Михаил Ахметов
Замок Франца Кафки – окончание романа
Франкель пристально взглянул на К.
«Я слышал, ваш кучер болтал в буфете, что привёз вас из охотничьих угодий графа, – сказал он, – наверняка, вы там занимались своей землемерной работой, – молодой человек разлил по рюмкам остатки коньяка, – и я подумал, что, может быть, вы могли видеть этого господина. Наверное, выглядит как очень важная особа, раз госпожа графиня им вдруг заинтересовалась?»
После этих слов К. несколько рассердился, хотя ему мешал это делать хмель от коньяка, из-за влияния которого, он, напротив, сейчас испытывал к Франкелю симпатию и даже немного его жалел. Но, что же это получается, Франкель даже в малейшей степени не усматривает самого К. в роли этого господина? К. с трудом сдержался, чтобы не поставить наглого молодого человека на подобающее ему место, открыв ему кто именно этот важный господин, которому сейчас так безнадежно завидует Франкель.
«К сожалению, не имел возможности его увидеть, – К. всё-таки смог удержаться от неосторожного поступка, хотя сейчас он был гораздо пьянее, чем час назад, когда при всех в буфете ляпнул лишнее. «Но, судя по словам фройляйн Матильды, это весьма приличный, образованный и привлекательный молодой человек», – добавил он, чтобы Франкель слишком много о себе не воображал.
В ответ молодой человек злобно крикнув, схватил пустую бутылку из под коньяка и разбил её, бросив в стену, но почти сразу же Франкель опамятовался и извинился перед К., сославшись на свои ужасно расстроенные за последний год нервы.
К. не успел ему ничего на это ответить, как вдруг они оба услыхали громкий колокольный звон легко проникший в комнату с улицы и тревожно переглянулись между собой. Захмелевший Франкель, правда, сначала было подумал, что это как-то связано с разбитой им о стену бутылкой, и даже несколько испугался, что ему придётся теперь за это отвечать, но когда в окне вдруг появился зловещий красный отсвет, им стало ясно – хотя и не сразу – что где-то здесь неподалеку начался пожар, и в колокол начали бить тревогу.
Глава 47 (22)
Пожар.
Торопясь и спотыкаясь, К. вместе с Франкелем с трудом выбрались из дома наружу. Особую опасность при этом для них представляла крутая, почти не освещённая деревянная лестница со второго этажа, при спуске с которой, К. лишь чудом не лишился жизни, а Франкель пожертвовал одной своей штаниной. Запах хлеба в доме пропал, сменившись запахом дыма и гари. Но, как почти сразу же выяснилось, горел не дом пекаря; в сотне шагов занимался рыжим пламенем двухэтажный дом, вокруг которого уже начали собираться выбежавшие на улицу соседи. Колокол звонил теперь непрерывно, как будто вбивая в каждое ухо К. по раскалённому докрасна гвоздю. Но Франкель, не обращая внимания на то, что К. начал от него отставать, широкими шагами спешил к загоревшемуся дому.
Когда К. подошёл ближе, возле дома уже собралась толпа полуодетых, в кое-как натянутой одежде, возбуждённых жителей, и все они как зачарованные смотрели на дым и пламя, которое понемногу уже начало выбиваться из-под крыши. Как оказалось, всё это были соседи, которых, как и К. с Франкелем, выгнал на улицу звон колокола. К счастью, он умолк уже через минуту и К. вздохнул с облегчением, до этого ему казалось, что колокольные удары отдаются у него прямо в голове, по крайней мере, он теперь стал слышать о чём говорят в толпе, да и самим людям вокруг уже не надо было изо всех сил перекрикиваться, чтобы услышать и понять друг друга.
К. подошёл ближе и на него обратили внимание.
«А, господин землемер тоже здесь», – сказал кто-то из толпы, похоже и в этой части Деревни К. тоже знали, хотя он сам не увидел здесь ни одного знакомого лица, кроме Франкеля, который уже энергично расспрашивал своих соседей о том, как здесь всё происходило и какая могла быть возможная причина пожара.
