bannerbannerbanner
Письма (1841–1848)

В. Г. Белинский
Письма (1841–1848)

Полная версия

222. А. А. Краевскому

<26 июня 1843 г. Москва.>

Не знаю, с чего начать? Думаю, лучше всего с денег: предмет самый интересный. Я – сударь ты мой – в некотором роде обанкрутился, а деньги страшно нужны – свидетель Боткин.

<В. П. Боткин:>

(Правда, 1000 раз правда).

Нет ли в московской конторе Вашей – пришлите писание – да получу по оному, и за это возьмите душу под залог – ведь иначе пойдет же к чорту, а чем Вы хуже чорта? – и черен, и желчен, и вообще скверность такая, что только поплевать да бросить.{591} Ради всего в мире – выручите. Да нельзя ли побольше? Статья пишется и – лихая.{592} О сплетнях потолкуем при свидании. Горе, горе и горе{593} – в бани не пускают вдвоем <…>, а потому в Москве нет никакой поэзии, а есть только Шевырев с «Москвитянином», да это не заменяет клубнички. Драму Тургенева пришлю скоро – славная вещь; а при сем прилагаю два его стихотворения для «Отечественных записок».{594}

<В. П. Боткин:>

И самом деле, Андрей Александрович, с Белинским случилось совсем неожиданное, происшествие, – и если ему нужны деньги, то, я честью свидетельствую Вам, не на пустяки, а действительно на дело, на честное дело. Дайте приказ в московскую контору хоть на 250 руб. асс., если нельзя на большую сумму. Я бы сам снабдил его деньгами, но ведь бюджет мой с этой стороны очень ограничен. Пожалуйста, будьте добры. Что касается до моих статей о немецкой литературе, погодите, ради бога, дайте пройти тяжкому и мучительному кризису, который запутал меня и в сердце, и в душе, и в совести, – Вы не поймете – когда-нибудь сам расскажу вам.

Галахов обещал мне доставить «Стихотворения» Милькеева, и я напишу на них разбор.{595} Да и вообще, какие книги поинтереснее есть в Москве, я готов писать рецензии и ручаюсь, что они будут поживее писанных в Петербурге. Равным образом, если что есть из книг и в Питере поважнее – пришлите: мигом отхватаю. За пересылку статей не берусь – но это дело Галахова, а за мной дело не стало бы – руки что-то расчесались на бумагомарание.[54]

Кудрявцев пишет повесть.{596}

Прощайте. Пожалуйста же вонмите гласу моего моления;{597} если же нельзя, то ответьте немедленно. Тогда я с отчаянья поколочу Шевырку и брошусь в Москву-реку, что сделать тем легче, что в этой луже утонуть нельзя. Кстати, о потоплении: у Герцена утонул человек, Матвей, славный был человек.{598}

В. Белинский.

Москва.

1843, июня 26.

<В. П. Боткин:>

Корш сначала согласился было принять на себя перевод «Антиквария» и «Эйванго».{599} Но потом вчера прислал ко мне письмо, которое вместо всех объяснений при сем прилагаю. Я просил его, чтоб хотя сестра его, Марья Федоровна,{600} взяла на себя перевод какого-нибудь из присланных Вами романов. Я знаю, она переведет хорошо: мне уж и прежде говорил о ней Грановский. Но после я подумал, – да как еще это покажется Вам – и потому прежде, нежели отнестись к ней, подожду Вашего ответа. Она хорошо переведет, ибо основательно знает английский язык. Да я полагаю, что и Корш не допустит явиться имени любимой им сестры на посредственно переведенной книге.

223. А. А. Краевскому

<8 июля 1843 г. Москва.>

Ну, спасибо Вам, о грубейший из всех директоров, когда-либо существовавших в сем печальном мире; Ваша бумажка за № пришла кстати. Деньги я получил, и за них душевно благодарен Вам. Как видно, Глазунов очень дорожит комиссионерством у Вас: деньги он дал (кажется) свои и без всякого колебания.{601} А что Вы бранитесь в письме, это – Ваше благородие, ангел мой – уж такой обычай у Вас – собачья натура, которая, коли не лает, так рычит. А притом, Вы и врете – чорт бы Вас взял – ужасно. Я оставил Вам несколько рецензий, а книг – Вы пишете сами{602} – в Питере нет: а между тем Вы еле-еле можете расплачиваться с Некрасовым, Сорокиными{603} и прочею[55] голодною братьею, работающею за меня. В Москве какие есть книжонки позабавнее – я беру на себя (две уже доставлены мне), – итак, если в Питере работают за меня, то я в Москве делаю кое-что не за себя: одно на одно найдет.

