Юрий Витальевич Яньшин
Все правые руки
Глава 26
I
29 июня 2020 г., г. Москва
Это пятничное утро, вернее сказать, даже не утро, а ночь с четверга на пятницу, действительно стала переломным моментом в судьбе России и народа ее населяющего. Как всегда, все опять началось с Красной площади. Все эти томительно-тревожные дни и ночи, на ее территории происходили какие-то малопонятные вещи. То, что проезд и проход на площадь перекроют усиленными военными кордонами, было понятно даже младенцу. Взрыв такой силы, который прогремел в воскресенье, унес не только жизни многих десятков людей, но и почти уничтожил часть мемориальных захоронений позади мавзолея, изрядно повредив и саму усыпальницу вождя мирового пролетариата. Он перемешал в одну кучу камни мостовой, красный гранит облицовки мавзолея, деревянные скамьи гостевой трибуны и тела российских вождей нынешнего и прошлого. И день, и ночь велись работы по обнаружению, извлечению и сортировке частей тел, разбирались завалы. Зрелище, прямо скажем, малопривлекательное. Этим и могло объясняться закрытие площади. Но вот зачем в понедельник над площадью возвели своеобразный шатер из легкой ткани, натянув его над землей между зубцами кремлевской стены и зданием ГУМа, оставалось для москвичей временно неразрешимой загадкой. Никто не знал, что творится под этим куполом. Кто-то говорил, что теперь Красную площадь вообще закроют навсегда. Кто-то фантазировал о том, что в результате взрыва было обнаружено неизвестное доселе подземелье, где хранилась не только пресловутая «либерия» Ивана Грозного, но и иные бесценные сокровища московских государей с незапамятных времен. А кое-кто договаривался вообще до несуразного предположения, что де мавзолей будут расширять, чтобы вместить туда покойного президента с соратниками. Но после того как в среду, все высокопоставленные жертвы теракта, включая Бутина, были похоронены, убедительная версия о судьбе площади осталась только одна – полная ликвидация всех прежних захоронений. Однако далеко не все верили, что новые власти на это решатся. И вот, наконец, с началом наступления ночи, завеса тайны над судьбой Красной площади начала понемногу приподниматься. Уже к полуночи под «шатер» съехались десятки автомобилей-катафалков, а также бронетранспортеров с орудийными лафетами, что красноречиво свидетельствовало о решимости новых властей осуществить ожидаемое всеми, но не всеми одобряемое перезахоронение. А затем, подобно челнокам, катафалки стали разъезжаться из-под «шатра» в направлении различных московских кладбищ. Советские и партийные деятели обретали вечный покой в местах специально для этого предназначенных. Разница была лишь в том, что лица, занимавшие в свое время высшие и государственные и партийные посты, даже после смерти не лишились своих привилегий. Урны с их прахом переместили и захоронили со всеми подобающими при этом приличиями на территории Новодевичьего кладбища. Деятелям ранга пониже пришлось довольствоваться менее престижными местами для упокоения. Урны с их прахом, а также таблички, бережно снятые со стен Кремля установили в трех московских колумбариях – Ваганьковском, Донском и Николо-Архангельском. Останки похороненных в братской могиле у кремлевской стены, от которых со временем сохранились лишь немногочисленные фрагменты, тоже тщательно собрали и перезахоронили в общей могиле, устроенной на Троекуровском кладбище. Исключение было сделано лишь для четверых покойных – В. И. Ульянова (Ленина), его сестры Марии, Н. К. Крупской и И. Ф. Арманд. Тело Ленина и три урны с прахом женщин, занимавших в его сердце значительное место, доставили самолетом военно-транспортной авиации в Санкт-Петербург, где их уже с вечера поджидали работники Волковского кладбища. В свое время вождь мирового пролетариата изъявил желание быть похороненным возле своей матери. Так и произошло, спустя почти сто лет. Его сестру и супругу похоронили рядом с М. А. Ульяновой. Урну с прахом Инессы Федоровны захоронили неподалеку. Так закончилась эпопея неприкаянного тела великого во всех своих проявлениях человека, великого в своих свершениях и мечтах, а также в своих ошибках. Он заслужил после почти столетних своих мытарств, если и не прощения, то уж во всяком случае, упокоения в последнем пристанище. Мир его праху.