На этот счёт мнения в толпе разнились. Высокий господин с плоским лицом и двумя выступающими передними зубами, в меховой шубе накинутой сверху на плечи, который, по его же утверждению, жил в соседнем доме и первым бросился в гостиницу, чтобы вызвать пожарную дружину, объяснил, что он, как раз, сидел в своей спальне возле окна вследствие бессонницы и мирно курил в форточку, когда заметил, что дым от его трубки стал пахнуть как-то необычно и на улице странным образом посветлело; сопоставив эти факты, он высунулся из форточки и сразу же заметил огонь и клубы дыма на втором этаже в доме напротив. Он тут же разбудил своих домашних, и наспех одевшись выскочил на улицу. Там ему уже окончательно стало ясно, что это не обман зрения и не чья-то шутка, а самый настоящий пожар, поэтому он сразу же помчался в гостиницу вызывать пожарную дружину. Зато теперь можно не беспокоиться, дружина у них одна из самых лучших в графстве, поэтому даже, если в доме остались люди, то, безусловно, минута их спасения близка.
Другой господин уверял всех, что это, наверняка, поджог, так как он ещё вечером со своего балкончика видел, как возле этого дома ошивался – он употребил именно это слово – какой-то подозрительный молодой человек, который, кстати, появляется здесь уже отнюдь не в первый раз, и этот господин уже было даже собирался сообщить о нём в полицию, но к несчастью, в этот момент он был сильно занят важными домашними делами и поэтому решил отложить это дело на другой день. И теперь он очень жалеет, что не сообщил властям об этом вовремя, ибо, как теперь легко видеть, замысленное сомнительным молодым человеком злодеяние уже произошло.
На предложение К. зайти в дом и проверить есть ли там кто-нибудь кому требуется помощь, большинство в толпе ответили отрицательно, а кое-кто, даже отчасти осуждающе покачал головой – спасать людей это дело пожарных, не зря же в Замке так хвалят местную пожарную дружину и её начальника Зеемана, это настоящие специалисты своего дела и лучше в их работу не вмешиваться, тем более, что – и это надо подчеркнуть особо – здесь ни у кого нет под рукой необходимого в этих случаях пожарного инвентаря. Даже Франкель, который вполне мог бы повести себя отважно и безрассудно, особенно после выпитой вместе с К. бутылки коньяка, отклонил предложение К., сказав, что скорее всего, в этом доме никого и нет, ибо насколько он знает, на первом этаже располагается торговая лавка, а на втором склад для неё; тут он, правда, несколько засомневался и неуверенно предположил, что кто-то мог жить и в мансарде дома, насколько ему известно, хозяева лавки последние несколько лет сдавали свою мансарду под жильё.
В ответ на это в толпе начали переговариваться, и кто-то наконец сказал, что в мансарде, насколько он знает, уже давно живёт молодая учительница с кошкой, и что вероятно, её животное могло уронить свечку или сделать что-нибудь в этом роде, отчего как раз мог и случиться пожар.
Все с беспокойством посмотрели на тёмные окна мансарды, к которым уже подбиралось сбоку пламя, высовывая из под крыши свои красные языки, но, по-прежнему, никто не пошевелился, только некоторые в толпе стали между собой упрекать пожарных в том, что они никак не могут прибыть к месту пожара, хотя господин в меховой шубе на плечах и вызвал их по телефону довольно давно. Наверное, и не такая уже у нас пожарная дружина как раньше, говорили они, если, к примеру, сравнивать с тем, что было три года назад, то тогда было совсем другое дело, на соревнованиях по пожарному делу она показала себя даже лучше, чем пожарная команда из Замка, настолько лучше, что даже такой известный знаток пожарного дела как чиновник Сортини, тогда чуть было не подал в отставку от стыда за своих подчинённых, во всяком случае, с того времени о нём в Деревне даже и слышно не было. Ну, так, наверное, с тех пор, он три года и тренирует непрерывно свою команду, чтобы взять реванш, возражали им другие люди, а может быть, даже потихоньку перетягивает инструкторов из нашей дружины в свою, вы только посмотрите, у нас там сплошь новые люди, и их не хватает, а начальник нашей пожарной дружины Зееман даже не чешется, хотя, что и говорить, с Замком бороться в этом смысле сложно, если там захотят восстановить честь своей пожарной дружины, то никто им в этом помешать не сможет, даже Зееман, как говорится, руки коротки по сравнению с Замком, так что здесь и не поспоришь.