 

Но это всё вздор; а дело вот в чем: я душу Вас часто несвоевременными просьбами насчет денежной клубнички – это правда; но за то я в вере тверд и хожу в «Отечественные записки» (испражняться) и в будни и в праздники. Недавно получил я предложение от одного богатого и притом очень порядочного человека: он просит меня, как об одолжении, чтобы я поехал с ним на два года за границу, в его экипаже, и взял бы от него шесть тысяч за эти два года. Предложение соблазнительно, и часа два я был в лихорадке от него; но тем, разумеется, дело и кончилось. Видно, нас с Вами сам чорт связал веревочкой. Если этот человек дает мне 6000 за два года, то, верно, дал бы и еще две, чтобы я, воротясь в Питер, мог жить, пока бы не приискал работы. Фамилия этого человека – Косиковский.{604} Его знают Панаев, Комаришка{605} и пр. Этот случай послан мне судьбою в насмешку надо мною – видит око, да зуб неймет; хороша клубничка, да жена сторожит. А жена эта – старая, кривая, рябая, злая, глупая старуха, словом, расейская литература, чорт бы ее съел, да и подавился бы ею. Другой на моем месте, чтоб только от нее убежать, бросился бы хоть в киргизские степи; а я – Дон Кихот нравственный, отказываюсь от поездки в Италию, Францию, Германию, Голландию, на Рейн и пр., отказываюсь от чудес природы, искусства, цивилизации, от здоровья и, может быть, еще чего-нибудь большего. Такова уж моя натура.

Прилагаемое письмецо доставьте к Тургеневу через Панаева.{606} Драма его передана в контору для пересылки Вам. Это вещь необыкновенно умная, но не эффектная для дуры публики нашей; но как Вам нечего печатать – то и это благодать божия, благо оригинальная пьеса.{607} Я пишу к нему, чтоб он выбросил эпиграф да переменил два стиха. Денег он, как человек обеспеченный, разумеется, не имеет в виду; но из деликатности не мешало бы предложить ему экземпляр «Отечественных записок», тем более, что он и впредь вкладчиком Вашего журнала быть не откажется. При драме получите Вы статью Соколовского, доставленную мне Грановским.{608} Что касается до посвящения благородному имени моему пьесы Т. Л., то Вы напрасно и писали о нем: вычеркните, да всё тут. Вы знаете, что я не из числа мелочных людей и за посвящениями по гоняюсь.{609}

Шевырев бесчинствует и два раза обругал Крюкова в университете. Последний собирается что-то писать для «Отечественных записок», да, верно, дело кончится сборами.{610}

Есть в Москве двоюродный брат Венелина, который, благоговея перед памятью своего действительно сумасбродного, но тем не менее и замечательного родственника, желает напечатать всё, что только осталось написанного его рукою. Для этого у него нет средств, и он думает приобрести их, напечатав в «Отечественных записках» (за общую плату – 150 р. с листа) годные для журнала статьи.{611} Клюшников читал из них о Дмитрии Самозванце и критику на Карамзина – говорит – интересны очень. Я привезу их с собой; а между тем чудаку хочется, чтобы Вы сказали об этом что-нибудь в письме ко мне или к Боткину, а мы бы передали ему. Кстати: Венелина,{612} между прочим, уложил в могилу Погодин.

<В. П. Боткин:>

Сегодня же с плачем отправился я к Коршу – и поведал ему печаль Вашу, присовокупив к ней и свое красноречие. Стесненный моим могучим красноречием, Корш наконец принужден был высказаться откровенно. Дело вот в чем: в ожидании будущих благ, т. е. процентных денег со всей суммы подписки на «Московские ведомости», Корш получает теперь 114 руб. асс. в месяц. А на руках у него семья. Чтоб избавиться как-нибудь от голода, он принужден переводить для «Москвитянина» единственно из того только, чтоб получать тотчас деньги за каждый переведенный лист. Взявшись за перевод Вальтера Скотта, он должен будет бросить работу, доставляющую ему насущный хлеб. В разговоре этом он дал заметить, что заняться переводом Вальтера Скотта в ожидании денег лишь по отпечатании – для него совершенно невозможно. Я вспомнил одно место из письма Вашего ко мне относительно Кетчера, – сказал Коршу, что, кажется, есть возможность получить некоторую сумму вперед. – Эти слова дали другой характер нашим совещаниям – и дело получило прямой вид. Корш признался, что он не имел духу высказать это прежде. Наконец он сказал, что если издатели через Ваше посредничество могут заплатить за него теперь 618 руб. асс., – он тотчас же принимается за перевод «Эйванго», который будет непременно готов к 1-му ноября. И на таких условиях он согласен оставить у себя и «Антиквария», которого кончит к концу февраля. О всем этом он просил меня написать Вам, – что я сегодня же и исполняю. Не знаю, как Вы на это обстоятельство посмотрите. Я считаю Корша за самого благороднейшего человека, какого только мне удалось встретить в моей жизни, – и издатели рискуют потерять свои деньги лишь в случае его смерти, да и в этом случае сестра очистит память брата. Пожалуйста, уведомьте как можно скорее. Я Вам признаюсь, что, положась на слова Вашего письма, я имел неосторожность сказать Коршу, что это дело возможное – а он в ответ на это: «Я завтра же принимаюсь за перевод». Впрочем, я не дал ему полного уверения, сказавши, что напишу к Вам и не знаю, что Вы на это теперь ответите. На всякий же случай, и чтоб не медлить делом – я взял у Корша адрес, кому следует заплатить деньги, – который прилагаю здесь. Словом, я дал Коршу надежду, – дай бог, чтоб Ваш ответ не разрушил ее. Повторяю, – ответьте скорее то или другое. А то я перед Коршем стану в скверное положение, отвлекши его на несколько дней от его работ денежных.

