Анатолий Салуцкий
Немой набат. 2018-2020
На следующий день Немченков пригласил Суховея.
Коридоры большого пятиэтажного здания в центре Москвы, которое за столетие претерпело немало внутренних перестроек и в чьих стенах «селились» то крупные, то карликовые конторы, были безлюдны. Из-за вирусной угрозы отправили по домам секретарш и низовых клерков, сократили техперсонал, оставив лишь дежурных электриков, связистов, сантехников. Канцелярская жизнь замерла, но руководящий состав до уровня замзавов управлений – на месте. Зато на внутренних парковках машин заметно поубавилось, и Суховею как молодому отцу великодушно выдали временный пропуск, чтобы, уберегаясь от заразы, не шастал по вагонам подземки.
Малолюдие помогало сохранять социальную дистанцию – новое понятие, сразу ставшее общепринятым. В лифты садились по одному, за руку не здоровались, у каждого в кармане флакон с антисептиком. В одиночестве шагая по переходам здания, Суховей прыснул спреем и, крепко потирая ладони, гадал о теме предстоящего разговора.
Конечно, не угадал. Георгий Алексеевич в привычной манере расхаживал вдоль окон, глядевших в сторону Кремля, и до странности откровенно для кабинетной беседы делился, как он сказал, необычными, нестандартными ньюс.
– Валентин Николаевич, мой знакомый попросил о любопытной услуге: через СМИ помочь с вбросом компромата на некую малоизвестную личность. Кто этот знакомый и на кого компромат, не имеет значения, поскольку речь о частном случае, к нам, – словосочетание «к нам» он сопроводил жестом, указующим на себя и Суховея, – отношения не имеющем. Важно другое: услуга будет щедро оплачена! А у вас, Валентин Николаевич, насколько мне известно, есть приятель – опытный журналист со связями. Почему бы не дать ему хорошенько подзаработать? Мой знакомый, видимо, решает свои личные проблемы, обладая средствами для вознаграждения за помощь. Но буду откровенен: оплата наличными, отчёт о расходовании средств не требуется. Надеюсь, вы меня понимаете, Валентин Николаевич? Стесняться незачем, вопрос ни в коей мере не касается служебных дел. Совесть чиста! Да и вам, с новорожденным на руках, эта негоция не помешает.
Вдруг весело переключился на совсем другую тему:
– Да-а, много любопытного привносит эта вирусная катавасия. Очень красочная палитра событий. Кстати, я заметил, что среди той части наших сограждан, которые вечно недовольны и вечно несогласны, уже не слышно идиотского вопля «Пора валить!». Эта публика, наверное, сейчас в первых рядах скупщиков пипифакса, – засмеялся, – туалетная бумага нынче идёт по разряду биржевых «ценных бумаг».
Суховей чутко ухватил, что Немченков говорил исключительно в пределах служебной лояльности – как говорится, только дача и чача. А словосочетание «к нам» выделил не голосом, пантомимой. К тому же непохожее на него явно намеренное и в осудительном тоне восклицание «Пора валить!». Вся эта игра слов, непривычное многобуквие означали, что последует продолжение, уже не предназначенное «для люстры», как в обиходе аппаратчики называли прослушку. И верно, Георгий Алексеевич, взглянув на часы, закруглился:
– Валентин Николаевич, я надеюсь, вы свяжетесь со своим приятелем. А мне надо поторапливаться. Через десять минут должен стартовать на доклад в Администрацию Президента.
Через десять минут Суховей ждал Немченкова у подъезда. Георгий Алексеевич удовлетворённо кивнул.
– Машина у проходной. Проводите меня.
И сразу начал негромко пояснять:
– Речь идёт о левом заработке. Причём, ни малейших нарушений! Но есть одна оговорка: о таком заработке совершенно незачем информировать Винтропа. Его это не касается, это наша, так сказать, внеплановая добыча. Об этом надо жёстко предупредить вашего журналиста. Ему достанется не такая уж маленькая сумма – двадцать тысяч долларов. Как говорится, не помешает. Оплата публикации его заказных статей пойдёт отдельно. Наверняка он выиграет и на этом. Провернуть операцию с компроматом надо в течение полутора месяцев. В каких газетах будет намечен вброс, вы мне сообщите, а я согласую с заказчиком. Возможно, он сам назовёт желательные СМИ. Вот, пожалуй, и всё, уважаемый Валентин Николаевич.