К. надоело слушать все эти препирательства и он молча один направился ко входу в дом, за что удостоился вслед себе нескольких положительных отзывов. Вот, поглядите, совершенно посторонний человек, а не боится рискнуть жизнью ради спасения бедняжки учительницы, которая может быть уже угорела там вместе со своей кошкой, дожидаясь, пока наша пожарная дружина наконец-то раскачается. Лишь бы он сам там не угорел, всё-таки он не профессиональный пожарный, не специалист, а всего лишь землемер, но как знать, храбрость не порок в молодом человеке, может он и утрёт нос Зееману, слишком уж тот привык почивать на лаврах с той своей победы три года назад. Но К. уже не слышал этих слов, он подошёл ко входу в дом, из под двери которого уже стлался дым, снял с себя шарф и хорошенько вываляв его в снегу, обмотал вокруг лица – так ему возможно удастся провести несколько минут внутри, не потеряв сознания от дыма.
Он глубоко вдохнул напоследок холодный пахнущей мокрой шерстью воздух, рванул на себя дверь, из-за которой сразу вырвались чёрные клубы и бросился внутрь дома. Глаза у него мгновенно начали слезиться от разъедающего их дыма, но в сполохах подступающего сверху пламени он смог различить лестницу, по которой он собирался взбежать на мансарду и быстро проверить, не осталось ли там кого, кому требуется спасение. Но он даже не успел подняться до второго этажа, как уже увидел лежащее на ступеньках неподвижное тело. Очевидно, это был кто-то из жильцов, который потерял сознание, выбираясь на улицу. Правда, К. показалось странным, что перед ним лежала отнюдь не молодая девушка учитель, о которой толковали в толпе, а напротив, молодой человек, в котором К., пока тащил его на себе вниз, задыхаясь от дыма, с изумлением узнал Шварцера.
Жители окружившие горящий дом встретили К. одобрительными возгласами, когда он уже на пределе своих сил вывалился из дымящегося дверного проёма, волоча на себе Шварцера. У К. ещё хватило сил сделать несколько шагов прочь от дома, но дальше он просто рухнул в снег на спину, с трудом пытаясь отдышаться. Самого Шварцера он довольно неаккуратно уронил чуть раньше, и тот тоже мешком шмякнулся в снег. Падение, казалось, привело Шварцера в чувство, потому что, когда подбежавшие соседи схватили его за руки и ноги, чтобы оттащить молодого человека подальше от полыхающего дома – огонь разгорался всё сильнее – тот неожиданно зашевелился в их руках и слабо простонал: «Гиза, где же Гиза?».
К. сидя в снегу в одиночестве – ему, в отличие от Шварцера, никто помогать не стал, и понемногу приходя в себя – его всё ещё мучал кашель, растерянно смотрел вслед уносимому Шварцеру. Теперь он начал догадываться, что за молодая учительница проживает в мансарде. Ну, конечно, как он раньше не сообразил? – это же та самая мансарда, где Шварцер иногда целыми днями караулил Гизу – к себе она, конечно, его никогда не допускала – и он в любой свободный для себя момент отирался возле её дверей на Лёвенгассе, представляя себе, наверное, что там внутри за закрытыми дверями дремлет хранимая им драгоценность, которую он не собирается делить ни с кем, за исключением, разве что, старой Гизиной кошки; но здесь он уже ничего поделать не мог, кошка давно стояла для Гизы на первом месте и Шварцер мог беспритязательно надеяться лишь на второе – но только надеяться, потому что вслух Гиза таких разделений не проводила, и кто именно для неё мог быть на втором месте, на самом деле, сказать было сложно.
