Анатолий Салуцкий
Немой набат. 2018-2020
Не выдержал и Синицын:
– А вы можете у Сысуева, бывшего вице-премьера, – он потом в «Альфа-банке» прочно замом пристроился, – уточнить, что в конце 1997 года на закрытом совещании у Чубайса обсуждался вопрос о продаже на аукционе Белого дома на Краснопресненской набережной, здания правительства. Бесстыдство! Вот как гайдайсы разгулялись, чёткие пацаны, ни в чём им запрету не было. Всю Россию под нож хотели пустить. С души воротит.
– Стратегическ ое ничтожество, моральный инвалид, гламурная пыль, резиновое изделие номер два, то есть одноразовое приспособление для сношений, этот Чубайс, – ругнулся Добычин. – Простите, Ирина… Слесарю двоюродный кузнец. Отъявленный большевик, склонный к окаянству. Помните, Сталин говорил: «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики». А Чубайс как сказал? Чубайс сказал: «Вы мне скажите, какую я должен брать крепость, и я её возьму!» Ясин подтвердит, это ему было сказано, потому и будет Чубайс наверху, пока паркинсон о нём не вспомнит.
Вдруг спохватился:
– Жора, а ты, кстати, о Маршале Голдмане слышал?
– Что за маршал?
– Маршал с большой буквы, это имя. Очень известный экономист, был директором русского центра в Гарвардском университете. Так вот, он, знаешь, что сказал о русском капитализме 90-х годов?
Цитирую: «Чубайс сотворил монстра».
– Сева, ты рехнулся, через край хватил. Кого с кем сравниваешь? Мы про Сталина, а ты о пигмее? – возмутился Власыч.
– Да не сравниваю я вовсе. Мы же бродим по прошлому, полёт сквозь годы, только и всего.
И снова, в который уже раз в разговор вошла Ирина со своими точными репликами.
– Ребята, а у вас «А» без «Б»…
– Ирка, ты чего подначиваешь? – разозлился Жора. – Ишь, патриотичка-оптимистка.
– Почла бы за честь. Но насчёт оптимистки ты загнул. Среди старших медсестёр операционных отделений оптимистки не водятся.
Мужчины молчали долго, лениво ковыряя вилками закуску. Понимали, что Ирина, за которой стоит правда жизни, подбивает их, а может быть, и требует от них ответить на вопросы, раздваивающие сознание простого человека. Народ наш царепочтительный сказал Путину – да! Но почему, почему Путин зашевелился только сейчас, а восемь лет ухнули коту под хвост? Кроме Крыма, конечно.
А Ирина ещё и подбавила:
– Аптеки перевели в разряд торговых магазинов. Кроме прибыли, ни о чём не думают. Когда это было видано?
Наконец Добычин – его негласно считали за старшого, – пригладил для солидности льняную шевелюру и начал размышлять вслух. С оговорками.
– Тут так… По моему разумению… Хотя из Думы мне кое-чего видать… У нас память короткая. После медведевской пересменки Путину ловко всучили верховный арбитраж. Кланы олигархические грызлись за деньги, за влияние, захватывали центры силы. А система эта клановая, скажу вам братцы, – повернулся к Ирине, – и сестрица, о-очень сложная, коварная. Интриги внутриэлитные ку-уда заковыристее, чем киношные выдумки. Разводка изощрённая. Инквизиция! Лютый цинизм, друг под друга такие мины подводят, что и государственный корабль ко дну могут пустить. Каждый рвёт своё зубами-когтями, да ведь не в одиночку – стаями. Групповые интересы в лоб сшибаются, и не все они пророссийские. Путин их и балансировал, чтобы драка бульдогов напоказ не вылезла, не то всё кувырком пойдёт. Кого на ковёр вызовет, кого под сукно засунет. Раскинь умом, Жора, вот куда пар-то уходил. Не в свисток, как у либералиссимуса Жирика, а на дрессуру хищной рентно-офшорной публики, Ну, видимо, и не уловил, что превращается в президента элиты. Ты, Власыч, чутко схватил: он панель управления из бэушных деталей смастерил – в угоду балансу элит. Оттого страна и застревала на полустанках.
