Анатолий Салуцкий
Немой набат. 2018-2020
И умолк.
Вопрос был слишком серьёзным, чтобы откликаться на него сразу. Повисшая на веранде тишина длилась дольше общепринятых застольных правил. Синягин на правах хозяина взял нить разговора в свои руки.
– Пётр Константинович, ты поднял такую тему, что в лоб, вот за этим столом одолеть её невозможно. И я зайду на неё как бы сбоку. Спору нет, обеспокоенность твоя понятна, но поведай-ка нам сперва, какие настроения вообще царят в генералитете.
Устоев несколько секунд медлил, видимо, обдумывал ответ.
Начал неожиданно:
– Год назад настроения были смутные, я бы даже сказал, отчасти тревожные.
– Тревожные? – эмоционально, непроизвольно всплеснула руками Раиса Максимовна. – Да как же так! Армия-то у нас теперь такая, что не трожь. Вы же сами сказали. И у народа в великом почёте.
Генерал мягко улыбнулся, и при улыбке его лицо преобразилось, стало добродушным, приветливым.
– Да, Раиса Максимовна, тревожные. Мы не текущим днём живём, особое почитание военным человеком вопросов стратегии обязывает заглядывать в завтра. Но что мы видели «в завтра» год назад? – Местоимение «мы» указывало, что генерал не личным мнением делится, а говорит как бы от лица военной верхушки. – Да, Верховный Главнокомандующий уделяет огромное внимание Вооружённым Силам – и по части оснащения и с точки зрения заботы о людях. Известно, у военного человека не должно быть проблем – перед ним только задачи, которые он обязан решить. Армия наша близка к этому идеалу. Такого престижа моё поколение ещё не знало. А уж если сравнить с позором девяностых… Но! В двадцать четвёртом году предстоял транзит власти, и кто станет следующим президентом? Мы помним, как парадные расчёты маршировали по Красной площади в полевой форме, – я на себе это оскорбление испытал, – а Верховный принимал парад сидя.
– Путин на нынешнем Параде Победы тоже сидел, – не упустил возможность подколоть Степан Матвеевич. – Что вы на это скажете?
Устоев сказал чётко, но так чётко, что в его интонации нетрудно было распознать осудительные нотки:
– Я не вправе комментировать действия Верховного Главнокомандующего… – И продолжил отвечать на вопрос Синягина. – Так вот, Иван Максимович, была тревога за 2024 год. Мы знали, как к транзиту нашей – сделал ударение на «нашей» – власти готовятся за рубежом. Минские события – цветочки по сравнению с ягодками, которые для нас выращивали. А что армия? Последний министр обороны СССР Шапошников писал, как в ноябре 1991 года – обратите внимание на дату! – Горбачёв вызвал его и сказал, цитирую дословно: «Наиболее приемлемый выход из кризиса такой. Вы, военные, берёте власть в свои руки, сажаете удобное вам правительство, стабилизируете обстановку и потом уходите у сторону». Короче говоря, второй ГКЧП по наущению главного лица в государстве. Вот вам Горбачёв!
– ГКЧП! А вы знаете, что в тот день «Лебединое озеро» стояло в телевизионной программе? Вот чудеса! – оповестил всех Синягин. – Извини, Пётр Константинович, что перебил.
Генерал кивнул в знак принятия извинений и продолжил:
– Сегодня нечто подобное исключено, армия вне политики… Думаю, Иван Максимович, я объяснил истоки наших прошлогодних тревог. Ныне их нет. После обнуления президентских сроков Путина транзит власти отменяется. Не только военные, вся страна вздохнула с облегчением, на душе отлегло, словно гора с плеч.
Видно было, что Синягин очень доволен. Однако продолжил подначивать:
– Но краплёные карты Гейтса – доху ему на рыбьем меху! – всё еще в рукаве. Как всё же при помощи армии гарантировать страну от взрыва изнутри? Уж на что СССР монолитом партийным был, а взорвали… Как этих гейтсов на место поставить?
– Это вопрос не к генералитету. Могу изложить только личную гражданскую позицию.
В очередной раз над столом нависла тишина. Генерал коснулся очень глубокой темы, и его мнение интересовало всех. А Устоев снова обдумывал, что и как сказать. Начал опять неожиданно.
