Юрий Витальевич Яньшин
Все правые руки
– Что с тобой, Иваныч?! – удивленно воззрился он на Рудова, поворачиваясь к нему всем корпусом. – Я тебя не узнаю! Ты так спокойно обо всем говоришь…
– Волноваться надо было раньше. К этому уже давно все и шло. Рано или поздно, но что-то в этом духе и должно было случиться. Я удивляюсь только тому, что это не произошло гораздо раньше.
– И что ты предлагаешь?
– А что тут предлагать? Все предложения уже изложены в оперативных планах, кстати, разработанных Генштабом под твоим непосредственным руководством, утвержденных тобой еще в прошлом году и находятся в пакетах за сургучными печатями. Предотвратить дипломатическими методами эту провокацию мы не смогли, да и вряд ли бы кто-нибудь смог, находись он на нашем месте. Здесь только ее ноги, а уши этой провокации торчат из-за океана. Только они могли категорически запретить ее проведение, но, как видишь, не стали. А значит, после артиллерийского залпа в информационном поле, следует ожидать начала реального наступления по всей линии фронта, с задействованием максимального числа средств поражения, которое может начаться в ближайшее время.
– Я надеюсь, мы проинформировали наших друзей из Донбасса о разворачивании дальнейших событий?
– Причем, во всех деталях, – утвердительно кивнул головой Рудов.
– И все-таки, когда ты думаешь, они начнут генеральное наступление? – с незатихающим беспокойством в голосе опять поинтересовался Афанасьев.
Сергей Иванович поиграл бровками, изображая усиленные раздумья над непростым вопросом, а затем после непродолжительной паузы выдал:
– Значит, так… Официальное заключение ОЗХО уже наверняка имеется, заранее заготовленное. Но обнародуют его, скорее всего, сегодня к вечеру, так как именно на вечер назначено по инициативе Украины, экстренное заседание Совбеза ООН. Это заключение, как раз и будет тем «лыком в строку». Резолюция, естественно, не пройдет, но для нас это будет слабым утешением. Все равно мы во всем будем виноваты, и на нас постараются повесить всех собак, попутно напоминая мировой общественности Литвиненко, Сирию и Скрипалей, – рассуждал он негромко вслух. – Уже сегодня к вечеру в Киеве начнут собираться толпы «разгневанных» граждан, требующих раз и навсегда покарать «проклятых отравителей». Станут собирать подписи с требованием окончательно зачистить «вражеские анклавы» на Донбассе и жечь покрышки. Завтра их клоун сначала созвонится со своими хозяевами из-за Лужи, и после принципиального согласия с их стороны, со слезами в голосе обратится к нации с призывом крепить ряды и обещанием отдать распоряжение ВСУ о подготовке ответных мероприятий. Те, в свою очередь, «возьмут под козырек» и к утру воскресенья начнут, после массированного артиллерийского налета по заранее известным целям, всеобщее наступление. Примерно, так.
– Почему ты думаешь, что начнут в воскресенье.
– Это не я думаю. Это они думают так. Наши разведывательные источники доносят, что на воскресенье в ВСУ отменены не только все увольнительные в частях непосредственно занятых в АТО, но и во вспомогательных подразделениях обслуживающих передовые части. Ко всему прочему, они еще возлагают немалые надежды на то, что в воскресенье мы будем заняты делами, связанными с купированием массовых народных протестов, внутри своей страны.
– Да, пожалуй, ты прав, – задумчиво протянул Афанасьев, выслушав тираду товарища, – в том, что события, скорее всего, будут разворачиваться именно в этом ключе. Как ты думаешь, наши «партнеры» догадываются о существовании наших планов противодействия наступлению на Донбасс?
– Это ты не меня спрашивай, – внезапно окрысился Рудов, – а Барышева, который еще в прошлом году хвастался, что его люди читают разведывательные сводки ЦРУ раньше, чем они попадают на стол их директора. – И мгновенно успокоившись, добавил более деловым тоном. – Почем я знаю, о чем они там догадываются или нет?! Знают или не знают, но в любом случае о чем-то могут догадываться и брать в расчет. Со своей же стороны могу сказать только одно – мы предпринимаем все меры и задействуем все имеющиеся в нашем распоряжении средства для сокрытия планов от глаз неприятеля, начиная от космических средств подавления и заканчивая распространением дезинформации.
