Николай Некрасов
Три страны света
– Да, – отвечал горбун радостно.
– Ну, он будет моим мужем.
– А если она на вас так рассердилась, что будет теперь препятствовать?
Сара засмеялась. Она подскочила к зеркалу, долго смотрелась в него, нахмурила брови, топнула ногой и сказала:
– Я захочу, и он будет моим мужем!
И точно: молодой Бранчевский в ногах валялся у матери, чтоб она позволила ему жениться на Саре, которой Бранчевская не могла простить ее выходки. Отец был за сына, потому что Сара была услужлива и нежна к старику.
Нечего было делать: Бранчевская убедилась, что Сара одна из таких женщин, для которых нет препятствий, и день свадьбы был назначен.
Горбун делал все закупки. Комнаты Сары отделывались с необыкновенною роскошью, Сара и слышать не хотела об умеренности.
– Я замуж выхожу для того, чтоб весело жить, – твердила она.
Горбун уменьшал перед Бранчевской цены разных вещей, чтоб угодить Саре. Страшная дружба завязалась между ею и горбуном; они по целым дням советовались, как что сделать и как провести Бранчевскую.
Молодой Бранчевский уже охладел к Саре; ее характер был ему не по силам, и он чувствовал свое бессилие. Она вечно смеялась над своим женихом. Он стал бояться ее.
Старик Бранчевский опасно захворал. Поспешили сыграть свадьбу. Свадьба была великолепная; невеста, вся в брильянтах, гордо стояла под венцом, и между присутствующими пролетел шепот:
– Она ему не пара!
Горбун ходил, как потерянный; он не сводил глаз с Сары. То убегал к себе в комнату и там рвал на себе волосы, повторяя: «Зачем я не расстроил?», то опрометью кидался в залу и страстно смотрел на Сару.
Гости разъехались, и молодые отправились в свои комнаты. Горбун заранее ушел в старый сад. Он лежал на том самом месте, откуда смотрел на обгорелый дом наутро после пожара. Тяжелые мысли теснили ему грудь. Вспомнил он и свое детство, и свою мать!.. Слезы текли ручьями по его бледному лицу.
Сторожевые доски загудели и вывели его из забытья; он вскочил и пустился бежать из сада. На цыпочках прокрался он в комнату больного старика Бранчевского. Старик не спал от боли и охал.
– Кто тут? – спросил он слабым голосом.
– Я-с!
– Что ты не спишь?
– Я… я имею сообщить вам очень важную вещь, – сказал горбун и близко подошел к кровати старика.
– Боже, что с тобою? Отчего ты так бледен? Не случилось ли чего?.. – тоскливо спрашивал старик и нетерпеливо глядел в лицо горбуна, искаженное страданиями.
– Успокойтесь, я пришел вам сказать…
– Что? Что такое? Говори!
И старик, весь дрожа, приподнялся.
– Ваша невестка… она…
И горбун подал старику пук писем Сары к Алексису.
Старик содрогнулся, голова его скатилась на подушки, и он лишился чувств.
Горбун кинулся из комнаты и, страшно застучав в дверь, которая вела в спальню Молодых, закричал:
– Вставайте, вставайте, ваш батюшка умирает.
В голосе его слышалась радостная насмешка.
Глава V
Сон
Целую ночь весь дом был в тревоге; Бранчевский умирал. Печально провели молодые медовый месяц. Старик был так слаб, что смерти его ждали каждую минуту. Он сидел с горбуном и все о чем-то говорил с ним. Умирая, он взял с него клятву, что тайна о его невестке останется между ними.
Сара скучала, видя, что власть ее так же ограниченна, как и прежде. Вражда между ею и старухой Бранчевской завязалась открытая. Они иначе не могли говорить друг с другом, как колкостями. Сара непременно хотела распоряжаться самостоятельно. Она устроила себе совершенно особую жизнь: ночь проводила в удовольствиях, а день спала.
Молодой Бранчевский, испуганный порывами гнева своей жены, частыми семейными ссорами, стал искать рассеяния вне дома, и горбун содействовал ему в этом. У Бранчевского явилась страсть к игре и скоро достигла страшных размеров: двои и трои сутки мог он, не вставая, просиживать за картами.
Сара не огорчалась холодностью мужа; ей нужна была свобода, она ее имела и упивалась ею.
Гости не выезжали из их дома; то были большей частию мужчины. Сара не очень любила дамское общество.
– Я тогда только полюблю дамское общество, – говорила она, – когда оно отречется от китайских форм.
Однакож она смутно чувствовала, что ей чего-то недостает; кокетничала со всеми и в то же время осыпала своих воздыхателей самыми злыми насмешками. Все казались ей трусами, неповоротливыми, безжизненными; тот слишком нежен, тот холоден. Ни один из окружавших ее молодых людей не нравился ей.
– Я хочу любить мужчину, а не девушку с пансионскими манерами в мужском платье, – говорила она.
Тоска Сары высказывалась дико и часто страшно; в недобрые минуты она разрушала все, что ей нравилось, что было дорого. Раз она приказала вывести свою любимую лошадь, молодую и очень горячую. Навязав ей колокольчиков и бубенчиков на гриву и хвост, с криками пустили ее в поле. Лошадь делала страшные прыжки, бесилась, ржала и, наконец, с пеной у рта помчалась к лесу. Сара судорожно смеялась, ноздри ее расширялись, глаза делались огромными и страшно блестели. Но когда лошадь исчезла в лесу, она испугалась и велела всей дворне искать ее. Лошадь нашли во рву с переломленной ногой. Сара злилась, зачем не умели сберечь ее, и горько плакала.