Кетчер переводит «Веверлея». Только это могу Вам сказать о нем. Он в деревне, за 50 верст. Я был там назад тому 8 дней – отвез ему английский оригинал. С сентября он переезжает на службу в Петербург и принял уже место у Рихтера и помощника редактора «Журнала Министерства внутренних дел». Это верно. Но, кажется, ближе половины сентября он в Петербурге не будет. Я на себя готов взять перевод «С.-Ронанских вод», если это не к спеху, а потому вышлите мне оригинал. Ваш покорный слуга между тем переживает трудный период своей жизни – но, кажется, он скоро должен кончиться. Жму Вам руку.

В. Боткин.

8 июля 1843. Москва.

224. И. С. Тургеневу

<8 июля 1843 г. Москва.>

Любезнейший Иван Сергеевич, и хочется писать к Вам, и нечего писать. Вы поймете меня. У нас с дураком нечего говорить потому, что ни в чем нельзя сойтись с ним; а с умным нечего говорить потому, что ни в чем нельзя разойтись с ним. В обоих случаях результат один: или перекидывание общими местами, или красноречивое молчание. Я в Москве всё умнею, т. е. всё подвигаюсь вперед в способности скучать и зевать и ставить 2 × 2 = 4, зевая и скучая. Это прогресс.

Напрасно Вы не распорядились раньше присылкою в Москву экземпляров «Параши»:{613} все спрашивали ее давно, и разошлось бы много. Я еще раз десять прочел ее: чудесная вещь, вся насквозь пропитанная и поэзиею (что очень хорошо) и умом (что еще лучше, особенно вместе с поэзиею). Боткину она очень нравится, потому что Б<откин> умный человек, а другим она нравится вполовину или потому, что другие видят в ней эпиграмму на себя, или потому, что они в поэзии ищут вздора (т. е. прекрасных чувств), а не дела (т. е. 2 × 2–4). Драма Ваша – весьма и тонко умная и искусно изложенная вещь. Я (по данной мне Вами власти) обрек ее на растление в «Отечественные записки» и послал к Краевскому, от которого уже чорт не вырвет ее. Не нравятся мне в ней две вещи: эпиграф (который могут счесть за претензию) и два стиха:

Подыму тебя с дороги —

Покажу тебя богам.{614}

Если захотите их переменить, – это легко можно сделать через Панаева.

А стихов Вы прислали мне мало – это, сударь, стыдно.

Очень рад буду увидеться с Вами; но если бы Вы уехали из Питера, я не знал бы куда и деваться; с Вами я отводил душу – это не гипербола, а сущая правда. Жму Вашу руку я желаю Вам зевать сколько можно реже и меньше.

Ваш В. Белинский.

Москва (преглупый город).

1843. Июля 8.

<Адрес:> Его высокоблагородию Ивану Сергеевичу Тургеневу.

 

