Михаил Ахметов
Замок Франца Кафки – окончание романа
Комната оказалась точь-в-точь такой, как рассказывала Пепи – маленькой, похожей на шкаф с тремя полками, где на каждой полке лежал соломенный матрац. Девушка усадила К. на самую нижнюю полку, так что ему пришлось пригнуться, чтобы не стукнуться головой о среднюю, и зажгла маленькую керосиновую лампу, на приткнутом в углу колченогом столике.
«У меня сейчас много работы, – строго сказала она, – а теперь надо ещё заказ заново готовить, который я из-за тебя уронила. Видишь, К., сколько из-за тебя у меня неприятностей?»
«Спасибо, Пепи», – улыбаясь, ответил К., давно ему так не было хорошо и уютно, и даже разгоравшаяся в нём простуда – Пепи была права, он явно заболел – не мешала ему.
Пепи, погрозив ему пальцем, вышла; К. лежал на матраце, надеясь, что это был матрац именно Пепи – почему-то сейчас это было для него очень важно, и смотрел на крохотный огонёк керосиновой лампы. Надо было ему сразу держаться за Пепи, тихо текли мысли у него в голове, а он зачем-то замахнулся на буфетчицу, а потом, вообще, вознёсся до графини – и что? Теперь лежит в комнате у горничных и прекрасно себя чувствует, хотя, вероятно, поболеть ему придётся не одну неделю. Конечно, плохо, что он потерял всё достигнутое таким тяжёлым трудом и ему придётся начинать всё сначала в своём упорном стремлении наверх. Да, он устал – а кто не устал бы на его месте? – но если хорошенько отдохнуть, и отдохнув, снова взяться за дело, то он скоро сможет восполнить все свои потери. В полицейском участке ему помогут с документами – и чего он так испугался полицейского? – а у Пепи и её подружек он вымолит прощение – тем более, что горничную соблазнить ещё проще, чем буфетчицу – и останется жить с ними в этой тёплой комнатушке, будет им помогать, а кормить они его будут едой с господской кухни – собственно, почему бы и не прожить здесь тогда так до весны?
От своих мыслей К. отвлёк странный шорох в коридоре. Он прислушался, звук был такой, как будто кто-то ходит за дверью. Подойдёт, постоит немного и снова отойдёт. Неужели, это Эмилия или Генриетта, подумал К., которые узнали, что он здесь и стесняются теперь зайти в свою же комнату. Он позвал их по именам, но никто не вошёл. На минуту всё стихло, но когда К. решил, что это всё ему показалось, звуки раздались снова. И тут К. вспомнил про то, что ему рассказывала Пепи – как иногда по ночам кто-то подкрадывается к комнате девушек, да так, что они себе потом места не находят от страха. Судя по всему, сейчас явно происходило то же самое. Вот и прекрасное начало для его карьеры здесь, подумал К., сейчас он живо разделается с этим шутником, хоть он и чувствует себя немного нездоровым.
«Да, заходите же!» – крикнул он, но почему-то из его рта, к его удивлению, вырвался лишь еле слышный звук. Но за дверью его прекрасно расслышали.
«Ты, правда, хочешь, чтобы я вошла?», – услышал он ответ, и дверь скрипнув, чуть приоткрылась.
К. вдруг облился холодным потом, он узнал этот голос, узнал его обладателя, но он не должен был звучать здесь наяву. Но, с другой стороны, если это всего лишь сон, то чего ему тогда бояться?
«А я и не знала, что ты меня боишься, – слегка обижено проронила женщина-грифон, отворив дверь и скользя на четырёх своих лапах к ногам К., – мне, казалось, я тебе нравлюсь».
Соски её грудей почти касались пола, а лицо улыбалось.
«Зачем ты пришла сюда?» – спросил К., отодвигаясь. Ему стало вдруг жутко.
Тварь уселась прямо перед его кроватью и обвила себя вокруг жёлтым хвостом, груды мягкого белого мяса свисали с её боков.
«Тебе некуда больше идти, К., – ласково сказала она, улыбаясь, – а скоро вернётся Пепи и выставит тебя из комнаты».