Теперь для К. стала примерно понятна и причина пожара. Вероятно, Шварцер сегодня как обычно сидел под дверью комнаты Гизы, стараясь в полной тишине уловить её спокойное тихое дыхание, не зря же один господин в толпе упомянул про некоего подозрительного молодого субъекта бродившего сегодня возле дома. А кто это мог быть ещё кроме Шварцера? И может быть, чтобы не сидеть там в полной темноте, Шварцер от скуки зажёг принесённую с собой свечку, а дальше он мог или задремать или отвлечься, что при достаточном стечении обстоятельств и могло привести к пожару. Скорее всего, всё так и произошло, хотя, как помнил К., господин из толпы настаивал на версии поджога. Причём, при всей её кажущейся невероятности, если допустить, что Шварцер распалённый ревностью к учителю – а кому было про это не знать, как не К., ведь это же он чинил весь поломанный Шварцером гимнастический инвентарь в школе! – дошёл до границ полного безумия и отвергнутый Гизой окончательно, решился на такую ужасную месть – сгореть вместе с ней в огне пожара, чтобы не делиться ни с кем своей возлюбленной, ради которой он бросил своего отца и Замок, а заодно попутно отомстив и кошке – то эта версия могла оказаться вполне правдоподобной.
Правда, при любом из этих предположений выходило, что Гиза всё ещё была в доме и, значит, нуждалась в спасении. Но К. отчётливо понимал, что во второй раз он до мансарды не доберётся; он и в первый-то раз еле сумел выбраться, а сейчас ему придётся в дыму и огне ломать ещё в придачу дверь в комнату Гизы, не говоря уже о том, чтобы потом тащить на плечах с мансарды потерявшую сознание молодую женщину, которая, скорее всего, весит не меньше, чем три Фриды вместе взятые. И вряд ли, к тому же, она до сих пор спокойно лежит в кровати, не обращая внимания на дым и пламя подбирающиеся к её постели и сразу же откроет дверь, как только К. вежливо в неё постучит. Но, тем не менее, К. поднялся на ноги, хотя и с трудом, чтобы попытаться предпринять пусть какие-то действия – хотя бы отойти подальше от дома, чтобы на голову ему не свалилась горящая балка.
К счастью, рисковать своей жизнью ещё раз К. не пришлось. Сквозь шум и треск огня и встревоженные крики толпы он услышал заливистый звон бубенцов и через несколько секунд к дому подъехали две пожарные повозки, запряжённые каждая тройкой всхрапывающих от утомления лошадей. Из повозок сразу посыпалась пожарная дружина в полной экипировке во главе с Зееманом, на голове которого блистал начищенный пожарный шлем с конским хвостом как у полководца, что отважно ведёт свои войска в разгорающийся бой. И ничего, что за ним следовало всего лишь четверо пожарных, зато двое из них тащили каждый по лестнице, один разматывал со второй повозки, из которой высовывалась бочка с водой, длинную резиновую кишку, а последний пожарный, сидя на повозке, подготавливал к работе новый пожарный насос, должно быть, тот самый из-за которого на семейство Варнавы обрушились все их несчастья. К. увидел как Шварцер, сидя на снегу в отдалении, и окружённый толпой, из-за которой его почти не было видно, вяло размахивает руками, показывая на горящий дом – видно, предлагая жителям спасти Гизу.
В этот момент окно в мансарде распахнулось, и из него высунулась Гиза собственной персоной, в одной лишь ночной рубашке и чепчике. Она громко закричала «Пожар!», но тут же с удивлением остановилась, увидев во дворе толпу народа и две пожарные повозки. Её появление сразу же вызвало прилив энтузиазма у пожарных, которые стали двигаться ещё энергичнее; и несмотря на то, что было видно, как пламя понемногу подбирается к окну Гизы уже с двух сторон, Зееман зычным голосом велел ей оставаться у окна, мол, про пожар они уже знают, и сейчас подведут к окну приставную лестницу, по которой фройляйн Гиза сможет безопасно спуститься на землю. Но Гиза, казалось, внимательно выслушав его, вдруг махнула рукой и скрылась в глубине комнаты.