– Вы, Иван Максимыч, правы в том, что этот вопрос в лоб не взять, потому и зашли на него сбоку. А я зайду с другого боку. – Сделал паузу. – Повторю, это моё сугубо личное мнение… Когда будет очередной парад на Красной площади, Владимиру Владимировичу надо бы подняться на трибуну Мавзолея. Представляю, какой немыслимый вой будет за рубежом, а в наших, родных пределах и вовсе бешеный. Есть кому покричать. Ленин! Сталин! Ждите репрессий! Уйму пальмированных фото выложат. Но Владимир Владимирович поднимется на Мавзолей как на архитектурную Святыню, к подножию которой наши деды швыряли поверженные фашистские штандарты. – Прибавил голоса. – Как на традиционную трибуну вождей великой державы! И никаких! Как сказал в ответ на угрозы один из героев прежних эпох, «Здесь стою. И стоять буду». Президент России, презирающий истерику недругов и стоящий на Мавзолее, – это знак политической силы, а вовсе не антидемократический символ.
Генерал говорил твёрдо, рубил словами, и Вера подумала о том, что фамилия этого человека – Устоев – на редкость соответствует его человеческой сути, его жизненной позиции. Да и внешне он словно устой, опора надёжная – выше среднего роста, прямой, подтянутый – военная выправка. На таких Устоях Россия стоит незыблемо.
А за столом снова наступило задумчивое молчание.
– Что такое «пальмированные фото»? – пользуясь паузой, шёпотом спросила Вера у мужа.
Виктор, пребывавший в задумчивости, пожал плечами. Но вопрос услышал Степан Матвеевич и тихо, адресно ответил:
– При Сталине с коллективных фото удаляли репрессированных, вместо их лиц иногда впечатывали маленькую пальму.
Но Донцов вдруг встрепенулся:
– Пётр Константинович, вашу точку зрения разделяю. Мы с Верой не раз эту тему в семейном кругу крутили. Но вы её подняли на более высокий уровень, я бы сказал, державный. Однако вопрос-то о взрыве изнутри, он остаётся. Вы с Иваном Максимовичем его с боков взяли, как бы в клещи. А ответа нет.
Устоев, не замечая Веру, смотрел на Донцова, одобрительно кивая головой.
– Понимаете ли, уважаемый Виктор Власович, я говорил о политической силе президента. Уже создана фундаментальная триада державной российской независимости «армия – хлеб – бензин». Как человек, обученный стратегическому мышлению, я понимаю, что у державы свой ритм исторического движения, свой темп развития государственного бытия, своя динамика народной жизни. Россия вообще любит длинные геополитические дистанции, и я предвижу, что… – Сделал паузу. – Подняв на должный уровень Вооружённые Силы, обеспечив продовольственную безопасность страны, обладая полным набором энергетических ресурсов, президент, чтобы гарантировать Россию от угроз директоров ЦРУ, особое внимание уделит внутренней политике. Сейчас он нацелен на политику социальную, на очереди – внутренняя. Для этого нужна политическая мощь, отвергающая хлам прежних идей, презирающая беснование явных и хвостовиляние скрытых или двулояльных недругов России. Её и придаст традиционная трибуна вождей, к подножию которой, – не грех повторить, – швыряли фашистские штандарты. С высоты этой трибуны Владимиру Владимировичу кое-что станет виднее.
– Крепко сказано, однако! – воскликнул Синягин. – Ну, Пётр Константинович, ты сегодня в ударе. Как-кие сигналы на верха шлёт, а!