«Я попробую её уговорить», – попытался защититься К.
«Не выйдет, Эмилия узнала про тебя от Пепи и уже донесла хозяину, что ты здесь, – объяснила ему тварь, – так что, если тебя не выгонит Пепи, то это сделает хозяйка гостиницы, а её, К., ты уговорить уже никак не сумеешь. Хотя, как знать, может быть, она поселит тебя у себя в шкафу со своими поношенными платьями, – тварь оглядела комнату и улыбнулась, – возможно, там будет даже больше места, чем здесь».
«Но зачем ты мне это говоришь? – растерялся он, – что тебе самой здесь нужно?»
«Идём со мной, – сказала женщина и встала снова на четыре лапы, – твой путь здесь окончен, больше здесь тебя ничего не ждёт».
«И куда же ты хочешь повести меня?» – в тревоге спросил К.
«Ты узнаешь, когда увидишь сам, – снова улыбнулась тварь, тускло блеснув клыками. – Ну, идём же!»
«Ты обманешь меня, я знаю», – сказал К.
«Женщины всегда обманывают, – охотно согласилась она, – но важно то, что ты при этом теряешь. Что ты потеряешь, К., если у тебя уже ничего нет? Или ты, вправду, меня боишься?»
«Я, боюсь? – усмехнулся К., вставая с матраца, у него вдруг закружилась голова, но он удержался и не упал, – как я могу тебя бояться, если ты порождение другого мира. У тебя нет здесь силы. Здесь ты – только сон. Кто же боится снов?»
«Тогда идём со мной», – тихо прошептала тварь, змеёй выскальзывая за дверь, в чёрную пустоту изначальной тьмы, которая ожидала их там обоих.
«Иду», – ответил К. и вышел за ней, тихонько прикрыв за собой дверь.
Глава 49 (24)
Признание. Смерть.
В деревенской церкви с утра было необычное оживление. Жители Деревни явившиеся на воскресную службу вместе со своим семьями, то входили во врата церкви, то почти сразу же торопливо выходили из них, держа за руки своих детей и недовольно переговариваясь. Виной всеобщего беспокойства был приезжий землемер, которого рано утром нашёл, совершенно закоченевшим и лежащим без сознания у входа в церковь, церковный служка господин Брудер.
Теперь К. лежал в церковном зале, на сдвинутых скамьях, на наспех найденном тюфяке, а рядом ним стояли пастор Ледерер и староста, они негромко переговаривались. Поодаль от них стояло ещё несколько человек среди которых выделялась своим грузным сложением хозяйка постоялого двора «У моста».
«Совершенно ужасное происшествие, – покачал головой староста, опираясь двумя руками на деревянный костыль, – не думал, что для молодого человека всё так быстро и печально закончится. Может быть всё-таки мы успеем довезти его до лечебницы?»
«Боюсь, он скончается ещё по дороге, – ответил священник, – а здесь он хотя бы успеет примириться с Богом. Быть может он, бедное дитя, и стремился в свои последние часы к Нему, раз господин Брудер нашёл его почти рядом с дверями. Правда, они были заперты, но не можем же мы бросать святой дом на ночь открытым».
Староста закивал, соглашаясь, но в то же время с жалостью глядя на бледное лицо К., до подбородка укрытого покрывалом. Его дыхания почти не было слышно, но лицо было спокойным и безмятежным, как будто он и вправду успел примириться с кем бы то ни было.
В зал торопливо вошёл школьный учитель. Оглядевшись, он подошёл к пастору и старосте и поздоровался с ними обоими. Лицо его оставалось непроницаемым, а когда он посмотрел на К., лишь еле уловимая тень пробежала по нему.
«Вы, наверное, полностью осведомлены о том, что здесь произошло господин Ледерер?» – сдержанно спросил он, снимая перчатки, словно хирург готовящийся к операции, – сегодня придется писать протокол для сельской регистратуры».
