Михаил Ахметов
Замок Франца Кафки – окончание романа
За дверями послышался усиливающийся детский гомон и через несколько секунд вбежали первые ученики, за которыми степенно вошёл школьный учитель, по хозяйски оглядываясь. Зал тут же наполнился громкими детскими криками, ученики на ходу рьяно выплескивали свою неуёмную ребяческую энергию, не обращая внимания, вернее даже не сделав никакой паузы, увидев уже закончившего свою работу К. Сам учитель сразу заметил К., который скромно стоял у окна, почтительно склонив голову, но, видно, он решил, что для К. будет слишком много чести, если на него вот так сразу обратят внимание.
Пока дети рассаживались за парты, учитель степенно подошёл к кафедре и огляделся со строгим хозяйским взглядом, готовым сразу подметить любой самый мелкий недочёт в уборке, упущенный К. Не найдя к чему бы придраться, он с удивлением, наконец-то посмотрел на К., как бы признавая за тем право на существование.
«Здравствуйте, господин школьный учитель», – сказал К. и снова поклонился, вытягивая руки по швам. «Я вижу, вы наконец-то взялись за ум, – с деланным удивлением, как будто он всё никак не мог поверить в способности К., проронил учитель и небрежно кивнул ему, – откровенно говоря, на этот счёт у меня были большие сомнения». «Вы довольны моей работой, господин учитель?» – быстро спросил К. «Не так быстро, господин К., не так быстро, – хорошо поставленным голосом осадил его учитель, – вы, конечно, меня сегодня удивили, хотя бы не только тем, что просто явились на работу, но, как я погляжу, ещё и действительно поработали. Правда, для того, чтобы стать мало-мальски пригодным работником, вам надо будет примерно потрудиться не только сегодня, но и ещё весь последующий месяц – запомните это, чтобы вы могли рассчитывать, по крайней мере, хоть на какое-то на жалованье. Вы, как я вижу, выполнили мое указание, заделали разбитое окно?» Учитель посмотрел за плечо К. на окно, забитое крышкой от школьной парты. Сразу же раздался взрыв детского смеха, ученики тоже заметили, с подачи учителя, окно починенное Хансом и К. и не могли удержаться от хохота, для них это казалось крайне смешным – парта торчащая вместо стекла. После этого даже сам школьный учитель позволил себе слегка улыбнуться. Похоже, что у него уже было с утра хорошее настроение, а тут ещё и К., послушно выполнял всю работу и ни в чём ему не перечил – небывалое контраст с тем, что происходило здесь каких-то два дня назад, когда К. устроил форменное неповиновение его власти.
«Хорошо, – сказал учитель, – но нам пора уже начинать занятия. Вы К., пока свободны, но к одиннадцати часам принесёте мне завтрак с постоялого двора». Учитель повысил голос: «Вы, что меня не слышите?»
К. в это время думал о Хансе – он же тоже должен был сегодня прийти в школу. Но среди учеников мальчика не было видно; может быть, он сейчас в другом классе у фройляйн Гизы? К. чувствовал себя виноватым перед Хансом, и раз уж тут в школе, дела его вроде бы налаживались, то ему хотелось заодно к этому поправить свои отношения и с Хансом, а может, даже начать их с чистого листа, поскольку К. вдруг вспомнил зачем он бросился тогда, оставив мальчика, на постоялый двор и причина эта должна была его перед Хансом, безусловно, оправдать.
«Мне кажется, я вас зря начал расхваливать, – услышал он строгий голос учителя и очнулся от своих дум, – вы, как я погляжу, неисправимы. Вот, я с вами разговариваю, а вы смотрите совершенно в другую сторону и словно бы оглохли!» К. спохватился и выпрямился. «Простите, господин учитель, – быстро сказал он, – я задумался». Школьный учитель недоверчиво покачал головой. «Всё-таки зря, наверное, я послушался господина старосту и связался с вами себе на голову, – вздохнул он, – никогда не знаешь, чего от вас ждать в следующий раз. Скорей бы от вас уже избавиться». «Ещё раз прошу простить меня за невнимательность, – К. даже снова вытянул руки по швам, показывая свою исполнительность, – я сделаю всё как вы только что сказали, принесу вам завтрак в одиннадцать».