– Мне кажется, они своевременны, – подхватил Степан Матвеевич. – Я знаю, уже готов телефильм о Берлинской стене, автор Кондрашов, журналист, приближенный к Путину, большое телеинтервью с ним делал. К тому же речь о Германии, о событиях, через которые Путин прошёл лично. Без его визы тут никак не обойтись. Мне сказывали, в новом фильме недоброй памяти Горбачёв прямо назван предателем, даже преступником, эпохальным ничтожеством, политиком крайне неопрятным – в моём понимании для лидера это просто дно. И вообще, знающие люди, из тех, кто уже видел фильм, говорят, что в нём можно распознать некое заявление о новом курсе. Ну если не заявление, то знак и признак перемен. Самого-то Путина в кадре нет, но по фильму можно – опять-таки можно! – предположить, что Путин за двадцать лет исчерпал свои обязательства перед Ельциным, и после обнуления сроков перед нами другой Путин. А ещё, сказали мне, будто в фильме прочитывается намёк на реабилитацию СССР. Так и сказали: «Будто и только намёк». В том смысле, что не одни калоши в СССР клепали. Мы ведь и не заметили, что яростным антисоветизмом, подменившим идеологию, испоганили свою великую историю, во все тяжкие старались. Теперь пора выправлять перекосы. На все сто… А когда фильм покажут по ТВ, мне неведомо. Могут и не показать. Хотя поговаривают, не сегодня завтра.
– У-у, вот это разговоры! – восторженно воскликнул Филипп. – Мы люди не здешние, знать не знали, ведать не ведали, как глубоко в Москве пашут. Песня! Думали, здесь политическое ханжество, сплошь всякие недопускатели. Готовились спорить.
– А спору-то и нет, музыка для мозгов, аккорды эпохи, – подхватила Раиса Максимовна.
Но тут завелась Вера. Взбудораженная услышанным, она выплеснула наболевшее:
– А что же у нас получается? Помню, в 2008 году министр просвещения Фурсенко на форуме молодёжи в Сегеже заявил: «Нам нужны не таланты, а исполнители». От тех слов меня аж передёрнуло, потому и врезались в память. Прекрасно, что Путин образовательный центр «Орион» учредил, учителей призывает в каждом ученике искать таланты. Но в помощниках-то по этой части у него кто ходит? Фурсенко! Который чуть не погубил детские школы искусств. Вот этого я никак понять не могу!
– Эх, Вера батьковна, разве вы одна этого не понимаете? – весело отозвался Иван Максимович и обратился к Аналитику: – Степан Матвеевич, фильм буду смотреть с пристрастием, если покажут, могли ведь и про запас изготовить. Опасаюсь, правда, что насчёт реабилитации СССР вы слишком высоко в мечтах залетели. Но всё же хочу по этому поводу Сталина процитировать, умные вещи вождь говорил. В его «Вопросах языкознания» сказано: «История не делает чего-либо существенного без особой на то необходимости». И если всё так, как вы излагаете, выходит, не с бухты-барахты и сам фильм и разговоры о нём. Видимо, назревает ситуация особой необходимости. – Как бы закрыв тему, перевёл регистр беседы. – Та-ак, кто следующий?
– Ваня, хватит рулить, – по-родственному урезонила брата Раиса Максимовна. – Клава, у меня к тебе вопрос. Мы с Филиппом потрясены твоим розарием, диву дались. Мыслишка мелькнула тоже розы завести. Но слышала я, хлопотное это дело.
Клавдия Михайловна заулыбалась:
– Роза – королева цветов. А может, царица, кто как называет. Потому, Раиса, и хлопотно, верно люди говорят, шаляй-валяй не получится, надо перед ней шапку ломать. Зато и душа и глаз отдыхают, поглядеть есть на что. Это тебе не астры-пионы, за лето только раз цветущие.
– Теперь её не остановишь, обожает сахарные разговоры о розах, – засмеялся Иван Максимович. – Клавдия ими давно заболела, всё про них знает, от времён Адама, книги, буклеты выписывает.
– А сам розам не нарадуется, – парировала Клавдия Михайловна. – Они ведь с мая до холодов цветут, по три, а то и по четыре раза, сад всё лето благоухает. Вырвется из города, и пока все кусты не осмотрит, пока ароматами не надышится, к ужину не жди.
– А кусты сколько живут? – увлеклась Раиса Максимовна.
– При хорошем уходе до тридцати лет. И любую гамму можно составить. Только синих и чёрных не бывает – словно по волшебству. Светлый цветок! Но садовые розы, они селекционные, грибка боятся, удобрений требуют, обрезать заболевшие ветви надо до живой ткани, опрыскивать, землю рыхлить. В общем, Рая, и впрямь хлопотно. А шипы? Бывает, руки в кровь. У плетистого Пилигрима крючки даже на изнанке листьев. Да! Поливать только тёплой водой, на зиму в четыре слоя укутывать. Возни не оберёшься, с таким розарием без помощницы разве справиться? Одной мне уже не в подъем.