– Ладно, Иваныч, не кипятись, – положил Афанасьев руку на колено Рудова в знак успокоения. – Я-то ведь почему спрашиваю обо всем этом? Ты же знаешь, я никогда темой Донбасса не занимался. По крайней мере, всерьез. Мне и Сирии за глаза хватало. А тот прошлогодний план, о котором ты говоришь, я всего лишь подмахнул, не вдаваясь в детали. Его проработкой фактически занимались вы с Николаем Василичем. Поверь, я нисколько не сомневаюсь в ваших с ним талантах по планированию военных операций подобного рода, но вот согласованность действий наших противников извне и изнутри, меня, честно говоря, немного настораживает.
– Не одного тебя, – примирительно буркнул Рудов. – Однако я не думаю, что предстоящие воскресные события внутри страны смогут вылиться во что-то типа Болотной площади 2012-го, не говоря уж о февральской революции 1917-го.
– Думаешь?
– Да, – уверенно кивнул Сергей Иванович. – Многие факторы свидетельствуют о провале намеченной оппозицией акции.
– Ну-ка, ну-ка, – с интересом заерзал Афанасьев на сиденье, позабыв даже про больную руку.
– Нет объективных обстоятельств, способствующих серьезной эскалации. Ты ведь не забыл «апрельские тезисы», где четко и ясно показывались признаки революционной обстановки?
– Их и в 12-м не было, – недовольно покрутил носом диктатор.
– Да были, были, – усмехнулся «серый кардинал». – Верховная власть тогда, как ты наверняка помнишь, была не просто в растерянности, после выборов в Думу, но в ней самой, как яблочная гниль образовалась внутренняя оппозиция. Нет ничего хуже, чем разброд и шатание в верхах. Я до сих пор не понимаю, по какой такой причине, Бутин, придя вновь во власть, пожалел и не разделался с Ведмедевым за все его проделки? А еще говорят про него, что он был тиран и деспот. Будь я или ты на его месте, и голова Ведмедева скатилась бы с эшафота мирового политикума прямо под ноги либеральной интеллигенции, выпестованной им из-за могучего плеча Бутина. У нас же, слава Богу, не гнилая дерьмократия, а здоровая и румяная военная диктатура с ее единоначалием, субординацией и беспрекословностью выполнения приказов. К тому же, как доносят с мест, начинающая пользоваться все большим авторитетом у народа. А это, согласись, решающий фактор, ибо двигателем всякой революции являются именно широкие народные массы.
– «Широкие народные», как ты говоришь, как раз и были в 12-м, – вставил «шпильку» Афанасьев, но Рудов от нее только отмахнулся.
– Да какие там широкие? Околоков еще тогда говорил, что собравшихся было чуть более полста тысяч. Вот и сравни: полста тысяч и почти пятнадцать миллионов жителей столицы. Да один только Кургинян в один момент смог выставить против них более двухсот тысяч. И если бы была отдана команда «фас», от «болотников» мокрого бы места не осталось.
– Даже пятьдесят тысяч пассионариев способны свернуть шею власти. Наглядным примером того может послужить все та же Украина, – опять начал спорить Валерий Васильевич уже из чистого и природного упрямства своей натуры.
Все, кто присутствовали в машине, помимо этих двоих персонажей, с затаенным дыханием сейчас прислушивались к их диалогу, никак не вмешиваясь и не высказывая своего мнения. Важность этой беседы была настолько очевидной, что мешать ее течению было просто кощунством. Все понимали, что являются невольными свидетелями того, как на их глазах вершится история и задается вектор ее направленности. Сейчас им на пальцах объясняли реальную обстановку в стране и они боялись упустить хоть одно слово мимо своих ушей.
– А вот это, уже второй вопрос, – подхватил его тезис Рудов. – Наша оппозиция, в отличие от украинской – четко ориентированной и националистически настроенной, выглядит аморфной праздношатающейся братией. У нее нет основополагающих целей, понятных и простых лозунгов, методов сопротивления, а главное – нет централизованного управления и финансирования. Им бы покричать, да попиариться на камеру в чаянии американских «плюшек» в виде грантов, а стоять на баррикадах, сжимая в наманикюренных пальцах «орудие пролетариата», это не для их изнеженной натуры. Это не революция голодных, это революция сытых. Им есть, что терять при неблагоприятном исходе событий. Ко всему прочему, в их рядах отсутствует хоть сколько-нибудь харизматичная личность, способная влюбить в себя массы и повести за собой. Как там, у Высоцкого в песне про дурдом, ты не помнишь?
