Анатолий Салуцкий
Немой набат. 2018-2020
Аркадий взял копию, внутренне насмехаясь над «домкратовым мечом», но в следующий миг, как в старой песне, «дыханья уж нет, в глазах у него помутилось». Сверху было написано: «Я, Богодухов Сергей Викторович…» Дальше читать не стал, только вид делал, а сам лихорадочно вспоминал, как на вопрос об отце Вера замялась, ответила, что он скоропостижно скончался от сердечного приступа.
А ещё в голову ударило: мой-то отец тоже на эту квартиру глаз положил, ну и дела! Равнодушно сказал Горбоносу:
– Что ж, несите оригинал, будем торговаться. Да! Несколько фотокопий прихватите.
– Ну вот, ты боялась, а только юбочка помялась. Зачет! – удовлетворённо хмыкнул Горбонос, направляясь в другую комнату.
Винтроп наведался в Москву на пару дней – по пути в Алматы, и у него не было времени на Подлевского. Но «сливной бачок» достал его мольбами о встрече, а потому Боб предложил позавтракать в тихом отеле «Арбат», спрятанном в старомосковских переулках, – он любил останавливаться здесь. Когда-то отель был на особом счету, тут селились партийные бонзы и чины зарубежных компартий, инкогнито прибывавшие в Москву. Те времена минули, интерьеры четырёхэтажного отеля устарели, однако удобное место в центре восполняло отсутствие роскоши. Как говорят лошадники, «порядок бьёт класс», а порядок здесь был отменный.
Аркадий предупредил, что речь пойдёт о личных вопросах, что ему нужен мудрый совет Боба. Винтроп неторопливо уплетал специально приготовленную шефом выпускную глазунью с беконом – не омлет из яичного порошка! – а Подлевский, не притрагиваясь к кофе, говорил, говорил.
– Боб, со мной приключилась немыслимая история. После нашего разговора о квартире я достал с антресолей папку старых отцовских бумаг. Живу в спешке, нос утереть некогда, а тут словно кто свыше подсказал. И что я нашёл среди документов? Оказывается, четверть века назад отец намеревался купить квартиру в центре и уже заплатил за неё. Я нашёл расписку владельца той квартиры в получении денег.
Винтроп, без галстука, в мягких синих бабушах, для приличия хмыкнул. Он слушал вполуха, мысли были поглощены завтрашним днём, встречами в Алматы для наведения мостов с «гинго» – на профессиональном жаргоне так называли неправительственные организации, которые финансировало правительство. Новорусская семантика шла от английского «гавермент» и напоминала Бобу знаменитое «гринго» – так в Южной Америке когда-то окрестили американцев. «Гинго» создавали, чтобы через гражданское общество проталкивать идеи, нужные властям. Но в некоторых странах США использовали «гинго» в качестве канала обратной связи, влияя через них на власти, подбрасывая приватную информацию, которую неудобно излагать на официальном уровне. Винтроп одним из первых распознал, что «гинго», в точном переводе нелепица – правительственные неправительственные организации, – можно превратить в агентов перемен. И его послали наладить каналы связи, тимбилдинг – командную игру в Казахстане.
Между тем Подлевский продолжал:
– Представляете, отец уже заплатил за прекрасную квартиру, но произошло непредвиденное: её владелец скоропостижно скончался.
А вскоре заболел отец, и деньги подвисли.
Винтроп сочувственно покачал головой.
– Обнаружив расписку, я поехал к родственникам покойного. Деньги-то уплачены! И тут, Боб, произошло нечто немыслимое. Боб, я по уши влюбился в дочь умершего владельца квартиры.
Винтроп с удивлением поднял брови, такого поворота он не ждал.
– Прэлэстно! Какой карамболь! Это же ситуация вин-вин, выигрывают все! В чём проблема, Аркадий? И вы ещё ждёте совета?
– Я с наслаждением порвал бы расписку и женился на этой женщине. Но, увы, нет взаимности. Я в растерянности: поначалу хотел предъявить расписку, требовать возмещения долга, либо переоформления квартиры. Но влюбился… Вы должны меня понять, Боб! Что делать?