– А ты у неё про виды, про названия спроси, – подначил сестру Иван Максимыч. – Всё знает. Профессор.
Клавдия Михайловна дожидаться вопроса не стала, её словно прорвало:
– Видов много. Плетистые – я ими садовую арку увиваю, флорибунда кистистая, махровые и густомахровые, раскидистые, прямостоящие, почвопокровные. Английские розы Дэвида Остина – вообще отдельный вид. Он возродил густомахровые со старинных гобеленов; при царе Горохе они были, а позже выродились.
Чайно-гибридные – это прелесть ароматная.
– Из лепестков чай можно заваривать?
Клавдия Михайловна легонько хохотнула:
– Рая, чайные вовсе не от чая, а от названия страны. Чайна – это Китай, китайского происхождения розы.
Тут уж все расхохотались.
Отсмеявшись, Синягин сказал в тон жене:
– Коли пошла игра слов, я вас тоже посмешу. Когда построили здание МИДа на Смоленской, его принимал Сталин. Смотрел, смотрел и мрачнел, молча сел в машину и уехал. А чём дело? Он же лично проект утверждал. Опросили на всякий случай шофёра, не сказал ли чего Иосиф Виссарионович? Нет, отвечает, ничего не сказал, только одно слово в усы твердил: шпил, шпил… Тут и хватились: вот оно что! Шпиль! Мигом временный шпиль сварили, чуть ли не фанерой обколотили и снова пригласили Сталина на показ.
Он опять ни слова, но улыбался, уехал довольный.
– Анекдот, байка! – махнул рукой Филипп.
– А какая разница? Известно, здание МИДа сперва без шпиля стояло, фото есть. Кстати, на Речном вокзале – напротив моих окон – сталинский шпиль со звездой реставрировали. Я эту звезду, только нынешним летом воссиявшую, считаю как бы символом перемен. Глядишь, СССР и впрямь реабилитируют, историческое преемство восстановят. Есть же у нас теперь Герберт Ефремов – за создание передовых ракет Герой социалистического труда и Герой России!
Случайно или намеренно Синягин вернул разговор в прежнее русло, и Вера, у которой от всего услышанного на душе накипело, сразу ринулась в бой, не сообразив, что невольно вступает в заочную полемику.
– Мне кажется, историческое преемство не восстановить, пока власть пребывает в раздвоенности. Путин на Мавзолее это прекрасно! – Глянула на Устоева, ожидая отклика, но тот, склонив голову, задумчиво уставился в тарелку. – Но он вынести тело Ленина не даёт, а Мавзолей фанерой маскирует. И нашим и вашим! Президент всех россиян! Не знаю, кого Путин считает нашими, кого вашими, но ведь их в стране не поровну. Пусть меньшинства была бы треть, хотя бы четверть. Так нет же! Все выборы показывают: у меньшинства пять процентов. Против поправок в Конституцию, а подспудно за транзит власти – тоже около пяти. Чего же президент перед ними шапку ломает? Чтобы ублажить, Мавзолей драпирует? Большевики в 1918-м задрапировали памятник Николаю! – в чём отличие? – Сделав глубокий вздох, продолжила ещё забористее. – Телевидение под теми же пятью процентами пляшет. Политические пропорции в народе и во власти, в медиа обратные. Если без обиняков, всё наизнанку. С девяностых годов в стране сложилась политико-духовная монополия тех, кого сегодня всего пять процентов, от кого даже в Думе нет депутатов. К слову сказать, взрыв изнутри, с распадом СССР, тоже пять процентов учинили. Они динамит заложили, народу голову задурили, а он, искренний, доверчивый, на этой мине и подорвался. Неужто урок не впрок? Теперь-то мы понимаем, под видом перестройки провели информационную революцию, внедрив заразу исторического нигилизма. При такой раздвоенности никакая армия от взрыва изнутри не спасёт. У Лукашенки многовекторность к чему привела? У него она не только внешняя, но и внутренняя была – антирусскую политику вёл. Трудно понять, что это было – поиски или происки? Вот почва из-под ног и поползла. А раздвоенность – та же многовекторность, внутренняя.
