Михаил Ахметов
Замок Франца Кафки – окончание романа
Потом рядом появилась Ольга, еле кивнувшая К., но с его помощью поставившая брата на ноги; тот уткнулся ей в плечо и тихо рыдал, но на её лице почему-то была не скорбь, а скорее облегчение, что мучительная жизнь её отца наконец закончилась – она-то ведь в отличие от Варнавы не успела увидеть как, без сомнения, величаво и возвышенно в последние мгновения жизни выглядел их отец, словно к нему на миг вернулась его прежняя сила и молодость – и даже хотелось поверить в чудо, что он таким и останется. Но горящие обломки погребли его под собой и чудо закончилось, и может быть, именно поэтому так горько плакал Варнава на плече у своей сестры.
Но, может, тогда и К. зачтётся спасение Шварцера? Хотя его почему-то за это никто даже не поблагодарил, даже сам Шварцер, который в конце немного оправился, и тем более, не сказала ни слова Гиза, заботливо укрытая одеждой сердобольных соседей. Она вообще, похоже, была рада только спасению кошки и бросала на Шварцера лишь небрежные взгляды, хотя тот всё время заискивающе смотрел на неё, счастливый одним лишь тем, что его возлюбленная цела и невредима.
«Возможно, но я думаю вряд ли», – помолчав, с сомнением заметил Франкель, выслушав соображения К.
Он стоял возле окна и пробовал свежесваренный кофе.
«Неужели спасение мной человека, да ещё к тому же сына помощника кастеляна не будет замечено властями?» – удивился К.
«Сложно сказать так сразу, – пожал плечами молодой человек, – но спасение людей от пожара, это сугубо дело пожарных. Даже отец вашего Варнавы и тот был пожарником, что в какой-то мере оправдывает его действия прошлой ночью. Но раз вы всё-таки благополучно вынесли этого Шварцера, то наказания, я думаю, вы не понесёте, но с другой стороны, в ваших делах, это вам, наверное, тоже сильно не поможет. Лучше всего, я считаю, всегда держаться от таких вещей подальше, чтобы ненароком не влипнуть куда не следует, но вы здесь человек пока ещё новый, и я думаю, на это посмотрят сквозь пальцы. Да, наверное и Шварцеру не понравится, что он, в некотором роде, будет теперь перед вами в долгу».
«Да, я на это, конечно, так не смотрел, – неуверенно сказал К., уже жалея о том, что полез спасать Шварцера, – от меня здесь, как я ни стараюсь, как будто, постоянно что-то ускользает».
Кофе немного прояснило ему голову и он задумался о своих дальнейших планах. Хорошо бы добраться сначала до Герстекеров и передать весточку Юлии, что К. уже сильно истосковался по ней и ждёт новой встречи. Возможно, в будущем удастся наладить связь с ней через Варнаву, когда тот придёт в себя после смерти отца, но это конечно, в будущем, пока не стоит его беспокоить. Но, первым делом, надо, конечно, зайти в школу: при этой мысли по спине К. пробежал неприятный холодок – кажется, ему теперь не избежать увольнения; К. уже даже не помнил точно сколько дней он отсутствовал на службе, все последние дни слились для него в какой-то один сплошной слипшийся ком.
Он уже было собрался попрощаться с Франкелем, но тот предложил сначала зайти вместе в буфет гостиницы и позавтракать, потому что одним кофе сыт не будешь, а больше ничего съестного у него дома нет. А потом уже К. может спокойно идти на все четыре стороны по своим делам. К. подумав, согласился и они вдвоём отправились в гостиницу.