В ответ учитель лишь смерил его взглядом, словно уже исчерпав на сегодня весь запас слов предназначенный для К. и отвернулся к ученикам.
«Господин, Грильпарцер», – К. обратился к спине школьного учителя. Он опасался ещё раз его прогневать, но другого выхода у него не было. И когда учитель со строгим видом снова повернулся к нему, К. быстро спросил: «Я только хотел узнать у вас про свои вещи. Про мой рюкзак. Мне сказали, что вы велели Шварцеру отнести его к вам домой. У меня там вещи, а главное мои документы».
Учитель удивлённо приподнял в ответ одну бровь.
«Вам сказали? – переспросил он, – интересно, и кто же вам мог про это сказать?»
К. запнулся; выдавать Ханса и впутывать его в свои дела он не хотел, и так уже он изрядно расстроил мальчика своими необдуманными действиями, усугублять их дальше было излишним.
«Мне сказал об этом… Шварцер, – солгал он, – но мы тут же расстались, он побежал искать вас…, то есть, – снова запнулся К., вспомнив вчерашний вечер, – я хотел сказать, он отправился по своим делам. А я не успел у него уточнить, куда он в конце концов унёс мои вещи».
Учитель несколько секунд молча смотрел на К. снизу вверх. Несмотря на свой маленький рост и тщедушное сложение, он даже из этого положения ухитрялся смотреть на К. так, будто уже собрался наложить на него суровое взыскание, а не дать одолжение своим ответом.
«Да, действительно, я приказал ему убрать ваш рюкзак со видного места, чтобы до него не добрались случайно мои ученики, – наконец, строго изрёк он по французски, – вы человек здесь чужой, попали в школу случайно, и неизвестно ещё что невинные дети могут случайно отыскать в ваших вещах. А вам лучше было бы их с самого начала держать в укромном месте, а не оставлять на всеобщем обозрении здесь в углу школьного зала». «Но тем не менее, – упорствовал К., с трудом удерживая желание, чтобы не подчеркнуть, что невинные дети и не должны шарить по чужим рюкзакам, – я могу получить его обратно, господин учитель? Это для меня очень важно». «Хорошо, – ещё раз сказал учитель, видимо желая побыстрее разделаться с К. и начать уроки, – зайдите ко мне вечером после школы за своими вещами. Но в следующий раз храните свой рюкзак, где полагается».
К. заверил учителя, что он всё сделает в соответствии с его указаниями и уже успокоенный насчёт своего рюкзака – без него и своих документов там, он чувствовал себя просто осиротевшим – вышел из школы. По школьному двору мимо него пробегали последние опоздавшие на занятия ученики, бросая на К. любопытные взгляды, и тут К. вдруг заметил Ханса, который медленно брёл в школу, склонясь под тяжестью своего ранца.
«Ханс!, – громко крикнул К. и мальчик устало поднял голову и остановился – здравствуй Ханс!»
К. быстро подошёл к нему и радостно схватил за плечи, искательно заглядывая ему в лицо.
«Как я рад тебя здесь видеть, – сказал К., – хорошо, что мы вот так встретились, а то я уже было собрался сам тебя искать».
Но Ханс лишь насупившись, молча отвернул лицо в сторону; в руках К. сейчас была словно безвольная маленькая кукла с нацепленным на неё школьным ранцем. К. кольнуло острое чувство вины, он прекрасно понимал, почему Ханс так ведёт себя. Если бы К. так же бросили вечером на улице одинокого и в слезах, предварительно разбив последние его надежды, то он может быть, обиделся бы ещё больше, несмотря на то что был он взрослым мужчиной, а не маленьким мальчиком.
Он отступил на шаг: «Ханс, я знаю, я сильно подвёл тебя».
К. понимал, что ему здесь лучше действовать как можно более открыто; если он чувствовал себя виноватым перед мальчиком, то ему надо было бы честно в этом признаться, чтобы Ханс мог его простить, а не сюсюкать с мальчиком и не пытаться его задобрить, как если бы он имел дело с капризничающим ребенком.