Выплеснув эмоции, Вера умолкла так же вдруг, как и начала свой горячий монолог.
– Донцов, ну у тебя и бой-баба! – воскликнул поражённый Иван Максимович. – Извините, ради Бога, Вера батьковна.
Торжествующе воскликнула и Раиса Максимовна:
– Что я вам говорила! Вера, ты просто чудо.
– Иван Максимыч, – откликнулся Власыч. – Вера не Донцова, а Богодухова, девичью фамилию сохранила.
– Кто же от такой фамилии откажется? – согласился Синягин.
Степан Матвеевич, не спускавший с Веры глаз, одобрительно покачивал головой:
– С высоты моих преклонных лет могу сказать лишь одно: как мало прожито, как много пережито. Вы, Вера, так точно нащупали нерв нашей эпохи, такой верный диагноз поставили, словно за плечами у вас десятилетия политического опыта. Наши унутренние дела, – нарочно исковеркал слово, – сейчас под особым вниманием гейтсов.
– Она российскую жизнь нутром чувствует, – подсказала Раиса Максимовна.
– Это редкость – с младых ногтей ощущать различия между Отечеством и человечеством. Помнится, архитекторы перестройки туману беспросветного нагнали: даёшь приоритет общечеловеческих ценностей! А каковы они ныне? Однополые браки? Родители А и Б? С десяток гендерных типов? Чемпионы абсурда. Россия эти ценности отвергла, как и «новое мышление» пятнистого тракториста, которое требовало ходить по струнке перед Западом, встать перед ним навытяжку. Читать сегодня горбачёвское богопротивное «новомыслие» без содрогания невозможно, мороз по коже. Простите, я в этой связи позволю себе важное отступление. На фоне ужасающего, губительного нравственного упадка Запада Россия получает шанс стать моральным лидером мира. Миллионы людей, затюканных бунтом меньшинств, мечтают о традиционных ценностях, наконец, просто о традиционной супружеской постели. И если Россия станет оплотом нравственно здорового образа жизни, это же идея мирового масштаба, покруче, нежели был социализм. Сегодня такой глобальный проект сильнее американской мечты. Центр моральной силы! Полюс мягкой силы! По сути речь о новом мессианстве ради сохранения человечества. Правда, сперва надо своих бездуховных авангардистов унять, почистить на этот счёт свои авгиевы медиаконюшни… Извините за громкие слова, не мог не высказаться. А теперь продолжу главную мысль. Вы, Вера, правы дважды: впрок ли урок? С военной колокольни смотреть, как Пётр Константинович, то всё в порядке. Однако же вот свежий пример: финансист Греф, из тех пяти процентов, – глазам, ушам не верю! – нагло полез в сферу образования. Второй Сорос! Какое-то мерзкое дежавю! Первый за год смастерил тысячу ядовитых учебников для российской школы. А теперь Греф в школьные двери ломится с программами обучения. Мультики детские под себя подмял. Метит в идеологи государственной образовательной системы. Зачем? При чём тут банкир Греф? С какой стати он взял на себя ответственность за будущее детей? Ведь он и не благодей – наши деньги расходует. И лезет в самую стратегическую сферу – верно Сергей Михалков сказал: «Сегодня дети – завтра народ». Опять снаряжают пороховой погреб для взрыва изнутри? Не думаю, что Путин согласен с образовательными инициативами Грефа, этого Поприщина с бредовыми идеями. Пусть бы, по завету классика, Луну делал в Гамбурге. Вот вы, Вера, про Фурсенко говорили. Видимо, не акцентирует помощник президента этот вопрос перед шефом, свою линию гнёт. Греф-то что заявил? Надо перейти от школы знаний к школе навыков. Это и есть «нужны не таланты, а исполнители». Квалификация дворников не устраивает. По-солженицынски – образованцы, полуинтеллигенты.
– Сговор! – тяжело вздохнул Филипп. – С головой себя Греф выдаёт своими образовательными идеями. Нет у них богобоязненности. Взять бы этих черченят с поличным и гнать в шею из госбанка, чего проще? А что до морального мессианства, опасаюсь, что власть столь грандиозную идею не потянет. А возможно, и не захочет за неё браться – наших отпрысков западной распущенности постесняется, хотя поправками в Конституцию такую возможность заложили.