– «Настоящих буйных мало – вот и нету вожаков», – автоматически процитировал бессмертные строки Афанасьев.
– Во-во. Настоящие коммунисты вымерли вместе с последними мамонтами, а те, что остались в живых, переродились в социал-демократов, у которых и труба пониже и дым пожиже. У якобы борца с коррупцией – Алексея Анального, тьфу ты, прости Господи за такую фамилию, у самого оказалось мурло в пуху. Про кумира интеллигенции 90-х – Шавлинского, засланца из Львова, уже не вспоминают даже на Западе. Это привидение прошлого. Оно как бы есть, но уже никого не пугает, а служит предметом декорации. Все остальные, типа Якшина, Панамарева, Гаспарова и прочих, являются фигурами второго, а то и третьего плана – без громкого имени и соответствующего послужного списка. Конечно, при наличии достаточного количества материальных средств, можно рекрутировать в свои ряды изрядное число московского «офисного планктона». Но как меня недавно заверил наш уважаемый «жандарм» товарищ Тучков, основные каналы финансирования оппозиции его службой были перекрыты еще осенью прошлого года. Деятельность всех НКО, «заточенных» на дестабилизацию обстановки в стране находится под неусыпным контролем. А деньги, что изредка все же перепадают нашим крикунам, из источников в иностранных посольствах, никак не способствуют благополучному существованию возглавляемой ими «пятой колонны».
– И все-таки я бы не сбрасывал со счетов опасности широкой разветвленности массовых протестов, – усомнился в нарочитом оптимизме Рудова Валерий Васильевич. – Протестные настроения, подогреваемые вынужденным соблюдением карантинных мер, готовы выплеснуться почти во всех сколько-нибудь крупных городах.
– Пустое! – отмахнулся от его опасений Рудов. – У нас ведь как?! Все, прежде всего, смотрят на столицу. Если нам удастся придушить гидру сопротивления здесь, то в регионах, уверяю тебя, соберутся по тысяче-полторы человек, покричат, поразмахивают плакатами и разойдутся. Нынешние события произошли слишком быстро и неожиданно для их неповоротливых мозгов. Времени для более тщательной подготовки им не дали собственные кураторы, бросившие в топку еще совсем сырые поленья.
– Значит, говоришь, главное – это одолеть их здесь? – задумчиво и как бы про себя вопросил диктатор.
– Совершенно верно. Я полагаю, что у Околокова найдется немало сюрпризов для нарушителей карантинно-масочного режима, – усмехнулся генерал. – Но меня, в этой грязной возне с химоружием, затеваемой по указке Госдепа, беспокоит один момент, который наши аналитики пока что упускают из виду, а зря.
– Какой?
– Вся эта шумиха может иметь далеко идущие последствия для всей нашей международной политики. Я боюсь, целый ряд западных и примкнувших к ним держав, попытаются разыграть химическую карту не просто с целью в очередной раз дискредитировать Россию на мировой арене, а с прицелом на ее изгнание из ряда международных институтов, где отстранение нашей страны от олимпийского движения покажутся еще цветочками.
– Ты намекаешь на то, что Россию попытаются изгнать не только из ОЗХО, с которой у нас и так натянутые до предела отношения, но еще и ООН? – предугадал мысли своего друга Афанасьев.
– Бери выше! – наставительно вытянул указательный палец кверху Рудов. – И из ВТО[65]!
– И в чем же ты видишь опасность исключения из ВТО?
– У нас и так большие проблемы с экспортом продукции, а исключение из ВТО, боюсь, создаст дополнительные сложности, – невесело пояснил Рудов.