«Я знаю, мы ещё два дня назад уговорились пойти к твоему отцу для разговора, – продолжил К., – и как честный человек, я должен был держать своё слово. Но я вместо этого бросил тебя вот на этом же месте и помчался в другую сторону по делам, которые показались мне тогда более важными».
Он положил руку мальчику на плечо – нелегко снова завоевать доверие такого упрямого ребенка, и К. должен был бы, по-хорошему, заранее задумываться о возможных последствиях своих необдуманных поступков. Вовсе и не было никакой надобности срочно мчаться вчера в погоню за Шварцером: как только что выяснилось, рюкзак К. преспокойно лежал в доме у школьного учителя и ждал своего бестолкового хозяина. Зато вчера он мог многого достигнуть, если бы трезво подумал и вместо того, чтобы задыхаясь, бежать на постоялый двор, он спокойно отправился бы с Хансом к нему домой, где его уже ждал Отто Брунсвик. Они уже давно могли бы помириться, уладить прошлые недоразумения и затем прийти к взаимовыгодным соглашениям о совместных действиях против старосты и его политической партии, не желавших брать К. на работу землемером. Наверняка, Брунсвик с его опытом жизни в Деревне, и вообще, как видный член деревенской общины, мог бы оказаться для К. весомым подспорьем в его борьбе за свои права. И это было бы только началом, Ханс тогда проникся бы к К. ещё большим доверием, раз уж даже его отец, который явно был для него авторитетом, перешёл на сторону К. Ведь нельзя забывать, что главной целью Ханса, было здоровье его матери, которое, как он верил, поправить можно было с помощью К. и именно для этого он готов был привести К. к себе домой, ничто другое его не интересовало. К. же в обмен мог получить содействие Анны, наверняка, сохранившей в Замке свои связи, которыми он мог бы воспользоваться в случае своего успеха.
Здесь, правда, возникало одно щекотливое обстоятельство, которое могло привести К. к полному краху его начинаний, и от которого он всегда старался как-нибудь отделаться, когда оно вдруг приходило ему на ум. В прошлом разговоре с Хансом, К. рассказал, что он немного разбирается в медицине и может ухаживать за больными, и именно это привлекло к нему мальчика. Но, если болезнь Анны окажется не простым недомоганием, вызванным, как она говорила, плохим здешним воздухом, а на самом деле, серьезным недугом, то что тогда делать К.? Если Ханс сейчас так обиделся на то, что К. всего лишь не зашёл вечером поговорить с его отцом, то что может произойти, когда он поймёт, что К. на самом деле никакой не лекарь? И что вся его помощь, которую, как уверял К., он мог оказать, это на самом деле, всего лишь слова под завесой которых он только хотел поближе подобраться к его матери, соприкоснуться хотя бы на ненадолго с далеким и пугающим миром Замка. Но с другой стороны, К., попытался оправдать себя, ведь от того, что он просто поговорит с Анной, хуже ей не станет. И может быть, на самом деле, всё обстоит не так уж плохо – недуг её больше выдуманный, навеянный её несчастной жизнью (попробуй поживи в одном доме с Брунсвиком), тогда, может, напротив, от доброй беседы ей полегчает. Теперь К. уже не мог остановиться в своих мечтах, его тянуло к Анне, ему почему-то казалось, что она сама захочет по своей доброте ему помочь, тогда как похожая на неё, Матильда, наоборот, пугала К., казалась ему хищницей, которая набросилась на него в диком лесу с понятными только ей намерениями, а затем внезапно исчезла в никуда.
К счастью, Ханс не мог читать мысли К., поэтому он, как всякий здоровый нормальный ребенок, быстро смягчился и оттаял. Другое дело, что, как оказалось, по большей части он был вовсе не обижен на К., а напротив, расстроен за него, потому что его отец Отто Брунсвик, действительно, вчера заинтересовался назначенной встречей с К., но потом сильно рассердился, когда увидел, что Ханс явился домой один и заплаканный. Так что теперь решить накопившиеся недоразумения с Брунсвиком двумя-тремя словами, как надеялся раньше К., вряд ли получится.