Озадаченно оглянувшись на своих подчиненных, Зееман поправил свой шлем, постоянно сползавший ему на глаза, и велел им нести лестницы к дому, чтобы побыстрее приставить их к стене. В это время наконец заработал насос и тонкая струя воды из кишки ударила в злобно зашипевшее в ответ пламя. К. уже окончательно придя в себя и хорошенько откашлявшись от остатков дыма в лёгких, сделал ещё несколько шагов назад, чтобы не мешать работе пожарных и огляделся. Паника в толпе, которая, если и была, то уже, по приезду пожарных, полностью прекратилась, а народа вокруг стало ещё больше, уже многие соседи проснулись от шума и суматохи и вышли посмотреть на то, что происходит – видно, подобное зрелище было здесь для них нечастым; в основном же все волновались за Гизу, особенно из-за того, что она внезапно скрылась из вида, ибо, если в приступе страха девушка, не послушав Зеемана, попытается выбежать из дома через лестницу, то это может закончиться для неё печально – лестница в доме уже явно была объята пламенем.
В это время внимание К. привлекло к себе зрелище, при виде которого, он даже поспешил протереть себе глаза, только чтобы убедиться, что это происходит перед ним наяву, а не во сне. По улице прямо к нему быстро двигался человек кативший перед собой тачку. К. с удивлением, не сразу узнал его – но это был Варнава в своей светлой знакомой куртке. Но ещё больше К. удивился, что в тачке, которую всё ещё быстро, но уже с трудом – видно вёз он её издалека – катил Варнава, сидел в пальто и шапке его отец и длинные усы его развевались от встречного ветра. Увидев стоящего К., Варнава из последних сил подкатил к нему свою тачку и резко остановился, так что его отец чуть было из неё не выпал.
Видно было, что Варнава устал до крайнего изнеможения, что было вовсе неудивительно, если только представить расстояние от его дома до Лёвенгассе, где жила Гиза, и сколько ему пришлось катить своего отца, который несмотря на всю свою болезнь оставался всё ещё довольно крупным мужчиной. Но, несмотря на всю свою усталость, Варнава всё же ухитрился отдать при этом К. свой обычный вежливый поклон.
«Здравствуй, Варнава, – от растерянности К. открыл рот, даже забыв на минуту о пожаре; он совсем не ожидал увидеть здесь своего посыльного, да ещё в таком виде, – что вы здесь делаете? Как вы здесь оказались?»
«Отец, узнав про пожар, велел проводить его сюда, – еле отдышавшись, выдохнул Варнава, – пришлось взять для него тачку, сам бы он не дошёл».
«Зачем же ему это понадобилось?», – вполголоса произнёс К., придвинувшись ближе к своему посыльному, и с жалостью глядя на отца Варнавы, который что-то мычал, держась обеими руками за борта тачки и раскачиваясь в ней так, что постоянно подвергал её угрозе перевернуться, если бы Варнава сзади не придерживал её за ручки. Видно было, что путешествие в тачке по Деревне на холодном ветру, не прошло для отца бесследно, К. никогда ещё не видел его настолько возбуждённым – он почти выпрыгивал из своей тележки, хотя, может быть, в такое волнение его привёл увиденный им пожар? Да, к тому же, К. настораживало его странное мычание, пока он вдруг не сообразил, что тот просто повторяет раз за разом имя Амалии.