Винтроп с безразличием выслушивал страдания молодого Вертера, ничуть не сомневаясь, что Подлевский, рвущийся в чемпионы жизни, замыслил какую-то аферу. Он понимал, что Аркадию вовсе не совет нужен – расчёт на помощь. Но чем может помочь Боб? Ему недосуг даже размышлять на эту тему. Вдобавок стремление вникнуть в ситуацию Подлевского равносильно попытке щупать пульс на протезе. Вспомнился Киплинг: русские считают, что они самая восточная из западных наций, а они самые западные из восточных. И вдруг сквозь алматинские мысли пробилось любопытное соображение, по сути не связанное с Подлевским: а что, если использовать этого шустрого дельца, этого пантоватого афериста для… да-да, чтобы проверить Суховея, вернее, впутать его в небольшой компроматик? А заодно бросить пятак на водку этому бойкому парню.
Американец участливо похлопал Аркадия по руке, заученно, дежурно, добродушно улыбнулся:
– Аркадий, мне кажется, я понял вашу проблему. Непростой случай, вдобавок американцу трудно разобраться в русских любовно-имущественных интригах, у нас своих предостаточно. Я слышал, у вас есть женщины, для которых кнут слаще пряника. Но я хорошо отношусь к вам. Давайте поступим так. У вас есть лист бумаги? Нет? Тогда пишите на салфетке, буду диктовать.
И продиктовал: «Суховей Валентин Николаевич».
– Работает в администрации Московской области в Красногорске. Опытный человек с большими связями. Разыщите его, свяжитесь с ним, скажите, что господин Винтроп просил оказать вам содействие. Поверьте, этот Суховей может многое, будьте с ним откровенны. Моё имя станет для него паролем. Вы всё поняли?
– Спасибо, Боб, от всей души! Я ваш должник.
– Тогда давайте закругляться. Времени в обрез, улетаю завтра утром. Надеюсь, всё будет о’кей, желаю фарта, так у вас говорят. И обратите внимание, друг мой, несмотря на спешку, я нашёл полчаса для встречи с вами. Мне кажется, они были плодотворными.
Глава 15
В «сапсане» было уютно. Донцов не раз летал на нём в Питер и обратно, используя дорожное время для решения головняков, какими наполнена жизнь бизнесмена. Современный скоростной экспресс, иглой прокалывающий мега расстояния, располагал к деловым размышлениям. Но сегодня не так, хотя поездка – на экономический форум. Ещё с утра, до натоптышей на нервах исполняя виртуозный канцелярский батлл-реп в чиновных кабинетах, Виктор с нетерпением ждал часа, когда, закрыв глаза, утонет в кресле «сапсана» и примется обдумывать жизнь. Желание всё передумать нарастало постепенно, шевельнувшись ещё в Сочи, это он помнил, но тогда оно не было потребностью. Сейчас взбухло до острой необходимости. И в отличие от бытовых и деловых проблем, которые он привык решать на заседаниях, а в одиночестве щёлкал на ходу, урывками, раздумья о жизни требовали сосредоточения, отключения от текущих забот.
Для этого дневной «сапсан» – в самый раз.
Впервые отчаянно влюбиться в сорок лет и жить предощущением желанного семейного счастья – особое состояние души. Песня! Он решил главную проблему своей жизни, зависевшую не только от его воли. В остальном – учёба, работа, бизнес – абсолютно во всём он полагался на самого себя, трезво осознавая, чего способен достичь умом и характером, а куда незачем и ломиться: с холуйством, с подхалимажем у него туго, позвоночник не гнётся. Но взаимная любовь, счастливая семья, полная душевного понимания, – это танец вдвоём. Веру ему мог послать только Господь, и Виктор, не воцерковлённый, не знавший молитв, кроме пасхального тропаря, истово благодарил Его, что не оставил без попечения.