И заговорщицки улыбнулся, давая понять, что все причастные к этой левой спецоперации получат хорошую прибыль. Оттопырив два пальца, снова указал жестом на себя и на Суховея, подразумевая, что по двадцать тысяч придётся на каждого.
«Если он говорит о двадцати тысячах долларов для Соснина, значит, уверен, что десять из них я оставлю себе, – думал Суховей, неторопливо шагая к машине, припаркованной на одной из площадок за углом главного здания. – Следовательно, он так же поступит со мной: даст десять, оставив себе столько же. Плюс то, что положено лично ему. Итого, по нисходящей, тридцать, двадцать, десять… Нормальный чиновный расклад, предполагающий, что доля начальства всегда больше».
Своеобразный всё-таки тип, этот Немченков. По своим каналам Суховей знал, что суховатый, внешне аскетичный Георгий Алексеевич не чурался тайком заниматься техобслуживанием силиконовых грудей некоторых дам полусвета, не скупясь на услаждения их ювелирных вкусов. Опытный клиницист! Да и поклониться бильярдному столу любил. А потому нуждался в левых приработках. Да-а, темна вода во облацех.
Суховей усмехнулся, даже негромко хмыкнул вслух, но вернулся к прежней теме, вспомнив сказку о репке, вытащить которую помогла маленькая мышка, ухватившаяся в конце длинной цепочки старателей. Перед мысленным взором знакомый образ как бы вывернулся наизнанку: репка – это большой денежный мешок, из которого вытекает ручей долларов; он постепенно мелеет, орошая каждое последующее звено цепочки, и тому, кто замыкает её, кто делает дело, достаются крохи. Да, нормальная, устоявшаяся в чиновной среде система посредников, на которую, словно на шампур, нанизаны этажи и эшелоны бюрократической вертикали, вся пирамида власти. Если вдуматься, она криминально повязывает низы и верхи ещё и потому, что способна работать в обратную сторону. Добыча множества «мышей», обогащая каждый вышестоящий этаж, в итоге наполняет денежный мешок – эту «репку», глубоко зарытую в административную почву, а по сути, источник власти. Те, кто ею обладают, – они, из интересов своего кармана, и плодят «мышей», позволяя им сытно кормиться в государственных амбарах и тощих закромах простого люда. Греховный век! Суховей снова усмехнулся. Метафора известной сказки помогла осмыслить одну из тайн монолитного чиновного слоя. Вот она, групповая, круговая порука! Безымянный знакомый Немченкова, заказавший публикацию компромата, – вряд ли верхушечное звено этой скрытной безналоговой денежной цепочки, над ним кто-то ещё, а возможно, ещё и ещё. Компромат на Председателя Правления крупного банка! Эта драчка, – не новый ли раунд верхушечной борьбы, начавшийся после отставки Медведева?
Разумеется, Суховею не дано было знать, что он невольно участвует в ухищрённой политической комбинации с использованием фейкового самооговора. Однако волею обстоятельств погруженный в недра чиновного слоя, а вдобавок включённый в нелегальную агентурную игру, он чутьём профессионала не мог не ощущать, что на задворках этого слоя начинаются какие-то новые процессы, связанные с переменами на самом верху, со сдвигами в стиле управленческой жизни.
Когда сел за руль, эти отвлечённые размышления разом оборвались, уступив место практическим прикидкам. Ясно, что Соснина обирать нельзя, хотя Немченков прав: Димыч несомненно завысит стоимость размещения статей в свою пользу и выиграет ещё несколько тысяч. Суховей не станет половинить чужое не потому, что он такой уж раскристально честный, – просто эти приёмы не в его жизненных правилах, а изменять самому себе противно и, кстати, опасно, – Глаша, чуткая к моральным заповедям, утверждает, что за их нарушение всегда настигает Господня кара, неизвестно где и как. Но что касается десяти тысяч, которые отслюнявит Немченков лично ему, – почему бы не взять? Действительно, чистый левый заработок. Левый – по отношению к Винтропу. К тому же Немченков ещё и в том прав, что Дуняша заметно отягощает семейный бюджет. Приварок не помешает.