В общем, к утру 29 июня, на территории Московского Кремля осталось только одно захоронение – могила Неизвестного Солдата с Вечным Огнем, расположенная в Александровском саду. Никаких ожидавшихся протестных выступлений среди москвичей по данному поводу выявлено не было. Этому способствовали ограничительные меры, связанные с пандемией, объявленного чрезвычайного положения и ночное время проведения мероприятия, когда подавляющее большинство добропорядочных граждан мирно почивают в своих постелях. Но оставались еще останки военных и иных героев, прославивших в свое время Советский Союз. Тут уж новые власти не стали застенчиво прятаться под покровом ночи. С первыми лучами встающего Солнца, под звуки траурных мелодий, доносившихся из мобильных ретрансляторов, длинная вереница БТРов с прицепленными к ним орудийными лафетами тронулась в путь. Их дорога пролегала от самого центра Москвы до Кубинки, где на Липовой аллее парка «Патриот», что находилась вблизи главного Храма Вооруженных Сил, были еще с вечера приготовлены места для захоронения людей, отдавших свои жизни во имя возвеличивания СССР, а значит и России. Среди них были не только военные, отличившиеся своим искусством при ведении эпических сражений Великой Отечественной и Гражданской войн, но и целый ряд далеких от войны людей, внесших свой неоспоримый вклад в развитие государства. Поэтому в одном строю, не считаясь с рангами и званиями, отправились в последний путь, как видные военные – Фрунзе, Жуков, Рокоссовский, Конев, во главе с генералиссимусом Сталиным, так и великие ученые – Королев, Курчатов, Келдыш и Карпинский. Среди высших военных и всемирно известных ученых не затерялись и просто Герои, прославившие на века свое Отечество – Чкалов, Серов, Раскова, Гагарин, Комаров, Серегин, Добровольский, Пацаев, Волков и прочие. Траурная колонна растянулась почти на три километра. Ее возглавлял, стоя в полный рост на специальном «аурусе-кабриолете», в нарушение всех правил по соблюдению личной безопасности, сам Председатель Высшего Военного Совета – Валерий Васильевич Афанасьев. Все то время, пока траурная колонна двигалась до Кубинки, а это заняло почти три часа, он держал правую руку у козырька фуражки. Надо было обладать почти феноменальной физической и моральной силой, чтобы вот так выстоять неподвижно на протяжении всего пути, да еще не опуская от фуражки руку. Однако ни один мускул на его грубоватом с виду лице не дрогнул, и оно хранило торжественную сосредоточенность, подобающую историческому моменту, на протяжении всего пути. Чего ему это стоило, знала только младшая дочь, которая после этого, весь вечер делала и ставила ему компрессы на почти парализованную от перенесенного напряжения опухшую в локтевом суставе руку. В Москве любые сведения распространяются со скоростью лесного пала. И хотя о месте и времени движения траурного кортежа никого из москвичей не предупреждали, десятки тысяч людей в эти утренние часы высыпали на улицу – по ходу его перемещения к конечному пункту. Их никто не разгонял, несмотря на запрет массовых сборищ во время карантина и чрезвычайного положения. Новая власть, так неожиданно сменившая, устоявшийся за тридцать лет картель финансово-промышленного олигархата с комсомольско-партийными функционерами, быстренько сменившими свою идеологию, сейчас искала нити соприкосновения и доверия с народом. И это первое публичное мероприятие должно было продемонстрировать ее возврат к так бездарно утерянным ценностям прошлого, ценностям, присущим только советскому строю, где честь, доблесть и слава Отечества должны стоять неизмеримо выше личного материального благополучия. Они стояли по обе стороны дороги ведущей за город, не прерывая хилую цепь охранения, и молча провожали взглядами скорбную процессию. У многих, несмотря на ранний час, в руках были цветы. Кто-то из толпы провожающих первым осмелился бросить охапку цветов