«Но ты же К. умный, ты наверняка что-нибудь придумаешь, чтобы утихомирить моего отца, – доверчиво сказал Ханс, снова ищуще глядя в лицо К., – хотя по правде, с утра он ещё ругался и не велел мне с тобой больше видеться». «Но мы же встретились здесь случайно, – поспешил подбодрить его К., – так что можно сказать, что ты не проявил непослушания. А насчёт твоего отца, да, мне надо будет подумать. В конце-концов, это моя вина, мне её и исправлять».
Ханс улыбнулся своей прежней мягкой детской улыбкой.
«Тогда мы можем снова здесь случайно встретиться вечером после занятий», – сказал он. «Хорошая мысль, – поддержал его К., – только давай не будем так торопиться. Я не хотел бы случайно ещё больше рассердить твоего отца своими необдуманными действиями. А, если он узнает, что мы часто видимся без его на то позволения, тогда он может разгневаться ещё больше. Здесь день-два всё равно ничего не решают. Ведь, главное – это здоровье твоей матери».
Глава 38 (13)
Гостиница «Господский двор». Хозяин
К. вышел из ворот школы и огляделся. День обещал быть морозным, зато солнечным. Самого солнца ещё не было видно из-за леса, но его лучи уже начали позолачивать зубцы круглой башни на Замковой горе. К. задумчиво смотрел на громаду Замка, он только сейчас сообразил, что те строения, что раньше казались ему крохотными и невзрачными – даже по сравнению с его родным городком, где он вырос – на самом деле, кажутся ему такими только из-за отделяющего их от К. огромного расстояния. То ли это был обман зрения, то ли раньше К. мерещилось, что Замковая гора – вот, она, недалеко, можно рукой подать, но теперь, когда он смог тщательно, не торопясь, присмотреться как непредвзятый наблюдатель, он сообразил, что на самом деле Замок гораздо дальше от него, чем могло бы ему показаться на первый взгляд, а его двухэтажные строеньица, в действительности, это целая россыпь протянувшихся сооружений и построек— а где же ещё могло уместится такое бесчисленное, как утверждал Шварцер, количество графских канцелярий и административных служб? И над всем этим царила, возвышаясь, главная башня, если судить по исправленному теперь масштабу, совсем циклопических размеров, и даже трудно было себе представить, насколько действительно высоки её зубцы, вонзающиеся сейчас в синее небо. Но туда, в этот центр Замка, К. попасть даже и не мечтал, для него были пока закрыты даже самые дальние его подступы, разве что, только во сне он мог осмелиться туда проникнуть. К. усмехнулся – а он ещё хотел дойти до Замка в первый же день своего приезда пешком. Да, он свалился бы полумертвый от усталости ещё на полдороге, если не раньше, огромное расстояние до Замка было самым лучшим, самым беспощадным стражником, закрывающим ему вход; один разве что Варнава с его сверхъестественной быстротой передвижения, да бешено мчащиеся кареты чиновников могли беспрепятственно преодолеть эти бесконечные пространства дорог сходящихся к Замку.
Но даже в этом далеком, подавляющем своей отстраненностью и величием Замке, кто-то ведь думает о К., ему доставляют оттуда письма – пусть, сейчас и имеющие для него совсем мало смысла, как будто там неведомый властелин, в мире бесконечно далёком от К., повелевает, приказывая и негодуя, что его приказы не выполняются, приобретая тем самым в глазах К. ту загадочность, какой обладают тираны, чьё право основано на власти, а не на разуме. Ведь как бы ни стремился К. исполнить полученный им приказ и удвоить, например, объёмы землемерных работ – это было не в его силах, и даже, если бы он этим вызвал недовольство вышестоящих, сам он бы ничего исправить и переделать не мог, как бы ни приказывали ему вышестоящие обратное. Но ведь кто-то в Замке всё же считает его землемером – как бы это не нравилось старосте – может даже и не Кламм, за чьей подписью приходят ему письма, а тот чьим орудием является сам Кламм, тот кто дал поручение Кламму относительно самого К. принять того на графскую службу, ведь не Кламм же этот приказ выдумал. Даже подумать страшно о тех высотах, которые ещё выше Кламма, а ведь и с тех высот – кто знает – внимательно наблюдают за К.