Утро в Деревне было солнечным и вокруг, можно сказать, ничего не напоминало о свершившейся ночью трагедии, а где-то недалеко на крышах, отогревшись, даже весело зачирикали воробьи. Пожар погасили ещё ночью, когда весь дом, где жила Гиза, догорел дотла, а остатки дотушила и растащила в стороны пожарная команда Зеемана, и на его развалинах уже должна была работать сейчас комиссия из Замка. К. надеялся, что его тоже в своё время вызовут на допрос по поводу спасения Шварцера, где он, во-первых, сможет оправдаться насчёт кривотолков о своём неподобающем поведении, которые сейчас о нём распускали его враги, а во-вторых, попробует привлечь внимание властей к тому, что ему до сих пор не дают возможности осуществлять землемерные работы – тут можно будет сослаться на секретаря связи Бюргеля, не зря же тот исписывал свой блокнотик, слушая К. в ту злополучную ночь.
Удивительно, но заходя в буфет, К. в этот раз не увидел там хозяина, неизменного стража на входе в своё царство. Выяснилось, что хозяин тоже сейчас находится на пожарище, поскольку, как оказалось, он был совладельцем сгоревшей лавки и склада – так что, вероятно, он сейчас печально расхаживал там, подсчитывая свои убытки. Долго теперь его жене придётся экономить на платьях, злорадно подумал К., проходя мимо буфетной стойки, за которой почему-то никого не было. Он увидел, что вместо Фриды, посетителей теперь обслуживают парни из погребка. Весь буфет просто жужжал от новостей, и все они естественно, были связаны с ночным пожаром. Зееман, как говорили, при падении что-то себе повредил, и поэтому его отвезли в больницу, но уезжал он с гордым – несмотря на боль – видом, ибо сумел достать свою счастливую звезду – своим грамотным руководством не дал распространиться огню дальше по Деревне, спас двух человек и кошку и теперь мог ожидать от Замка новых почестей и наград. Правда, на пожаре погиб отец Варнавы, и К. хмуро узнал, что к этому происшествию теперь пытаются приплести его самого, дескать, это К. удерживал Варнаву вместо того, чтобы с ним вдвоём удерживать отца от попыток взобраться на пожарную лестницу и не мешать Зееману заниматься своим делом. Видно, интриганство и склочность в Деревне процветает не хуже чем в Замке, а может оттуда и подпитывается, пришло в голову К. Хорошо, что хоть Шварцер, пока не выдвигает к нему никаких претензий за своё спасение, а, лежит, наверное, сейчас у ног Гизы – которые она демонстрировала вчера всем желающим – и вымаливает у неё прощение. Как говорили, её на время приютила в своём доме семья учителя, что, наверняка, добавит бедняге Шварцеру поводов ревновать.
Слушая эти разговоры, и попивая пиво вместе с Франкелем – они ждали заказанную ими яичницу – К. вдруг заметил недалеко от себя очень толстого господина, занятого своим завтраком; тот прихлёбывая пиво, время от времени посматривал на К. своими маленькими, утопающими в жире, необычайно быстро мигающими, но в целом довольно равнодушными глазками. К. присмотревшись к нему в ответ, заметил, что его форменная куртка – господин явно был служащим Замка – была сверху донизу покрыта разными значками, как будто тот, словно зеркальный карп, был весь одет в блестящую чешую. К. тут же вспомнил, что именно так – по описанию Ольги – должен был выглядеть господин Харрас – старший посыльный и новый начальник Варнавы.
Извинившись перед Франкелем, К. слез с бочки, на которой сидел, подошёл к Харрасу – а это оказался именно он – и представился. Впрочем, он был воспринят довольно прохладно, сейчас старшего посыльного, казалось, больше увлекал его завтрак, поэтому он разговаривал с К. несколько неохотно. Но К. просто хотел узнать, на каком счету сейчас Варнава, доволен ли им господин начальник, и есть ли возможность для самого К. наладить связь через посыльных господина Харраса с влиятельными господами из Замка, если на то будет необходимость. К. объяснил, что он пока не может сказать с кем именно, но связи эти будут настолько значительны, что несомненно окажут огромное влияние на дальнейшую службу господина старшего посыльного.
Харрас недовольно поковырял во рту зубочисткой.
«Позавтракать спокойно не дадут, – помолчав, пробурчал он, тяжело вздыхая, видно, ничуть не впечатлённый перспективами, которые только что обрисовал ему К., – а мне ведь, господин землемер, врач предписал строгий режим питания, чтобы я и дальше мог работать и приносить пользу Замку. Но ведь даже присесть на минуту не дают!» «Прошу меня извинить, – смутился К., – наверное, я не вовремя».