под колеса неспешно проезжавшей бронетехники. Словно незримо присутствующий режиссер отдал распоряжение и цветы со всех сторон посыпались на участников траурного мероприятия, ложась им под ноги, а значит и под ноги тех, кого они везли на орудийных лафетах, тем самым отдавая дань их заслугам перед народом и страной. Интересно, сколько из-за этого седых волос прибавилось в шевелюре временно исполняющего обязанности охраны высших государственных лиц генерала Лютикова? Ведь в каждом таком букете могла прятаться граната, не говоря уже о том, что в каждом из проплывающих мимо окон домов мог спрятаться какой-нибудь Освальд[63]. Москвичи, сидящие на карантине, страдающие от невозможности реализовать накопившуюся и нерастраченную энергию, поддались внутреннему зову души, а потому, побросав все свои домашние дела, «оседлали» свои авто и прихватив с собой «безлошадных» соседей, с пылом и жаром, присущим только русским людям, присоединились к процессии. Она получилась такой огромной, что ее, как живую ленту, растянувшуюся уже на много километров, можно было, пожалуй, даже наблюдать из космоса. Двигались неравномерно. В населенных пунктах, через которые пролегал маршрут – притормаживали слегка, а двигаясь по трассе – прибавляли скорость. Так или иначе, но к десяти утра поспели к месту, предназначенному для перезахоронения. В церемонии перезахоронения приняли участие почти все члены Высшего Военного Совета, а из Президиума, помимо самого Афанасьева – Рудов и Юрьев, по этому случаю одевший парадный военный мундир. Барышев, Тучков и Костюченков, по своей профессиональной привычке и сославшись на неотложные дела, постарались избежать своего появления на публике. Траурную процессию уже ждали – сводный оркестр, почетный караул, военные с шанцевым инструментом, церковный клир, во главе с высоким и плечистым, как богатырь из русских былин настоятелем храма Воскресения Христова и наспех сколоченная за ночь трибуна для желающих сказать последнее напутственное слово. В воскресенье – на первом заседании Высшего Военного Совета, уже в самом его конце, было принято всеобщее решение о перезахоронении всеми признанных героев на территории парка «Патриот», что находился рядом с Главным Храмом Вооруженных Сил. Это посчитали символичным и удобным во всех смыслах. У Афанасьева было отличное мнение, но перечить большинству Совета он не решился. Дело в том, что ему не нравился ни сам храм, ни его архитектурное исполнение. Вполне понятно чем руководствовался Министр обороны – бурят Жанчил Тургэн, когда по своей прихоти назначил главным художником храма – бурята Даши Намдакова. Но назначать главным художником язычника с гипертрофированным на эротической почве подсознанием (чего только стоит скульптура «скорбящей матери» явно напоминающая раскрытый в вожделении женский детородный орган) это уже был явный перебор. А если сюда еще прибавить и уродливую золотую скульптуру с гривообразной головой и непропорциональными частями тела, символизирующую не Христа, а «золотого идола», то поневоле начинали возникать мысли о явном заговоре поклонников сатанизма. И это не говоря о том, что мрачный, черный цвет самого храма, с изобилием свастических символов, никак не вписывался в православные каноны храмового строительства. Этот храм, посвященный якобы победе СССР во Второй Мировой войне, контрастировал с Храмом Христа-Спасителя, также приуроченным к победе русского духа над наполеоновскими захватчиками. И, по мнению Афанасьева, проигрывал тому по всем статьям. Канцелярия Московского Патриархата никак не отреагировала на предстоящее событие, оставив решать этот щекотливый вопрос с перезахоронением местному церковному причту. Да, к слову сказать, ему сейчас было откровенно не до этого. После той достопамятной стычки между Патриархом и диктатором на лестнице Колонного Зала, абсолютное большинство в Синоде настояло на созыве Поместного