В тот же вечер он позвонил Соснину в Вильнюс и в телеграфном стиле скомандовал:
– Димыч, приезжай срочно, нужно написать статьи. В воскресенье жду звонка из Москвы.
– Какое срочно! – взвыл Соснин, пребывавший в бездельной вильнюсской полудрёме. – Ты что? Картуз не по Сеньке! Везде карантин! Здесь даже гей-парад отменили. Как я доберусь до Москвы? Кто меня пустит?
– Ты гражданин России. Тюрьма на родине лучше могилы на чужбине. Перескочишь в Калининград, а оттуда самолётом или безостановочным транзитом. У тебя три дня.
Соснин помедлил минуту и вдруг спохватился:
– Статью или статьи?
– Ста-тьи!
Снова пауза, и после неё жалобный вопль:
– Но в Москве меня всё равно запрут на карантин! Проклятый вирусняк!
– Вот и посидишь в затворе, карантинить полезно: в самозаточении пишется лучше. Как раз в две недели управишься. Заодно проведёшь евроремонт мозгов. Пора! Магазин в тапочной доступности, с голоду не помрёшь.
– В затвор не уйду, монаха из меня не получится. – Димыч, кажется, начал приходить в себя и уже деловито, даже хлопотливо, явно прикидывая варианты, спросил:
– О чём писать? Где я возьму фактуру?
– Завязывай со стенаниями. Фактуру привезу я. Твоё дело – выдать дерзкие статьи.
– Дерзкие? – Димыч явно воспрял в предвкушении особо интересного и, соответственно, выгодного дела.
– Да, дерзкие. И запомни, самоизоляция это не синоним запоя. Вредно только в геморроидальном отношении. Всё! Заводи мотор и не кашляй. В воскресенье жду звонка из столицы. Бог в помощь и скатертью дорога – в буквальном смысле, а то ещё подумаешь, что посылаю подальше. До встречи, будь здоров.
– И тебе не хворать.
Суховей понял, что у Соснина, вдохновлённого крупным заказом, сработал хватательный инстинкт, уже дензнаки в глазах. И включил форсаж, чтобы наверняка довести его до эмоционального буйства. Сказал волшебное слово, на журналистском жаргоне означающее платные заказные статьи:
– Джинса!
Конечно, ушлый Димыч сумел вовремя прибыть в Москву, где попал под негласную охрану в самоизоляции. Во вторник Валентин привёз ему синюю папочку с тремя страницами компромата, а ещё – вручил пять тысяч долларов. Хитрук, о существовании которого Суховей понятия не имел, узнав от Немченкова, что дело на мази и надо его ущедрить, принялся активно доить Стешинского, наряду с личной выгодой, напоминая ВВ о своём избыточном усердии.
Разговор вышел памятный.
– Вот тебе торт со взбитыми сливками. Аванс, – сказал Валентин, передавая деньги. И пошутил игрой слов: – Сбывается то, что раньше сбыть не удавалось. Пять тысяч! Сделаешь дело, получишь ещё пятнадцать.
У Соснина брови полезли вверх, он и в мечтах не гадал о столь щедром гонораре. Сразу спросил:
– Когда?
– После двухнедельного карантина у тебя будет ещё месяц на хлопоты. В какие СМИ пристраивать статьи, я скажу. Кстати, средства на их размещение пойдут по особому бюджету. Назовёшь сумму.
Брови у Димыча и вовсе взлетели вверх, смешно наморщив лоб. Он мигом сообразил, какие перспективы открываются перед ним. А Суховей, основательно разогрев Соснина, произнёс слова, которые изначально катались на его языке:
– Да, имей в виду, заработок не от Боба. Заказчик вышел на меня напрямую, по служебным связям, и Винтропу знать об этом не обязательно, его такие дела не касаются, это наш с тобой левый доход. Ле-вый! Когда изучишь текст, поймёшь, что он абсолютно не связан с линией Боба. Потому и куратор не в курсе. Ты хорошо усвоил всё, что я сказал?