Но Харрас только махнул рукой, показывая, что несмотря ни на что, он всегда готов отдать себя работе целиком.
«Ладно уж, раз вам так не терпится», – задыхаясь от усилия, он вытянул из под себя сумку посыльного и расстегнул её. К. смотрел на неё во все глаза, пока Харрас копался в груде корреспонденции битком набившей его сумку. «Много у вас работы, – посочувствовал он, – у Варнавы я никогда не видел столько писем зараз». Харрас только устало, но гордо усмехнулся, откинувшись немного назад. «Поэтому я до сих пор незаменимый работник, – пропыхтел он, доставая из груды писем небольшой конверт, – держите, вот ваше письмо из Замка. Я вам хотел отдать его позже, но раз вы уж сами здесь появились…»
К. был очень удивлён, но с благодарностью схватил письмо в руки – нежданно получить письмо из Замка – событие немаловажное! Ещё раз поблагодарив Харраса, К. быстро вернулся на своё место рядом с Франкелем, тот тоже с любопытством взглянул на письмо, но промолчал. Сердце К. вдруг бешено застучало, он увидел на конверте инициалы «Ю. В.» – это было письмо от Юлии! Радость охватила всю его душу, значит, Юлия помнит о нём! Торопясь, он вскрыл конверт и прочитал, написанные уже знакомым почерком строки:
«Дорогой К.
К сожалению, я больше не могу быть с тобой. Есть очень веские причины, по которым у нас больше не может быть никаких отношений. Не пытайся больше отыскать меня, это бесполезно. Желаю успехов на жизненном пути. Юлия».
К. тупо глядел на убивающие его прямо сейчас строчки, будто надеясь, что при каждом новом прочтении они как-то изменятся и не будут ножами раз за разом втыкаться в его сердце. Но они продолжали раз за разом безжалостно его колоть. Он выпустил письмо из рук и оно упало на пол. Мыслей не было, внутри К. кружилась одна лишь боль, которая жгла его сильнее, чем, наверное, жгло пламя отца Варнавы перед смертью. Он вдруг перестал понимать, где он и что с ним происходит, он знал и понимал лишь только одно – Юлия его бросила и этот факт непреложен и неизменим.
Он судорожно вздохнул, теперь к боли добавилась тошнота волнами поднимающаяся со дна желудка – ведь он так и не успел поесть. К. дрожа, поднялся с бочки и Франкель посмотрел на него с беспокойством, но сейчас К. не было ни до кого дела. Словно ослепнув, он вышел из буфета, даже не замечая, что все посетители не сводят с него глаз. Эта стеснённость внутри него, этот мрак сквозь который ничего не видно; он был как живая решётка, которая ещё стоит, сквозь которую беспрепятственно свищет воздух, но она вот-вот упадет. К. шёл не разбирая дороги, и даже не понял как оказался на улице. Дальше крыльца сил идти у него не уже было, и К. повалился прямо на снег, съехав с последней ступеньки, как тряпичная кукла. Во дворе не было никого, но К. этого тоже не заметил, всё что он видел, это несколько жгущих его насквозь строчек, написанных любимой, но безжалостной рукой.
«Да, что же меня жизнь ничему не учит, – задыхаясь от своей сердечной боли, подумал К, – сначала Фрида, теперь Юлия. Так ведь и помереть недолго».
Его вытошнило прямо на снег, что принесло ему небольшое облегчение, ему вдруг показалось, что он выблевал немного жгущей его боли, но тем не менее, внутри её ещё оставалось предостаточно. К. отодвинулся от крыльца поближе к стене, сгрёб рукой с каменного угла холодный снег и начал жадно хватать его ртом, пытаясь затушить огонь внутри себя.