Поэтому нельзя ему отчаиваться, пока ещё не всё потеряно, при должном старании он сможет – должен смочь! – утвердить за собой должность землемера, вернуть себе уважение жителей Деревни и внимание Замка, как доказавший на деле свою пользу работник. Пусть, он сейчас отброшен на жалкую должность школьного сторожа, но он работу свою выполняет, и если за ним хоть немного наблюдают из Замка, то они скоро увидят, что работник он хороший, дела, даже простого – вымыть, например, полы в школе – не гнушается, а значит, и на более ответственной должности не подведёт. Тем более, когда К. наконец-то уладит свои отношения с Брунсвиком и тот уже официально возглавит партию сторонников приглашения землемера в Деревню.
Другое дело, что тут К. уже самому нельзя ошибиться. Дважды он успел, правда, ненароком разочаровать Брунсвика, важно не промахнуться в третий раз. Поэтому – хотя сейчас у К. и есть свободное время, пока школьный учитель ещё не проголодался – спешить в дом к Брунсвику, наверное, ему не стоит, хотя отец, по словам Ханса, как раз сейчас и работает у себя в мастерской. Надо дать время ему остыть, чтобы он перестал сердиться на К., а вот, допустим, завтра можно к нему и зайти, но не как праздный гость, а как, например, клиент, тем более, что повод имеется: К. задумчиво посмотрел на свой правый сапог уже давно «просящий каши». Правда, денег на его починку у него сейчас нет, но ведь можно просто завязать разговор про обувь, в конце-концов договориться сделать работу в кредит – должен же К. получить когда-нибудь жалованье школьного сторожа – а там, когда Брунсвик станет доброжелательнее, как любой мастер увлечённый своей работой, уже перейти на более важную для К. тему, мол, не ошиблась ли всё-таки община, не послушав Брунсвика, не приняв во внимание его слова и авторитет, и отказавшись от вызова землемера в угоду консерваторам типа старосты.
Погрузившись в свои мысли и смелые мечты, К. вдруг увидел, что рядом со школьной оградой что-то блеснуло, будто солнечный луч отразившись от стекла в далёкой башне Замка вернулся и отбросил блик в двух шагах от его ног. Сначала К. было понадеялся, что это монетка – жалкий для других, но ценный для него подарок от Замка – своих денег взятых в дорогу у К. уже давно не осталось. Поэтому, быстро оглядевшись – не видит ли кто – он сделал пару осторожных шагов по направлению к предполагаемой монетке. Но не успел он наклониться, как у него вдруг тоскливо сжалось сердце. Он протянул руку и вытащил из снега полувтоптанный туда блеснувший кусочек – осколок кофейника Фриды.
Целая волна болезненных чувств как будто окатила К. и он чуть было не свалился оглушенный этой волной на заснеженную землю. Кусочек кофейника – К. вспомнил, как этот кофейник лежит расколотый вдребезги на полу, а они с Фридой стоят и смотрят, как гибнет их имущество от рук Гизы – это кусочек вдруг стал в руках К. ключом, открывшим ему дверь в недавнее прошлое, когда он любил Фриду, а она любила его и от этого ещё сильнее болело сейчас его сердце. Он вспомнил своё обещание Фриде добыть новый кофейник у старосты и вспомнил затем, что это обещание он не сдержал, а может, просто не успел сдержать, но сейчас это было уже не важно. Главным было то, что его вдруг нестерпимо потянуло в гостиницу, туда, где сейчас должна была быть Фрида, чтобы хотя бы просто увидеть её лицо, её саму, чтобы избавиться от этой тоскливой муки, а может быть, только сильнее её усугубить.