Пастор, кивнув, сообщил, что он полностью в курсе случившегося. С утра к нему прибежал встревоженный церковный служка – господин Брудер: он только что обнаружил землемера, который лежал без сознания, весь засыпанный снегом – будто его уже похоронили – рядом со входом в церковь. Конечно, они как добропорядочные христиане, не мешкая, перенесли его внутрь и уложили здесь в зале. А куда его ещё можно было отнести? Не могли же они потащить бедного молодого человека по морозу на постоялый двор, а другого жилья у землемера, вроде как, в Деревне не было.
Услышав, что речь зашла о её заведении, подошла хозяйка. Конечно, у неё было некоторое недопонимание с этим несчастным молодым человеком, сказала она, но если бы потребовалось, то, безусловно, они с мужем предоставили бы для него место – какое угодно, да хоть свою спальню. Но, как она слышала, господин пастор сказал, что К. находится в слишком удручающем состоянии, чтобы его можно было куда-то переносить, и что даже до больницы он вряд ли дотянет. Поэтому оставить его здесь и отпустить ему грехи прямо в церкви – это самая сострадательная и благочестивая мысль, ибо пора уже всем озаботиться не земными богатствами, но небесными. А она всегда относилась к К. сердобольно и с большим сочувствием, несмотря, напротив, на явно предвзятое отношение его к ней. Но настоящие христиане должны всегда относиться с любовью и снисхождением к своим близким, даже, если те поносят их.
Господин Ледерер согласно закивал и отметил, что он сразу же послал за полицейским и за врачом. В полиции уже сделали соответствующие пометки, ну, а врач, поскольку, он будет ехать из больницы издалека, вероятно, прибудет сюда уже только для того, чтобы констатировать неизбежное. Конечно, всё это очень печально, но вряд ли что-то можно поправить. Всё, что они могли – перенести бедного К. в тепло, уложить и укрыть – они уже сделали, теперь остаётся только молиться и надеяться на чудо.
«А у нас и так сегодня похороны господина Ханцала, отца этого невинного агнца Варнавы, вернее всего того, что удалось собрать от него на пожарище, – вздохнув, сказал пастор, – воистину, сегодня день полон печалей».
«Начальник пожарной дружины Зееман весь залился слезами, когда ему сообщили о сегодняшних похоронах, – подтвердил староста, – и даже пытался сорвать с себя повязки и броситься сюда, чтобы проститься со старым, как он прорыдал, другом. К счастью, санитары сумели его удержать, а то боюсь, его сердце тоже могло не выдержать здесь такого зрелища».
К ним подошёл печальный и серьёзный Брунсвик, за его руку, как за последнюю надежду, держался заплаканный Ханс.
«Опять землемера потеряли, – пробормотал он, вглядываясь в лицо К., и немного покачиваясь, – не приживаются они у нас».
Его сын со слезами молча глядел на К., не выпуская руки отца, на детском лице Ханса было написано полнейшее отчаяние, словно он сейчас терял самого близкого для себя человека, связанного с ним кровными узами.
«Я вам тысячу раз говорил, Отто, – нервно проронил староста, – нам в Деревне землемер не нужен».
«Да? И посмотрите к чему это привело, – упрекнул его Брунсвик, кладя свободную руку на спинку скамьи, – можно сказать, ради своего спокойствия загубили невинного человека».
«Вы снова начинаете фантазировать, Отто, – раздражённо произнёс староста, вытирая вспотевший лоб свободной рукой, видимо, вспоминая свою многолетнюю борьбу против Брунсвика, и ужасаясь этим воспоминаниям, – это совершенно никак не связанные вопросы. Ещё на совете общины вам было ясно указано, что большинство членов совета категорически против найма землемера. Вы что, всё позабыли? И я сразу же при первой встрече указал на это бедному молодому человеку, но, к сожалению, он мне не поверил или может быть, превратно истолковал мои слова. Это ужасно, но именно его упорство, а лучше сказать упрямство, в достижении недостижимых целей и привело его к столь печальному финалу. И вы, я смотрю, тоже никак не можете успокоиться, постоянно будоражите людей своими очередными выдумками. Этот вопрос закрыт, и закрыт даже не мной, а господином Сордини, которого вы также неоднократно и пытались ввести в заблуждение».