Он даже не знал сколько времени просидел вот так на промерзшей земле, не ощущая холода, а лишь одну жгущую его насквозь боль в груди. Хлопнула дверь, по крыльцу простучали шаги и рядом с К. появился Франкель, в руке он держал то самое злополучное письмо. Он встал прямо перед К.
«Так, значит, вот кто, на самом деле, этот загадочный господин, – зло усмехнувшись, сказал молодой человек, глядя прямо на К., – и ты посмел после этого прийти ко мне домой, втереться ко мне в доверие, спать на моём диване!»
К. непонимающе поднял на него взгляд и в этот момент Франкель, крепко схватив его за грудки, рванул вверх и прижал к стене дома.
«Захотел занять моё место, да?» – злобно прошипел Франкель, и удерживая К. у стены левой рукой, начал хлестать его по лицу правой, но больше вкладывая силу не в удары, а в слова, которых К. почему-то не понимал и даже не слышал, а видел только беззвучно двигающуюся широко открытую красную дыру рта своего противника. Как ни странно, но К. стало вдруг даже легче, ему показалось, что боль, которую ему сейчас причиняет Франкель своими ударами, хоть немного, но заглушает боль в его душе. Правда, молодой человек быстро утомился и отпустил К., так что тот даже с некоторым сожалением, что его перестали бить, снова съехал по стене на землю. Франкель отступил на шаг, не сводя с него бешеных глаз и будто ожидая, что К. что-то скажет в свое оправдание, Но что К мог ему сказать? Что он мог сказать всему миру, если все опоры внутри него обрушились так, что он даже не мог теперь подняться на ноги? Его печальное будущее казалось ему не заслуживающим того, чтобы даже в него вступать.
«Идиот, и ты ей поверил? Ждал её, да? Надеялся на её любовь? – горько и презрительно спросил Франкель, глядя на К. уже не с ненавистью, а скорее с жалостью, – А ты знаешь, что ты не первый и даже не последний. Что она сумасшедшая! Что она играла с тобой, так же как со мной! Что ты был нужен только для того, чтобы с тобой могли позабавиться! И ты мог поверить господам из Замка? Ты разве не знал, что мы все игрушки для них, с которыми они играют и которые они ломают по своей прихоти. Ты тоже был потерянным ребенком? Или братом? Или у тебя был шрам на руке по которому тебя признали, а в детстве ты хотел стать священником? – оказалось, что слова Франкеля, наоборот, гораздо, больнее ударов по лицу, потому что они брызгали кипящим маслом прямо в раскрытые раны К. – Тебя обманули! Использовали! И выбросили! Всё молчишь? Ну, молчи», – Франкель презрительно сплюнул, поднял со снега упавшее письмо и разорвав его на мелкие кусочки, бросил прямо в лицо К., так, что тому пришлось даже на секунду прикрыть глаза.
Когда К. снова их открыл – правда, он с этим не торопился – молодой человек уже исчез, оставив после себя лишь следы на истоптанном снегу и клочки бумаги, а главное, своими словами он дожёг в душе К., то, что там оставалось последним несгоревшим и нетронутым – крохотную надежду на чудо, на то, что вдруг Юлия переменит своё явно ошибочное решение и вернётся к К. И вот, вдруг оказалось, что этой надежды не может быть в принципе, что её просто и не существовало с самого начала. К. теперь ощущал себя будто выбитым из камня, словно надгробный памятник самому себе, где после слов Франкеля не осталось и крохотной щелки для сомнения или веры, и даже последняя надежда, бесплодная как надпись на надгробии и та покинула его.
Снова хлопнула входная дверь, но К. даже не поднял головы.
«А вот и господин землемер!» – услышал он знакомый голос.
Удивительно, что он нужен всем, как раз в тот момент, когда ему самому не нужен никто, когда ему лишь хочется исчезнуть, расплыться как ночному мотыльку с наступлением утра, так ведь нет же, всё равно, его никак не оставляют в покое.