Несколько минут К. простоял, держась за школьную ограду, разрываемый вдруг нахлынувшими на него чувствами. Запоздавшие ученики, пробегая мимо него, с удивлением бросали взгляды на К., а он всё никак не мог оторваться от прутьев ограды, как будто боялся рухнуть опустошенный и разорванный на части прямо здесь, чувствующий себя пустой ракушкой на берегу, которую может раздавить нога случайного прохожего. Удивительно, что на этом же месте два дня назад стоял совершенно так же его помощник и соперник Иеремия; правда, будучи намного слабее К., тому пришлось зацепиться за прутья курткой, чтобы не свалиться на землю; К. в отличие от него стоял сейчас на своих ногах, хоть и немного придерживался рукой за ограду. Но Фрида, в итоге, выбрала себе более слабого претендента, хотя Иеремия может просто перехитрил её, пока К. был в своих странствиях. А теперь – какая насмешка судьбы! – здесь стоит и тоскует по своему прошлому сам К.
Но постепенно К. отдышался и к нему вернулась ясность мыслей. Понятно, что к прошлому возврата скорее всего быть не могло – и Фрида изменила К. с Иеремией, да и сам он проделал это с ней дважды, правда, не нарочно, но женщин всегда очень трудно убедить в неумышленности таких происшествий; но, если он просто, как будто случайно, заглянет в гостиницу «Господский Двор» и так же случайно увидит там Фриду, никому ведь хуже от этого не станет, а он хотя бы убедится, что она его окончательно оставила. А может – кто знает этих женщин – напротив, она уже выгнала взашей Иеремию и ждёт, когда к ней вернётся К. К тому же в гостинице можно всегда услышать последние новости, а у него как раз сейчас свободное время, чтобы послушать деревенские сплетни, в буфет входить ему не запрещали, поэтому там можно будет смело скоротать время за кружкой пива, пока для К. не настанет пора возвращаться к своим обязанностям школьного служителя.
Проходя мимо церкви, К. вспомнил о загадочном, изгнанном из Замка Франкеле и потёр при этом воспоминании свой лоб, с которого уже понемногу сходила шишка, пугавшая или настораживающая до поры всех с кем он встречался. Франкель, насколько он помнил, понёс тогда ещё большие потери, хотя вроде как, не держал потом зла на К., согласившись, что это была несчастная случайность, в которой даже больше виноват он сам, и даже пригласил К. зайти к себе как-нибудь в гости. Или это сам К. хотел с ним познакомиться и домогался адреса, по которому жил Франкель? Крепко, должно быть, они стукнулись головами, раз К. никак не может вспомнить эти детали. Но то, что К. хотел с ним познакомиться, он помнил точно. Ведь не каждый же день встречаешь человека, которого, по каким-то причинам, изгнали из Замка. Такой человек и у обычного деревенского зеваки вызовет жгучее любопытство, а уж у К.-то и подавно. Другое дело, что на К. так много потом навалилось всего за эти дни, что он напрочь позабыл о Франкеле, хотя ему давно было пора воспользоваться его любезным приглашением; обычно люди в Деревне чуждались и сторонились К., несмотря на то, что его самого, напротив, влекло ним, ему трудно было одному, без людей он чувствовал себя здесь как в пустыне.
По дороге в гостиницу К. всё пытался вспомнить точный адрес Франкеля, но единственное, что он смог извлечь из своей памяти, это то, что рядом с домом, по словам Франкеля, стоит деревенская пекарня, а сам его дом каменный и двухэтажный. К. понадеялся, что этих сведений ему хватит, если он сегодня вечером в свободное время соберётся навестить молодого человека и если повезёт, выслушать его историю. Правда, историй на обмен у К. было маловато, можно сказать, всего одна – своя собственная, и вряд ли она могла сильно заинтересовать Франкеля, но с другой стороны, сумел же К. в своё время разговорить Ольгу, да так, что потом целый вечер провёл у неё в доме, сидя на скамье и впитывая её речи, как пересохшая губка воду. Ведь она тоже сначала не очень охотно делилась с ним историей своей семьи. Может быть и Франкелю понемногу захочется выговорится малознакомому человеку, перед которым он не будет смущаться, как, допустим, перед тем кого он хорошо знает и с кем вырос рядом в Деревне. А его история может оказаться полезной для К., хотя бы потому, что для К. была важна каждая мелочь о далёком и недоступном ему пока Замке, важна – потому что делала его к Замку ближе; каждая новая деталь делала Замок для него чуть понятнее – главным было лишь то, чтобы эта деталь была достоверной, а не выдуманной, как например, по меньшей мере половина всего того, что рассказывала ему Ольга, которая с лёгкой рукой смешивала рассказы Варнавы со своими мечтами и рассуждениями, так что из этого всего, в итоге, выходила совсем уже неудобоваримая, на взгляд К., каша.