225. А. А. Краевскому

<22 июля 1843 г. Москва.>

Спасибо Вам, Краевский, за доброе письмо Ваше.{615} Оно очень и очень утешило и порадовало меня. Я увидел в нем с Вашей стороны истинное и искреннее ко мне участие. За границу я решительно не еду{616} и прошу Вас сказать об этом г. Косиковскому через друга нашего Александра Сергеевича Комарова. Не еду я, во-1-х, потому, что тогда же решил для себя не ехать. Была у меня минута (и минута тяжкая) борьбы; но она была непродолжительна. Я боялся не просьб, не заманиваний и обещаний Ваших (которые, разумеется, были бы неприятны) – не в них была главная сила – она была в тех нравственных отношениях, в которых я чувствую себя к журналу Вашему и к Вам. Я всегда Вас знал в отношении к себе человеком добрым и честным и не считаю себя вправе для своей выгоды поставить Вас в затруднительное положение. Если я употребил слово донкихотство, это было остатком, следом минутной борьбы, которую я выдержал по получении письма г. Косиковского, и следствием досады на судьбу, которая вздумала меня попотчевать некстати тем, чем не мог я воспользоваться. А как судьба лицо бесплотное, сиречь дух, и ее сколько ни брани, ей всё нипочем, то я, с больной-то головы да на здоровую, и сказал Вам слово, которое могло Вам показаться жестким или неуместным и за которое Вы меня должны извинить. Мы с Вами связаны – терпели вместе горе и стыд, ратовали за одно и любили одно. Видно, нас сам чорт связал веревочкой, как Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем, и нам, видно, не развязаться. Повторяю Вам, я давно решился не ехать. Но на днях со мною случилось нечто такое, что должно иметь влияние на всю мою жизнь и вследствие чего, если бы Европа сама приехала ко мне в гости, я бы не принял ее.{617} Пока – это тайна, о которой из питерских друзей моих я говорю Вам первому, а Вас прошу не говорить никому; приеду – узнаете всё. Итак, об этом больше нечего говорить. Я уверен, что Вы поймете это мое письмо так же просто и так же искренно, как я понял Ваше. Я больше всего в мире боюсь фальшивых отношений и больше всего хлопочу о том, чтоб быть с людьми на прямых отношениях.[56] Думал я писать к г. Косиковскому, но он скоро будет сам в Москве. Жалко мне, что я его напрасно взволновал, не имея духу выразиться определеннее и включив глупую фразу о свидании с Вами. Из этого вижу, что я плохой политик и что мне надо впредь действовать по-кетчеровски.

Верю Вам, что Вы будете рады, что остаюсь, и радуюсь за Вас, что, удержав старого сотрудника, Вы в нем же приобретете нового, т. е. более усердного и аккуратного. Вы поймете, о чем я говорю, и не станете шутить, ибо, как Вы сами справедливо заметили в письме к Боткину, есть вещи в жизни, над которыми не должно шутить.{618} Но теперь, теперь потерпите немного и будьте снисходительны. Жизнь не дается человеку два раза, и человеку простительно забыться в ней хоть на первую минуту. Статью Вам вышлю к 10-му августа,{619} а насчет рецензий – будьте добры – если будут книги поинтереснее – нельзя ли прислать: хочется недельки две оттянуть у заботы и горя житейского.

Ваш В. Белинский.

Посылаю Вам филиппику против Шевырки. Боюсь, что опоздал, но это не моя вина, а выход 6 № «Москвитянина».{620} Хотелось бы, чтобы это было напечатано в 8 № «Отечественных записок». Вчера Вы должны были получить посланную мною рецензию на стихотворения Милькеева.{621} Прощайте.

(NB). В Москве проливные дожди каждый день уже более месяца. Сегодня светло, да бог знает, надолго ли.

Москва. 1843. Июля 22.

226. Н. А. Бакунину

Москва. 1843. Августа 24

Любезнейший Николай Александрович. Намерение мое побывать в Прямухине на возвратном пути не может сбыться. Как водится, я ничего не делал по приезде в Москву, и потому меня застигла работа. Боткин уехал еще 20 августа, а я остался дописывать статью.{622} Между тем в Питере меня ждут и проклинают, да и Боткина мне необходимо застать в Петербурге, чтоб проститься с ним надолго.{623} Б<откин> писал к Павлу Александровичу,{624} думая, не будете ли чего с ним писать или наказывать. Но дня выезда он не назначил, ибо сам не знал его. Я выезжаю послезавтра – в четверток (26 августа), стало быть, через Торжок буду проезжать в пятницу утром рано. Если что приготовили Вы для отсылки с Б<откиным>, то передайте мне.

Прошу у Александры Александровны извинения, что так долго не отвечал на ее письмо. О чем она писала ко мне, о том самом я лично говорил с Константином Андреевичем Беером

У Кр<аевского> есть уже давно хороший перевод «Consuelo», и если он решится печатать этот роман, то, разумеется, в известном уже ему и готовом переводе знакомого ему человека, – и я тут, при всем моем желании, ровно ничего не могу сделать.{625} Ради всего святого, прошу Варвару Александровну позволить мне еще некоторое время продержать портрет Станкевича.{626} Горбунов был в Москве на самое короткое время и[57] никак не мог приняться за эту работу. Из Петербурга я тотчас перешлю портрет в целости. Мой портрет М<ишеля> несравненно лучше Вашего литографированного.{627} Боткин не мог налюбоваться на работу, а он знает толк в этих вещах. Прочел я «Le Compagnon du Tour de France»[58] – божественное произведение!{628}

Кланяюсь всем вам и желаю быть здоровыми и счастливыми. Поправляется ли Алексей Александрович?