«Господин землемер, сидеть здесь на снегу перед крыльцом гостиницы, конечно, напрямую не воспрещается, – перед ним стоял Мом секретарь Кламма и смотрел на К. слегка укоризненно, – но, как вы должны понимать, и не приветствуется; во-первых, вы можете простудиться, а во-вторых, вас давно уже ждёт долг школьного служителя, кстати, господин школьный учитель справляется о вас уже не первый день».
«Вы требуете, чтобы я ушёл?» – тихо спросил К., пытаясь встать на дрожащие ноги.
Мом чуть наклонился к нему, но руки, чтобы помочь подняться не протянул.
«Очень на это рассчитываю, – веско изрёк он, – а вы должны более ответственно относиться к своей работе и не отираться здесь целыми днями с несбыточными целями в месте, которое предназначено для господ из Замка. Лучше бы вы свои усилия употребили по месту вашей службы, это хотя бы охарактеризует вас положительно, когда будет вынесено решение по вашему делу».
«Неужели в нём есть какие-то подвижки?» – криво усмехнулся К., он давно уже не верил категоричным, но пустым посулам чиновников.
«Они всегда есть, – строго сказал Мом, – и это не подвижки, а целенаправленная серьёзная работа; вы просто глядите со стороны и как человек посторонний, не можете правильно оценить и понять отлаженной работы здешнего административного механизма, но могу вас заверить, что в должное время и в должном месте по всем вашим вопросам будет вынесено обоснованное и окончательное решение. Сидеть же под дверями и подглядывать в замочную скважину или непрерывно надоедать господам чиновникам своими вопросами – вот это, как раз, бесполезно и непростительно».
К. наконец утвердился на ногах и выпрямившись, посмотрел прямо в глаза господину секретарю. Никакого сочувствия, конечно, он от Мома не ждал, да и как-то вообще, в последнее время он отдалился от своей борьбы с чиновниками, по вполне понятным причинам. Но теперь, потерпев крах на самом верху, ему оставалось теперь или погибнуть – что почему-то казалось ему сейчас самым соблазнительным выходом – или снова, скатившись вниз, упорно шаг за шагом подниматься вверх. Но где взять для этого сил сейчас, когда ему трудно не то что сделать шаг, но просто устоять, даже опираясь на стену? Разве поймёт его гладкий и сытый господин секретарь в тёплой длинной меховой шубе спокойно стоящий сейчас перед ним? К. только равнодушно махнул рукой и не попрощавшись с Момом, оттолкнулся от стены, и пошатываясь побрёл со двора гостиницы.
Всю дорогу до школы К. вёл мысленный молчаливый разговор с Юлией: умолял, клялся, обещал, выслушивал её то страстные, то злые слова и лишь уткнувшись в решётку школьной ограды, остановился – всё это было абсолютно бесполезно и бессмысленно и обо всём этом следовало как можно скорее забыть. Как он мог вообще надеяться на какие-то долгие чувства с её стороны? Всё произошло так, как и должно было быть, как положено, графиня предалась ему как высшая низшему лишь на мгновенье и затем сразу оттолкнула его; какие могут быть у него к ней претензии: его предел – это скотница, буфетчица, батрачка, в лучшем случае служанка из Замка. Как он, вообще, мог возмечтать о такой любви? Или он, правда, граф, чтобы на это рассчитывать? Нет, ведь вовсе нет, как только бы Юлия узнала, кто он на самом деле, всё кончилось бы так же мгновенно и безжалостно. Наверное, Франкель прав и графиня просто страдает душевной болезнью, а её окружение пользуется этим, достигая своих собственных целей, только так можно объяснить и её странное поведение и те же поступки Матильды, ну а мать Герстекера, выходит, вправду, просто выжившая из ума старуха. Но тогда К. надо, действительно, всё это позабыть, и наконец заняться своими делами, как бы не саднило его непонятливое глупое сердце.
В школе шли уроки, но только в одном классе, где вёл занятие господин Грильпарцер. Наверное, Гиза до сих пор отлёживается у него дома вместе со спасённой кошкой, подумал К., когда стараясь не шуметь, прошёл в пустой зал. Но похоже, учитель всё-таки заметил его и теперь не мог утерпеть даже до конца урока; оставив учеников, которые тут же загалдели, он быстро вошёл в зал вслед за К., где тот даже не успел снять пальто и шапку.