Варнава наконец хорошенько отдышавшись, быстро в нескольких словах объяснил К., что у них произошло. Всё семейство, как он сказал, уже собиралось ложиться спать и Амалия уже подступила к отцу, чтобы снять с него для начала домашние туфли, как вдруг до них донёсся тот самый колокольный звон, услышав, который отец, несмотря на всю его болезнь и немощность, выскочил из кресла как молодой. Задыхаясь от волнения, он крикнул домашним, что это пожарный перезвон, и значит, где-то в Деревне начался пожар. Всё-таки не зря он был третьим пожарным инструктором в дружине; хотя его и вынудили уйти в отставку и забрали у него диплом пожарника, своих умений и знаний пожарного дела он ещё не лишился, хотя, может быть, и позабыл почти всё за три прошедших года. По крайней мере, ни Варнава, ни его сестра Амалия сами бы никогда не смогли отличить звон колокола извещающего о пожаре от какого-нибудь другого звона. Отец же, услышав колокол, неожиданно для них стал совершенно другим человеком, как будто и не прошло этих трёх мучительных для него лет, он, словно помолодел за минуту и снова стал уважаемым отцом семейства, поэтому-то они все и подчинились ему, хоть со страхом, но в то же время, и с какой-то странной радостью, и тем более, не осмелились указывать ему, что он, собственно, давно уже не пожарный и лучше бы ему оставаться дома. Единственное, что Варнаве пришлось выкатить для отца тачку из сарая, потому что сразу было понятно, что несмотря на всё свое возбуждение, отец вряд ли сам сможет добраться до места пожара, тем более, они даже не знали, где именно и что загорелось. Поэтому отец потребовал везти его сразу к гостинице «Господский двор», которая была недалеко и где был телефон; там можно было справиться о том, куда отправили пожарную дружину. Всё это было так трогательно, что пока Варнава вёз отца в тачке в гостиницу, он даже уже почти решил бросить работу посыльного и стать пожарным.
«Так, значит, ты не бросал должность посыльного?» – обрадовался К., и словно камень свалился с его души, когда Варнава ответил: «Нет, господин Харрас не стал меня наказывать или увольнять за мой проступок, узнав, что Ольга прочитала письмо, а лишь со смехом похлопал меня по плечу, милостиво сказав, что конь на четырёх ногах и тот спотыкается», на что К. лишь завистливо вздохнул – у него самого давно не было такого доброго начальника, и вряд ли бы Кламм так же простил его за Фриду, тем более, что К. даже и близко там не споткнулся.
Но им даже не пришлось заходить в гостиницу, продолжил Варнава, потому что к этому времени оттуда уже высыпала толпа народа и Ольга в том числе, она как раз в этот день отправилась на конюшню, и вот она уже точно им сказала, что пожарную дружину вызвали на Лёвенгассе, она слышала как об этом говорили по телефону в буфете, где она сидела со слугами. Поэтому Варнава, даже не успев передохнуть, снова помчал отца уже сюда, благо ехать было совсем недалеко, но теперь он еле-еле с этим справился, так как был уже сильно утомлён, пока катил тачку с отцом от своего дома до гостиницы.
Тем временем, пожарные уже связали из двух лестниц одну, чтобы она могла достать до окна мансарды, и тяжёлый Зееман неуклюже полез по ней вверх, опасно раскачиваясь в обе стороны при каждом своём движении. Отец Варнавы, глядя на это, только сердито вскрикнул и выбравшись из тачки, медленно, но со всей возможной для него быстротой, захромал к Зееману, то ли собираясь поддержать его, а то ли, напротив, обругать за неуклюжесть. Варнава было дернулся вслед за ним, но отец обернувшись, пригвоздил его к месту тяжёлым взглядом, и Варнава замер, боясь пошевелиться – настолько у его отца был сейчас внушающий трепет и уважение вид. «Я восстановлю честь Амалии», – сурово и очень отчётливо сказал он, и Варнава испугавшись, и словно став на миг снова маленьким ребёнком подчиняющимся отцовской воле, послушно отступил назад.
Зееман добравшись до окна, с трудом перевалился внутрь комнаты и тоже исчез из вида. Двое пожарных остались держать лестницу, а третий продолжал поливать из кишки пламя подбирающееся к окну с двух сторон; струя воды еле доставала до мансарды и было ясно, что остановить огонь водой невозможно, возможно лишь немного задержать его распространение. Наконец, через минуту Зееман высунулся из окна и крикнул подчинённым, что ему нужна помощь. Выяснилось, что Гиза не желает спасаться без своей кошки, а та как назло, в испуге спряталась под кровать, откуда она сейчас безуспешно пытается её достать.