«Конечно, – с обидой заявил Брунсвик и ещё сильнее опёрся на скамью, – вы, господин староста, наверное, были бы просто счастливы, и меня уложить сейчас рядом с бедным землемером, чтобы я вам не мешал».
Староста возмущённо замолчал, а пастор посмотрел на Брунсвика с подозрением и немного принюхался.
«И когда вы только уже успели?» – тихо, но недовольно спросил он, – ведь ещё даже не полдень!»
В ответ Брунсвик с оскорблённым видом сообщил, что он не может иначе выносить это ужасное зрелище, глядя на почти бездыханное тело молодого человека, который – будь он здоров – мог принести деревенской общине громадную пользу своим трудом, поскольку, он, Брунсвик, всегда утверждал, что правильное размежевание земельных участков в Деревне это больное для общины место. Каждый норовит мерить во что горазд, а господин староста покрывает все эти махинации – не исключена его, кстати, тайная заинтересованность, на которую власти почему-то смотрят сквозь пальцы. Не удивительно, что он довел землемера в буквальном смысле до земли, а можно сказать прямо – просто уложил беднягу в землю. А лучшему сапожнику Деревни можно и немного выпить с утра, небольшой это грех, тем более, что он сегодня иначе просто не мог встать в постели – настолько он устал вчера ночью, когда помогал пожарной дружине тушить пожар.
Староста, восприняв слова Брунсвика как личное оскорбление – а чем же ещё они и были? – пригрозил, что не оставит их просто так, тем более, что господин священник всё слышал и будет ему свидетелем, и он – староста, добьётся того, чтобы этого смутьяна и болтуна Брунсвика исключили наконец из общины, и если для того, чтобы лишить Брунсвика принадлежащего ему участка земли, потребуется землемер, то староста, так уж и быть, в этом случае ему землемера обеспечит.
Значит, всё-таки иногда землемер общине необходим, язвительно откликнулся Брунсвик, но только тогда, когда это требуется лично господину старосте? При этих словах Брунсвик так сильно опёрся на спинку скамьи, что смертное ложе К. начало разъезжаться в стороны и тот, почувствовав толчок, чуть пришёл в себя и слабо застонал.
«Перестаньте! – крикнул вдруг Ханс, и все в зале повернулись в их сторону, – дайте К. умереть спокойно!» – в его голосе были слышны гнев и отчаяние.
Его крик смутил и его отца и старосту. Брунсвик даже пробормотал в сторону старосты что-то похожее на извинение. Ханс, тем временем, отпустив руку отца, приблизился к К. Совсем недетская скорбь была на его лице, он словно прощался со всем тем хорошим, что он получил от К., за несколько дней их короткого знакомства. К. не успел вырезать Хансу красивую резную палку как обещал, и уже никогда не сможет дать полезный совет его матери, но он Ханс, сделает для К. то, что уже никто вокруг них сделать не в силах – он станет таким же человеком как К., когда вырастет, и тогда память о К. никогда не умрёт, по крайней мере, пока будет жив Ханс.
Брунсвик, спохватившись, повёл сына к выходу из церкви, но мальчик вплоть до самой двери не отводил взгляда от лица умирающего К., к которому он успел так крепко привязаться своей чистой детской душой.
В зале на несколько минут повисло неловкое молчание, которое прервал своим появлением старший посыльный Харрас. Тяжело отдуваясь и вытирая со лба льющийся струями пот, он огляделся на входе и сразу направился к священнику.
«Хорошо, что вы здесь, святой отец, – сказал он, подойдя ближе и отдышавшись, – а то я уже почти обессилел, не те, знаете ли, уже годы, – Харрас бросил сочувственный, но короткий взгляд на лежащего К., – мой курьер, я думаю уже в больнице. Я хотел было отправить туда своего новенького – Варнаву, передвигается он на удивление быстро, хотя, конечно, со мной, какой я был в молодости, не сравнить, – он самодовольно усмехнулся, – но, оказалось, у бедняги отец погиб вчера на пожаре, впрочем, для администрации это неважно – пока ты не получил официально отпуск – небо может упасть на землю, а ты изволь работать, по другому посыльные Замка не могут, не имеют права поступать. Но, в любом случае, паренька пришлось отправить в канцелярию Кламма, оттуда мне дали телефонограмму, чтобы срочно явился посыльный. Ведь главное – это наша бесперебойная служба для господ чиновников, поэтому в больницу я отправил другого курьера, не такого конечно быстрого, но надежного. Так что доктор сюда прибудет, это я вам обещаю».