– Я, конечно, не специалист в области макроэкономике, «мне бы шашку, да коня, да на линию огня»[66], но я тут на днях, чувствуя, как и ты, надвигающиеся неприятности, проконсультировался со специалистами. Они все, как один, утверждают, что на фоне непрекращающегося санкционного прессинга, выход из таких организаций как ВТО, ОБСЕ, ОЗХО, SWIFT и даже ООН, членство в которых налагало на нас кучу обременительных обязательств, может даже сыграть нам на руку. Импорт технологий и высокотехнологической продукции нам уже давно обрезали. Что же касается экспорта, то да, сложности с экспортом, на первоначальном отрезке времени, безусловно, возникнут. Не спорю. Но ты и сам прекрасно знаешь, что они и так существовали, к тому же, и это ни для кого не секрет, что номенклатура нашей экспортной корзины не слишком-то и велика. В основном, это энергоресурсы, оружие, неширокий ассортимент продукции сельского хозяйства, сталепрокат и химические удобрения. Вот, пожалуй, и весь недлинный перечень. У нас сложился свой пусть и не очень большой круг импортеров, заинтересованных в нашей продукции, и у них свои сложности с так называемым «цивилизованным» миром, поэтому с этой стороны нам ничего не угрожает, кроме перехода взаиморасчетов на местные валюты, или на худой конец – бартер. А по поводу энергоресурсов, Европа, конечно, уже давно сошла с ума, но все же не до такой степени, чтобы от них отказаться. Да и в некоторых отраслях, мы являемся безусловными монополистами, диктующими настроение на рынке. Вот, взять хотя бы рынок цветных и редкоземельных металлов или рынок мирных ядерных технологий. Ты же ведь слышал, о чем говорил вчера Юрьев на заседании Совета? Ну, вот. Через три месяца в Европе начнется отопительный сезон, а прогнозы синоптиков на предстоящую зиму предрекают небывалые морозы. В этой ситуации, превращать «холодную» войну в «горячую» экономическую, сродни выстрелу даже не в ногу себе, а сразу в голову. Зато под маркой нашего изгнания из весьма одиозных организаций, у нас развяжутся руки, и мы сможем спокойно денонсировать неудобные для нас соглашения, ограничивающие нашу свободу. Палка, как известно, имеет два конца. И тут уже начнут чесать свои макушки наши не в меру раздухарившиеся «партнеры», впавшие в необоснованную эйфорию от завышенной самооценки, которые потеряют последние рычаги влияния на нашу внешнюю политику. Иногда, роль всемирного «хулигана» приносит свои маленькие и неожиданные радости.
– А ООН? – вставил вопрос Рудов, невольно дивясь, простой, но убедительной аргументации товарища.
– С этим еще проще. Ни Китай, ни многие из тех, у кого существуют серьезные терки с гегемоном и его приспешниками, не проголосуют на Генеральной Ассамблее за наше осуждение, зная, что следующими в списках на остракизм уже окажутся они сами. Это вам не Лига Наций в 39-м. На дворе 21-й век и могущественнейшая ядерная держава, бодаться с которой мало у кого найдется силенок. Да, к тому же процедура лишения права вето страны, представленной в Совбезе на постоянной основе, я уж не говорю про исключение из состава ООН, вообще никак не прописана в ее Уставе. Ну и ты, Сергей Иваныч, забыл еще о вишенке на торте…
– Какой? – опять не смог скрыть удивления Рудов.
– А такой, – сделал хитренькое лицо узурпатор. – Ты забыл, что нам нужно всего-то продержаться в таком режиме – год, от силы полтора, а дальше мировая история потечет совсем в ином русле, нежели предсказывали Фридман[67] и Фукуяма[68].
– Ты имеешь в виду… – начал было он, но вдруг осекся, напоровшись на строгий и предупреждающий взгляд Афанасьева о том, что даже в кругу доверенных лиц не обо всем можно говорить откровенно.
– Вот именно, Сергей Иваныч, вот именно об этом я и хотел тебе напомнить, – уже с теплотой в голосе подхватил Афанасьев догадку Рудова. И они дружно рассмеялись, не обращая внимания на ревнивые взгляды адъютанта, привыкшего всегда и во всем быть в курсе.
Глава 27
I
29 июня 2020 г., г. Москва, Краснопресненская набережная, д.2, здание Правительства РФ.