Гостиница выглядела по-прежнему – а с чего бы ей меняться, подумал К. – красивые перила и фонарь над ними никуда не делись, и так же полоскался ещё выше графский стяг с женщиной грифоном. Поменьше бы смотреть на неё, а то и так уже приснилась сегодня ночью, мелькнуло в голове у К., когда он отворил заскрипевшую входную дверь. Почему-то вся решимость владевшая К., в этот момент куда-то улетучилась и он снова ощутил себя странником входящим сюда в первый раз. В буфете – К. помнил, что туда ему заходить не воспрещалось – было не многолюдно, всего с полдесятка человек, но все они как один дружно повернулись к вошедшему К. и замолчали, разглядывая его, как какого-то пришельца из потустороннего мира. Интересно, подумал К., ещё только утро а эти завсегдатаи уже с пивом и за столами. К. постоял оглядываясь, людей этих он не помнил, похоже это снова были слуги из Замка, в своей плотной облегающей одежде они расселись на пивных бочках возле двух столиков у стены и мирно занимались своими делами, пока не появился К. И когда они работать только ухитряются, или правда, там такой избыток служащих, что они не отдыхают по очереди, как обычные люди, а напротив по очереди работают?
Навстречу ему как чёртик из коробочки выскочил хозяин, в прежнем своём наглухо застёгнутом тёмном сюртуке.
«Господин, землемер, – неожиданно предупредительно, и даже как показалось К. радостно, воскликнул он, – вот уж, не ожидал вас здесь сегодня увидеть! Прошу вас, проходите».
К. изумлённо вытаращил на него глаза, не осмеливаясь верить своим ушам. Ещё два дня назад он лежал в этом зале в углу, на доске брошенной на две пивные бочки, беззащитный и уставший, а над ним возвышались они оба – хозяин в этом же самом сюртуке и хозяйка в своём шумящем старомодном платье и спорили между собой как лучше и ловчее выгнать К. на улицу, чтобы он не мозолил им тут глаза. А теперь этот же хозяин стоит перед ним и радушно протягивает к нему свои руки и предлагает ему пройти. Нет здесь ли какой-нибудь для К. ловушки, о которой он даже представления не имеет? Он украдкой оглядел себя. Что так могло изменится за два дня в его облике, если его не выгоняют прямо с порога, как он мог вероятнее всего ожидать, а наоборот, вежливо приглашают?
От хозяина не укрылось замешательство К., но он восприняв это, как видно, по своему, доверительно сообщил: «Господин землемер – я хотел бы вам принести извинения за те неудобства, которые волей или неволей мы с супругой могли вам причинить, – он тут же поправился, – конечно же неволей, я просто не сумел сейчас правильно выразиться».
К. совсем растерялся. Радушие хозяина казалось ему подозрительным. Что могло изменится так скоро? Насколько он помнил, хозяйка гостиницы относилась к нему очень враждебно, и где-то недалеко, по мере своих сил, ему здесь должен был вредить Иеремия. Может, это Фрида вдруг снова перешла на его сторону и заставила хозяев переменить своё мнение о К.? Но почему тогда она его сама ни о чём не известила, чтобы он не стоял здесь удивлённым столбом перед хозяином? Ему надо как можно скорее это всё выяснить, но выяснить осторожно, чтобы не навредить ни себе ни ей.
«Благодарю, – осторожно сказал он, – так, стало быть, вы теперь можете сдать мне комнату здесь в гостинице?». О том, что у него на это нет ни монетки, К. в этот момент почему-то забыл.
Хозяин улыбнулся в ответ.