Староста стоявший рядом, в ответ на это, выразил лёгкое удивление, что в больницу графства до сих пор не провели телефон. Даже на постоялом дворе «У моста» имеется телефонный аппарат, сказал он, хотя лично он сильно сомневается в уместности и тем более, полезности его там установки. И что им оттуда сообщать по телефону – что у них закончилось пиво? А вот случись какой-нибудь несчастный случай в Деревне, как сегодня с бедным господином землемером – вот, просто бросай всё и посылай за врачом посыльного или сам вези пострадавшего в больницу, обрекая тем самым несчастного на муки перевозки по ухабам и ямам. Он, староста, конечно, не жалуется, но его подагрические припадки становятся раз от раза всё тяжелее, и вполне может быть, что подобное отсутствие телефона в больнице, когда-нибудь сыграет свою роковую роль и в его жизни.
«Как вы можете такое говорить господин староста! – тут же запальчиво отозвалась хозяйка постоялого двора стоявшая рядом, – как это мой постоялый двор и без телефона! Во-первых, это явное признание того, что моё заведение имеет важность для господ из Замка, так как ставятся телефонные аппараты только по распоряжению администрации. А во-вторых – и даже не надо никуда далеко ходить за примером – как раз наличие телефона сразу дало нам возможность сообщить в Замок о прибытии приезжего землемера, что позволило администрации тут же взять его на заметку. А господину старосте, наверное, невдомёк, что мой постоялый двор находится прямо на въезде во владения графа, и поэтому нам, согласно предписаниям, надлежит сразу сообщать в Замок о появлении здесь всяких проходимцев…, то есть, я хотела сказать, приезжих. Вы меня просто удивляете своими словами, господин староста».
«Я отнюдь не умалял важности предписаний для вашего заведения, – примирительно сказал староста, видно, имевший с хозяйкой давние трения по разным вопросам, не зря ведь хозяйка всегда так пренебрежительно отзывалась о нём за глаза, – я всего лишь хотел подчеркнуть, что, возможно, мы могли бы сделать сейчас больше для несчастного молодого человека, если бы врач уж был бы здесь. А что касается меня самого, я уже давно привык не щадить своего здоровья, работая на благо Деревни, так уж я устроен».
Хозяйка в ответ лишь сомнительно поджала губы и замолчала.
«В наше время не было никаких телефонов, – заметил Харрас, – и нам, посыльным, приходилось работать, можно сказать, не покладая рук, то есть ног. Сейчас уже совсем другое время, нет такого почтения к работе гонцов, а раньше на нас держалось всё. Теперь же господин чиновник поднимает трубку и его голос бежит по проводам быстрее молнии, даже мне лучшему курьеру уже за ним не угнаться», – и он грустно вздохнул.
«Как вы правы, господин старший посыльный, – тоже меланхолично вздохнула хозяйка в ответ. – О, как вы правы. Раньше всё было по-другому, намного лучше, чем сейчас. Когда я смотрю на вас, мне сразу вспоминается молодость, как я, счастливая, получаю из ваших рук послание от Кламма. Стоит мне только это вспомнить, и я тут же забываю про моего ротозея мужа, который, наверняка, сейчас в моё отсутствие занимается чем угодно, только не работой. Ему хоть три телефонных аппарата поставь, никакого толку не будет, всё равно всё прошляпит», – и она ещё раз вздохнула, но теперь уже устало.