Настроение было приподнятое. Он вспоминал родной Малоярославец – при прокладке газопровода там обнаружили останки французов войны 1812 года. Находка врезалась в память, трассу вели недалеко от их дома, построенного после Победы дедом старым русским способом – соседской толокой, навалом, за один день. А вечером для всех «печёнки» – целого борова под самогон уплетали. Мать с отцом до сих пор хлопочут на грядках, хотя благодаря сыну не знают нужды. Там, в детстве, всё в порядке. В студенчестве тоже не изнемогал, голодную слюну не глотал, ездил подхарчиться домой, изредка, в стипендию, даже гурманил в «Макдоналдсе». Непоротому поколению бездны, как иногда называли встававших на крыло в девяностые, задумываться о большой жизни, о стране было недосуг – всё впереди! Взросление попало в резонанс с другими временами. Новые друзья, первые влюблённости. Группа – все провинциалы, ни одного прыщавого недоумка! – и сейчас сбегается гуртом каждые пять лет, никого не потеряли, только один махнул за кордон. Первые шаги в бизнесе не обидели, жаловаться не на что. Но почему на сердце неясная тревога, почему томит душная затхлость? Когда они явились? Он вспоминал: не сразу, не в одночасье, зато стали всегдашними спутницами, обостряясь по ходу жизни. И наконец пришло понимание, что тревога нарастала вместе с углублённым восприятием политики.
И сумасшедшая радость от встречи с Верой, она тоже косвенно связана с сосущей тревогой: двум любящим, единодушным сердцам легче противиться завтрашним нескладухам русской жизни, которые бередят душу.
Сразу после возвращения из Сочи Виктор узнал у Простова её телефон и позвонил, без всяких стеснений предложив пообедать в каком-нибудь ресторанчике. К его удивлению и радости, Вера, не жеманная, не по одной половице ходит, ответила просто:
– С удовольствием.
Они долго сидели в любезном Донцову «Воронеже», а затем ещё дольше прогулочным шагом меряли из конца в конец Гоголевский бульвар, каждый раз останавливаясь на несколько минут около плывущего в лодке Шолохова. Расставаться не хотелось. В какой-то миг у Виктора мелькнула мысль пригласить Веру к себе домой, тем более, влечение взаимно. Она восхищала его красотой, женственностью, наконец, привлекательными формами, а ещё природной нравственной силой, наполнявшей её суждения. К сорока годам, изучив не только представительский фасад бизнес-среды, но и невидимые миру её корпоративные, порой неопрятные задворки, Донцов не надеялся встретить чаемый идеал женской чистоты. На кого падал взгляд, давно замужем, растили детей. А кто пытался устроить личную жизнь, правдами-неправдами пробиваясь на солидные тусовки, все они, или большинство из них, по какой-то нелепой, дурацкой ошибке полагали, будто мужское внимание помимо «боевой раскраски» и ботокса привлекают разговоры о «половой правде», эротических конфузах или свойствах фаллоимитаторов различного типа, о рецептах постельной неутомимости, нудистских пляжах и прочих завозных вербальных стимуляторах. Донцов вспомнил «Сладкую жизнь» и обрадовался: уж он-то не повторит ошибку Мастрояни, не пройдёт мимо этой редкой чистоты, олицетворяющей первооснову русской жизни.
Попытка похлопотать вокруг «женского вопроса», мужской нахрап претили ему. Им не восемнадцать, сошлись два взрослых человека, каждый из которых много лет мечтал о такой встрече. Интимная близость в эти счастливые минуты ушла на второй план, они распахнули души навстречу друг другу, неодолимая тяга вылилась в страстное желание, отринув внутренних цензоров, высказаться до дна. Нет, глубже – доверчиво раскрыть духовное подполье, где каждый хранит самое сокровенное. Наконец-то, впервые в жизни! Эти восторги были посильнее чарой ночи любви.
В равной степени их потрясала, вдохновляла поразительная схожесть глубинных дум, общие духовные беспокойства роднили не меньше, чем гендерные чувства, возникшие сразу, ещё на домашнем юбилее и окрепшие сегодня. Впрочем, бери выше!
Взаимное доверие оказалось полным, достижимым разве что в мечтаниях. Вот же она, эта слитность пониманий и суждений. Становилось ясно: в необъятном мире встретились две сродные половинки, готовые к сильной, жаркой любви.