Борис Иванович Юрьев всегда считал себя сугубо гражданской личностью, хоть ему в последние годы и пришлось поносить мундир с большими генеральскими звездами на погонах. Вот и сейчас, чувствуя, как мешковато сидит на нем военная форма, он никак не мог избавиться от неловкости ощущения того, что носит ее не совсем по праву. Он не стал задерживаться на церемонии перезахоронения, поэтому после завершения основных ритуальных действий, быстро покинул мемориальный комплекс и уже где-то без десяти минут до полудня быстрой походкой входил в зал совещаний Правительства. Вчера была ознакомительная встреча с временно исполняющими обязанности министров, где он представился хорошо известным ему людям в своем новом качестве. На сегодня была назначена расширенная Коллегия Кабинета Министров, с привлечением не только глав отраслей, но еще и руководителей департаментов, федеральных служб, агентств, а также государственных корпораций. Поэтому, хоть зал и был довольно вместительным, все равно от большого количества приглашенных яблоку было упасть негде. Все они уже сидели за громадным белоснежным столом, вытянутым в длинный прямоугольник. Солидные и упитанные дядьки, сидящие на потоках бюджетных денег, вальяжные в телодвижениях и уверенные в своем, если и не карьерном благополучии, то уж во всяком случае, в материальном. Многие из них даже не пытались скрывать, что держат подавляющую часть своих капиталов (хотя, если разобраться, то какие капиталы могут быть у чиновников?) в иностранных банках, а некоторые из них, так и вовсе имеют два, а то и три гражданства, хоть это и было строжайше запрещено. Но в России, как известно, запреты существуют исключительно для законопослушных граждан, а не для тех, кто считает себя их законными хозяевами. Все, как один одетые в черные и безумно дорогие костюмы от «гуччи» и «армани», они на полном серьезе считали себя хозяевами не только в этом зале, но и во всей стране. На этом фоне, нарочитая скромность Марии Хазаровой, одетой в простенькое серое платьице, изготовленное не иначе как в стенах «Большевички», выглядела вопиюще вызывающе. Вряд ли, конечно, это было изделие знаменитой в прошлом московской фабрики, потому, что при всех своих достоинствах Мария Владимировна все же, как ни крути, тоже принадлежала к классу правящей чиновничьей элиты, но все равно, неяркое и не маркое платьице никак не вписывалось в общепринятый тренд.
Еще одним новшеством, помимо нового рулевого исполнительной власти было присутствие съемочной группы центрального телевидения. Ее и раньше допускали сюда, но лишь на время, отведенное для краткого официального репортажа. Сейчас же, новый премьер-министр, а еще и по совместительству Министр обороны, настоял не только на присутствии телерепортеров, на протяжении всего заседания, но и его трансляции в прямом эфире. По кислым выражениям лиц, временно исполняющих обязанности членов Кабмина было видно, как они относятся к чудачеству нового руководителя. Однако, открыто возражать против этого они не посмели, чувствуя силу за спиной у Председателя Правительства, военный мундир которого не оставлял сомнений в его решительном настрое. Борис Иванович не стал утруждать себя процедурой индивидуальных приветствий и рукопожатий, отделавшись общим кивком в сторону собравшихся. Заметив, что Глазыреву, которого он еще не успел представить на пост Председателя Центробанка, не нашлось места за столом, и тот вынужденно пристроился на одном из стульев, что стояли вдоль стен. Юрьев призывно махнул ему рукой, и когда тот подошел, молча указал ему на единственное свободное место рядом с собой. По залу, еле слышно, прокатился вздох разочарования. Это не укрылось он наблюдательного взора нового Премьера, и он улыбнулся, чуть-чуть, краешками губ. Садиться в кресло, однако, Борис Иванович отнюдь не спешил. Пошарив рукой по столу, он достал пульт и направил его в угол у себя за спиной, где на высокой подставке – в два человеческих роста, стоял экран плазменного телевизора, настолько большого, что он более походил на стадионное табло, нежели на предмет бытовой техники. Экран услужливо вспыхнул, отображая застывшую картинку Спасской башни Кремля. Некоторое время картинка не подавала никаких признаков жизни. Борисов продолжал стоять, полуобернувшись к экрану. Присутствующие в зале флагманы экономики нервно заерзали, предчувствуя своими седалищами какое-то необычное и тревожное зрелище (с этой хунты станется и не такое еще). И тут, как всегда в таких случаях, неожиданно, прежняя картинка пропала, а на ее месте возникла знакомая всем еще с детства заставка «Интервидения» в сопровождении самой известной мелодии Д. Шостаковича. Мелодия оборвалась также неожиданно, как и началась, а из телевизора раздался громкий и торжественный голос, чем-то схожий с голосом Игоря Кириллова:
– Внимание! Говорит и показывает Москва! Смотрите и слушайте Москву!