«Вы сказали, я передавал вам послание от Кламма? – слегка удивился Харрас, поглаживая свой раздавшийся во все стороны живот, – когда же это было?» «Послание от Кламма? – повторила за ним хозяйка, и было видно, что ей сладостно произносить эти слова, на миг её лицо даже помолодело, – Ах, разве вы не помните?» Она покопалась в складках своего платья и вытащила откуда-то измятую фотокарточку. «Неужели, вы себя здесь не узнаёте, господин старший посыльный?» – слегка кокетливо спросила она, протягивая карточку Харрасу, прямо над лежащим в беспамятстве К.
Харрас с минуту разглядывал фотокарточку.
«Не очень-то она сохранилась», – заметил он.
«Да, ну и что, неужели, из-за этого вы не можете на ней себя узнать? – уже немного раздражённо произнесла хозяйка. – Ох, уж эти мужчины! А ведь я даже ваш голос с той поры помню. А вы даже себя узнать не можете!»
«А, ну, конечно, же! – вдруг обрадованно воскликнул Харрас, и хозяйка напряжённо следившая за ним, облегчённо вздохнула, – и, кстати, обратите внимание, каким я стройным был в молодости!», – он гордо усмехнулся.
Все стоявшие рядом заинтересовались, фотокарточка пошла по рукам, про бедного К., казалось, все на время забыли, а хозяйка обеспокоенно, но самодовольно следила за тем, чтобы с её сокровищем ничего не стряслось в чужих небрежных руках.
«Да, теперь я вспомнил, – задумчиво проговорил Харрас, – я несколько раз передавал вам вызовы от господина Кламма. Но это было так давно».
«Для меня это всё было, как будто вчера, – снисходительно заметила хозяйка, – три раза вы передавали мне вызов от Кламма, – вздохнула она, – а четвёртого так никогда и не случилось».
«Не случилось? – переспросил Харрас, – но, кажется, я…»
Неожиданно его прервали, раздался жалобный вскрик: в зал вбежала Фрида. Люди в зале вздрогнули, но, не обращая ни на кого внимания, она бросилась прямо к К. и упала на колени перед его ложем. Плача и задыхаясь, она склонилась над его лицом, но в то же время, как будто, боялась к нему прикоснуться.
«Миленький мой! – простонала она, раскачиваясь над К., – что они с тобой сделали?».
Тело её затряслось в рыданиях, и на лицо К. закапали горячие слёзы. Он чуть шевельнулся и застонал, глаза его приоткрылись.
«Ну, не умирай же мой миленький! – плакала Фрида и гладила дрожащей рукой покрывало. Она повернулась к священнику, – святой отец, ему уже вызвали врача? Что он сказал? Неужели, всё так плохо, раз К. здесь в церкви?»
«Крепитесь, дочь, моя, – печально, но внушительно сказал господин Ледерер, – врач уже в пути, но всё в руках Божьих. Мы здесь все молимся о чуде», – он незаметно передал за спиной фотокарточку обратно старшему посыльному.
«К. посмотри на меня, миленький!– Фрида снова склонилась над своим ещё недавним женихом, – ну, прошу тебя, не умирай». К. посмотрел на неё и с трудом слабо улыбнулся, казалось, он узнал её. «Юлия, ты вернулась ко мне», – К. произнёс эти слова с трудом и едва слышно, но все рядом их услыхали и переглянулись в недоумении. Фрида замерла на мгновенье и непонимающе уставилась на К. «Это же я, К. – сказала она, медленно отстраняясь, – твоя невеста». К. согласно шевельнул головой. «Да, – улыбнулся он и даже попробовал вытащить руку из под покрывала, но не смог, – да, я знаю, ты моя невеста Юлия», – истратив на это последние силы, он снова прикрыл глаза.
Священник чуть наклонился к старосте.
«Что это за Юлия? – вполголоса спросил он.
«Трудно сказать, – проронил староста, выпячивая в раздумье нижнюю губу, – наверное, он бредит. Предсмертный бред».
Фрида с ошеломлённым видом поднялась на ноги и огляделась в поисках то ли объяснений, то ли помощи.