Собора, где и должна будет решиться судьба Патриарха Нафанаила – «фарисея и сребролюбца», как в открытую назвали его в церковных кругах недруги. Сам Патриарх, снедаемый лютой злобой на все и вся, сокрылся от мира в стенах Богоявленского монастыря в ожидании своей участи, по настоянию все того же Синода. Еще неделю назад он гордо и надменно носил патриарший клобук с алмазным навершием и вскрыльями, а теперь перед ним реально маячила скуфейка чернеца в каком-нибудь захолустном монастырьке. Четко, как по расписанию, каждый лафет на несколько секунд останавливался возле свежевырытой могилы, чтобы дежурившие успели перенести гроб или урну на специальные подставки, а затем быстро отъезжал. Народу собралось никак не меньше ста тысяч. Люди заполнили собой все пространство парка «Патриот», территорию самого Храма и все близлежащие и ведущие к нему аллеи. Минское шоссе тоже было накрепко забито образовавшейся автомобильной пробкой.
Еле стоя на негнущихся и «деревянных» ногах, с отваливающейся от усталости правой рукой, Валерий Васильевич, кое-как выкарабкался из кабриолета, едва не повиснув на руке, вовремя подскочившего к нему Михайлова. Его тут же окружили плотным кольцом соратники по хунте, охрана и представители местных властей. Говорить какие-то выспоренные и пространные речи он сейчас был просто не в силах. Поэтому, молча, покачав отрицательно головой, уступил эту честь Рудову, тоже находящемуся здесь. Сам же подниматься на трибуну не осмелился, боясь, что просто свалится с нее, как мешок с гнилой картошкой. Рудов, по сравнению с ним выглядел свежо и бодро, будто малосольный огурец, только что вынутый из кадушки. Афанасьев только краем уха слышал экспромт своего товарища, вещавшего что-то о связи поколений, о памяти славы предков, о народном духе, породившем таких титанов, коих сейчас предают земле и еще о чем-то, но явно патриотическом. Вскользь, уже в который раз, позавидовав ораторскому искусству Сергея Ивановича, Афанасьев в мыслях был совсем в другом месте, хоть ему и самому грешно было в этом сознаваться. Даже в этот торжественный и немного скорбный момент мысли у диктатора были диктаторскими, а значит простыми и незатейливыми. Внесистемная оппозиция объявила предстоящее воскресенье днем народного гнева и сопротивления, собирая под свои нечистые знамена всякую шелупонь по всей стране. Это грозило большими беспорядками в и так издерганной кризисом, пандемией и санкциями стране. Олигархи, прикормленные прежними правителями, совсем распоясались, уже всерьез намереваясь, по сообщениям, внедренным в их среду агентов ФСБ, перехватить бразды правления из ослабевших рук центральной власти. Цены на продукты питания на внутреннем рынке – будто взбесились, повторяя историю почти столетней давности, накануне революции. Пиндосы со своими подпевалами, чуть ли не на голову садятся, проводя бесконечные маневры в районе Крыма и Калининграда. Теперь вот еще с Украиной нужно было что-то срочно решать. Несмотря на наш демарш в ООН, они все-таки решились на эту провокацию, о которой уже со вчерашнего вечера взахлеб вещают все мировые телеканалы, обвиняя во всем, естественно, Россию и русских. Бандеровцы не успокоятся, пока не развяжут какую-нибудь бойню с далеко идущими последствиями. А тут еще, прости Господи, супружница, мать ее ети, выкинула фортель после сорока лет совместного проживания. Как была дурищей, так ей и осталась. Вот такие мысли и бродили в голове главаря хунты. Если бы кто сейчас ненароком заглянул ему под черепную коробку, то ужаснулся бы дикому несоответствию выражения его благообразного лица людоедским мыслям, колобродившим и клокотавшим под черепными сводами. Ему и самому было до жути неприятно ощущение внутренней тройственности. Думать приходилось одно, говорить – другое, а делать, при этом, третье. Но от этого было никуда не деться. Такова карма любого политика мирового уровня.