– В своё время я была депутатом горсобрания, – сказала Раиса Максимовна. – Курировала медицину, но сошлась с учительским сословием, до сих пор дружим. И знаю, что в провинции среди педагогов брожение. Одна знакомая забавно пошутила: словно «некто в сером», мифический подпоручик Киже порчу наводит. Я вас слушаю, Степан Матвеевич, и думаю, что Греф и есть этот подпоручик Киже. Негласно, правдами-неправдами альтернативу Минпросу сколачивает. Вдобавок подконтрольную медиаплатформу создал, полез в «Рамблер», бьётся за медийное влияние. Кстати, он в своё время и за пресловутый закон о разделе продукции ратовал. В мрачную фигуру Греф вырастает, явно вышел за пределы своей компетенции. Грефомания – это вообще откат в культуре мышления.
Вера снова не смогла удержаться от сердитой реплики. Уж эта тема у неё давно наболела:
– Таких подпоручиков Киже в гуманитарной сфере с избытком. Здесь говорили о триаде независимости: «армия – хлеб – бензин». Но без духовного фундамента, без духовной культуры, литературы – что за великая держава? – В упор посмотрела на Устоева, но генерал по-прежнему не поднимал глаз, сосредоточенно глядя в тарелку. И порывисто жахнула на всю катушку: – Трагедия СССР показала, что рок-н-ролл сильнее танковых дивизий. Да и сегодня истерия идиотских баттлов может взять верх над технической мощью армии. Сумели же дети минуты типа Цоя стать сильнее Советской Армии. Сегодняшний лютый цинизм Малахова – разве не коронавирус культуры? А Путин из всех искусств жалует только исполнителей классической музыки, что похвально. Театралы прогорбачёвские его нагло оседлали, хотя в театре Путина не каждый год увидишь. Литература вообще побоку, только премии вручает. А хуже всего, ни он сам, ни его ближние не дают отпор диким заявлениям иных публичных персон. Банкир Авен что заявил? «Богатство – отметина Бога. Это аксиома протестантской этики. Богатые нравственнее бедных». – Воскликнула с возмущением: – И наверху хоть бы хны! Да что же это такое? Я счастлива, что общалась с незабвенным Саввой Васильевичем Ямщиковым, который, говоря его словами, сердцем поседел, негодуя против культурной зависимости от Запада. Заимствований слишком много, да и перенимаем самую скверну, порой такие нравственные бесчинства, что с души воротит, волосы дыбом, выгребная яма. Этический надзор отсутствует, потому бесталанные шулеры и процветают. – Чуть отдышалась и снова: – Забыли, как после 1812 года казаки пели песенку «В местечке Париже́». Сто лет назад Коко Шанель и Нина Риччи за русских моделей соперничали. О дягилевских сезонах уж не говорю. А ныне наши творцы измельчали, унасекомились, без фронды, без самодовольного менторства шагу не ступят, гламурным бунтом увлечены – я таких без стеснений называю «смердящими». Духовных «Макдоналдсов» кругом полно. Но поверьте, в культурной сфере раздвоение власти особо чувствительно. И – опасно! Опять же с точки зрения взрыва изнутри. Вот где накапливается потенциал поражения. – Снова глянула на генерала, горько добавила: – Духовного дефолта опасаюсь, он и стал бы победой гейтсов.
– Вера батьковна, вы нас сегодня не устаёте поражать, – в очередной раз восторженно воскликнул Синягин.
Но тут проснулся Устоев:
– Хотелось бы добавить относительно «В местечке Париже́». Роялисты, ненавидевшие Наполеона, хотели снести Вандомскую колонну. И от разрушения этот исторический памятник спас русский Семёновский полк, квартировавший неподалёку. Вандомская колонна по сей день украшает Париж.