В завтрашнем дне не было сомнений. И эта уверенность в обретении друг друга заглушала эротический энтузиазм; они торопились выговориться сполна, предъявить священные права своей личности. Со стороны это могло показаться странным, но на самом деле через их бесконечный диалог проявлялся родовой признак цельных натур. Ибо не лёгкий трёп о мелочах жизни и её памятных эпизодах, о далёком детстве составлял основу взаимного притяжения. Они с радостью, без рисовки и боязни говорили о своих убеждениях и моральных ценностях. Вербальную форму принимали такие глубокие переживания, какими люди их возраста предпочитают не делиться с посторонними. Но в эти минуты, нет, уже часы счастливого взаимопроникновения душ наружу вырывалось самое сокровенное, то, в чём явственно звучало понимание порядочности, отношение к истории, к судьбам России.
Видимо, для настройки разговора на свой лад Вера сразу взяла верхнее до, озаботясь нынешним несоответствием, даже противостоянием свободы воззрений и свободы самой жизни. Донцов, с закрытыми глазами сидя в кресле «сапсана», невольно улыбнулся, вспомнил один из её монологов.
– Есть советский анекдот, пыльная старина от мамы. Американец говорит русскому: я могу перед Белым домом крикнуть, что Буш дурак, и мне ничего не будет. А ты? Русский отвечает: да раз плюнуть! Крикну на Красной площади, что Буш дурак, и мне тоже ничего не будет.
Виктор улыбнулся:
– Это времена, когда о мастерстве футболистов судили по длине их трусов. С бородой анекдотец.
Но оказалось, то лишь присказка.
– А что у нас теперь? – продолжила Вера. – На Болотную с такими лозунгами вылезли, что жуть брала. Демократия! А попробуй-ка пожури своего начальника на заводе, в нашем институте, где угодно. Премии лишат, это само собой, так ведь выгонят, выжмут, и нигде правды не найдёшь. Если обобщить, – что получили? Кричать можно любую мантру, от Гегеля до Гоголя, цензурщиков нет, швондеровичи напропалую стряпают. Управляемая фронда! Даже идеолог у неё в Кремле выискался. Как судачила княгиня Бетси из «Анны Карениной», о нём незачем упоминать и так все знают. А жизнь-то в ежовых рукавицах людей держит, не вякни. На низах народ пуще прежнего боится лишнее слово сказать. Чуть что – уволят. А жаловаться – только президенту. С кнутами, с людодёрством теперь полный порядок.
Вера увлеклась, разговор шёл под напором чувств, разбросанный, и она задела смежную тему:
– Я вам, Виктор, больше скажу. – Они всё ещё были на «вы». – Про Эстонию, например. Там сперва переписали историю – свобода! ликуй! – а затем принялись переписывать собственность: реституцию затеяли, возвращение имущества прежним владельцам. Вот как на деле стыкуются сейчас свобода слова и свобода жизни. Это Эстония. А наше-то вороньё и вовсе со своим карком. Потом скажу. – Глянула на него. – Не боюсь, времени мало. Почему-то я вам могу сказать всё, о чём с другими рот не открою, со мной такое впервые. А вот ещё пример, который душу бередит: про тридцать миллионов Фирсов.
– Каких Фирсов?
– Да как же! Чеховских! После развала Союза тридцать миллионов русских людей, словно лишние, ненужные Фирсы, брошены за границей на произвол судьбы.
Позади осталось Бологое, а Донцов продолжал с радостным чувством думать о Вере. Малоярославецкая музыкальная школа, которую он самовольно бросил, одарила его забавной привычкой: к людям он стал «приклеивать» слова известных песен. Отец, служивший срочную в погранвойсках, отзывался в сознании строчкой «На границе тучи ходят хмуро». Мама, по-крестьянски встававшая ни свет ни заря, почему-то «аукалась» словами «На заре ты меня не буди». Школьный физрук, крикун, умевший гаркнуть, ассоциировался с классическим «Эй, ухнем!». Замдекана, по совместительству лидера институтских туристов, Виктор наградил словами «По долинам и по взгорьям». Эти песенные «лейблы», исключительно для внутреннего потребления, возникали сами собой, без малейших усилий. Зная за собой эту странность, он иногда пытался песенным словом пометить тех, кто был ему неприятен. Но тут дело шло натужно, приходилось мудрствовать – чаще всего попусту, а если и являлось что путное, всё равно не приживалось в памяти.