В зале заседаний Дома правительства все затаили дыхание, в ожидании какой либо сенсации. Заставка тем временем сменилась на панорамную съемку Красной площади с высоты птичьего полета. Площадь была затянута белым шатром. Но вот опять, что-то незримо изменилось и в полной тишине края «шатра», что были закреплены между зубцами кремлевской стены, резко опали и он каким-то неведомым способом со скоростью авиетки стал сползать все дальше и дальше – к зданию ГУМа, обнажая невиданную до сих пор никому из присутствующих картину. Вместо, показанного в воскресенье всеми телеканалами пролома в кремлевской стене, огромной воронки на месте гостевой трибуны с разбросанными по всей площади ошметками людей и вывороченными из мостовой булыжниками, вниманию телезрителей предстала аккуратно уложенная камнем мостовая, восстановленная часть поврежденной взрывом стены и цветник на месте гостевых трибун. Но самым неожиданным, что бросилось первым делом в глаза, так это отсутствие мавзолея с телом вождя мирового пролетариата. Его просто НЕ БЫЛО. Тяжелые, отполированные гранитные блоки, с краткой надписью на лицевой части, составляющие это сооружение, куда-то исчезли. И на их месте тоже красовалась цветочная клумба. Это зрелище было настолько ошеломительным и непривычным обывательскому взгляду, что поначалу никто и не обратил внимания на то, что вместе исчезновением мавзолея исчезли и бюсты на надгробиях могил советских государственных и партийных деятелей, а также мемориальные таблички, скрывающие собой ниши с урнами удостоенных чести быть погребенными в этом месте. Упитанные дядьки заворочались на стульях, завздыхали, с притворным сожалением качая головами, но на самом деле, радуясь в душе, что с социалистическим прошлым наконец-то окончательно и бесповоротно покончено, а значит с этой новой властью все же можно как-то найти разумный компромисс. Сказать, что подобное зрелище их обескуражило, было нельзя. В принципе, все они догадывались, что нечто подобное будет им представлено, ведь, как бы не таились власти, но такое не скроешь даже под куполом шатра. Разве что, никто из них не мог себе представить, как решительно разберутся с главным наследием ушедшей эпохи – мавзолеем Ленина. Они думали, что его просто закроют. А на то, чтобы снести его и сравнять с землей место, над которым он возвышался, новые власти все же не осмелятся. А вот посмотри-ка, осмелились. Ню-ню. Красная площадь стала заполняться появившимся, откуда ни возьми, народом. С открытыми от удивления ртами, они начали подходить почти к самым стенам, дабы воочию убедиться, что все происходящее с ними – не сон и не галлюцинация. Причем, как показывала камера, на лицах людей не было ни гнева, ни возмущения, а лишь неподдельное изумление от непривычного с детства ландшафта. Однако же видеотрансляция на этом и не думала заканчиваться, что сулило еще немало удивления. И подспудно, седалищным нервом, это чувствовали все. Естественно, предчувствие не обмануло чиновничьих зубров. Сначала камера неизвестного оператора с подножья кремлевской стены медленно переместила свой глаз на Спасскую башню и на несколько секунд задержалась на ней. Главные часы страны показывали, что до полудня осталось всего пять минут. Затем картинка плавно поехала в сторону, показывая часть второго этажа Большого Кремлевского дворца, на куполе которого развевался, приспущенный в знак траура, государственный триколор. И тут опять случилось неожиданное. Трехцветное полотнище, вяло колышущееся в духоте полуденного зноя, вдруг медленно поползло вниз, постепенно скрываясь в недрах купола. Шпиль кремлевского дворца остался стоять оголенным, чего не случалось с ним даже в грозные годы Великой Отечественной войны. А тем временем экран телевизора разделился пополам: его левая половина по-прежнему транслировала сиротливо торчащий из купола шпиль, а правая половина куранты на Спасской башне. Заиграла мелодия часового механизма