Александру Александровичу{629} и Варваре Александровне прошу Вас передать мой задушевный поклон.

Если Вы женаты уже, то не считаю за нужное напоминать Вам, что Вы обязаны с самой лучшей стороны отрекомендовать меня своей супруге и уверить ее в моем глубочайшем почтении и совершенной преданности. Маленького Сашу целую. Здорова ли подруга его юности – галка? Прощайте.

Ваш В. Белинский.

Не оставил ли я у Вас моего пальто? Если да, то не худо, если бы кстати Вы прислали его ко мне в Торжок.

227. М. В. Орловой

<3 сентября 1843 г. Петербург.>

Хочется много сказать Вам, и потому ничего не говорится. Буду писать, как напишется. Вы хотели, чтобы я подробно уведомил Вас обо всем, что было со мною со дня нашей разлуки. Как сумею, выполню Вашу волю. Во-первых, я должен Вам сказать, что уехал я из Москвы не в четверг, а в пятницу. В середу мне было не то чтобы тяжело или грустно, а как-то неловко! Я смотрел по обыкновению в окна, следя за видоизменениями облаков – погода была – помните – довольно дурна, и на душе было и пусто и тревожно. Я поехал кой-куда, а вечером располагался к Коршу, и мысль об этом визите[59] бросала меня в жар. Но мне не удалось быть у К<орша>, а был я у Щ<епкины>х, где только слегка упрекали меня в забвении и где отделался я полным молчанием. Вечером у меня был, Кудрявцев и m-r l'Adolescent,{630} который ни разу не упомянул при мне Вашего имени, но снова просил меня êpouser m-lle Ostr.[60]{631} На другой день поутру поехал я к Коршу. Меня встретила его сестра.{632} – Узнаете ли Вы меня? Не забыли ли Вы, где мы живем? и пр. Выходит его жена{633} – и я пришел в ужас от ее коварной улыбки, чувствуя, что погибнуть мне от нее во цвете лет и красоты. Одним словом, менаду множеством злых намеков меня спросили: здоров ли мне воздух сосновой рощи и как я нахожу московские окрестности?{634} Я почувствовал себя в паровой ванне в 40 градусов, краснел, бледнел, хохотал как сумасшедший, и – что всего ужаснее – они видели ясно, что это распекание доставляет мне больше наслаждения, чем досады. К стыду моему, я сам это чувствовал. Как же узнали они о сосновой роще? Им сказала одна знакомая им дама, что я часто бываю в Сокольниках. И как они давно заметили перемену во мне и как я раз надоел самому К<оршу> моею рассеянностию и натянутостию, – то они и смекнули, в чем дело… Женщины – кошки, я давно имел честь докладывать Вам это. Они сейчас заметят мышь и начнут ее мучить, играя с нею. А мои неприятельницы находили особенное удовольствие мучить меня, ибо я всегда смеялся над браком, любовию и всякими сердечными привязанностями. Но в их злости было столько женского торжества, столько доброты, желания мне счастия и радости за мое счастие, что я – покаялся перед ними в грехе моем. Впрочем, Ваше имя осталось для них тайною, и они узнали только факт моего сердечного состояния. Мне стало с ними легко и весело, и вечером я опять пришел к ним. Они посадили меня между собою за самоварным столом, и я сидел под перекрестным огнем лукавых улыбок и торжественных взглядов и был весел, счастлив, как ребенок, как дурак. Я уже имел честь, доносить Вам, что женщины на то и созданы, чтобы делать мужчин дураками; но всего обиднее в этом то, что мужчины до смерти рады своей глупости. Но, видно, уж так суждено самим господом богом, и волтерианцы напрасно против этого восстают.