После непродолжительной, но пламенной речи Рудова, желающих выступить не нашлось, слава Богу, поэтому к делу не мешкая, приступил настоятель местного храма. Обойдя взад и вперед длинный ряд приготовленных могил, расположенных по обе стороны аллеи, размахивая кадильницей, он прочитал молитву об упокоении верующих и неверующих и тихо отдал распоряжение опускать останки в места погребения. Как только предназначенные для этого военнослужащие опустили останки в могилы, жахнул залп салюта, произведенный автоматчиками взвода почетного караула. Залп повторился еще два раза, прежде чем бравые ребята принялись споро работать лопатами. За какие-то 10–15 минут все было окончено. В могильные холмики были воткнуты таблички с инициалами упокоившихся, а приготовленные заранее венки с подобающими надписями завершили дело. Можно было, конечно, тут же и поставить прежние памятники на некоторые могилы, но многие из них сильно пострадали при взрыве. Поэтому траурная комиссия здраво решила этого не делать, а в течение года заказать и установить всем единообразные бронзовые бюсты, о чем не преминул клятвенно заверить собравшихся Сергей Иванович в своей речи. Траурная музыка звучала еще какое-то время, пока толпы людей проходили мимо, отдавая последнюю дань уважения усопшим, а затем стихла. Завершение церемонии перезахоронения сопровождалось убедительной просьбой, озвученной через громкоговорители, какого-то из распорядителей церемонии о соблюдении карантинных мер, нормы которых были нарушены, а потому, гражданам настоятельно рекомендовалось покинуть место массового скопления. Граждане, в ответ на эту просьбу, спорить не стали и толпа начала быстро рассасываться.
II
В это время, какая-то бойкая профура из репортерской братии, представляющая одно их «желтых» изданий типа «Московского Комсомольца», сумела пробиться через плотное кольцо охраны и многочисленных чиновников местного и федерального уровня, к самому автомобилю нового правителя России, в который он уже намеревался сесть, вытянув гудящие от напряжения ноги. Вид у нее был столь решителен, а микрофон с лейблом редакции в вытянутой руке настолько внушительным, что задержать ее не решился никто, и она сумела подскочить к кряхтящему и недовольно морщившемуся от боли диктатору.
– Господин Глава Высшего Совета! – выкрикнула она еще непривычное для всех сочетание слов титула в спину пролезающего в двери авто главаря хунты. – Скажите, пожалуйста, несколько слов для нашего издания! Очень вас прошу!
На такое просительно-требовательное восклицание нужно было как-то реагировать и ему пришлось обернуться к ней всем туловищем.
– Ну, что там еще у вас?! – недовольно морщась, проворчал он ей.
– Вы решились осуществить это перезахоронение в условиях и без того непростой обстановки в стране, не считаете ли вы, что тем самым можете разрушить хрупкий баланс интересов в общественном сознании?! – затараторила она в микрофон и тут же едва не в самый нос сунула его Афанасьеву. Это ее телодвижение еще больше разозлило его, и он грозно глянул в сторону, растерявшегося от поведения наглой девки, Лютикова.
– С каких это пор захоронение людей по канонам православной церкви стало считаться нарушением общественного согласия? – вопросом на вопрос ответил Валерий Васильевич девице. – Или вы хотели, чтобы мы так и оставили разрушенные после теракта могилы?