То ли дело люди симпатичные! Вот к Простову сразу, без усилий, само собой приклеилось «Наш адрес – Советский Союз».
Так же с Верой. Но в отличие от прежних случаев, когда речь шла о формальной привязке, знаменитая песня, слившаяся в его сознании с этой удивительной женщиной, несла глубокий смысл, некий подтекст. Ещё в «Воронеже» в первые минуты знакомства в голове Виктора выстрелила строчка «Широка страна моя родная». А после долгого променажа по Гоголевскому эта песня и вовсе стала как бы символом Веры, обретя дюжину смыслов. Вот и сейчас, в «сапсане», думая о ней, он в своём сепаратном, глубоко личном восприятии как бы уподоблял её родной стране.
Но была ещё одна причина, которая невольно способствовала глубокому осмыслению происходящего. К радости примешивалась тревога. «Можно ли сбрасывать со счетов Подлевского?» – вторым планом эта тема звучала неотступно. Этот спесивый, желчный деятель, нос крючком, брови шатром, которым явно руководит какой-то расчёт – с первого взгляда видно! – не отступится, за Веру предстоит борьба, причём настроения самой Веры в этой схватке учитывать не будут, вот что ужасно. Подлевскому плевать, он ищет своей выгоды, потому и активничает, о чём предупредила Ряжская.
В «Воронеже» разговор тоже коснулся Подлевского, причём со стороны Веры. Речь, собственно, не о нём – о первом знакомстве с Западом, о Женеве, которая очаровала фасадным шиком и случайной встречей с приветливым, раскованным соотечественником, раскрывшим перед ней обаяние Запада. Но с тех пор её воззрения сильно переменились, Подлевский, не осознавая того, открыл перед ней новые пласты духовной жизни, и она оказалась в бурном потоке политических страстей. Нет-нет, в смысле понимания всех этих хитросплетений она полный профан, приготовишка.
Впрочем, она сказала иначе, интереснее, веселее:
– В политическом Интернете я неофит. Но свои межевые столбы, клеймённые, сразу расставила. Категорически восстала против концепции «народа в народе» – прозападного креативного слоя и быдла, для которого на ТВ надо готовить особое дурманящее пойло и пятиминутки ненависти – как у Оурэлла. И сразу бросилась в споры. А в Сети шумно. Одна френдеса предупредила: «Это Интернет, детка! Здесь могут и послать». И что вы думаете? Посылали куда подальше. Кто-то даже назвал «девственницей в борделе». Глумилище! А ещё эти боты… Но я их Солоневичем припечатала: у нас теперь ставка на сволочь.
– А у вас, Вера, норов проказит! – не удержался Виктор.
Более эрудированная, чем технарь Донцов, она очень кстати, не козыряя начитанностью, сыпала неизвестными Виктору фактами и классическими цитатами, которые приводили его в восторг меткостью попадания в цель. После «народа в народе» сослалась на великого нобелиата Ивана Павлова: «Россия протрёт глаза гнилому Западу». А потом, не стесняясь откровенности, не заботясь, какое впечатление произведёт, искренне сказала:
– Оттого и доставляет мне огромное удовольствие беседа с вами, что полна взаимопонимания.
В тот миг сердце Донцова банально замерло от счастья. Однако трезвый, искушённый ум сработал чётко: эта мудрая простота глубоко разочарована Западом, который представлен Подлевским, и теперь вместе с Донцовым – на стороне России. Но впереди борьба с полчищами Подлевских, одолевающих страну изнутри. Вот он, как шутили в институте, «интеграл от дифференциала», вот она, скрепа, роднящая его личную жизнь с общим ходом русской истории, единящая судьбу Веры и судьбу России. В голове снова мелькнуло символическое «Широка страна моя родная».