Проснувшись на другой день, я почувствовал нечто вроде тоски разлуки, – и если бы поездка была отложена до субботы, то я право не ручаюсь, что бы не явился к Вам в институт. Подобный Sehnsucht[61] подмывал меня еще и в четверг. Поехал я с Языковым;{635} Клыков{636} тоже с нами. К вечеру всё сильнее и сильнее овладевало мною тоскливое порывание к Вам. Засыпая тяжелым сном (ибо не могу хорошо спать сидя и <при> стуке громоздкого экипажа), я или видел Вас, или чувствовал Ваше присутствие, и потому старался как можно больше и больше спать, хотя от этого спанья у меня только болела голова. Ехать в карете – для меня пытка, потому что нельзя лежать, а всё надо сидеть. Наконец кое-как доехали. Последняя станция перед Петербургом называется Ижоры. Так как от нее шоссе до Петербурга сделано заново и ездить по нем тяжело, то ямщики сворачивают на царскосельскую дорогу. Приехавши в Царское, мы с Кл<ыковым> вздумали высадиться из дилижанса, чтобы приехать в Петербург по железной дороге, а Яз<ыков> с женою поехал в дилижансе. Это было в 6 часов вечера, в понедельник, и нам надо было дожидаться целый час. В вокзале я повстречал человека Панаева, который сказал мне, что Ботк<ин> с Arm остановились на квартире Панаева (который живет на даче в Павловске). Приезжаю домой, вхожу в квартиру, которой еще не видал (потому что мой человек <без меня перебрался на нее>,{637} не снимая картуза, бегу в мой кабинет – и отступаю в изумлении назад: в кабинете, за моим рабочим столом, на креслах, сидит женщина. Я так был уверен, что Б<откин> с A на квартире Панаева, что с трудом мог убедиться, что передо мною m-lle Armance – тем более, что в комнате только одна свеча, как-то тускло горевшая. Мысль, что моя комната[62] освящена присутствием женщины и что в этой же самой комнате я мог бы видеть другую женщину – эта мысль обезумила меня, так что, когда m-lle Arm с веселым приветствием подала мне руку, я забыл даже то немногое количество французских слов, которое знал. К этому присоединилось и еще другое. Я ужасно люблю и прежнюю мою квартиру; но эта (в которой жил Краевский) еще лучше той, но как она невелика, то я и решил в Москве, что надо искать другой. Это меня беспокоило, потому что в Петербурге[63] легко находить или самые лучшие, т. е. самые дорогие, или самые скверные квартиры, а главное, это повело бы меня к разным глупым затеям. Между тем моя квартира, чистая, опрятная, красивая, светлая, смотрела на меня так приветливо, как будто бы хотела меня от души с чем-то поздравить. Смешно подумать и стыдно признаться – сердце мое болезненно сягалось. Является Б<откин> и начинает[64] хвалить мою квартиру, говоря, что я сделал бы крайне глупо, если бы переменил ее, что Arm в восторге от нее и не захотела бы никогда жить на другой, что она любуется беспрестанно моими картинами, расстановкой мебели и восклицает: «Il a du goût!»[65] Всё это меня потрясло чуть не до лихорадки. На другой день я увиделся с Краевским и был даже несколько поражен участием и деликатностию, с какими он говорил со мною – Вы понимаете о чем. Он окончательно утвердил меня в решении не переменять квартиры, Я увидел, что был очень глуп, желая пустыми затеями, которые ничего не прибавят к счастию, откладывать истинное счастие. И это, повидимому, пустое обстоятельство имело своим результатом то, что я приеду в Москву уже не на праздниках и не после праздников, а перед рождественским постом, – и не считаю невозможным приехать даже в половине октября. Я опьянел: от этой мысли и хожу теперь дурак дураком. Ни о чем не могу думать, ничего не могу делать. Если письмо мое нескладно, то вот причина этому. Боже мой, когда ж это будет! Нас будет разделять одна только дверь – и это радует меня, ибо чем ближе будете Вы ко мне, тем счастливее буду я. Квартира моя высока – в третьем этаже; но в Петербурге квартиры нижних этажей – хлевы и подвалы, а вторых этажей непомерно дороги. К удобствам квартиры моей принадлежит то, что она светла, окнами на солнце, суха и тепла, – а это в Петербурге большая редкость. Она состоит из двух комнат. Задняя – мой теперешний кабинет, довольно длинная комната, с двумя окнами на двор. Ее можно перегородить, ширмами, и тогда из нее выйдет для Вас две комнаты, из задней ход через коридор в кухню и прихожую, а из передней – в теперешнюю залу, которую я обращу тогда в кабинет. Всё это до того занимает меня, что я только и думаю о том, какой вид дать моим комнатам. Я теперь ночую у знакомых и к себе на квартиру хожу в гости к Б<откину>.

Здоровье мое так и сяк, да я теперь и неспособен чувствовать ни болезни, ни здоровья. Я разорван пополам и чувствую, что недостает целой половины меня самого, что жизнь моя неполна и что я тогда только буду жить, когда Вы будете со мной, подле меня. Бывают минуты страстного, тоскливого, стремления к Вам. Вот полетел бы хоть на минуту, крепко, крепко пожал бы Вам руку, тихо сказал бы Вам на ухо, как много я люблю Вас, как пуста и бессмысленна для меня жизнь без Вас. Нет, нет – скорее, скорее – или я с ума сойду.