– Нет, конечно, но насколько я в курсе, захоронения в кремлевской стене практически не пострадали, – попробовала она возразить на его риторический вопрос.
– А вы в курсе, что все захоронения, осуществленные в кремлевской стене, противоречат не только православным канонам, о чем мы накануне консультировались с представителями духовенства, но и русским обычаям?! Вспомните-ка из курса школьной истории, кто всегда баловался подобными извращениями? Не помните? А я вам напомню. Крестоносцы на Ближнем Востоке при возведении своих крепостей – Крак, Бельвуар и Бодрум начали практику замуровывания в стенах тел, как своих соратников, так и еще живых врагов. Большего надругательства над останками и душами людей, оставшимися без должного погребения, я и не упомню, – развел он руками. – И после этого вы хотите, чтобы мы уподобились этим варварам?!
– Однако же большевики, в свое время, сделали это… – попробовала она внести противоречие в рассуждения Афанасьева.
– Большевики, несмотря на прогрессивные взгляды, много чего натворили еще. Они сами тогда не слишком разбирались в подоплеке некоторых обрядов, слепо перенимаемых ими с Запада, одурманенные атеистическими настроениями. Но это вовсе не значит, что мы должны повторять все ошибки своих дедов.
– Прежние власти тоже неоднократно рассматривали этот вопрос, но не смогли добиться консенсуса с родственниками усопших, не желавшими умалять достоинство предков перезахоронением в менее престижных местах. Ведь одно дело быть упокоенным в самом сердце столицы, а другое – где-нибудь на выселках, – решила зайти с другого бока настырная особь женского пола.
– Это знаменитейшие московские кладбища, указанные во всех мировых путеводителях, и территорию главного храма Вооруженных Сил, вы называете выселками!? – искренне удивился диктатор, вновь разводя руками и опять невольно морщась от боли. – Ну, знаете ли?! И потом, о каком таком упокоении вы изволили выразиться?! Разве может быть местом упокоения, территория, где регулярно проводятся праздничные и торжественные мероприятия, да еще в придачу заливается и зимний каток?! Везде и всюду, покойные любят тишину и умиротворение, за редким исключением традиций диких племен. Вы меня простите, но я никому не пожелал бы быть погребенным на территории, постоянно действующей ярмарки. Так, что несогласным родственникам усопших, я посоветовал бы более обратить внимание именно на это обстоятельство, нежели заботиться о ложном престиже. Все-все, девушка, давайте заканчивать бесплодную дискуссию, у меня и так расписана каждая минута драгоценного времени.
Он шевельнул бровями и охрана бережно, но настойчиво стала оттеснять ушлую представительницу масс-медия.
– Сергей Иваныч! – крикнул он и призывно помахал левой рукой, усаживающемуся в свой автомобиль Рудову. – Пожалуйста, составьте мне компанию, – сделал он ему приглашающий жест.
Рудов, понимая, что Афанасьев хочет обсудить с ним ряд вопросов по дороге в столицу, тут же и без лишних разговоров кинул пару фраз своему водителю и сопровождающим, чтобы ехали без него (по настоянию все того же Лютикова, ему также была предоставлена персональная охрана). Отдав эти распоряжения, он полез в нутро президентского «ауруса» (кабриолет отъехал раньше), где за рулем сидел неизменный Кондратьич, а рядом с ним молоденький капитан-лейтенант с пристегнутым к наручникам «ядерным» чемоданчиком. Фамилию этого капитана, к своему стыду, ни Афанасьев, ни тем более Рудов все никак не могли запомнить.
Он уже собирался захлопнуть за собой бронированную дверцу, как опять услышал истошный женский вопль:
– Валерий Васильевич! Пожалуйста! Не уезжайте!
– О, Господи! – взмолился Афанасьев, высовываясь на крик.