Зачем говорить Соснину, что деньги идут через Немченкова? Он его и не знает. Пусть думает, будто это Суховей начинает разворачиваться по-крупному, монетизируя аппаратные связи.
Глава 4
Чудесна осень в Приморье!
Леса и сопки, многоцветные, яркие, а из вертолётного поднебесья – словно ворсистый ковёр, одеты нарядно. Бронзовеющий дубняк соседствует с ярко-жёлтым клёном, тёмно-зелёные ели украшены золотистыми шишками, берёзы слегка позванивают на ветру высохшими листьями. В эту благодатную пору людям не сидится в городе. Одни спешат на обильную осеннюю рыбалку, другие – по грибы, третьи, кто оборотистее, из выгоды ищут целебный лимонник и корень женьшеня, при каждой находке ритуально восклицая «Панчуй!». Всех, не оскудевая, одаривает дальневосточная природа.
«Ишь, в какую удобную пору проводят учения. Благодать погода! – назидательно думал Устоев, когда вечером, хотя ещё засветло, водитель вёз его на “19-й километр”, к “дачам” Тихоокеанского флота. – Могли бы назначить и попозже, но знают, что скоро ветра и дожди».
И всё же это были трудные дни. Бесконечные вертолётные подскоки с точки на точку, сон урывками – однажды прикорнул «на плаву», в кубрике, – напряжённое ожидание рапортов о каждом корабельном или войсковом манёвре, о результатах ракетных стрельб. Зато настроение нормальное, учения на море и на суше прошли по плану, недочёты зафиксированы тщательно. Ещё несколько дней на подведение итогов, и можно улетать в Москву. Но сегодня вечер отдыха: щепоть спокойного времени в кругу тех, с кем трое суток мотался по эскадрам, дивизионам, гарнизонам, а потом – от души выспаться.
У калитки – вестовой в ухарской, набекрень, бескозырке, со скорострельным «Здравжелтов». В просторной гостиной на первом этаже – длинный, под белыми скатертями внахлёст обеденный стол персон на двадцать, а за ним вразброс – человек десять. На завтра назначен общий торжественный обед по случаю завершения учений. Но после напряжённой трёхдневной работы, когда и перекусить не всегда удавалось, несколько высших штабных офицеров по пути с аэродрома Кневичи во Владивосток заскочили сюда, на «19-й километр», зная, что здесь их ждёт товарищеский стол.
Только Устоев – в общевойсковой форме, остальные – контр-адмиралы, каперанги, кавторанги – во флотской, чёрной.
– Пётр Константинович, садитесь поближе, – пригласил Устоева контр-адмирал Новик, жестом показал место напротив. – Подкрепитесь сперва, потом что-нибудь обсудим.
Слово «что-нибудь» он произнёс с выразительной мимикой, потому что такой ужин для серьёзных обсуждений не предназначен. Усталые мужчины, не взвинченные «разбором полётов», – слава Богу, на учениях ни одного ЧП, что бывает нечасто, – взяли таймаут, отключившись от служебной повседневности. Устоев не раз бывал на учениях, на испытаниях нового оружия – раньше наблюдателем, теперь инспектором, и хорошо знал неписаный закон неофициальных посиделок, когда отношения идут поверх званий, когда некуда торопиться и можно повспоминать о службе на других флотах, о командирах предыдущих поколений. В его образном мышлении эти неформальные встречи как бы воскрешали знаменитую иллюстрацию к рассказам Тургенева, где охотники у ночного костра делятся «случаями» о личных подвигах. Чьё полотно, он не помнил, зато знал, что в военной среде никто никогда не расписывает свои достижения – здесь любят соревноваться по части историй о предшественниках, и чем глубже рассказчик «запускает руку» в прошлое, тем больше к нему почтения. На таких ужинах старшие – и по званию и по возрасту – передают идущим за ними флотские легенды. Тандем поколений.
Так же у лётчиков, у танкистов, у ракетчиков.
Стол был накрыт непритязательно, однако обильно – кок постарался от души. Несколько овощных салатов, мясная и рыбная нарезка, селёдочка с картошкой, в вазах яблоки, апельсины, несколько откупоренных бутылок красного, хотя никто не просил налить. Литые подстаканники морского фасона с рельефными штурвалами по бокам, а другие – с «Орденом Победы». Парень в белом фартуке, в поварской шапчонке нашептал на ухо Устоеву три варианта горячего, и он выбрал гуляш с пюре.