и после нее куранты начали отбивать положенные им, оставшиеся мгновения до двенадцати часов. Где-то на шестом ударе, из недр купола начало подниматься, (о, ужас!) ЯРКО АЛОЕ ПОЛОТНИЩЕ С ЗОЛОТЫМ ЗНАКОМ СЕРПА И МОЛОТА В ЛЕВОМ ВЕРХНЕМ УГЛУ. К двенадцатому удару оно уже полностью поднялось и развернулось, трепеща, будто пламя на ветру. И словно бы второе Солнце взошло на небе, озаряя своими лучами изумленные, и в тоже время изумленные и радостные лица собравшихся на площади людей. Грянул над площадью ГИМН, неся свои торжественные звуки, от которых вдоль позвоночника всегда пробегает сладкая дрожь. У подавляющего большинства людей, собравшихся там внизу, под древними стенами Кремля, в глазах стояли слезы счастья. У Юрьева, который никогда не страдал от чувства излишнего сентиментализма, тоже, вдруг, защипало в глазах. Глаза, стоящего рядом Сергея Юрьевича Глазырева тоже наполнились влагой, и он беззвучно шевеля губами, повторял слова гимна. Были ли то слова старого, еще советского гимна, или уже нового – неизвестно. Да и какая, в принципе разница, если и те и другие способны раскрыть в человеческой душе все самое чистое и светлое, обнажить перед миром величину его души и позвать на подвиг? Душевный подъем Юрьева, однако не дал ему потерять контроль над обстановкой и он краем глаза окинул окаменевших на своих стульях чиновников высшего ранга. Волна неутолимой ярости, вдруг, поднялась из глубин его души и выплеснулась наружу. Сугубо гражданский, и даже в чем-то иногда застенчивый в силу своей природной интеллигентности человек, он внезапно прорезавшимся голосом командира полка гаркнул на весь зал так, что многие вздрогнули:
– А ну, всем встать при поднятии государственного флага! – и сам, подавая пример остальным, вытянулся в струнку. И тут, все повели себя по-разному. Все, солидные и знающие себе цену дядьки, словно напроказившие ребятишки, повскакали со своих мест, невзирая на возраст, регалии и выпяченные от сытой жизни животики. Разница была только в скорости реакции. Некоторые делали это с явной ленцой и неохотой, всем своим видом показывая, что оказывают превеликое одолжение. Демонстрируя свое явное пренебрежение к происходящему, отказался вставать только один из приглашенных – руководитель «Роснано», который не только не встал в знак уважения к атрибутам верховной власти, но даже с каким-то вызовом для всех присутствующих, закинул нога на ногу, выказывая тем самым презрение к поторопившимся коллегам по чиновничьему цеху. Это не укрылось от бдительного взора Юрьева, но он не стал поднимать скандал, решив дождаться окончания гимна.
А экран телевизора, в это время, показывал вообще нечто несусветное. Люди, находящиеся на площади, будто по мановению волшебной палочки, как подрубленные неведомой косой, рухнули коленями на жесткие камни кремлевской брусчатки. Стоять на ногах, остались только малые дети, недоумевающе уставившиеся на своих родителей, опустившихся на коленях и почему-то плачущих. Люди пожилого возраста, при этом, нисколько не стесняясь, кланялись и крестились на развевающийся стяг, словно это была сама чудотворная икона. Зрелище было сумасшедшее и понятное только людям, рожденным на одной шестой части планеты. Кадры, транслируемые с Красной площади, были не только ошеломительными, но и эпическими. Все понимали, что такое срежиссировать нельзя, ибо вряд ли найдется столько проплаченной «массовки». И если внимательней приглядеться к вытянутым от изумления лицам людей стоявших по стойке «смирно» в зале Дома правительства, то можно было убедиться, насколько далек и непонятен для них народ, от имени которого они управляют этим государством. Именно в эти минуты Юрьев, прожив большую часть своей жизни, с удивлением осознал, что Россия, которой он беззаветно служил все эти годы, но мало задумывался о ее сакральном смысле, даже не страна. Россия – это цивилизация, и он как малая песчинка – часть этой цивилизации.