– Да это же из рук вон! – вырвалось у Синицына. – Выходит, он в друзьях запутался, а страна буксовала. Дорого же ей обошёлся манёвр 2008 года! То-то он не по смыслу жил-был, а как бог на душу положит. Одна забота: тут построить, там обновить, здесь улучшить, расширить, удлинить, повысить, оцифровать, осовременить. Олимпийские игры – быстрее, выше, сильнее! А идеи духоподъёмной как не было, так и нет. И вообще… Верно Гуриев, этот гуру экономический, заявил: нет у Путина стратегии!
– А жизнь народу улучшить, разве не стратегия? – прервала Ирина.
– Господи! Так чего же он у власти так долго этих гайдайсов держал? У них-то уж точно не про народ замыслы, они и его самого… – Глянул на Добычина. – Вот ты говорил про медведевскую пересменку. А вспомни, как они возврату Путина противились, с Брежневым его сравнивали, застоем пугали. Все они против Путина были. А он их, считай, поголовно сохранил у власти, начиная с медведя-берложника, который у либералов негласным паханом считался. – Вдруг всколыхнулся да кулаком по столу. – А ведь это они застой позднепутинский учинили. Их иго! Почему он их раньше не выгнал?
– Жора, ты вроде уже подшофе, – урезонил Донцов. – Перенедопил?
– При таком душервущем разговоре даже с пол-литра не захмелеешь. – И снова за своё. – Он же тяготился Медведевым, чего греха таить. У нас глаз намётанный. А держал! Вместо демократии тандемократию устроил. Чего, зачем, почему – нам плевать. Но мы, в глубинке, сразу учуяли, – да не учуяли, а зримо поняли! – как только он эту пробку из горла́ русской жизни вышиб – Медведева, сразу дышать стало легче, свежими ветрами повеяло. Чиновники наши теперь «на нерве», иначе с людьми говорить стали. А тут ещё пандемия подвернулась, под это дело их вмиг вымуштровали. Не всех, конечно, но аж подумать страшно, что творилось бы в стране, останься Медведев премьером, когда пошёл вирус. – И после короткой паузы. – В общем, Ирка, ежели у него такая стратегия, как ты говоришь, убрав Медведева, он получил шанс, и пущай теперь свою шестилетку в четыре года выполняет, вину перед народом искупает за потерянное десятилетие. Сам пусть решает, кто кого больше виноват. Обещал прорыв – в три дуги изогнись, а сделай.
– Уже в полный голос наши думские заговорили, что можно, оказывается, управлять экономикой много рачительнее, чем при Медведеве, – вставил депутатский официоз Добычин.
Но Жора вдруг снова кулаком по столу.
– Окружение-то ближайшее, оно снова норовит его обсесть. Мы же зрячие, видим, как они приторно юлят, – словно бесы перед заутренней. Меняют позиции, как исподнее бельё. Либеральные витии из кожи лезут, политической предвзятостью от них, как чесноком, разит. Новых управленцев подсовывают – которых те обучали, кто при Медведеве экономику тормозил, те самые бэушные динозавры. А от осинки не жди апельсинки. Кстати, смотри, как снова ловко инфильтруется во власть Греф – теперь под прикрытием цифровизации. Главный цифровик! Маньяк цифрового прогресса! Сталин-то молодых министров с производства брал, Косыгин, Устинов – они все были с заводов. А сейчас каких-то управленцев придумали, низовой жизни почти не нюхавших. То ли каста, то ли секта – поди разберись. Но видно же – сплошь карьеристы, эти новые кириенковские лидеры с безупречной «чего изволите» репутацией. Ничего, кроме амбиций. Гайдайсы под себя эту плеяду лепят. Неровен час, либерота снова примется с Путиным в жмурки играть. С остервенением! В ход всё пойдёт – связи политические, интимные, родственные. Понятно, и глобальные. Подстава! В правительстве, в экономике он вроде наладку начал. А на кремлёвском-то фронте без перемен. Какие ни есть, а свои. У нас по такому случаю, когда хорошее и худое идут надвое, знаете, как говорят? Мама – героиня, а отец – героин.
Отсмеялись, и Добычин в своей депутатской манере изрёк очередной шедевр:
– Думаю, пандемия ускорит кадровые решения. Живинка в этом деле появится. Кое-кого ушлют в коррекционную школу.