«Вот это, к сожалению, невозможно, – приветливо, но твёрдо сказал он, – как вы должны были помнить, и я об этом уже раньше упоминал, эта гостиница только для господ. Таковы здешние предписания. Но вы, господин землемер, можете по-прежнему заходить в буфет, здесь мы будем рады вас видеть».
К. только вздохнул. Не очень-то далеко распространяется новое радушие прежних хозяев. В буфет-то его пускали и раньше, правда, это было, вроде бы, без таких гостеприимных улыбок и вежливых слов. Хотя, подумал он, хозяин, кажется, и раньше был с ним вежлив. Чем-то по своим манерам он походил на чиновника, но только не такого беспредельно ранимого и деликатного, какими, как утверждалось, были чиновники из Замка и какими К. их видел украдкой два дня назад, когда случайно оказался свидетелем раздачи документов. Вспомнив ту ночь, он невольно покраснел. Да, его теперь на порог не должны были пускать в гостиницу, после той его дерзкой оплошности. Но как ни странно, его теперь пускают даже дальше, хотя, как-видно, по-прежнему, дальше буфета ему ходить нельзя. К. вдруг присмотрелся к буфетной стойке – но, где же Фрида? – подумал он. За стойкой стояла и разливала пиво совершенно другая, незнакомая ему молодая девушка.
На удивление К. хозяин только развёл руками, Фриды здесь нет уже со вчерашнего дня, сказал он. Разве К. ни о чём не знает? Иеремия ужасно разболелся и Фрида, эта бескорыстная и сострадательная душа, поехала вместе со своим, как она говорила, другом детства в лечебницу. Это было очень трогательное зрелище, беднягу Иеремию несли вчетвером на носилках, он стонал и не выпускал из своих рук руку Фриды, когда она шла рядом с носилками; из-за этого их пришлось выносить очень долго, ибо вся эта процессия не вмещалась в узкие повороты гостиничных коридоров, а Иеремия ни на миг не мог отпустить руку Фриды, жалобно крича, что тогда он сразу лишится жизни. Может быть, именно поэтому, во избежание таких трагических последствий, ей пришлось уехать в лечебницу вместе с ним.
К., расстроенный, только пожал плечами в ответ. Ему почему-то не верилось в реальность тяжёлой болезни своего бывшего помощника. Нет, он конечно, прекрасно помнил, что когда он видел Иеремию в последний раз, тот выглядел не лучшим образом – и трясся ужасно и еле стоял на дрожащих ногах с красным лицом и мокрой будто от дождя бородёнкой. Но К. уже тогда имел понятие, на какие хитрости может пойти Иеремия, чтобы отбить у него невесту, поэтому таким его видом он был впечатлён не очень сильно. К. и сам бы мог так же напиться горячего чаю, пропотеть, а потом дрыгаться там у стены, изображая умирающего больного. Но он К. – не такой человек, хотя справедливости ради, можно отметить, что мысль – поизображать из себя больного страдальца у него была, особенно, когда он увидел, как заботливо ухаживает за его помощником Фрида, как кутает его в платок, и что-то ласково и тихо говоря, уводит обняв в свою комнату. Здесь, правда, у Иеремии было преимущество, он заранее озаботился своей, якобы, болезнью, даже самому К. не забыл сказать при встрече возле дома Варнавы, как он бедный днём замёрз и набегался на морозе, когда его гонял там палкой жестокий К. Так что у него было, хоть и немного, но времени, чтобы подготовить развитие своей простуды, в отличие от К., который не мог рухнуть, настигнутый внезапным приступом, перед Фридой, ни с того ни с сего. Великим умом его бывшая невеста, конечно, не отличалась, но вряд ли бы она поверила в такую скоротечную болезнь К.; правда, увидев обман К., она, может быть, с подозрением тогда отнеслась бы и к недугу Иеремии, ведь странно, когда двое мужчин, бросая друг на друга взгляды полные ненависти, вдруг валятся одновременно перед тобой с ног и просят ухода и заботы; но, в любом случае, момент был упущен – сейчас Фрида ехала в санях, держа в руках руку Иеремии и утешая его ласковыми словами.