К. вежливо поздоровался, но учитель, видно, очень раздражённый прошлым поведением К., даже не стал кивать ему в ответ, а сразу же на него напустился.
«Я вижу у вас хватает наглости, господин землемер, чтобы появиться в школе после недельного отсутствия? – язвительно заметил он, скрещивая на груди руки, – и какие будут теперь у вас оправдания?»
Оправданий у К. не было никаких, врать ему не хотелось, а говорить правду, тем более. Он только виновато развёл руками.
«Зачем вы тогда сюда явились? – резко спросил учитель, – посторонним вход в школу воспрещён!»
Вот это новость! – при слове «посторонний» К. даже вздрогнул от неожиданности, выходит, всё-таки его уволили. Конечно, этого следовало ожидать – после его недельного, как говорит учитель, отсутствия – видно, К. слишком расслабился, полагаясь на защиту старосты и своих, якобы, союзников из Замка. Значит, его положение теперь настолько пошатнулось, что даже простой школьный учитель может по своему желанию решать его судьбу?
«Выходит, я уволен?» – К. решил в этом окончательно удостовериться.
«Выходит, да! – отчеканил учитель, – вы, господин К., теперь окончательно уволены с должности школьного сторожа, – видно было, что учителю даже доставляет удовольствие выговаривать эти слова, что он просто не мог дождаться К. целую неделю, лишь для того, чтобы насладиться своей победой над ним, каждый урок, наверное, в окно выглядывал – не идёт ли К., повторяя про себя свои грозные речи. – Но поскольку договор о найме на службу вы так и не удосужились подписать, я оглашаю ваше увольнение в устной форме», – учителю приходилось постоянно повышать голос, потому что дети за дверью галдели всё громче, радуясь своей недолгой свободе.
Это был тяжёлый удар для К., получается, одним махом он терял и работу и жилье и пропитание. Правда, ему не надо было заботиться теперь о семье, с этим вопрос решился ещё раньше сам собой, когда его поочерёдно бросили женщины, которых он полюбил. Но, что же ему теперь делать, если все его действия здесь потерпели крах? Может быть самому бросить всё – в сущности ему и бросать-то здесь нечего – и покинуть Деревню с гордо поднятой головой? Видно же, что учитель так и ждёт, когда К. начнёт перед ним унижаться. Но он, К., не даст ему возможности получить такое удовольствие.
«Могу я в таком случае истребовать свой рюкзак?» – спросил он, стараясь не показывать ни малейшего вида, что увольнение его хоть как-то огорчило. Школьный учитель нахмурился. «Здесь я ничем помочь не могу», – ответил он и посмотрел в сторону. К. встревожился. «Как это понимать? – спросил он, – вы же говорили, что мои вещи у вас дома!» «А с чего вы решили, что я вас обманываю, – вдруг возмутился Грильпарцер, но было заметно, что на самом деле, он прячет за своими словами некоторую обескураженность, – ко мне в дом приходила комиссия, все ваши вещи были описаны в соответствующем протоколе и изъяты». «Какая ещё комиссия?» – оторопел К. «Комиссия из Замка, откуда же ещё? – пожал плечами учитель, – не надо делать вид, что вы ничего не понимаете». «Из Замка, – повторил К. растерянно, – но ведь же там были все мои документы!»
«Послушайте, – довольно раздражительно сказал учитель, стоя вполоборота, и внимательно прислушиваясь к детским крикам из соседнего зала, видно, школьники в его отсутствие совсем распоясались, – здесь я вам уже ничем помочь не могу, обращайтесь непосредственно в Замок. Что касается ваших дел тут в школе, то повторюсь – вы уволены. А теперь мне надо вернуться к занятиям. А вас я прошу немедленно покинуть школу, если не хотите оказаться в полиции».