Настроение изменилось. Радость уступила место невесёлым мыслям о российской ситуации, о предстоящем в Питере явлении народу старой прозападной команды Медведева, от которой никаких прорывов ждать не приходится.
Эх, широка страна моя родная… Странно, после встречи с Верой он стал отчётливее слышать посох истории.
Кстати! О боже, сколько здесь символов! Даже имя – Вера! – совпадает с христианскими корнями страны. А ведь она, крестясь на храм Христа Спасителя, много говорила о православном церковном люде, о первичности для неё христианских заповедей. И это её «Довлеет дню злоба его»…
Те, кому не впервой быть на Питерском форуме, давно распробовали вкус этой многослойной политико-деловой кулебяки, которую раз в год белыми ночами запекают на «Экспофоруме» в Шушарах. Верхняя её корочка-запеканочка, лоснящаяся от масляно-элитарного блеска, – мироправители, политический бомонд, которому, соблюдая строгости чопорного этикета, надлежит помпезно подписывать рекордные множества заранее согласованных договоров – преимущественно о намерениях, сверкать под телекамеры улыбками, обмениваться рукопожатиями и позитивно влиять на статистическую отчётность. Верхний слой кулебяки – уже с начинкой, и за ним негласно утвердилось наименование «ярмарки тщеславия». Тут принято арендовать для разъездов по городу ухарских лихачей со щёгольской закладкой – «майбахи», и нанимать трансферы с гидами. Этот клубящийся рой импозантных публичных персон с моднячими перламутровыми пуговицами на сорочках, в костюмчиках от Бриони, туфлях от Черрути, очках Ray-Ban и галстуках от YSL активно демонстрируют свою накачанную бюрократическую мускулатуру, петушатся друг перед другом на званых бизнес-завтраках, где идёт игра встречных самолюбий и произносятся топовые безответственные тосты, мгновенная добыча ТВ. Вечерами эта денежная кичливость перемещается на списочные тусовки мировых брендов, и в банкетно-фуршетном элитном гламуре всеобщим вниманием завладевают выгуливающие самые изощрённые наряды и модный тюнинг жёвлики в брюликах – жёны влиятельных коммерсантов, усыпанные крупными гайками с бриллиантами.
Срединный слой кулебяки иные остряки считают чинённым рыбной снедью. Эти типажи прибывают на Форум для повышения рейтинга, выгодных знакомств и паблисити, заигрывают с модными селебрити и охотно приносят себя в жертву телерепортёрам. Бизнесмены и бизнес-леди, нередко из офшорной аристократии, с повадками, выдающими лёгкость бытия, в шумном карнавал-шабаше чувствуют себя превосходно. Завзятые «пикабушники» – участники телевизионных шоу-развлечений на сайте «Пикубу», окружённые балдёжными милахами хорошавочками волонтёрского сословия с модельными косяками в одежде – богини модных пляжей! – они успевают и на прогулки с трубадурами либерализма, и на гала-концерт со звездюльками шоу-бизнеса. Но чаще этих «жнецов рукопожатий» можно встретить в зоне презентаций, в круговороте губернаторов, сенаторов, полпредов, белодомовских волков и волкодавов разного ранга, а также всевозможной щёконадувной бюрократической челяди из придворных экономистов и социологов, сидящих на негласных «должностных похлёбках», где знаменитые в узких кругах деятели ведут диалог с властью. Здесь идёт активная торговля влиянием – Рыболовлевых из Монако и у нас предостаточно.
Низовую, слегка подгорелую основу кулебяки, которая, по сути, держит на себе всю форумную конструкцию, запекают из малозаметных российских «серячков», скромных, тягливых работяг отечественного бизнеса, со скепсисом и сарказмом наблюдающих за суетливым коловращением шумного бала. Они предпочитают посещать рядовые бизнес-диалоги, где горячатся записные ораторы, позволяющие тем не менее уловить отраслевые тенденции.