На руках охраны, оцепившей «президентский» пульман, буквально повисла грузная блондинистая тетка с выпученными от напряжения глазами и перекошенным от отчаяния ртом. Теткой оказалась небезызвестная Председатель ЦИК – Алла Панферова, неизвестно каким образом затесавшаяся в ряды траурного эскорта. Валерий Васильевич сразу признал героиню последних медиа скандалов.
– Оба-на! – невольно вырвалось у диктатора не совсем подобающее случаю восклицание. – Почему вас все еще не арестовали, жертва вы наша, недоизнасилованная гастарбайтером?!
– Я! Это… я… – стала заикаться растерявшаяся от неожиданной реакции Афанасьева «выборный престидижитатор».
И если с предыдущей собеседницей он еще как-то сдерживал свои негативные эмоции, понимая, что все сказанное им будет тут же подхвачено и растиражировано средствами массовой информации, то с этой бабищей решил не церемониться и отыграться на ней по полной программе.
– Не блейте, как курдючная овца! – рявкнул, уже порядком рассвирепевший от предыдущего диалога, от боли в руке и прочих дурных вестей пришедших с утра, Валерий Васильевич. Охрана, поняв, что шеф, в принципе не отказывается от общения с толстухой, слегка ослабила хватку и крикливая бабенка перестала биться в их цепких руках.
– Я… это… – опять начала было она прежнюю свою волынку, но вовремя спохватилась и в порыве экзальтированного подобострастия, путая все понятия и звания проорала, – Ваше Светлое Преподобие, какие будут распоряжения по работе ЦИКа?!
Изнутри «ауруса» послышался злорадный смех Рудова:
– Господин, товарищ, барин!
– Хватит! Нацыкалась уже небось! – скаламбурил Афанасьев, в ответ на истерические выкрики достойной наследницы и продолжательницы дела одного из любителей политической эквилибристики.
– Простите, я не поняла, – пролепетала, как-то сразу поникшая и обмякшая женщина.
– А что, здесь, непонятно?! Вы кто по специальности?
– Я, это… как его… Я Председатель Центральной Избирательной Комиссии. Вы меня разве не помните? – опешила она от слов, сказанных диктатором.
– Я не о том спрашиваю, кем вы являлись до сих пор, – сморщился он, как от невыносимой зубной боли. – Я спрашиваю, какая у вас специальность в соответствии с дипломом?
– Диплом? Какой диплом? Ах, да, диплом, – сначала растерялась, но потом пришла в себя Алла Александровна. – У меня диплом МЭИ[64] инженера по ремонту электробытовой техники.
– Ну, так и ступайте, чините утюги для населения! Кой черт, тебя, клуша, занесло в дела, о которых ты даже понятия не имеешь! – зло, вращая белками глаз, наорал он на нее. – Сгинь, нечистая! И чтобы я даже духа твоего в столице не чуял! Поняла!? А не то ты у меня пойдешь по этапу, считая верстовые столбы до Магадана!
Та, осознав, что чудом избежала незавидной куда более печальной участи, чем изгнание, быстро-быстро закивала головенкой. Охрана, не дожидаясь приказа, тут же оттеснила незадачливую карьеристку от автомобиля главаря хунты. Опасаясь еще каких-нибудь непредвиденных задержек, Афанасьев сам с силой захлопнул бронированную дверь, не прибегая к помощи охранников.
Рудов, меж тем, уже затеял разговор с диктаторским водителем, делая вид, будто не слышал последней перепалки:
– Здорово, Кондратьич! – поприветствовал он пожилого водителя, все еще примащиваясь на мягкое заднее сиденье. – Ну, как, привыкаешь к новому аппарату?
– Да, к чему тут привыкать-то? – махнул неопределенно тот рукой. – Баранка, она и в Африке баранкой будет. Ништо. Разберемся поманеньку.
– Я распорядился до конца июля обеспечить этими машинами весь Президиум Совета, а также Министра иностранных дел, – чуть виноватым голосом сообщил Афанасьев, включаясь в беседу и которому было немного стыдно за то, что он так быстро изменил своей старой «ласточке».