Толпа придвинулась ближе, но никто не изъявлял желания помочь Зееману, люди справедливо указывали на пожарных, но те все были заняты: кто держал лестницу, кто поливал дом водой, а кто, обливаясь потом, качал пожарный насос. Лишь один Шварцер сделал вялую попытку подойти ближе, но он был слишком слаб, и к тому же его крепко держали за руки, чтобы он в таком состоянии не натворил глупостей. Поэтому никто не смог помешать отцу Варнавы, залезть по лестнице прямо в окно. К. был готов в любой момент ухватиться за Варнаву, если он бросится вслед, но тот стоял неподвижно, будто оглушённый и опьянённый этим зрелищем и лишь тяжело дышал, с гордостью и со слезами на глазах, следя за своим отцом, который, словно позабыв про свою немощь и ревматизм, устало, но мощно взбирался вверх по лестнице, перебирая руками и ногами, и крепко сжимая ладонями перекладины.
Когда его увидел снова высунувшийся Зееман, он чуть было не оттолкнул лестницу от окна, поскольку, он явно не мог допустить помощи от пожарного без диплома, а ведь это именно он забрал диплом у отца Варнавы три года назад, но, по счастью, Зееман быстро сообразил, что без лестницы он и сам не сможет спуститься вниз, не то что снести оттуда Гизу. Поэтому он лишь бросал на отца Варнавы сверху сердитые взгляды и что-то ему выговаривал, когда отец уже стал подбираться ближе к окну. Какое-то время они ещё препирались, находясь лицом к лицу, видно, Зееман напоминал отцу Варнавы, что тот уже три года как не пожарный, и не имеет права тушить пожар, несмотря на значок пожарного, который показывал сейчас ему отец, тот самый значок, единственное, что сохранилось у него с того времени; но тут вдруг страшно затрещала и начала обваливаться по сторонам мансарды крыша, поэтому Зееману пришлось уступить, и Варнава, увидев это, ещё раз вздохнул с нескрываемой гордостью, казалось, он всеми фибрами души впитывал сейчас триумф отца, одолевшего Зеемана – самого начальника пожарной дружины! Видно было, как Зееман даже помог отцу Варнавы, забраться через подоконник в комнату, явно признавая таким образом своё поражение, хотя может быть, подумал К., отец Варнавы уже просто исчерпал свои силы и не мог сам перебраться внутрь, всё-таки три года болезней даром для него пройти не могли.
Какое-то время из окна никто не показывался, но наконец в оконном проёме показались ноги и широкий зад Зеемана, он осторожно нащупывал под собой лестничные перекладины; за ним показалась не менее внушительная фигура Гизы, по-прежнему в одной ночной рубашке, а Зееман, спускаясь, аккуратно придерживал Гизу за ноги. Спускаясь, она всё ещё продолжала говорить что-то в глубину комнаты; оказалось, что кошка ещё не спасена, но Гизу – хотя и с большим трудом – уговорили спуститься одну, пообещав, что кошку – отодвинув кровать – спасёт отец Варнавы, который пока ещё оставался в комнате. Видно, Зееман в отместку всё-таки решил присвоить главные лавры – спасение Гизы – себе, а отцу Варнавы решил оставить только одно лишь спасение кошки, как нечто второстепенное и незначительное. И всё бы, может быть, закончилось удачно, но лестница, не выдержала двойной тяжести и с громким треском, заглушив шум огня, вдруг сломалась посередине, когда Зееман и Гиза уже приближались к земле. Оба пожарных стоявших по бокам лестницы, смогли увернуться от падающих сверху Зеемана, Гизы и обломков лестницы, поэтому не теряя ни секунды, они начали оттаскивать обоих спасённых подальше от уже готового обрушиться дома. Впрочем, высота падения была небольшой, да и Гиза с Зееманом упали довольно удачно, тем более, что Гиза приземлилась сверху на начальника пожарной дружины, что позволило значительно смягчить её падение – с неё даже чепчик не слетел. Но из-за этого все на какое-то время забыли про отца Варнавы, который всё ещё героически искал кошку под кроватью в пылающей мансарде. Даже Варнава и тот на секунду отвлёкся на заголившиеся от падения красивые полные ноги Гизы.
