнадцатого года началось. Если бы тогда царя, какой он там не был никудышный, не свергли, сейчас жизнь была бы намного лучше, чем она есть, и в России, и на Украине.
Богдан немного помолчал, чуть покашлял в платок, и решил кое-что уточнить:
– Говоришь, что это чьи-то мысли, а чьи, кто ж тебя так просветил? Насколько помню, ты же политикой никогда особо не интересовался. Уж не тогда ли с тобой политработу проводили, когда ты у сепоров метлой махал?
– Кое до чего сам допетрил, а кое в чем просветили, – последние слова Леонид вновь произнес полушепотом.
– Да, ну. И где ж просветили-то, уж не в сортире ли, который ты убирал, – вновь начал издеваться Богдан.
Вообще то, Богдан не забыл, чем он обязан брату. Но сейчас ему стало до того обидно за Украину, да и за себя, ибо совершенно не знал, что его ожидает, как он будет жить дальше. Брат в этой клоаке, под названием вооруженный конфликт, хоть девушкой обзавелся, которая смотрит на него влюбленными глазами и едет за ним, словно собаченка верная бежит. Ох, не знает она, что ее ждет в Москве, он-то свою тетку знает. И все равно у них есть жизненная перспектива. А у него – ничего, никакого будущего.
– Слушай Богдан, ей Богу, задолбал ты меня этим сортиром. Не хотел я тебе говорить, но не могу больше, скажу правду. Не с метлой на ополченской базе я эти дни провел. Я, как и ты, в самом пекле побывал. И в Иловайске был и потом под Иловайском. Я не меньше твоего и повидал и рисковал, – Леонид настолько приблизился к брату, что едва не касался губами его уха.
– Как это… Ты же говорил, что не стрелял? – признание брата немало удивило Богдана.
– Не стрелял… почти… один раз очередь дал, когда жизнь с овчинку показалась, но вряд ли в кого попал. Но все это время я не метлу носил, а рюкзак с патронами, а потом этими патронами в лентах набивал коробки для ПКМ, – Леонид насупился весь в сомнении, правильно ли он сделал, открывшись-таки брату.
– А потом… кто с тех ПКМов стрелял? – настороженно спросил Богдан.
– Не с ПКМов, а с ПКМа. Я был вторым номером расчета, обслуживал одного пулеметчика. А кого… Ох боюсь тебя расстроить… Стрелял с того пулемета… Может, чего говорили у вас о пулеметчики с позывным Крест?
– Крест? – Богдан порылся в памяти и вспомнил эпизод с пленным нариком, которого «вызвал на откровенность» посредством штык-ножа Куренчук. – Да, что-то такое слышал, – теперь уже помрачнел Богдан от воспоминаний, не доставлявших ему радости…
Автобус, светя фарами, продолжал движение уже во тьме, делая остановки в небольших городишках и поселках. Несмотря на столь позднее время, выходивших пассажиров сменяли новые, но не много и постепенно количество свободных мест возрастало – вечерне-ночной рейс не самый удобный для пассажиров. С трудом, но можно было отследить, что меняется и пейзаж за окном: бескрайняя степь с искусственными лесопосадками сменилась лесостепью и чем дальше на север, тем меньше становилось степи и больше леса. Почти весь салон автобуса спал или дремал, только братьев сон не брал.
– Вот оно как Леня… получается, мы вполне могли встретиться на поле боя, как враги, – судя по тону, признания брата не понравились Богдану.
– Я не виноват, что чем-то Кресту понравился, и он меня буквально заставил пойти к нему вторым номером. Я с ним до самой его гибели рядом был.
– Значит, все-таки убили этого вражину?
– Прежде, чем его убили, он столько ваших успел положить… не сосчитать, – Леонид пытался говорить бесстрастно, но у него это плохо получалось, что-то похожее, то ли на романтизм, то ли на максимализм проскакивало.
– А ты, значит, ленты ему подавал, чтобы этот вампир не отвлекался, без остановки кровь пил, наших ребят убивал, – даже в полутьме салона было отчетливо видно, как лицо Богдана исказила гримаса ненависти. – Слава Богу, больше он никого не убьет.