– Да, ну его к бесу, этот твой бегемот! – рассмеялся Рудов. – Я на своем «гелике», где угодно проскачу, в любой толчее и снежной каше, пока это корыто будет ворочаться по московским переулкам.
– Не патриотично предпочитать изделию нашего автопрома заграничную штуковину, – назидательно проворчал диктатор.
– Не патриотично – зато практично, – в тон ему ответил Начальник Главного оперативного управления. – К тому же эту машину назвать нашей можно лишь с большой натяжкой. Своего-то воображения у наших автодизайнеров не достало, нахватали у кого попало. Вон, даже решетку радиатора и то у «роллс-ройса» слямзили.
Афанасьев не захотел продолжать спор, поэтому обратился одновременно к Кондратьичу и Михайлову, коротко отдавая распоряжение:
– Едем на работу, – подразумевая под этим словосочетанием Национальный Центр Управления обороной.
Михайлов тут же связался с автомобилями сопровождения, чтобы скоординировать движение. Тронулись. Теперь их сопровождал полноценный автомобильный кортеж, как и положено главе государства, а не пара БТРов с бойцами спецназа на броне. Конечно, по традиции, именно Большой Кремлевский дворец считался официальной резиденцией правителей России последние сто лет, но Афанасьев всей душой прикипел к зданию на Фрунзенской набережной. Да и то сказать: с точки зрения функциональности, коммуникативности, а теперь, как выяснилось, и защищенности, Национальный Центр едва ли не на голову превосходил комплекс кремлевских зданий. Поэтому, сколько не перестраивай и не приспосабливай инфраструктуру Кремля под новые реалии и вызовы, комплекс зданий, по большому счету, уже не отвечал всем требованиям современности. Кремль еще вполне годился, как официальная резиденция главы государства и место для проведения торжественных мероприятий, в том числе для официальных встреч с иностранными делегациями, но в качестве «рабочей лошадки» уже не тянул. Поэтому Афанасьев твердо решил для себя, что Кремль отныне будет всего лишь символом России и одним из главных ее музеев. Согласен он был и с тем, что некоторые правительственные учреждения, относящиеся к обслуживанию деятельности главы государства, вполне себе могут оставаться на прежних местах и выполнять свои функции с относительным комфортом. К таким учреждениям относились – подразделения Администрации Президента, в том числе пресс-служба, служба протокола, отделение архива, управление по внешней политике и референтура. Основной «мозг» государства, включая суперкомпьютер, расположенный в подвале здания, а также основные средства глобального мониторинга обстановки, диктатор твердо решил закрепить за Национальным Центром обороны.
– А, что, – поинтересовался Рудов, – разве на Красную площадь не поедем?!
– Хочется? – ехидно, в свою очередь, поинтересовался он у друга и соратника.
– Конечно! – воскликнул он и, не раскрывая дальнейшей подоплеки, пробормотал. – За такое зрелище и половины жизни отдать не жалко.
– По телевизору посмотришь, – утешил его Валерий Васильевич. – Это простые люди сегодня могут себе позволить расслабиться, а у нас, сам знаешь, сколько кастрюль кипит на плите.
– Это точно, – сразу поскучнел Сергей Иванович.
– Телевизор-то глядел вчера вечером? – спросил Афанасьев больше для порядка, чем из любопытства.
Рудов, молча кивнул и добавил тут же от себя:
– И сводки оперативные тоже просматривал. Все детали совпали. В соответствие с донесением агента. Уже с самого утра начался повсеместный вой о дикости и неприемлемости поведения «московитов», нарушающих все мыслимые заповеди гуманизма. Впрочем, ничего другого и не ожидалось, – хмыкнул он, довольно спокойно, что никак не соответствовало его пылкой натуре, и начал потирать свои старческие колени, чем немало удивил Афанасьева.