Что Вы, как Вы? Здоровы ли, веселы ли, счастливы ли? От этой минуты с тоскою буду ждать Вашего письма, буду считать дни и минуты, когда получу от Вас первое письмо. Отвечайте мне скорее, если не хотите заставить меня страдать. Адресуйте Ваши письма вот по этому адресу: В С.-Петербург, на Невском проспекте, у Аничкина, моста, в доме Лопатина, квартира № 47. Адрес тот же, что и у Вас, только № квартиры надо прибавить.

В середу, 1-го сентября, Б<о>тк<ин> обвенчался с Arm. Теперь он хлопочет, чтобы в субботу отправиться за границу. Он Вам кланяется и благодарит Вас за память о нем.

Аграфене Васильевне{638} посылаю мой искренний, задушевный привет и прошу, умоляю ее как можно меньше сердиться на всех, а в особенности на самоё себя, на Вас и на меня. Правда, я много виноват перед нею, но это такая вина, в которой я нимало не намерен ни раскаяться, ни исправиться.

Прощайте. Да хранит Вас господь для Вашего и моего счастья. Посылаю Вам все благословения и обеты навсегда преданного Вам моего сердца.

В. Белинский.

СПб. 1843, сентября 3.

591Цитата из «Тараса Бульбы» Гоголя (гл. IV).
592Очевидно, статья «Несколько слов «Москвитянину»«. См. примеч. 7 к письму 225.
593Неточная цитата из «Ромео и Юлии» Шекспира. См. примеч. 6 к письму 171.
594Драма «Неосторожность» (см. письмо 224 и примеч. 2 к нему) и стихотворения «Цветок» и «Нева», помещенные в №№ 8 и 9 «Отеч. записок» 1843 г. за подписью: Т. Л.
595Рецензия Белинского «Стихотворения Милькеева» была напечатана в августовской книжке «Отеч. записок» 1843 г. (отд. VI, стр. 39–45; ИАН, т. VII, № 26).
54Далее зачеркнуто: Шевырка с братией, говорят
596Повесть «Последний визит» П. Н. Кудрявцева впервые опубликована в «Отеч. записках» 1844, № 10 (стр. 282–363) за подписью: А. Нестроев.
597Цитата из «Псалмов» Давида (V, 3).
598Матвей, слуга Герцена, утонул 14 июня 1843 г. в с. Покровском. Об этом Герцен писал в дневнике, а позднее – в «Былом и думах» гл. XXVIII (ПссГ, т. III, стр. 114–115; т. XIII, стр. 92–96).
599Романы Вальтера Скотта «Антикварий» и «Айвенго» в переводе Корша вышли в свет в 1845 г. Белинский отметил их в статье «Русская литература в 1845 году» (см. ИАН, т. IX, стр. 392).
600М. Ф. Корш (1809–1883), приятельница Герцена и Грановского. См. о ней письмо 227 и примеч. 3 к нему.
601В письме от 26/VI Белинский просил Краевского дать распоряжение московским книгопродавцам о выдаче ему денег. Глазунов Андрей Иванович, книгопродавец, комиссионер Краевского в Москве.
602Это письмо не сохранилось.
603Сорокин М. П., поэт и литератор, сотрудник «Литер. газеты».
55Далее зачеркнуто: пишущею
604Косиковский Всеволод Андреевич (ум. 1855), петербургский домовладелец. В письме к Белинскому от 25/VI 1843 г. из Петербурга он усиленно убеждал критика поехать вместе с ним за границу (БКр, стр. 89–91). Краевский (в ответном письме) рассказывал Белинскому о визите к нему А. С. Комарова, пытавшегося, по поручению Косиковского, уговорить Краевского, как главу «Отеч. записок», не мешать Белинскому ехать за границу (там же, стр. 98–99).
605Комаришка – А. С. Комаров. См. письмо 188 и примеч. 12 к нему.
606Письмо 224.
607См. примеч. 2 к письму 224.
608Никакой статьи за подписью Соколовского в «Отеч. записках» не появлялось.
609Речь идет о стихотворении И. С. Тургенева «Толпа», посвяшенном Белинскому. Оно было напечатано в «Отеч. записках» 1844 г. (№ 1, отд. III, стр. 46) без посвящения.
610Статей за подписью Д. Л. Крюкова в «Отеч. записках» не было.
611Очевидно, И. Ю. Молнар, издавший в 1856 г. труд Ю. И. Венелина «Древние и нынешние болгаре…».
612Венелин умер 26 марта 1839 г. в Москве. См. о нем ИАН, т. XI, письмо 62 и примеч. 9 к нему.
613См. письмо 219 и примеч. 3 к нему.
614«Неосторожность. Драматический очерк в одном действии» Тургенева был напечатан в «Отеч. записках» 1843 г. (№ 10, стр. 221–252) за подписью: Т. Л. При публикации пьесы Тургенев исправил ее в соответствии с замечаниями Белинского.