Наконец в оконном проёме, в свете огня пожирающего дом, показался отец Варнавы с кошкой на руках и вся толпа вдруг в едином порыве вскричала от радости, приветствуя нового героя. Все будто на миг позабыли, что чествуют человека давно лишенного диплома пожарника; выражение невероятной гордости было на его лице и он торжественно поднял над собой перепуганную опалённую кошку, которая уже боялась лишний раз пошевелиться. Но почти сразу же восторженные крики сменились тревожными, когда стало ясно, что мужчина оказался в смертельной опасности: времени чинить лестницу у пожарных уже не было, а выйти из дома по другому было уже невозможно, огонь перекрыл все пути для его отступления. Но, казалось, что отцу Варнавы не было до этого никакого дела, он как будто чувствовал, что уже совершил тот самый главный поступок, за который его семья и Амалия теперь будут прощены и всё, что бы ни случилось с ним дальше, станет совершенно неважным по сравнению с тем, что он совершает сейчас для своей семьи. Он сделал знак ближайшему пожарному и одним мощным движением швырнул кошку прямо ему в руки, как будто он тренировался в таких бросках все последние три года и смог добиться в этом невиданного совершенства, но в эту же секунду крыша мансарды начала обваливаться, целиком охваченная огнём. «Я восстановил честь Амалии!», – отчётливо услышали люди последние слова отца Варнавы, и всё вдруг исчезло в вихре искр, клубов дыма и падающих горящих балок.
Глава 48 (23)
Катастрофа.
Утром К. разбудил первый луч солнца, застонав, он открыл глаза, в нос ему тут же ударил сильный запах гари, и ему сразу припомнились события прошедшей ночи. Сейчас он лежал на диване в комнате Франкеля, а сам Франкель лежал рядом, обнимая К. за шею. Они немного сдружились, вернувшись ночью с пожара, и молодой человек уговорил К. переночевать у него в комнате, по-братски разделив единственный диван. К. в тот момент тоже не хотелось оставаться одному, и он с готовностью согласился, тем более, что у Франкеля нашлась ещё одна бутылка водки, с помощью которой они постарались как следует смыть все ужасы минувшей ночи, и в конце концов, пьяные повалились на узкий диван, где Франкелю пришлось всю ночь держаться за К. чтобы не скатиться на пол: пару раз он всё же скатывался – это К. смутно, но помнил. Теперь Франкель лежал рядом с ним в белом свете зимнего утра с отогнутыми назад ногами, как фигура на носу корабля в стародавние времена.
К. осторожно приподнялся: во-первых, потому что у него при каждом резком движении сильно и болезненно отдавало в голове, а во-вторых, чтобы окончательно распутаться с Франкелем, но так, чтобы тот ещё раз не улетел на пол.
Встав, он напился холодной воды из кувшина стоявшего на полке возле двери и задумался, держась обоими руками за голову, и припоминая вчерашние события. Что и говорить, подвиг отца Варнавы, ценой своей жизни спасшего любимую кошку Гизы, произвёл на всех сильное впечатление, и можно было надеяться, что, когда вести об этом разойдутся по Деревне и может быть, даже достигнут Замка, то в судьбе семейства Варнавы наступят благоприятные перемены. Хотя, уже тогда ночью после пожара соседи переговаривались, что отсутствие диплома пожарного, да и то, что отец Варнавы был уволен из дружины три года назад, может бросить слишком заметную тень на его, без преувеличения, самоотверженный подвиг. Но самому К. намного больше было жаль Варнаву, он хорошо помнил как тот, затаив дыхание, и со слезами гордости на глазах, следил за каждым движением своего отца, поднимающегося по пожарной лестнице, и как Варнава потом с жалобным криком бросился к пылающим руинам, которые погребли отца под собой, так что К., хоть и внимательно за ним следивший, еле успел поставить Варнаве подножку и упасть на него сверху, чтобы не дать погибнуть и ему самому. И как Варнава со словами «Пустите меня, господин» вертелся под ним и всхлипывал, а К. пытаясь его удержать, всё бормотал: «Погоди Варнава, погоди, тебе туда сейчас нельзя», пока тот наконец бессильно не обмяк, и К. осторожно не привстал, готовый в любую секунду снова на него навалиться.