– Вы, Пётр Константинович, на Русском острове уже побывали? – спросил Новик.
– За неделю до учений прилетел, ваши ребята первым делом меня на Русский и отвезли. Достопримечательность!
– Теперь Русский остров на пике цивилизации, даже грандиозный аквариум соорудили. Знатоки говорят, что забористее, чем в Ницце. Сам-то я на северные берега Средиземного моря не десантировался.
– Раньше, до моста, Русский был непролазной глушью, – подхватил каперанг, сидевший через два пустых стула от Устоева, щуплый, росточком, как говорят, три вершка при двух аршинах, с острыми сверлящими глазами. – Мы на острове небольшой экипаж держали, но плавали туда неохотно, он гиблым местом считался.
– Это почему же гиблым?
– В прямом смысле. Там в 1963 году жуткая катастрофа случилась. Груз двести. Двенадцать человек.
– Почти шестьдесят лет назад! Очевидцев, понятно, уже не осталось, – обратился к Новику контр-адмирал Борткевич. – Потому мы с вами, Николай Тимофеевич, о той катастрофе и не слышали.
– Нет, один человек остался, – деликатно возразил каперанг.
– Это кто же? Ему за восемьдесят должно быть, такие не служат.
– Капитан второго ранга в отставке Капитонов. Во флотском музее. На стендах та катастрофа не отражена, но в частном порядке в деталях о ней рассказывает – очевидец! А как музейщик, даже документы кое-какие показал.
– Ну-ка, ну-ка, Арсений Петрович, расскажите, – заинтересовался Новик.
– История трагическая. В тот год парад на День ВМФ проводили у нас. Корабли 1-го и 2-го ранга встали в кильватер в Амурском заливе, планировали и воздушную часть. Но погода! Очень низкая облачность. Рядили, рядили и всё же решили лететь – Главком ВМС прибыл, а военлёты, выходит, в кусты? Тридцать ракетоносцев ТУ-16. Армада! Десять отрядов по три самолёта. Капитонов говорит, в жизни такой мощи не видал, небо застили. Взлетели из Кневичей, на высоте собрались, и давай пробивать облачный слой. Выскочили над озером Ханка и шли так низко, что коров распугали. – Сдержанный, как подобает высшим офицерам, каперанг не мог скрыть волнения, чувствовалось, подходит к развязке. – Перед Амурским заливом облака совсем прижали. У крейсера клотик сорок два метра, а флагманский отряд летел на пятидесяти. Второй отряд – на семидесяти, третий снова на пятидесяти. Тридцать громадных ракетоносцев бреющим полётом! Как представлю, жуть берёт. Корабельные экипажи стояли на палубах парадным строем, с моряков бескозырки и посшибало. Внезапно эта махина сверху свалилась, рёв адский, оглушительный, ремешки к подбородкам опустить не успели. Командующий авиацией флота – он с крейсера руководил, – кричит по рации: «Молодцы! С блеском прошли!»
А Павловский, командир дивизии…
– Погодите, Арсений Петрович, – прервал Новик. – Павловский, я слышал, командовал авиацией ТОФ.
– Позднее, Николай Тимофеевич. А тогда он на ракетоносной дивизии был. Да-а… – Нашёл нить повествования, продолжил: – А впереди по курсу стометровый берег Амурского залива, вы это знаете. Потому сразу за клотиком, уже в облаках, каждый отряд разлетался веером. – Показал три растопыренных пальца, указательный, большой и мизинец. – Когда на солнце вынырнули, Павловский стал всех запрашивать. А двое не отзываются. Он на крейсер сообщил, а оттуда: в облаках была вспышка… В общем, выяснилось, что во втором отряде замкомэска не ушёл вправо, а для форса решил пробить облака рядом с комполка, истребительным строем. Это как за штурвалом без лоции… И на высоте сто пятьдесят метров…
– Ух! – громко выдохнул Новик. А Устоеву от волнения жарко стало.