После этого учитель, окончательно потеряв интерес к К., и видно, обозлясь, что ему не удалось заставить К. унизиться перед собой, повернулся и направился к двери. Встав в коридоре, и глядя на К., он сделал решительный жест рукой, можно сказать, прямо выметающий К. из школы на улицу.
Оставив школу, К. долго брёл по главной улице Деревни, несмотря на мороз, пытаясь понять, что же ему делать дальше. Почему-то ему было совсем не холодно, напротив изнутри него поднимался странный жар, с каждой волной которого, его мысли начинали путаться и противоречить друг другу. Зачем комиссия изъяла его бумаги? Может быть, они хотят проверить по ним кто он на самом деле? Значит, в Замке из-за истории с Юлией могли усомниться в том, что К. на самом деле, и есть тот самый землемер прибывший по вызову графа? Но тогда его и так непростое положение может ещё больше усложниться, поскольку, если сейчас сельская администрация чинит ему препятствия на пути к должности землемера, зная и учитывая, что он по профессии всё-таки землемер, то что будет тогда, когда даже в этом они усомнятся? Как можно не землемера принять на должность землемера? Но ведь он землемер? Или уже нет? И если нет, то что же он тогда здесь делает?
К. болезненно застонав, потёр ладонями горящие виски, шапка его упала на снег, но он даже этого не заметил. Порыв холодного ветра ударил ему в лицо, взъерошил волосы и немного привёл его в чувство. Он помнил, что только что хотел уехать из Деревни, но куда? Да и как он может куда-либо уехать, если у него совсем нет денег, а главное нет его документов – разве что, письма от Кламма могут сойти за документ – но ведь эти письма, как сказал староста, не служебные, а частные – тогда какая ему от них сейчас польза? Он вытащил их из кармана – измятые истрёпанные бумажки, и горько усмехнулся – теперь это всё, что у него осталось.
К. ещё долго шёл, что-то бормоча себе под нос, и не обращая внимания на дорогу, пока его не окликнули. Он вдруг увидел, что стоит на мосту отделяющем проезжую дорогу от Деревни, а перед ним на середине моста возвышается одетый по форме деревенский полицейский и внимательно смотрит на К.
«И куда это вы, молодой человек, собрались из Деревни – один, пешком, и в такой холод? – неожиданно мягко спросил полицейский, он был худощав, подтянут и вместе с тем крепко сбит, – вы, собственно, кто?»
«Я землемер, – сбивчиво ответил К., – у меня нет документов, но я хочу уехать из Деревни. Вернее, они есть, – поправился он, – письма от Кламма!» – он торопливо достал их из кармана и протянул полицейскому.
«Землемер? – переспросил тот слегка иронически, – да, кое-что я о вас уже слышал. А куда делись остальные ваши документы?»
Он взял письма в руки и пристально изучил их, время от времени, бросая на К. внимательные взгляды. К. также сбивчиво постарался в это время объяснить стражу порядка, что с ним произошло и куда пропали его вещи и документы, но он чувствовал, что его слова воспринимаются с явным недоверием.
«Послушайте, господин землемер, – наконец сказал полицейский, небрежно возвращая письма обратно К., – выпустить отсюда я вас не могу, уже вечер, скоро начнётся метель, а вы один, пешком, да ещё без шапки. Меня же потом и пошлют на ваши поиски. Так что лучше идите-ка вы сейчас прямо в наш полицейский участок. Это недалеко, по главной улице четвертый поворот налево, там вы хоть отогреетесь, а после мы наведём необходимые справки по вашим бумагам».
Всё было бесполезно. Замок наложил свою тяжёлую длань на К. и теперь ему было не вырваться. Даже сбежать отсюда оказалось невозможным, без документов и денег К. был прикован к Замку незримыми цепями, а теперь ещё и на мосту перед ним возвышался страж преграждавший ему путь. К. не доверял его участливым словам, не хватало ему ещё и оказаться в полицейском участке, тем более, по своей воле! Ещё неизвестно, что с ним там сделают. Он чувствовал, что всё это обман, попытка ввести его в заблуждение, все лгали ему, только для того, чтобы достичь своих целей, и по дороге разрушая его собственные устремления. Поэтому ему надо быть сейчас максимально осторожным, тем более, что жар всё сильнее окутывал его и – о какой студёной метели можно было сейчас толковать? – путал его мысли, а, значит, тоже являлся врагом К.