– Партии служения нет! – воскликнул Синицын. – Сам Путин России служит, а партию служения не создал. Кто истинные сподвижники? Шойгу, теперь вот Мишустин и Белоусов с командой… А всем остальным он нужен, и всё. Просто нужен! Руководство питерской мэрией при Собчаке, оно сейчас целиком на верхушке власти, но разве они Путину сподвижники по партии служения? У них интерес личный. Боги комфорта. Вот в чём его ошибка и наша беда. Потому планов у него полно, а идей нет. – Вдруг ткнул рукой в сторону Добычина: – А ты, Сева, у нас прожжённым канцеляристом заделался, номенклатурным наречием овладел. Мы с Власычем дельцы-деятели, по уши сидим в бизьнесе, – нарочно мягкий знак вставил, – а ты в думской своре, простите, тусовке, ко двору пришёлся, ей-ей. Чертоги разума, титулы, почёты. Гляди, как из тебя чиновная грамота прёт. – Рявкнул: – Где партия служения?
Добычин хотел сразу ответить, но Донцов остановил:
– Сева, не плюй на раскалённое железо. Зашипит! Об этом ещё Некрасов писал.
Однако Добычин не желал отступать:
– Эх, Жора, Жора. Малята вы с Власычем, вот что, – покачал головой Добычин. – Похоже, не ухватываете, что на дворе новые времена. А что такое новые времена? Это, братцы и сестрица, всегда терра инкогнита, за поворотом поворот, куда жизнь повернётся, наверняка не известно. Пока! К тому же пандемия, нефть в цене упала. Как теперь бюджет верстать?
– Да просто, Сева, очень просто! По мульону с носа, по пятаку с рыла. Народу дали волю, да не взяли его в долю. В те постыдные ваучерные дни рекламой прокладок и макдоналдсами людям голову задурили, мозги запудрили, а под шумок страну и разграбили. Вот она где, правда оголтелая. И правдой этой не глаза колоть, а назвать вещи своими именами, чтобы с изысканных особ по мильону в казну брать, а с простого люда – по пятаку.
Добычин не сдавался:
– Да, так же просто, как из лучин полено сложить. Тебя на демагогию потянуло, трюк из старых брюк. Исполать тебе!
Донцов вполуха слушал пьяненькую ершистую перебранку старых друзей, – чешут языками, – и под аккомпанемент этих словесных распрей вспоминал свой разговор с профессором из Курчатника. Михаил Сергеевич тоже говорил о том, что Кириенко одержим созданием слоя новых управленцев с «отформатированным» сознанием и мышлением, так сказать, управляемых управленцев, прошедших через методологическую, а на генном уровне по сути саентологическую «санобработку». Каста, секта… Их интересует только самореализация, карьера. Тот разговор с профессором вышел тяжёлым, на душе скребло, потому что где-то впереди маячил транзит власти, и Господь ведает, как сложились бы судьбы России. Сейчас всё иначе, ушла угроза транзитной бойни кланов. Да и сравнить ли стиль нового премьера с канительщиком Медведевым, взращённым в аппаратном кресле? Мишустин пустил корни в живой, горячей жизни и пришёл с командой, проверенной в долгих, трудных налоговых боях. А Кириенка по-прежнему штампует какие-то тимбилдинги – одно название иноязычное чего стоит! По сути это компашки «добрых молодцев», перезнакомившихся в ходе «санобработки» сознания. Россыпи приятелей, повязанных обучением на курсах управляемых управленцев. Они не пригодны для того, чтобы делать дело, зато удобны, чтобы делишки обделывать. В Китае для избавления от коррупции обучают таможенников так, чтобы они никогда в жизни не пересекались. А тут наоборот. Везде свои люди! Мега-мега-карьеристы, менталитет краткосрочности и сиюминутной выгоды, короткие цели и быстрые деньги. И очень уж в нынешней власти у них совоздыхателей много. Вроде бы эта система должна при новом Путине отойти в область преданий. Ан нет! Снова поют тимбилдингам аллилуйю. Не приведи Господь, Синицын окажется прав: опять обсядут Путина гайдайсы или их выученики-неолибералы.