Как только смолкли последние аккорды гимна, тут же, словно подхватывая незримую эстафету, «заговорили» во весь голос звонницы кремлевских храмов, компактно расположенных на Соборной площади. Первой подала голос звонница Успенского собора радостным и светлым перезвоном, будто в престольный праздник, посылая в московское небо весть о начале воскрешения той страны, которая была унижена, растоптана и память, о которой много лет пытались стереть из людского сознания. Не вышло. Легендарной птицей Феникс, возрожденной из пепла, корчась от боли и превозмогая невероятное давление враждебных сил, она с трудом поднималась сейчас с колен в звуках колокольного перезвона и расправляла над миром свои еще пока неокрепшие, но все же могучие крылья. И потек, и поплыл праздничный Благовест над крышами домов, деловых центров, над аллеями и площадями. Вслед за кремлевскими церквями, словно того поджидая, затрезвонили колокольни Храма Христа Спасителя на юге столицы – главного храма России. А уж вслед за ним, как бы подчиняясь команде старшего, подали свои голоса и остальные храмы столицы. Закадровый голос диктора бубнил что-то про распоряжение Высшего Военного Совета о возврате некоторых символов государственной власти, казалось уже канувшей в Лету эпохи, но его слова почти никем из присутствующих в зале чинуш не воспринимались. Все они были поглощены увиденным ими фееричным событием, разворачивающимся прямо у них на глазах. Они продолжали стоять «соляными столбами», замерев в тупом оцепенении. Юрьев не стал мешать им, переосмысливать случившееся. Он стоял в прежней позе – полуобернувшись к экрану телевизора и одновременно незаметно косящим в их сторону глазом. Праздничный колокольный перебор почти сразу подхватили все храмы и соборы столицы. И поплыла над Москвой Благая Весть о возрождении Москвы, как столицы Новой Империи – преемницы Третьего Рима на новом витке матери-истории, где суждено ей занять свое место, в качестве Мирового Центра Притяжения даже не экономического или военного, а прежде всего, центра Духа, Правды и Чести. Люди, что в это время стояли на коленях возле стен Кремля, повскакали и с лицами, на которых были перемешаны слезы неподдельного счастья вперемешку с улыбками, не разбираясь, кто тут свой знакомый и родной, а кто просто неизвестный прохожий, ринулись в объятия друг к другу. Они без всякого стеснения обнимались, целовались, смеялись и плакали одновременно. Ни у кого из них не было масок на лице. Да и что им теперь было дело до какой-то там пандемии, если перед ними сейчас открывалась перспектива новой жизни, где как раньше деньги и положение в обществе имели вторичную ценность перед Совестью, Дружбой и Верой в свое предназначение? Глядя на эти одухотворенные лица, у постороннего наблюдателя ни на секунду не возникло сомнения в том, что они способны накормить и обогреть всех обездоленных, овладеть секретом термоядерной энергии, развести сады на Марсе и уверенной поступью выйти на просторы Вселенной. Конечно, ни у кого из них не было излишних иллюзий по поводу настоящего. Ведь, как ни крути, а они все же были в большинстве своем, продуктом нынешней эпохи. И они прекрасно осознавали, что за этим кратким мигом торжества и веселья последуют будни с их повседневными заботами о хлебе насущном, проблемами и даже печалями. Уже завтра им придется возвращаться к своим станкам, лабораториям, стройкам и предпринимательству. Но одновременно с этим они начали четко осознавать, что у них, наконец-то, появилась общая цель – объединяющая и сплачивающая во имя построения Великого Будущего. Того Будущего, где маленькая и корыстная радость одного индивида – ничто по сравнению со счастьем всего социума от общих достижений. При всем при том, это не какой-то примитивный по содержанию и исполнению «муравьиный социализм», где сознание каждого это всего лишь часть коллективного разума, а сам он не способен сгенерировать ничего стоящего, барахтаясь в беспомощности своей ограниченной детерминизмом сущности. Нет, и еще раз нет. Это должно будет стать тем обществом, где мнение каждого учитывается и если заслуживает внимания, то продвигается к реализации всем сообществом, невзирая на социальное положение высказавшего дельное предложение и достойно награждается этим обществом.