Когда К. очнулся, уже совсем стемнело, он еле стоял на дрожащих ногах, упираясь в стену, рядом с маленькой деревянной дверью. Куда его занесло? Жар, всю дорогу донимавший его, исчез и теперь К. вместо него бил озноб. Он медленно огляделся и понял, что он стоит около гостиницы. Дверь выглядела знакомой, как будто кто-то уже рассказывал про неё К., но это, похоже, было так давно, и мысли К. сейчас текли настолько нехотя, что ему стало ясно – он рухнет перед этой дверью от усталости и замерзнет окончательно прежде, чем вспомнит. Удивительно, но дверь не была заперта, поэтому К., не раздумывая шагнул внутрь, и в лицо ему пахнуло теплом; сейчас ему нужен был отдых. Только в тепле, стоя в полутёмном коридоре, К. почувствовал насколько он устал – ноги почти не держали его отяжелевшее, дрожащее в ознобе тело.
«Господи Боже!» – сзади К. раздался грохот упавшего подноса и звон посуды.
Он, прислонясь к стене, с трудом повернул голову; перед ним стояла Пепи и с испугом смотрела на К., словно на привидение. У её ног валялся перевёрнутый поднос и разбитая посуда – видно, кто-то из господ чиновников останется сегодня без ужина.
«Видишь, Пепи, – с трудом улыбнулся К., – я пришёл, как мы с тобой и договаривались. Помнишь?» – он наконец вспомнил кто рассказывал ему про эту дверь.
Мысли К. путались уже настолько, что ему казалось, что их разговор с Пепи был совсем недавно, и вот, он явился, так почему же она смотрит на него с таким удивлением и испугом, ведь Пепи сама звала К. жить в комнате горничных, как же она могла про это забыть?
Девушка наконец оправилась от испуга.
«К., это было неделю назад, – медленно сказала она, проводя рукой по лицу, – и я тогда прождала тебя здесь весь вечер».
«Странно, – пробормотал К., цепляясь руками за стену, чтобы не упасть, – я же пришёл почти сразу».
Пепи, перешагнув осколки посуды, подошла ближе и посмотрела на него в упор.
«Тебе нельзя здесь находиться, – с тревогой сказала она, – ты, что болен? Тебе плохо?»
К. улыбнувшись, ответил, что нет и чуть было не упал на девушку. К счастью, Пепи быстро сообразила что делать, и буквально поволокла К. на себе по коридору. Вообще, это очень некрасиво с его стороны являться в таком виде к девушке, упрекала она его по дороге в свою комнату. Но, с другой стороны, ему ещё очень повезло, что он оказался здесь именно в таком виде, не будь он так болен, она бы сразу выставила К. обратно на мороз. Пусть, он ещё спасибо скажет, что у Пепи такое доброе сердце. Хотя, наверняка, подружки по комнате её не одобрят, особенно после того как он так мерзко с ней поступил – не явился к двери в назначенный час. И как он мог так поступить с ней, когда Пепи до этого чуть ли не призналась ему в любви? Но теперь с этим покончено – пускай он, конечно, отдохнёт немного в их комнате, раз он так себя плохо чувствует, но оставлять его насовсем она не намерена, так что, пусть, он потом ищет себе приюта в каком-нибудь другом месте. Она, конечно бы, рискнула своим местом горничной ради любимого человека, но раз К. шлялся неизвестно где всю неделю, пусть он на это не рассчитывает.
Слушая Пепи, К. только блаженно улыбался, его охватывало некое странное удовлетворение: он был в тепле, о нём заботились, не давали на ходу упасть – интересно откуда у такой маленькой девчушки столько силы? – и обещают, пусть хоть и не надолго, но дать улечься на кровати в тёплой комнате, где он будет тихонько лежать и ждать обещанный чай.