К ней тут же сбоку приблизилась хозяйка, и подарив лежащему неподвижно К. возмущённый взгляд, взяла Фриду за плечи, повернула её как куклу и втиснула её голову себе в грудь.
«У меня просто нет слов, – поджав губы, вполголоса сказала она священнику над её головой, – удивительно, как даже на смертном одре, он ухитряется ей вредить!»
Она участливо погладила рыдающую Фриду по голове.
«Пойдём моя девочка, тебе не надо здесь находиться», – с этими словами, она чуть ли не подхватила Фриду на руки, унося прочь от К., и вышла с ней из зала.
Не успели ещё староста с пастором обсудить как следует толком странные слова сказанные К., как они полагали в беспамятстве, ибо он, получается, не узнал девушку, на которой собирался жениться, что выглядело очень странно – как хозяйка уже возвратилась Правда, перед её возвращением Харрас заметил, что Юлия это очень редкое здесь имя, в Деревне он вообще его не слышал, да и в Замке, так вроде бы зовут только её светлость, но он даже не осмеливается предполагать, что бедный землемер как-то связан с такой знатной госпожой. Безусловно, это какая-то бессмыслица. Хозяйка, которая, как она сказала, вернулась, только для того, чтобы забрать свою бесценную фотокарточку – а так она ни секунды не намерена здесь больше находиться, ей надо немедленно отвести бедную Фриду обратно в гостиницу, бедняжка одна, наверняка, не дойдёт до дома после такого страшного потрясения, после того, как настолько ужасно была опорочена её бескорыстная любовь! – выслушала слова господина Харраса с усмешкой.
«Это, наверняка, какая-нибудь его прежняя любовница, – уверенно изрекла она, даже не удостаивая К. взглядом, – а может, даже жена! И каково это было сейчас услышать бедняжке Фриде? Особенно после того как она столько для него сделала и пожертвовала всем, что у неё было. А сейчас сердце бедной девочки разбито, может быть, окончательно! Не зря я всегда не доверяла этому господину. Ещё с самого первого дня, когда мой ротозей муж позволил ему заночевать в нашем заведении! Если я б только могла знать к чему это приведёт, я бы заслонила ему всем своим слабым немощным телом вход на мой постоялый двор. Но не буду больше говорить об этом вашем К., как видно, он уже понёс наказание за свои грехи, а если он и оправится, то надеюсь, это послужит ему хорошим уроком в будущем», – эта пламенная речь выстрелилась из неё как из ружья.
Харрас всё это время задумчиво вертел в руках фотокарточку.
«Странно, – наконец сказал он, поднимая взгляд на хозяйку, и видимо, пропустив всё только что сказанное ею, мимо ушей, – но мне кажется, что я передавал вам вызов от господина Кламма четыре раза, а не три», – нерешительно пробормотал он.
Хозяйка на секунду застыла как изваяние, видно, сразу же позабыв про бедную Фриду.
«Что вы такое говорите, господин Харрас, – запинаясь от волнения, жалобным голосом произнесла она, – господин Кламм вызывал меня к себе только трижды, на этот счет не может быть никаких сомнений. Каждый раз я уносила от него по подарку – чепчик, шерстяной платок и вот эту фотокарточку».
«А, ну, конечно, – вдруг расплылся в облегчённой улыбке Харрас, – это я забыл передать вам вызов в четвёртый раз, меня как раз в тот день с полдороги вернули в Замок за другим более важным поручением, а потом я совершенно забегался и забыл до вас дойти. Но не переживайте, хозяйка, господин Кламм на вас не обиделся. По крайней мере, он об этом никогда мне больше не напоминал».
«За более важным поручением? – пролепетала хозяйка, и на её лицо было больно смотреть, – Забыл? Не обиделся? Не переживайте? Не напоминал?» – с каждым словом её голос становился всё более угрожающим и страшным. Харрас беспокойно завертел головой в ответ, видно, не понимая, что тут происходит.
«Отдайте мою карточку!» – вдруг рявкнула хозяйка и одним мощным движением вырвала из рук опешившего старшего посыльного фотокарточку, чуть не разорвав её при этом пополам.