А Степан Матвеевич, наверное, по роду своих занятий умевший улавливать тончайшие тонкости, счёл нужным очень тактично подправить Веру:
– По-крупному всё верно. Однако я бы кое-что добавил. Во-первых, нувориш Авен не стоит мизинца Стиглица, фигуры, в сфере экономики и финансов в тысячу раз крупнее. Но он заявил: несправедливость мира в том, что бедные содержат богатых. Однако есть более важное добавление. Когда Путину показали Версаль и спросили, почему он не восхищается этой божественной красотой, Владимир Владимирович произнёс только одну фразу: «Я был в Эрмитаже». Такой ответ многого стоит и о многом говорит. Навязанная нам вестернизация не удалась. Пока!
– Вы хотите сказать, что ещё не всё потеряно? – улыбнулась Клавдия Михайловна.
– Я хочу сказать, что порой лидеры слишком зависят от своего ближайшего окружения. А у бояр всегда своя игра. И низости у них много.
Но тут поднялся генерал Устоев.
– Иван Максимович, на вашем запоздалом юбилее, о котором, увлекшись беседой, гости подзабыли, сказано столько существенного, что каждому из нас будет о чём поразмышлять. И сначала пару слов относительно озабоченности военных проблемами, которым здесь заслуженно уделили много внимания. Начальник Генерального штаба так сказал о сути американской доктрины «Троянский конь» – она предусматривает активное использование протестного потенциала пятой колонны для дестабилизации и одновременное нанесение точечных ударов по наиболее важным объектам. То есть мы всё понимаем. А теперь хочу сказать, что при разнообразии высказанных здесь мнений они так или иначе касались сопоставления России и Запада. В этой связи упомяну об уникальной особенности нашего Отечества: исторически принадлежа к западной культуре и христианской религии, Россия сохранила свои восточные цивилизационные корни. А я ещё из стен Академии вынес представление о различных изначальных свойствах Запада и Востока: Запад силён в деталях, я бы сказал, в глобальной суете, а Восток воспринимает картину мира в целом. Россия – единственная держава, где могут сочетаться эти свойства, что по определению не доступно другим странам. – Подчеркнул интонацией. – Мо-гут! И в нашей истории были блестящие периоды их слияния. Сегодня я пребываю в уверенности, что мы вступаем именно в такой благодатный период. Как сказано здесь, с военной колокольни уже просматриваются его очертания. Для себя, в сугубо личном измерении я облекаю эту восточно-западную патриархально-футуристическую уникальность России в шутливый образ великого Курчатова, который колол дрова и мимоходом, заодно расщепил атом.
Переждав общий громкий смех, завершил тост:
– Дорогой Иван Максимыч, мы с вами знакомы давно и по делу. Хорошо знаю, с каким скрипом это дело шло, отчасти о его сложностях уже упоминали. Но вы не отступились, победили. Для меня ваша победа – символ тех перемен, о которых мы с вами мечтали. – По-офицерски поднёс бокал ко рту от локтя. – За вас!
Долгая и благая лета!
Синягин первым отправил в Москву Устоева, который торопился навестить своих двойняшек. За ним уехали Остапчуки; они прилетели на три дня и поселились на Манежной, в отеле «Риц Карлтон», чтобы погулять по центру столицы. Затем распрощались Донцовы. Степан Матвеевич решил заночевать, и ему постелили в знакомых гостевых апартаментах.
Проводив гостей, Иван Максимович пересел в любимое кресло-качалку – удобная парная плетёнка стояла на веранде всё лето, – и стал дожидаться Степана Матвеевича. «Вселенная место глухое», – любил он цитировать Пастернака. Однако в этой глухой мрачноватой Вселенной всё же было одно уютное местечко, где Синягин и его старинный друг-учитель Степан Матвеевич садились в кресла и, раскачиваясь в такт своим мыслям, вели джентльменскую беседу. Не так уж часто это бывало, и оба дорожили возможностью обменяться мнениями.
– Ну что? – многозначительно спросил Иван Максимович.
– Ты знал, кого созывать. Нюх на людей у тебя всегда был отменный. Сегодня меня генерал порадовал. Взгляд с военной колокольни, – кстати, он сам, как статная колокольня, крепкий мужик, – меня удивил. По Путину, по обнулению сроков и отмене транзита власти всё ясно – армия ликует. Но Устоев-то поставил вопрос о гарантиях от угрозы взрыва изнутри, причём – и это самое важное – не к спецслужбам обращался, имел в виду то, о чём позже сказала жена Донцова. Помнишь про пять процентов? – Синягин кивнул. – Кстати, толковая женщина. Если уж в армии беспокоятся о том, что не входит в компетенцию силовиков, значит, натиск чужой мягкой силы уже начал тревожить даже генеральские головы.