После перепалки Добычина и Синицына взгрустнулось, мужики погасили по рюмке, не чокаясь, без тоста. И Сева начал другую песню:
– Между прочим, России пора запасаться попкорном. Кина будет очень интересная.
– Ты о чём? – вяло спросил Донцов.
– О том, что Рассеюшка наша, пожалуй, впервые – почему «пожалуй»? – точно впервые, во всяком случае за последние тридцать лет! – обрела возможность для настоящего, не ради лозунга, рывка-прорыва в завтра.
– И этот деятель упрекает меня в демагогии, – буркнул Жора Власычу. – Такому депутату у нас врезают по мандату. А его льняной волос сурнить заставят. Словно настойчивая пробка в бутылке, которую пальцем не проткнёшь.
– А вот сами посудите, – не унимался Сева. – Америка сходит с ума, мы об этом говорили, и после выборов в любом случае – Трамп ли, Байден, – бардак там на нет не сойдёт, как бы горячее не полыхнуло. Не чуют они, что царство их обветшало, что «грейт эгейн» уже не проходит, и всё ещё хорохорятся. У шопы-Европы – при женщине интеллигентно обошёл букву «ж» – проблем выше крыши, только разгребай. Распад Запада пошёл изнутри и безвозвратно. Началось с сексуальной революции 70—80 годов, сами под себя гадят. Потом орда мигрантов. ЕС – это уже скорлупа. Китай, и тот забуксовал из-за пандемии и тёрок со Штатами. Кто ещё?.. Власыч, напомни. О! На Ближнем Востоке покоя как не было, так и нет. А что Россия? Россия со страхом катилась к дефолту власти – транзит двадцать четвёртого года мог стать катастрофой, цветной революцией обернуться. И вдруг, именно что вдруг, нежданно-негаданно, внезапно да к тому же перед самым нашествием ковида опасность политического дефолта власти исчезла. Напрочь! Испарилась дочиста. О тех рисках и страхах можно забыть. Транзитные коалиции кланов – вдребезги. Бессмысленны. Вдобавок не стало Медведева, который крышевал либеральную тормозную команду, «творческое меньшинство», как называл таких узурпаторов Тойнби. Мужики, поверьте моему слову: от этого пандемического шухера в мире Россия выиграет.
– Ишь, какой эрудит выискался, – с издёвкой вкинул Жора.
– Включили национальный эгоизм в экономике, модель управления прямо на глазах меняется. Надо же, провинциального Синицына вызвали…
– Не вызвали, а пригласили, – уже миролюбиво поправил Жора.
– Пригласили в министерство, чтобы он проконсультировал столичных столоначальников по части местных настроений… И что получается? А то, братцы и сестрица, что сегодня, если смотреть в мондиальном разрезе, только у России нет драматических угроз, которые ставили бы под сомнение завтрашний день страны. По-китайски, сиди на горе, жуй попкорн и поглядывай, как внизу цапаются конкуренты. Кино! А если по-русски, то занимайся спокойненько своими внутренними делами, которых накопилось полным-полно, видимо-невидимо. И уровень нашего мирового влияния будет расти и цивилизационного отката уже не предвидится. Возражения есть?
– С прозрением! – отчасти издевательски комментировал Донцов. – А силёнок при таком замахе хватит?
– С избытком! Лишь бы изнутри не тормозили. Мутная аппаратная возня любое дело погубит.
– Партийные фантазмы, Сева, – несогласно покачал головой Синицын. – На подателя благ небесных в таком деле полагаться нельзя. Сперва надо жизнь по понятиям обнулить. Вот есть у нас на Южном Урале некий магнат – бензин мочой разбавляет. Так он почти в открытую финансово кормит борцов «с рыжымом» и получает за это дивиденды. Из Москвы! Если с этим не покончить, прорыва будем ждать до морковкина заговенья. И вообще, пока в СМИ говорить против России будет престижнее, чем за Россию, больших перемен не увидим. К великим стройкам меньше внимания, нежели к похождениям знаменитых шлюх, от конвейерных сериалов мозги тухнут. Парад побеждённых! Какой уж тут прорыв? Порядок-то с идеологии начинается.