– Богдан, в той группе, в которую я совершенно случайно попал, там поначалу почти одни асы собрались. Крест пулеметчик, другие с гранатометов так жарили, ни одна граната мимо не летела. У них у всех не одна война за плечами. У Креста было две чеченских, у других и чеченская и грузинская, были, кто и на Балканах и в Приднестровье успели повоевать. Там такие зубры, и такие командиры. И таких групп воевало немало. Вот ты думаешь, что это российская армия вас от Иловайска погнала. Я же говорю, воевали они чисто символически, и помогли больше морально, чем фактически. А вашу колонну, когда вы из Иловайска выходили, громили, в основном, такие как Крест. Российская армия в бои непосредственно почти не влезала, разве что оказывала артиллерийскую поддержку. Я это сам видел. Видел как ваши БМП, БТРы, автомобили с гранатометов подбивали, и оттуда люди выскакивали, а их Крест тут же подбирал, мало кто от его пуль уходил.
Богдан вспомнил, как подбили их БМП. Все происходило именно так, как описывал Леонид. И его тоже ждали пули, либо Креста, либо еще кого-то, если бы не задержавший его приступ кашля и Куренчук, сообразивший прикрыться задней бронированной дверью БМП. Он вновь бросил неприязненный взгляд на брата:
– Горд небось, героем себя чувствуешь?
– Ничуть. Хоть эти три месяца в плане жизненного опыта дали мне больше чем вся предыдущая жизнь, но лучше бы я всего этого как раньше не знал, так и сейчас бы не знал. Я бы никогда вообще не сознался, где я был и что делал. Это ты меня подначками своими достал, вот я и не сдержался. Пойми Богдан, все, что там случилось все эти ваши и наши подвиги полная бессмыслица и глупость. Да и воевать, как я посмотрел, там особо никто не рвался, – Леонид огляделся, не слушает ли кто их.
Но основная масса пассажиров полупустого автобуса спали и лишь единицы, так же как они, негромко разговаривали друг с другом, или по телефону. И Лариса, откинувшись на спинку сиденья, характерно дышала во сне и на ее губах блуждала какая-то загадочная улыбка.
– Как же никто не рвался, а этот твой Крест? Он то, небось, кайф ловил, когда кровь лил? – от переполнявшей Богдана злости он даже задохнулся, что вызвало новый кратковременный приступ кашля. – Нас-то небось укропами, бандерами называли и ты тоже?– Богдан утирался платком.
– Да называли, и я называл. А как же иначе в такой компании. Вы-то нас колорадами, ватниками, сепорами называли, и ничего. А вот что касается кайфа… Нет, Креста просто азарт боя захватывал. Тут у него действительно чуть крышу не сносило. Убивал действительно легко, как работу делал, но без ненависти какой-нибудь. Знаешь, как в западных фильмах иной раз показывают: убивают и тут же говорят – ничего личного. Кого он по-настоящему ненавидел так это кавказцев. Вот когда он их убивал, то действительно испытывал истинное удовольствие. У него с ними, еще когда он срочную служил, терки были. А в Донбасс он приехал, чтобы как он выразился, форму не потерять, потренироваться, боевые навыки вспомнить. Он не сомневался, что с Кавказом все одно когда-то война будет и постоянно готовился к ней. Странный конечно он был, Крест. Но ко мне очень хорошо относился, не знаю за что. И я его уважал…
Богдан устало откинулся и прикрыл глаза, явно не желаю более этот разговор продолжать. Вскоре он задремал, а Леонид все гадал, правильно ли он сделал, что раскрылся перед братом, и в конце концов дрема овладела и им…
В Воронеж приехали ранним утром. Богдан вел себя будто и не случилось того ночного разговора. Напротив, едва Лариса отошла, Богдан заговорил просительным тоном:
– Лень, как до дома доедешь, ты тете Гале и отцу не говори, что меня в Иловайске встретил и вообще, что вместе ехали тоже не говори, и Ларисе тоже скажи, чтобы она обо мне ничего такого не трекнула. Ну, а я своей маме ничего про тебя не скажу. Ты прав, для всех наших лучше будет, если никто ничего не узнает. А Ларису очень тщательно проинструктируй, что можно говорить, а что нельзя.
– Ты знаешь, я сам тебе о том же хотел напомнить, – с явным облегчение отвечал Леонид. А насчет Ларисы… не знаю. Это ж ей что-то типа роли придется играть, а ей и без того предстоит… Ну, да ладно что-нибудь придумаем.
– Спасибо Лень. Если я тебе чего-то этой ночью не так сказал, не обижайся. Я иной раз говорю, не подумав, особенно когда обида душит, в придачу к кашлю этому. А вообще-то я тебе завидую. Ты, и молодой еще, и профессия у тебя есть современная, престижная, и девушка. А я вот… ума не приложу, что я в Москве делать буду. Не за матери же счет жить, или опять окна вставлять. Боюсь, после того, что со мной там было не смогу вновь на побегушках, вторым сортом себя чувствовать, – с невеселой грустью в глазах и печалью в голосе поведал о своих «перспективах» Богдан.