– Они же видят, что в сопределах творится. Та же Беларусь.
Закавказье закипает.
Степан Матвеевич, по своей привычке раздвинув большой и указательный пальцы, несколько раз обхватывал, поглаживал свой подбородок. Покачался в кресле.
– Думаю, Устоев о другом беспокоился. А что до Беларуси… Запад деградирует, становится жертвой своих же пропагандистских мифов, на ошибках не учится. США в девяностых прозевали Россию, хотя могли добить, расколоть. Но наша секта гозманов всех национальностей ублажала америкашек раболепно, вопила, что России каюк, пусть готовятся охранять российские атомные станции от террористов, эрэфия при издыхании, со дня на день флаг спустит. Штаты уши развесили и клюнули на политическую лесть, ждали, пока наш ракетно-ядерный щит исчерпает регламентные сроки. Писал же Зиновьев об этих глупостях, дезинформирующих Запад. И когда при Путине пошли новые ракеты, амеры со злобы локти кусали. А сейчас своими руками, не щадя ни сил, ни средств заталкивают Лукашенку в железные объятия России. Безумцы! Сбрендили, снова в лужу сядут. Опять в ловушку своих политических бредней угодят, дури у них через край. За Беларусь, Иван, я спокоен, окончательное сближение – дело времени. У народа нашего долгая память, а у государства длинные руки.
– Но амеры, просчитавшись в девяностых, теперь Россию пуще глаза стерегут, момент ловят. На транзит власти делали ставку. Путин их красиво обнулением сроков на ковёр бросил. Дзюдоист! Но всё же не многовато ли вокруг нас костерков попыхивает? Пошевели мозгами.
– Я, Иван, давно на свете живу. Ты знаешь, где я был, что видел, с кем общался. Горизонтальных связей, этого страшного резидентского греха, у меня никогда не было, наверное, потому и уцелел, – смекаешь, о чём говорю? И сделал в итоге не научный, однако же любопытный вывод. С юности завёл свою арифметику с единственным действием – сложением, а попросту накоплением фактов. Помнишь, газета «Правда» давала некрологи на маршалов и больших генералов. Когда в домашних условиях мог читать «Правду», те некрологи вырезал и – в папочку. Через десятилетия перечитал, и понял, что девяносто процентов крупных советских военачальников родом из деревни. Оч-чень показательно! А ещё у меня тетрадочка есть, где я по сей день складирую заметные мировые события, которые сказываются на самочувствии России, – дата и плюс или минус, в пользу или в ущерб. Опять сложение фактов. Проанализировал и нащупал, что история РФ – полосатая. В том загадочном смысле полосатая, что в одни периоды всё, кругом происходящее, даже с виду позитивное, на деле шло нам в убыток. А в другие периоды – наоборот, только плюсы. Даже соседние горячие конфликты без нашего, разумеется, участия. И могу точно сказать: сейчас Россия в светлой полосе. Всё, что в мире творится, ей по крупному счёту на руку. Содом и Гоморра в Европе, там вообще системная старость наступает, в Штатах деменция, исторические памятники крушат. Даже санкции пользой обернутся. Ты знаешь, я всегда вперёд гляжу. Повседневную дипломатию и сиюминутные интересы в расчёт не беру, стратегический прогноз для меня важнее тактической выгоды или потери. По моей арифметике России надо сейчас собой заниматься и спокойно ждать. Если не будет форс-мажора, какой предсказать невозможно, у Путина впереди десять лет. Он поставит Россию на ноги, она станет таким магнитом, что всех притянет. У меня ощущение, что пандемия ускорит смену мирового порядка. А Россия… Сохранение семейных и традиционных ценностей – вот идея мирового масштаба, которая может сделать нас притягательными для человечества. А мы в обороне сидим, со своими ювеналами всех мастей сражаемся, вдобавок чужеприкормленными.