– Верно Георгий говорит, – откликнулась долго молчавшая Ирина. – Каждый чих этих ксюш на телеэкран дают. Вот кто сегодня в примах, а человек простого звания принижен и пристыжен. Быдло! Через мой кабинет сотни людей проходят, и каждый своё словечко молвит, сердечного участия жаждет. А некоторые душу излить заглядывают – в дежурство, вечерком, когда мне посвободнее. Сто-олько наслушалась! Несть числа… Донцов сразу заинтересовался:
– А в общем знаменателе всех словечек – что? О чём у людей душа болит?
Ирина задумалась.
– Каждый о своём щебечет, из края в край разговоры, кто на что горазд. Трудно что-то выделить, проза жизни, бытовой антураж… Многие отверженными себя чувствуют, считают, что власть выше милости, помощи от неё не жди. Ну, про власть вообще – чтоб ей пусто было. Обычно о притворствах и пронырствах придворного слоя. Но почти всегда правда с кривдой пополам. Это понятно: у больных людей житьё – не сахар, у них всегда отрицалово, от века заведено Лазаря петь да виноватых искать. С какой радости им власть хвалить? Ни боже мой! Риторика ненависти. Иной раз как пойдут один за другим жизнью ужаленные да ещё с комплексом самоунижения, чувствуешь себя, словно на кладбище мечтаний и надежд. Про врачей доброе слово скажут, это да… Есть просто словоохочие. Бывалые, со всячинкой. Семь вёрст до небес упоённо нагородят, там жили-были, куда ворон костей не заносит. А вот что-то общее на ум не идёт. Разве что… Мне самой порой хочется уловить это общее, а особенно понять, чем мы, нынешние, отличаемся от прежних, советских. Я тех времён по возрасту не застала, но среди больных чаще люди пожилые, они-то волей-неволей сравнивают.
– Ну, младые годы всегда в розовом свете, – встрял Добычин. – Ясный перец, говорят, что им при Советах лучше жилось.
Вздор! Это пороки старших поколений.
– Да нет, ребята, не в этом дело, – всё так же задумчиво продолжила Ирина. – Понимаете… Однажды наш пациент мимоходом шутливую фразу бросил, а она у меня в мозгу и застряла, многое мне объяснила. Он сказанул между делом, что, мол, он человек свободный, может и вправе делать всё, что ему скажут. Вот это «свободен делать что скажут» и показалось мне главным сравнением прошлого и нынешнего. А сравнение-то в том, ребята, что ничего не изменилось, как было, так и осталось. Как были люди подневольными, такими и сейчас пребывают. Ни равенства, ни согласия. Отсюда – раздражение, отторжение. Вы, – запнулась, – Власыч, спрашиваете, что общего, а вот оно и есть общее. На какой бы манер человек ни говорил, о чём бы ни сокрушался, а сразу видно: его эта «свобода» точит. А за этой «швабодой» маячит отсутствие перспективы жизни. И я же вижу, что у многих больных происходит как бы капитализация страха, он нарастает. Это и есть рядовые персонажи русской жизни.
После тоскливых жизнеречений Ирины Добычин тяжело вздохнул:
– Глубоко пашете, Ирина. Всё так. Только причины у прошлой и нынешней «свободы» разные. По поводу этих причин дураки кричат: сменили шило на мыло. А кто поумнее, понимающие, что к чему и отчего, почему народу сегодня не сладко, говорят иначе: перешли от атеизма к сатанизму. Не в религиозном, разумеется, смысле, а в олигархическом.
Две бутылки коньяка уже стояли на полу, держать пустую посуду на столе – плохая примета. И хотя головы оставались ясными, мужики потихоньку соловели, начали косноязычить, хоровод слов вырвался из-под контроля. Разговоры пошли вразброд, каждый о своём. Добычин почему-то вспомнил, как идиоты-америкосы ввели эмбарго на поставку в Москву-80 кока-колы, решили, будто отсутствие её торпедирует Олимпиаду. Донцову на память пришло, как Шаляпин, опустившись на колено перед царской ложей Большого театра, пел Николаю II «Боже царя храни!», за что левые освистывали его до конца жизни. А Синицын бубнил, что Ельцин на пьянках с Кучмой всегда говорил: «Каждое утро встаю и прежде всего думаю только о том, что бы мне сделать для родной Украины».
Ирина чутко уловила момент.