Многослойность форумной кулебяки – знаменитый нижегородский трактирщик Харя Поликарпов славился умением ладить длинные пироги с двенадцатью начинками за раз! – особенно била в глаза на панельной сессии в Конгресс-холле, в театре одного актёра. Почётные ряды партера занимала здесь политико-экономическая знать, высокочиновный люд, «серебряные бобры» и короли госзаказов – вперемежку с иностранными гостями, с особо заметными активистами власти. За сановниками теснилась груда тел из «рыбных» косяков, а в глубинах амфитеатра, куда не достают телеобъективы, в полудрёме кивали носами «серячки». При этом, если в персонально забронированной части партера, под софитами царил бурный, хотя отчасти показной энтузиазм чемпионов лицемерия, постепенно убывающий к двадцатым рядам, то амфитеатр был отгорожен молчаливой стеной равнодушия. Громкие девизы бутафорского шоу «Экономика будущего» и «Создавая экономику доверия», похоже, не трогали сердца тех, кто представлял измождённый, повседневный российский бизнес. Форум им запомнился скорее традиционным фестивалем мороженого – вечным спутником политико-экономического карнавала в Шушарах, этого странного эрзац-праздника, праздника-полуфабриката, праздника подкидыша, крикливыми речами, дутыми контрактами и усилиями анестезиологов с центрального телевидения, маскирующего промозглую действительность бизнеса и экономическую депрессию в стране.
Но люди, умеющие отличать важное от шумного и сквозь текущую суету угадывать истинные смыслы происходящего, понимали, что господствующая группа, сохранившая после мартовских выборов свой состав и своё влияние, вступила в новую полосу удержания власти.
Донцов и Добычин заранее сговорились о совместной поездке на Форум и поначалу забронировали номера в отеле «Причал» на Витебском проспекте, сравнительно недалеко Пулково. Отсюда, от метро «Купчина», можно быстро добраться до Шушар на бесплатном шатле. Но в последний момент Льняной почему-то передумал и заказал апартаменты в мини-отеле на 7-й линии Васильевского острова, рядом с Андреевским собором – на 6-й линии – и музеем-квартирой Ивана Павлова. С дальнего Васильевского конца до Шушар гнать через центр, и Донцов замысла не понял. Но едва вселился в скромные апартаменты с кухонным уголком, как раздался громкий стук в дверь – кулаками долбили! – и на пороге с улыбками от уха до уха возникли Льняной и его уральский земляк лысоватый, полнеющий Синицын, которого Донцов признал сразу и не без удовольствия.
– Русское хатаскрайничество! – шутливо объявил он. – Мы от форумной мозгомойки в сторонке.
Тут всё и разъяснилось. Для депутата «Единой России» Добычина форум был скучной, но неотвратимой формальностью. А потому он условился с Синицыным свидеться в Питере по отдельной программе. Изложив суть дела, Льняной хитро спросил у Виктора:
– А какая программа предпочтительна для русских мужиков, выросших из одного корня и жаждущих потолковать о своей душевной боли?
Виктор недоумённо почесал в затылке, но Синицын громко хлопнул себя ладонью по лысине, воскликнул:
– Сева, ты чего его пытаешь? Он моложе, откуда ему знать, что в совке для нас высшим наслаждением было засесть вечерком в гостинице за бутыльцом, батоном докторской и банкой бычков в томате, чтобы до полуночи душу штопором открывать?
И столько широкого добродушия, столько приветливости было в громком шлепке Синицына по собственной лысине, что Донцов сразу вошёл в игру:
– А-а, так я третьим нужен?
– Сева, а ты в нём не ошибся, свой парень.
– Так ведь работали, проверяли.
– А я вас помню, – сказал Донцов. – В «Доме приёмов» вы громко крякнули, что Путина приватизировали. Кое-кто даже не расслышал. А я в ту присказку всё больше въезжаю.
Посмеялись. Потом Льняной перешёл к делу:
– Значит, так, мужики. С утра едем в Шушары, – я на троих «фордок» заказал, – и толчёмся каждый по своему плану. А вечерние пиры, увеселения да шутейные церемонии, когда девки нарасхват, нам до фени. Часов в шесть-семь созваниваемся, и снова сюда – подальше от форумного шума, с чужих глаз да ушей долой. Бутылка «Хеннесси» у меня уже охлаждается, закуску, соки возьмём по пути.