– Да нечему завидовать. Профессия? В Москве она значит немного, таких как я пруд пруди, айтишник на айтишнике и айтишником погоняет. Работу по специальности с хорошей зарплатой мне найти почти нереально. А блата, знакомств там, ни у меня, ни у родителей моих нет, сам знаешь, – пожаловался на судьбу и Леонид.– Да и с Ларисой все не так просто. У меня ведь своего-то ничего нет, главное жилья нет. Не знаю, как мама ее примет. Я ведь сейчас не от того матери не звоню, что не хочу, а от того что боюсь сказать, что Лариса со мной едет.
– А звонить придется. Лучше ты ее заранее подготовь, чем как снег на голову. Обязательно позвони как можно скорее, а лучше сейчас же, – счел нужным дать совет с позиции «старшего брата» Богдан.
Сам же он теперь звонил матери со своего нового мобильника. На него же звонила и Оксана Тарасовна. Она да сих пор не сомневалась, что ее сын по-прежнему находится в Днепропетровске и ждет расчет в той фирме, в которой работал. Богдан, уже на ж-д вокзале в Воронеже в ожидании поезда на Москву, продолжил этот «телефонный спектакль»:
– Мам, привет. Как у тебя дела?… А как самочувствие?… Понял. Ты к врачу-то ходила?… Да черт с ними с деньгами… Да плюнь ты на этих хозяев… Ладно, как хочешь. Я вот, что тебе хотел сообщить. Деньги я, наконец, получил, правда меньше чем обещали… Да, я тоже тут с ними замучился. В общем так, я нахожусь на вокзале, слышишь шум поездов. Ближайшим поездом выезжаю в Москву. Скоро буду у тебя… Кто говоришь звонил, какая Татьяна?… Да что ты говоришь, я уж и думать о ней забыл… Почему не звоню? Да потому что она не снизошла, чтобы свой телефон мне дать… Ну, хорошо позвоню, раз такое дело. Надо ж, чуть не выставила, когда я к ним приходил, а сейчас позвонить просит, и даже номер своего мобильного оставила – чудеса… Давай мам, диктуй номер… Записал, спасибо. Ну, все, целую тебя, до встречи…
Богдан после телефонного разговора с матерью некоторое время пребывал в отрешенности, словно боясь поверить, что та самая Татьяна, которую он три месяца назад приходил «сватать», и которая его обсмеяла, даже оскорбила и фактически с позором выгнала… Она позвонила его матери и спросила, куда пропал Богдан, почему не звонит, не заходит. Если бы это он слышал не от родной матери, не поверил бы. Действительно невероятно, но она удосужилась узнать номер телефона его матери, а может, позвонила на домашний ее хозяевам. Впрочем, какая разница, она явно искала возможность вновь с ним, если не встретится, то хотя бы переговорить, и для этого дала свой номер мобильного. Значит здесь не все потеряно? Так то оно так, но сколько за эти месяцы всего произошло с ним. С ней ничего, она осталась прежней, а он стал совсем другим человеком. Богдана все больше интересовало, чем же вызван интерес Татьяны к его персоне, к тому, которого она называла трусом и дезертиром. Ведь после того «сватовства» он ни минуты не сомневался, что будущего в их отношениях нет и быть не может. У него возникло желание тут же набрать только что продиктованный матери номер… Но он подавил это желание: надо повременит, все спокойно обдумать. Да и боязно было, как бы не сглазить, не спугнуть возникшую, как бы из ничего надежду. На это, погруженное в себя состояние брата при посадке в поезд, обратил внимание Леонид:
– Ты что Богдан, все наш ночной разговор забыть не можешь? Брось, забудь, как я для себя уже почти забыл все, что там было, вычеркнул из жизни. И ты вычеркни, дальше спокойнее жить будешь.
Сам же Леонид, был как никогда весел и улыбчив.
– А ты чего это сияешь, как блин намазанный? – не мог не обратить внимание на состояние брата и Богдан.