– Ребята, раскудахтались вы славно. Слухать очень интересно, никогда в такой знатной компании не бывала.
– Понял, понял… – кивнул Донцов, поднимаясь на неверных ногах и слегка пошатнувшись.
Жора, нащупавший на полу бутылку и пытавшийся что-то нацедить в свою рюмку, заблеял:
– Ва-аше бла-агородие, госпожа удача… М-мужики, вызывайте т-такси и по д-домам. А я Ирке убраться помогу.
– Пришли ниоткуда и уйдём в никуда, – покачиваясь, галантно прощался с Ириной Добычин.
Глава 13
Соснин, известивший своего московского куратора Тэда Кронфильда о затянувшемся из-за пандемии пребывании в столице, не получал от него никаких советов и начал привыкать к беззаботному ничегонеделанью, даже слегка жирком заплыл. «Подъёмные», как он называл средства, поступавшие по линии Винтропа, шли регулярно, – уже не на карточный счёт, как в Вильнюсе, а учитывая российские строгости, через некоего забавного субъекта, назвавшегося Алёшей. Он позвонил, обратившись к Соснину по имени-отчеству – Дмитрий Евгеньевич, и сказал:
– Завтра в шесть вечера жду вас у выхода из метро «Серпуховская». Вы будете держать в левой руке газету трубочкой и по три раза, с перерывами, похлопывать ею по ладони правой руки. – Прощаясь, акцентировал: – Левой, три раза.
Есть приёмы, которым не надо обучать, понять их не ахти как сложно.
Соснин понял сразу.
Алёша оказался непримечательным невысоким очкариком с растрёпанной чёрной шевелюрой и обязательным для такого типажа рюкзачком «Робинзон». По возрасту и глубокомысленному выражению лица он походил на личность аспирантского сословия. С видом крайне занятого делового человека, хотя был всего лишь курьером, он передал Дмитрию файлик с листками писчей бумаги, между которыми прятался конверт. «А почему этот курьер Алёша, подвяжи калоши, и впрямь не может быть аспирантом? – думал потом Соснин. – Наверняка развозит конверты не только мне, ему доверяют, приплачивают и что-то обещают. Для креативной популяции, – а он явно из них, – двойная жизнь стала едва ли не нормой».
Алёша звонил раз в месяц и говорил:
– Дмитрий Евгеньевич, завтра в шесть.
Но не финансовые приветы от Винтропа делали московский этап жизни абсолютно безмятежным. Соснин крупно заработал на левой заказухе от Суховея. За бешенный двадцатитысячный гонорар пристраивая «джинсу» в СМИ, он, не будь дураком, содрал с барана две шкуры, хорошо завысив расценки за размещение компромата. Наличка!
Однако сытая, бездельная, безмятежная жизнь, да ещё в тисках принудительного масочного режима, ограничившего тусовки, постепенно стала тяготить. Одолевали скука и пошлость. Мода Соснина не слишком заботила. В плясуны рок-н-ролла он никогда не лез. Не был ни сексуальным неудачником, ни страдальцем от непотребства, падким на платных девок. У него случилась пара быстротечных вульгарных романов с девицами, всплывшими из давних-давних столичных связей в журналистской среде. Впрочем, это были всего лишь дежурные, не жаркие встречи с теперь уже замужними женщинами, откликавшимися на его предложения скорее из любопытства. Желалки – только и всего! К ним и клинья подбивать не надо, с амурами подъезжать незачем – глаза с блядинкой. Куда до них вавилонским блудницам! Простота нравов, рождённая новейшей моралью, шагала под руку с разгулом потребительских страстей. Иногда Дмитрий не мог понять – это утеха или бремя?
Однажды, скуки ради «листая» старые записи в смартфоне, он наткнулся на телефон какой-то Полины и долго вспоминал, кто такая. Потом сообразил, вернее, вычислил по датам: та, с короткой стрижкой под мальчика, которая прошлым летом мелькнула в Поворотихе с долговязым хахалем. Как-то Соснин встретил её в «Засеке» одну, стал заигрывать, и она на удивление легко согласилась скинуть свой телефончик. От нечего делать Дмитрий нажал кнопку вызова и услышал приятный, спокойный, строгий голос:
– Я вас слушаю.