615Письмо от 16/VII 1843 г. (см. БКр, стр. 97–99).
616См. письмо 223 и примеч. 4 к нему.
617Речь идет о решении Белинского жениться на М. В. Орловой.
56Говорю об искренности, а сам было и своровал (как говорится в русских исторических актах) и не договорил Вам признания, что меня немного кольнул тон Вашего прежнего письма и толки о платимых Вами за меня деньгах, – что и заставило меня ответить Вам несколько в полемическом тоне. Но я был неправ. Я должен был отличить идею от формы: Вы прекрасный человек, но грубоваты в формах – вот и всё. Видно, так уж господом богом устроено, чтобы за каждым человеком водились грешки, и волтерианцы напрасно восстают против этого.1288. Цитата из «Ревизора» Гоголя (д. I, явл. 1). Я сам человек с грехами. Будем же уметь прощать друг другу и быть снисходительными друг к другу.
1288Цитата из «Ревизора» Гоголя (д. I, явл. 1).
618Белинский имеет в виду письмо Краевского к Боткину от 16/VII 1843 г. (неизд. – ЛБ. М. 8422/31).
619«Сочинения Александра Пушкина. Статья вторая». См. ИАН, т. VII, № 21 и примеч. к ней.
620Речь идет о статье Белинского «Литературные и журнальные заметки. Несколько слов «Москвитянину»«(см. ИАН, т. VII, № 33), являющейся ответом на разбор С. П. Шевырева «Полной русской хрестоматии», составленной А. Д. Галаховым («Москвитянин» 1843, № 5, стр. 218–248 и № 6, стр. 501–533).
621См. письмо 222 и примеч. 5 к нему.
622См. письмо 225 и примеч. 6 к нему.
623Боткин уезжал за границу, откуда он возвратился только осенью 1846 г.
624П. А. Бакунин. Письмо Боткина к нему неизвестно. Поездка Боткина была использована родными и друзьями М. А. Бакунина для пересылки последнему писем и всякого рода информации.
625Письмо А. А. Бакуниной к Белинскому не сохранилось. В нем, очевидно, речь шла о предложении перевода «Консуэло» Ж. Санд для «Отеч. записок». Перевод этого романа в «Отеч. записках» не появлялся.
626Портрет Н. В. Станкевича работы К. А. Горбунова.
57Далее зачеркнуто: не успел
627Речь идет о портрете М. А. Бакунина, литографированном Г. Митрейтером (H. Mitreiter) в 1843 г. (см. его воспроизведение в ПссБ, т. IV, стр. 552/553).
58«Странствующего подмастерья» (франц.). – Ред.
628Роман Ж. Санд (1840 г.). Герой романа – реальное лицо, Агриколь Пердигье, поэт и публицист, по профессии столяр, ездивший по Франции и поднимавший ремесленников на борьбу с эксплуататорами; в романе изображен под именем Пьера Гюгенена. Роман был запрещен цензурой и на русский язык не переводился. Белинский читал его, вероятно, в 16-томном собрании сочинений Санд (Париж, изд. Перротона) 1842–1845 гг.
629Алексей и Александр Александровичи – младшие из братьев Бакуниных.
59Далее зачеркнуто: немног<о>
630А. Д. Галахов. См. письмо 324 и примеч. к нему.
60жениться на мадемуазель Остроумовой (франц). – Ред.
631Н. И. Остроумова, классная дама Александровского института.
632Мария Федоровна Корш (см. письмо 222 и примеч. 10 к нему). Она доброжелательно относилась к женитьбе Белинского (см. ЛН, т. 56, стр. 163).
633Софья Карловна Корш, рожд. Рейссиг.
634Летом 1843 г. Белинский встречался с М. В. Орловой в Сокольниках, где та жила на даче у своих родственников.
61страстное желание (нем.). – Ред.
635М. А. Языков. См. ИАН, т. XI, примеч. к письму 147.
636См. ИАН, т. XI, письмо 129 и примеч. 14 к нему.
637См. письмо 221 и примеч. 4 к нему.
62Первоначально: в моей комнате жен<щина>
63Далее зачеркнуто: найти
64Первоначально: говорит
65«У него есть вкус!» (Франц.) – Ред.
638А. В. Орлова, младшая сестра М. 15. Орловой, поступившая на ее место в Александровский институт; автор воспоминаний о семейной жизни Белинского («Лепта Белинского». М., 1892, стр. 16–30; «Помощь голодающим». М., 1892, стр. 447–449).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47 
Рейтинг@Mail.ru