– Как раз над Русским островом, – завершил каперанг. – Капитонов говорит, где сейчас университет. Сразу послали спасательную команду, да нашли-то от двух экипажей… – Поморщился, словно лимон во рту. – Шестьсот граммов… В закрытых гробах хоронили. Мешочки с песком. Та катастрофа – как запёкшаяся кровь, не отмоется.
За столом настала тишина. Новик подозвал кока:
– Пусть нальют по бокалу.
Не чокаясь, выпили, и каперанг добавил:
– Павловскому вынесли о неполном соответствии. Его что спасло? С командиром полка должен был лететь какой-то журналист, а комдив, когда маршировали «пеший по лётному» перед самым взлётом, взял его к себе, на флагманский ракетоносец. Вы же знаете, Николай Тимофеевич, кабы погиб штатский, наказали бы по всей строгости.
Новик кивнул:
– Знаю, знаю. – После длинной паузы сказал: – О Павловском мне рассказывали. Говорят, чудо-лётчик был, но командир невезучий, большие печали на его долю выпали. Когда командовал авиацией ТОФ, его тоже подвёл парад на День ВМФ. Не здесь, в Ленинграде. С разрешения Москвы снарядили туда флотский ИЛ-18, почти вся адмиральская головка ТОФ полетела, некоторые с жёнами. А когда возвращались, ИЛ разбился на взлёте. О-очень громкий скандал был! Оказалось, в проход между рядами загрузили рулон бумаги для нашей газеты, да не закрепили. Самолёт нос задрал, рулон и покатился, тяжёлый, около метра в диаметре. А нарушение центровки на взлёте… Сами понимаете. Павловский не летел, но его убрали. Командующего ТОФ сменили. Я ещё не служил, но у моих первых командиров та история была свежа в памяти. – Помолчав, философски подытожил: – Вот такие они, волны русской реки.
Тишина стояла долго, и Устоев воспользовался паузой, чтобы докончить остывший гуляш.
Потом Борткевич, чтобы сменить тему, сказал:
– Кстати, ровно триста лет назад – в 1720-м, Пётр повелением царского величества утвердил первый морской Устав России. Я пока не понял, будет ВМФ отмечать? Или проскочим мимо даты? Мне кажется, тут медиаполитика не дорабатывает.
Ответом был невнятный гомон, и Борткевич снова сменил тему:
– Интересно вы, Николай Тимофеевич, объяснили: «На северные берега Средиземного моря не десантировался».
– Истинно так. На южных-то берегах бывал неоднократно.
– Я обратил внимание на саму постановку вопроса. Человек штатский скорее всего сказал бы: в Ницце, в Монте-Карло не был.
– Монте-Карло! – воскликнул Новик. – А слышали о знаменитой «ловушке интеллекта», которая оттуда пошла? В казино убеждены, причём на уровне поверья: если какой-то номер долго не выпадает, ставку надо делать именно на него. Это и есть «ловушка интеллекта», потому что строгая наука гласит: вероятность последующего не зависит от исхода предыдущего. Это принцип всеобщий, всех жизненных явлений касается. По всем азимутам. По сути речь идёт о неверном понимании фактора случайности.
– Любопытно… Но в данном случае меня заинтересовали именно «северные берега Средиземноморья». У нас, флотских, свой изгиб ума, знаете, пафос расстояний – это штуковина вполне материальная. Русское мышление вообще априори географическое, пространственное, стратегический формат. Какими категориями мыслим? Вся Океания – от Гавайев до Аляски. Американский Индо-Тихоокеанский ромб, чёрт бы его побрал… Южно-Китайское море – это Средиземноморье АТР. Вспоминая кого-то из символистов, можно сказать – земшарно думаем, по Пушкину – с «владычицей морской» побратались. А перефразируя Бродского, ходим на все четыре стороны, шторма посылаем на три буквы. Под Андреевским флагом мировой океан бороздим, кругосветками биографию пишем. Мозговые ресурсы пропитаны ощущением мировых пространств. – С улыбкой добавил: – И, где надо, сообразно надобности лимит присутствия обеспечиваем.