– Здравствуйте, Полина, – игривым тоном начал он. – Вы наверняка меня не узнаёте. Мы с вами в прошлом году пересекались в Поворотихе, в «Засеке». Меня зовут Дмитрий.
После короткой вспоминательной паузы Полина ответила менее строгим голосом, но с иронией:
– Да, это была незабываемая встреча.
Разговор пошёл, и Соснин без проволочек, с неотразимым холостяцким напором предложил увидеться снова. Но ответ был неожиданным:
– Понимаете ли, Дмитрий, сейчас я очень занята. Не в смысле данного момента, а с учётом ближайших двух-трёх недель. Когда освобожусь, если вы не возражаете, позвоню, и мы продолжим беседу.
Соснин недоумевал: телефонная Полина ну никак не походила на простушку-хохотушку из Поворотихи, которую он помнил. Но через несколько минут забыл о несуразном телефонном порожняке, снова погрузившись в затяжную скуку. Тягучая безынтересность жизни продолжала угнетать. Ему необходимо было чем-то заняться. И он запросил у Валентина встречу – давно не прогуливались по старому маршруту вдоль Кремлёвской набережной.
Тема была одна.
– Валь, помнишь, когда шёл левый заказ, ты говорил, что выведешь меня на серьёзные банковские круги?
Суховей на миг растерялся, но быстро извлёк из памяти тот разговор в квартире Димыча. Чтобы разжечь азарт и кураж, ему пришлось «метать икру» – перейти на дешёвый трёп с несбыточными обещаниями.
– Ты чего молчишь, Валь? Забыл?
Но теперь у Суховея были на руках козыри, и он выложил их на стол.
– Как не так! Вопрос гораздо глубже. После Поворотихи ты в обойме, на тебя рассчитывают и кое-что разработали под Соснина. – Суховей намеренно говорил о Димыче в третьем лице, как бы намекая, что решение принимал некий синклит. И выложил отработанный в годы учёбы именно для таких случаев приём: – Ты просто опередил события, я намечал наш разговор примерно через неделю.
– Как всегда, интригуешь?
– Тут не до интриг, ситуация архисерьёзная. Скажи: Подлевский знает, что ты написал и разместил компромат на престижный банк?
– Ты что, спятил? Конечно, не знает. За кого ты меня принимаешь?
– Отлично! Мы так и думали.
– Но при чём тут Подлевский?
– Не задавай вопросов, пока я не изложу всё, что отныне тебе предстоит учитывать. Пожар в Поворотихе – дело тёмное, нас он не касается. Но позднее выяснилось, что именно после того ЧП, всколыхнувшего село, на верхах приняли решение вести газопровод в обход Поворотихи и бросили на это бешеные деньжища. Что же получается? Ты помнишь, мы слегка притормозили публикацию твоей статьи. Почему? Да потому, что был расчёт спровоцировать сельский бунт ближе к осени, а ещё лучше – когда зима у дверей. Тогда вариант обходной трубы сорвался бы наверняка, до холодов не успели бы, а в снегах ковыряться – пропащее дело. Их ведь сроки поджимали, до Нового года не управятся, весь проект лопнет.
И вдруг этот пожар, резко ускоривший события. В итоге газопровод проложили, а Боб рвал и метал. Теперь скажи: на кого сработал Подлевский, получивший, кстати, сто тысяч долларов? Я вот этими руками их передавал, – раскрыл перед носом Димыча ладони. – И главное: кабы не твоя ценнейшая информация, мы вообще не узнали бы, что за пожаром стоял именно Подлевский.
Тут Димыч сдержаться не мог и, как пишут в летописях, «встрепенулся великим трепетом». Слишком прочно сидела в памяти слежка, которую он вёл за людьми Подлевского.
– Валька! Клянусь честью, вот те крест, я тоже подумал о роли Подлевского. Хотел у тебя спросить, да убоялся, как бы глупость не сморозить.
Суховей пропустил реплику мимо ушей, сказал главное:
– В общем, ты понял, что за Подлевским нужен глаз да глаз. Не зря тебя подсадили под него в Поворотихе. Теперь Соснина снова вводят в игру: попросишь Подлевского вывести тебя на солидные банковские круги.