Она расправила плечи и было страшно видеть как её мощный выпирающий костяк проступил сквозь ткань платья. На мгновение показалось, что она сейчас изничтожит старшего посыльного как пылинку и навеки обратит его в прах. Харрас в страхе сделал шаг назад, но хозяйка подарив ему испепеляющий взгляд, который мог бы сжечь на месте и более крупного господина, чем Харрас, стремительно прошла мимо него к выходу из зала. В дверях, она остановилась, развернулась, и не обращая внимание на то, что все не сводят с неё испуганных глаз, погрозила господину старшему посыльному кулаком с таким устрашающим видом, что все снова вздрогнули.
К этому времени в церкви собралось уже довольно много крестьян. Боязливо проследив за выскочившей в гневе из зала хозяйкой, они постепенно собирались один за другим возле смертного одра К. Он лежал, закрыв глаза, и они теперь могли уставиться на него без боязни, что он вдруг вернёт им ответный взгляд и им придётся снова от него отворачиваться.
Не успело улечься общее беспокойство из-за ухода хозяйки, как в зале появился новый человек, при виде которого Харрас, сильно напуганный хозяйкой, облегчённо вздохнул. Это был Варнава.
Он издали увидел своего начальника и поспешил к нему сквозь толпу крестьян, которые молчаливо расступались перед ним – даже там, где расступиться было негде.
«Ты выполнил поручение из канцелярии Кламма?» – спросил его Харрас, когда тот подошёл совсем близко.
«Да, господин, – ответил Варнава, – но, оказывается, это послание для землемера К.». Тут он вдруг увидел поверх голов крестьян лежащего перед ним К. и остановился как вкопанный. Непонимание выразилось на его красивом молодом лице. Он перевёл ошеломлённый взгляд на своего начальника.
«Для землемера, – повторил Харрас, – значит, ты опоздал, он сейчас при смерти, – Варнава вздрогнул при этих словах, – но даже, если он не умрёт, то вряд ли сейчас прочитает это письмо. Дай его мне. Я твой начальник, я сам с ним разберусь».
Варнава неуверенно, словно ещё не понимая, что здесь происходит, открыл сумку, и не глядя – взгляд он не сводил с безжизненного лица К. – передал письмо Харрасу.
Тот развернул вчетверо сложенный лист и задумчиво закивал головой, читая письмо.
«Что-то важное там?»– спросил его священник, с любопытством глазея и вытягивая шею.
«Взгляните сами, – ответил Харрас, передавая ему письмо через головы напиравших с любопытством крестьян, – я думаю, его можно прочитать вслух, вдруг господин землемер услышит, и это как-то его, может быть, ободрит».
Харрас бросил взгляд на К., рядом с головой которого, на колени опустился Варнава, и с безмолвной тоской, будто потеряв навсегда свою улыбку, которую почти ничто не могло стереть с его лица, неотрывно глядел на К.
Господин Ледерер согласно кивнул, и в свою очередь, держа лист на вытянутых руках, начал читать с него вслух громко и отчётливо.
«Хотя притязания землемера К. на право жить в Деревне юридически несостоятельны, однако, принимая во внимание известные второстепенные обстоятельства, ему отныне разрешается здесь жить и работать».
Все одновременно, как один человек, взглянули на К. Но он уже не дышал, а на его лице застыла слабая светлая улыбка. Казалось, он достиг всего чего желал и к чему стремился, и утомившись от трудной работы, теперь просто безмятежно спал.
Глава 50 (25)
Эпилог.
М. прибыл рано утром. Деревня тонула в зелени, был жаркий летний июль и можно было невзначай оглохнуть от щебета птиц. Замковая гора была видна как на ладони, а сам замок черный и неприступный дрожал в горячем воздухе и казался фата-морганой навеянной из далеких южных стран. Долго стоял М. на мосту и смотрел на, казалось, дрожащие в прозрачном воздухе контуры замка.
Потом он вернулся на постоялый двор. Его коляска стояла во дворе ещё с самого утра, и сейчас вокруг неё с растерянным видом слонялся какой-то средних лет господин невзрачного вида.