Новик ответил:
– Если по-крупному, у флотских мышление крупнокалиберное, геополитическое, глобальное. Более того, я бы сказал, геохронополитическое, – сделал упор на «хроно», – ибо занятие мореходством, с какого боку ни посмотри, побуждает мыслить не только в пространстве, но и в историческом времени. Возьмите Крузенштерна. Разве открытие Антарктиды не есть чистейшая геополитика, помноженная на загляд в будущее? На этот счёт можно назвать плеяду великих русских имён, просиявших в истории.
– Надеюсь, за этим столом меня верно поймут, – улыбнулся Устоев, – но стратегическое мышление на основе геохронополитики, – вы трижды правы, точно сказали, Николай Тимофеевич, – вообще свойственно высшему звену русской военной иерархии. Всегда, во все времена. Но в отдельные периоды этот стратегический взгляд торжествует и в государственных масштабах.
– Вы хотите сказать, что сейчас именно такой период? – сразу угадал Борткевич.
– Я имею в виду, что сейчас несомненная польза таких подходов осознана руководством страны. А что касается периода истории… Мне сдаётся, что в наше стремительное время полезнее говорить об исторических развилках. Мир меняется так быстро, что чёткая ориентация на развилках истории становится залогом успеха.
Устоев понял, что разговор повернул в «генеральское» русло. Люди со стороны полагают, будто высшие чины заняты лишь военными проблемами – боеготовностью, вёрсткой планов на любой вариант милитари-событий, вооружением, оперативными заботами. На самом же деле прошедшее через Академию «генеральское сословие» постигает науки капитально: образованнейшие люди с двумя высшими – аналитики, концептологи, философски продвинуты; о России мыслят через геополитику, историю. Широкий кругозор, высота мысли, многознание научного уровня. Увы, по статусу публичные дискуссии им не положены. Зато в своём кругу… И Пётр Константинович продолжил:
– Позвольте в этой связи некое поэтическое отступление. Помните, «Умом Россию не понять…»? Так вот, я бы слегка уточнил великого классика: чужим умом! Наши-то с вами мозги всё-таки близки к осмыслению происходящего.
Борткевич согласно кивнул. И Устоев добавил:
– Я знаком с концепцией философа Цимбурского…
– Я тоже, – сразу откликнулся Новик. – Его «Остров Россия» меня очень впечатлил.
– Простите, Николай Тимофеевич, я тоже слышал об «Острове Россия», однако, признаюсь, слабо представляю себе суть этого понятия, – встрепенулся Борткевич.
Устоев заметил краем глаза, что говорения двух «своих» адмиралов и генерала из Генштаба очень интересны сидевшим за столом каперангам и кавторангам – ножи-вилки в сторону, сполна «ушли» во внимание. Для них это высший пилотаж. И хотя Новик любезно предложил ему разъяснить концепцию Цимбурского, генерал, понимая ситуацию, не желая выступать в роли генштабовского светила мысли и неиссякаемого источника мудрости, сказал:
– Николай Тимофеевич, вы вспомнили об «Острове Россия», вам и продолжить.
Он знал правила игры. Одноместные шлюпки на флоте не в ходу. Лучше, если капитанить будет Новик, если перед офицерами ниже рангом на возвышенные темы выскажется их начальник. Не исключено, Борткевич подкинул вопрос именно для этого.
И контр-адмирал Новик, человек пристального ума, темноволосый, коротко стриженный, мужикастый, с волевыми чертами продолговатого лица, выдававшими долгую командирскую службу, скрестив руки на груди, откинувшись на спинку стула, сказал:
– Ну что ж, как писал Николай Заболоцкий, душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь.
И без барабанной дроби восхвалений, словно беседуя сам с собой, принялся, по его же словам, «из уст в уши» просвещать своих офицеров. Суть разъяснений сводилась к тому, что Цимбурский считал Россию самостоятельной, отдельной цивилизацией, не готовой ни сливаться с кем бы то ни было, ни подчиняться кому бы то ни было – идёт ли речь о Западе, о Востоке или Юге. Только сотрудничать. Человек военный, он и краем не коснулся боевой истории, уповая на великий духовный и нравственный потенциал России, её геополитическую энергию. Хотя, конечно, упомянул, что «Остров» ещё и потому, что Русь нередко и успешно в одиночку противостояла натиску окружавших её сплочённых внешних ворогов.