Димыч от удивления даже рот раскрыл, изготовившись что-то воскликнуть. Но Суховей опередил:
– Чего рот раззявил? Пушку вкатят. Заткнись и слушай. Подлевский обзавёлся очень прочными связями в одном из самых крупных банков… Димыч, вцепись в парапет, а то опрокинешься в воду… Именно в том банке, на который ты накропал компромат.
Соснин инстинктивно опёрся рукой на гранитный парапет.
– Более того, Димыч, я сейчас изложу инфу, по которой ты поймёшь, как глубоко мы влезли в это дело. Я знаю, с кем сведёт тебя Подлевский, и дам установку по этой персоне, – некий Хитрук, формально помощник Председателя Правления банка, а конкретнее – того самого банкира, коего ты ославил. Почему формально? Да потому, что для Хитрука банк – это крыша. Он сапог не стоптанный, высоко летает, напрямую работает на Администрацию Президента. Изучает политический андерграунд и, кстати, будет заинтересован в знакомстве с тобой. А ты, уж пожалуйста, предстань перед ним матёрым журналюгой, прекрасно знающим настроения своей среды.
Несколько шагов сделал молча.
– Но главное – это Подлевский. Он знает твою подноготную, ты ему рассказывал о близком знакомстве с Бобом, и он полностью тебе доверяет. Будете в ладах на троих. Нам нужно знать всё о замыслах Подлевского в этой сфере. Вопросы есть?
С Суховеем такое уже случалось: импровизируя, он неожиданно для самого себя выходил на интересные, причём вполне реальные варианты. И поскольку дело перетекало в практическую плоскость, счёл нужным предупредить:
– Но есть одна тонкость, нет, пожалуй, две тонкости. Банкир жаждет мести и роет землю в поисках авторов компромата. А мщение, как известно, паче веселия. В этом смысле сближение с Хитруком, как ни странно, играет тебе на руку, будешь «помогать» – в кавычках, – искать виновных. Серьёзной угрозы, на мой взгляд, на этом направлении не просматривается, люди, работающие с наличкой, держат язык за зубами. Ни гу-гу! Важнее другое: ты не знаешь Суховея и никогда не слышал этой фамилии. Ни под каким видом! Не буду вдаваться в детали, но обязан предупредить. Избави Бог, в разговоре на любую тему случайно проколоться – Хитруку сразу станет ясно, что именно ты автор компромата. Недоумков там нет, народ мнительный и мстительный. Кто миллионами ворочает, они не прощают. – Артистическим жестом провёл рукой по шее. – Помнишь, «Кавказскую пленницу»?
Соснин молчал. Он был ошарашен.
– И последнее. Я намеревался встретиться с тобой через неделю, нам надо кое-что уточнить. Поэтому на Подлевского выходи дней через десять, не раньше.
На прощанье с философской задумчивостью по-приятельски посетовал:
– Видишь, Димыч, как странно в жизни получается? Наше с тобой левое дельце вдруг вывернуло на самую что ни на есть магистральную линию. Игра пойдёт сложная, я на связи днём и ночью. Но лучше общаться вот так, очно, как говорят теперь, офлайн. Чуть что – аллюром три креста ко мне.
Соснин не выходил из дома двое суток. Двое суток не включал ни телевизор, ни компьютер. Ему было о чём подумать.
Болотная и Майдан стали острыми эпизодами его жизни, однако позволяли без ущерба для будущего в любой момент выйти из игры, что в конечном итоге и происходило. Но теперь ему предстояло лезть в пасть к дьяволу, откуда назад ходу нет, а там, в хитросплетениях незнакомых «материй», при малейшем промахе пасть может превратиться в про́пасть, куда немудрено упасть и где легко пропасть. «Они не прощают», – звучали в ушах слова Суховея.
Стремясь по-журналистски войти в сферу банковских интересов, Дмитрий думал только о хорошо оплаченных заказах, о возможностях присосаться к большим деньгам. Но оказалось, его внедряют в сложную тонкую разведигру, суть которой ему неизвестна. Его снова «подсаживают под Подлевского», как сказал Валентин, напомнив о Поворотихе. И всё бы ничего, если бы… Тот же банк, который он разнёс в СМИ! А они жаждут найти автора компромата…