С виду самый невзрачный, Синицын возмутился:
– На троих здоровенных мужиков одна бутылка! Это в Думе теперь такие порядки?
Серьёзные разговоры пошли после третьей. Льняной, отрезая хороший шмат варёной колбасы и намазывая его толстым слоем виолы, спросил:
– И за что сегодня пьёт провинция?
– Ты, Сева, уже и не знаешь, как провинция живёт, оторвался. А у нас всё по-прежнему: если что начинается, – пожаром по тайге идёт, как при сильном ветре. Всех задевает.
– Это о чём?
– Ты же спрашиваешь, за что пьют. А тост теперь один. Кто-то его недавно вбросил, он и гуляет по застольям. Без него не начинают. – Поднял рюмку: – За уцеление России!
– Как-как?
– Слушай, Шкловский писал, что на третьем «как» он думает о чём-то постороннем. Повторяю: за у-це-ление России! Ясно?
– Уцеление? – наконец понял Добычин. – А что, крепко! Словцо редкое, но глубокое, со смыслом. И злободневное. Все наши тревоги объяло… А может, всё-таки исцеление?
– Не-ет, уцеление России – сильнее. Цепляет. Умеет народ самое точное слово для текущего дня найти, – возразил Донцов. – Сегодня не об исцелении речь, выжить бы! Девяностыми запахло. Ответчики за те ошибки во власть возвращаются, опять боярствуют. Кремль-то снова потихоньку ельцинеет.
– Вот, как пламя, и пошёл тост. Знаешь, что поражает?
Очень быстро всё перевернулось. До выборов Крым праздновали, а теперь настроения вниз летят. Уж на что либертарии наши слякотные, шваль мироздания, а по случаю сядем вместе и хором: «За уцеление!» Новая ритуальная формула.
– А чего вообще у вас ждут? – продолжил Донцов.
– Чего ждут? – Синицын задумался. – Ну, первым ударом стало назначение Медведева. Народ оторопел! После 77 процентов это шок, и до всех сразу дошло, что он голосование счёл за карт-бланш: всё можно! А коли так, народ ждёт повышения пенсионного возраста и налога НДС, скачка бензиновых цен, реванша ельцинской Семьи. Новый орднунг готовится.
– Слушай, Кассандра, хватит про либерду на кофейной гуще гадать. Ребяческий бред, – отмахнулся Льняной. – А то из Кащенко интеллигентные люди в белых халатах побеспокоят.
– А я, братец ты мой, не гадаю. Без дела лаяться изволите, как писал классик. Понимаете, мужики, русская провинция, она… Почему-то у нас всегда наперёд знают о замыслах власти прищучить народ. Как получается, видит бог, не ведаю, а вот просачивается к нам самая закрытая информация, и всё. Словно операторы ЗАС – засекреченной аппаратуры связи, утечку дают. В Москве ещё не чешутся, у вас Дума герметичная, но у нас уже людская мовь лютует. В провинцию слухи легко утекают, а здесь – один узнал, всех оповестил. Уж и сетевые вожди молодёжи подключились к анонсам ущемлений, снайперы Инета – туда же, в печальки, у них вообще на этот счёт рвотный рефлекс, сплошной гундёж. В провинции свои порядки. Вот был случай – единичный! – органы опеки детей изъяли за то, что родители не кормят их бананами. И опять: всё теперь можно! Прорыв во главе с Медведевым! Это ж надо так бомбануть! Аванс ему дали – без программы, без кадров, одному, голенькому поверили. Телепутину! А он попёр без оглядки. Спроста ли поползли со всех сторон шёпоты о разложении вертикали власти? Хотя, на мой-то взгляд, это досужее, у нас домашних натурфилософов ложнозрячих, мечтающих вскипятить ситуацию, пруд пруди. Но капитал доверия уже не тот, если коллекцию угроз, что я говорил, выкатят, – а я не сомневаюсь! – запутинцам пятидесяти процентов не взять. Многие сожалеют, что поверили.