– Поговорил я с матерью. Она прямо в телефон чуть не зарыдала. Говорила, что не чаяла уже мой голос услышать. Ну, я моментом воспользовался, и все рассказал, что к бабушке ездил. Ну, о том она и сама давно догадалась. Про бабушку сказал, что погибла, похоронена. Мама вновь разрыдалась… потом успокоилась. Я ей рассказал, что все это время в доме Ларисы жил, от обстрелов прятался и выехать никак не мог. А не звонил и только СМСки посылал, чтобы ее не расстраивать. Она, конечно, меня поругала, но не зло, а так, рассказала, что они с отцом все извелись, не знали, что и думать. Я тогда и говорю, что воспользовался моментом, когда в Донбассе поспокойнее стало и сразу выехал. Сейчас уже нахожусь в Воронеже и скоро в Москве буду. Мама так обрадовалась, ждем, говорит. Ну, я тут смекнул, что момент удобный, надо ковать пока горячо. Сказал, что со мной Лариса едет. Мама там, похоже, в ступор впала. Ну, я ее тут нужной информацией забросал, что бабушка рядом с матерью Ларисы похоронили и погибли они вместе, и хоронила их обоих Лариса, и что одной ей там оставаться очень страшно. Мама помолчала, потом говорит: ладно, вези. Представляешь, у меня как гора с плеч свалилась, – со стороны казалось, что нет человека счастливее Леонида.
Явно улучшилось настроение и у Ларисы, когда Леонид сообщил ей, что Галина Тарасовна про нее, наконец, узнала и вроде бы не против ее появления в их квартире. Конечно, ее радость была не столь всеобъемлющей, как у Леонида. Она женским умом понимала, то всего лишь «предварительное разрешение», и что там ждет ее дальше пока совершенно неясно.
Богдан же себя чувствовал примерно так же, как Леонид перед звонком матери. Он собирался с духом, чтобы позвонить Татьяне. Для этого после того, как поезд тронулся он покинул купе, в котором они ехали и пошел в тамбур, и не без содрогания набрал переданный матерью номер:
– Добрый день Татьяна… Это Богдан. Мне звонила моя мама и передала вашу просьбу вам позвонить. Вот я и звоню, – Богдан уперся лбом в угол тамбура и тем, как бы, огородил этот уголок от остального мира, не желая более никого в него впускать… – Да что вы, мне не за что на вас сердится и тем более вас извинять. Вы просто тогда высказали свое мнение, а я свое – какие могут быть претензии. Во всяком случае у меня к вам нет никаких претензий, надеюсь, и у вас ко мне… Да, я все это время на Украине был, по делам. Сейчас, вот, в Москву еду… Да, нет какая мне может угрожать опасность. Это все российские СМИ раздувают истерию, небылицы передают, а вы им верите. А на Украине, я вам как очевидец говорю, кроме Донбасса, конечно, везде нормальная, спокойная обстановка. Есть конечно проблемы, не без этого, а в общем жизнь как шла, так и идет… Да нет, меня никто и никуда не мобилизовывал. Воюют срочники и те, кто добровольно пошел. А я не доброволец, а для срочника по возрасту не подхожу… Спасибо, что беспокоитесь за меня. Мама мне вот тоже каждый день названивала, тоже беспокоилась. Ну, мама-то понятно, а вот то, что вы… не ожидал. Не скрою мне это очень лестно… Хорошо, как приеду, с делами немного разберусь и обязательно вам позвоню… Пожалуйста, как вам будет угодно, с удовольствием с вами встречусь. Мне тоже кажется, что тогда в первый раз мы далеко не исчерпали все взаимно нас интересующие темы. Излишние эмоции нам обоим помешали… Хорошо, можно и не дома, в любом месте, где вам угодно… Да, я тоже по ресторанам и ночным клубам не любитель ходить. Что вы скажете насчет театра или какой-нибудь галереи?… Да нет, это уж вы выбирайте. Я ведь в Москве неважно ориентируюсь. Стыдно признаться, но даже в Третьяковке и Пушкинском музее ни разу не был… Как вы сказали, галерея на Крымском валу? Слышал, конечно, но и там ни разу не был… Если вы согласны быть моим гидом и экскурсоводом с удовольствием приму ваше предложение… И вам всего хорошего… Да, как только приеду и немного определюсь, сразу вам позвоню…
Через тамбур, время от времени, проходили пассажиры, но Богдан их не замечал, не чувствовал. После окончания разговора он несколько минут стоял в том же углу тамбура, только опираясь о него уже спиной, стараясь унять участившиеся сердцебиение – впереди, после многолетней не просматриваемой тьмы жизни, вдруг вроде бы забрезжил, пока еще неясно просматриваемый лучик света – лучик надежды.