Закончил неожиданно:
– Кстати, Георгий Победоносец не копьём, а словом побеждал. Считаю, что операция «Ы» как раз в русле этой стратегии. Пусть воробьи теперь на кошку чирикают.
– Операция «Ы»? – непонимающе переспросил один из офицеров.
– Был «Крим» через «и» с точкой, а стал Крым, – рассмеялся Новик.
Устоев, как принято говорить, раскрыл бы тему несколько иначе, напомнил бы о духовном походе России к своим истокам, о её геополитическом ядре и хранительных началах, о циклизме истории и саморазвитии, об освоении Зауралья, Дальнего Востока, – вот он, эпохальный вызов! Цимбурский – выдающийся русский ум, памятное имя национальной мысли; кстати, кажется, он и ввёл в обиход геохронополитику. Однако с сутью сказанного Новиком Устоев был согласен вполне. И слушая контр-адмирала, думал именно об этой непостижимой загадке русской жизни: в кают-компании, где собрались высшие флотские офицеры, не о морских походах размышляют – о высоких сущностях, культурных традициях и народных устоях. А по сути – о державостроительстве. Чувствуют температуру момента.
Разъезжаться начали в двадцать два часа.
– Ну что, бери шинель, иди домой? – сказал Борткевич, поднимаясь из-за стола.
Контр-адмиралы жили почти в центре Владивостока, у некоторых офицеров квартиры совсем близко – на Второй речке. А Устоев остался, ему постелили на втором этаже, в одной из скромных гостевых комнат.
Когда ехал в машине на «19-й километр», крепился, чтобы не клевать носом. Но сейчас спать не хотелось. Приоткрыл окно, выходившее в тёмный сад, затихший от безветрия, удобно облокотился на подоконник. Лёгкая прохлада уходящей приморской осени бодрила, безмятежностью веяло от полуночной дрёмы природы, хотя где-то далеко-далеко уже начинала вспыхивать засветка от наплывающего грозового фронта. А мозги буравил застрявший в них рассказ о генерале Павловском. Чудо-лётчик, но невезучий командир… В памяти, словно в зеркале заднего вида, проступило былое. Служба у него шла по расписанию. После долгого «блуждания» по военным округам и мерного нарастания числа и размера звёздочек на погонах его перевели в Москву. А дальше, как говорится, «Освободите лыжню!» – Академия, после неё – Группа главных специалистов на Фрунзенской набережной. Там он занимался вооружениями, стал порученцем замминистра, по паркетам не скользил, но в положенные сроки по выслуге лет и по заслугам получил генерала. Потом переехал на Арбат, в Генштаб. Всё путём. Как человек военный, жил в мире с собой.
Но в личной жизни он невезучий.
Потому и не любил Пётр Константинович посещать своё прошлое. Треска и тоска.
После училища вместе с Лёхой Песоцким они попали на удалённую локаторную «точку», затерянную среди бескрайних лесных просторов. Гарнизон – двадцать человек, включая охранение, вне службы – только телевизор и чтение. В отличие от космических кораблей, экипажи которых проходят тест на совместимость, здесь команды сборные, не все уживаются друг с другом, что порой омрачает службу. Но не суть, главное в том, что для двадцатилетних старлеев, угодивших на малолюдную «точку», и чумазая девчонка сойдёт за Мэрилин Монро. А Зоя, подрядившаяся работать на «точке» в столовой, отличалась городским обликом, даже помаду носила в кармашке фартука, на глазах у вспотевших старлеев периодически подкрашивая губы. Все на неё заглядывались, но из нескольких воздыхателей выбрала она Устоева. А Лёха Песоцкий женился на Любе, её подружке, которую Зоя с разрешения командира вызвала на побывку. Двум молодым парам жить стало куда как веселее. Правда, Лёха нередко жаловался: «Петька, собачимся мы с Любкой жутко. А как поругаемся, спим членораздельно. Что за жизнь!» У Петра было спокойнее – лишь мно-ого лет спустя, когда пошли неполадки, Зоя объявила ему, что завербовалась на «точку», чтобы удачно выйти замуж. «Макияж под камуфляжем, – с упрёком в свой адрес вспоминал потом Устоев те времена. – Классический военно-полевой роман».