Часто, рассердившись на горничную, она выгоняла ее. Тогда горбун, одевшись, по старой памяти, в женское платье, входил к Саре, приседал и рекомендовал себя как отличную горничную. Гнев Сары в минуту проходил, она смеялась и позволяла горбуну чесать себе голову, одевать свои маленькие бесподобные ножки. Горбун обходился с волосами Сары, как самый искусный парикмахер.
Сара, даже рассерженная, когда никто не смел подойти к ней, выносила присутствие горбуна; часто даже призывала его. Если муж долго не приезжал, горбун обязан был сидеть у кровати Сары и убаюкивать ее сказками.
На Сару находили дни, когда она просто превращалась в ребенка: робко оглядывалась кругом, всего трусила, ни на шаг не отпускала от себя горбуна; а ночью приказывала ярко освещать свою спальню, и вся дворня пировала перед ее окнами, плясала и пела. К этим странностям все в доме привыкли. Сара была добра, в домашние мелочи не входила, и прислуга была очень довольна, что взбалмошная госпожа не требует особенного порядка.
Однажды Саре вздумалось осмотреть старый сад. Горбун был ее чичероне. Он знал каждый уголок и передавал ей все местные случаи и предания. Осмотрев сад, Сара пожелала итти в старый дом. Горбун заметил ей, что в нем опасно ходить: стены и потолки часто обрушиваются; но его замечание только сильнее разожгло желание Сары.
– Я хочу видеть весь дом! – настойчиво сказала она. – Веди меня!
Горбун знал, что нет средств остановить ее, если уж она сказала «хочу», и повиновался.
Взбираясь по старой, полусгнившей лестнице, Сара побледнела и крепко схватилась за руку горбуна.
– Что с вами? – спросил он. – Не вернуться ли нам? Она оставила его руку и с презрением сказала:
– Трус!
Эхо несколько раз повторило это слово. Горбун побледнел и злобно посмотрел на Сару, которая уже шла по зале, кричала и вслушивалась в эхо.
– Здесь гораздо веселее, чем у нас! И если мне очень надоест, я переберусь сюда жить, – заметила она, рассматривая картины.
– В этом доме нельзя жить…
– Почему? – быстро спросила Сара.
– Потому что здесь поселился старик, которому дед вашего мужа уступил этот дом. Говорят, старик не давал ему ни днем, ни ночью покоя, грозил обрушить на его дом разные несчастия… отец его будто бы с ним имел какой-то договор.
– Я уверена, что дед моего мужа смеялся его угрозам, – заметила Сара.
– Да, сначала и он рассуждал так же, как и вы, пока не случилось с ним одно несчастье…
– Какое? – с любопытством спросила Сара.
– Пойдемте, я вам покажу спальню, где оно случилось….
Они отправились дальше и, миновав несколько комнат, вошли в большую залу, всю обгорелую, с провалившимся полом, так что виден был нижний этаж. Крыша была вскрыта, и один остов потолка со множеством перекладин висел над их головами. Обгорелые балки иные торчали до половины, другие тянулись во всю длину комнаты. То же было и под их ногами.
Сара не без страха взглянула вниз.
– Страшно! – сказала она и притянула к себе свою собаку, которая чуть-чуть было не провалилась, прыгнув на конец обгорелой балки; уголья посыпались и с глухим шумом упали на пол нижней комнаты. Собака заворчала.
Горбун стоял на середине другой балки и покачивался.
– Что же вы? – спросил он насмешливо.
– Упадешь! – поспешно закричала ему Сара, нахмурив брови.
Горбун продолжал покачиваться.
– Вы меня назвали трусом, – заметил он язвительно. – Я хочу вам доказать…
Сара засмеялась.
– Чего тебе бояться? Лишний горб не может уже обезобразить тебя.
И она стала уськать свою собаку на горбуна; но собака не шла на балку. Глаза Сары блеснули диким огнем. Долго билась она с непослушной собакой, наконец схватила ее за ошейник, притащила к балке и сбросила вниз. Пустой дом огласился пронзительным визгом. Внизу началась тревога: раздался дикий крик; стая ворон, тяжело хлопая крыльями, поднялась вверх, иные в испуге бросились к окнам, другие метались и вились над головой Сары, которая, закрыв лицо руками, стояла в углу и дрожала.
Горбун подошел к ней, когда воцарилась прежняя тишина.
– Это был старик? – тихо спросила Сара, отнимая руки от лица.
Горбун кивнул головой.
– Что же, мы не пойдем дальше? – спросил он улыбаясь.
– Кто тебе это сказал? – возразила она с гордостью и, не держась, прошла по обгорелой балке.
Горбун шел за ней. Они вошли в комнату с уцелевшим полом, потом прошли еще несколько таких же комнат и очутились у затворенной двери.
– Здесь, – сказал горбун, отворяя дверь.
Ржавые петли жалобно провизжали, как будто прося не нарушать тишины отслужившего здания.
Комната, в которую они вступили, была без окон: свет входил в нее сверху. Прямо у стены посредине стояла огромная двуспальная кровать; комоды, шкафы и кресла – все было покрыто густым слоем пыли.
– Вот комната, в которой случилось несчастье, – сказал горбун.
– Как сыро здесь! Какая смешная мебель! Посмотри, каков шкаф!
Сара открыла дверцу у шкафа; что-то пискнуло там, заметалось и шлепнулось на пол. Сара с криком отскочила и упала на руки горбуна.
Когда она очнулась, они были уже в саду.
– Что это со мною было? Чего я испугалась?
– Крысы! – насмешливо отвечал горбун.
Сара покраснела.
– Где моя собака? – быстро спросила она.
Горбун стал звать ее. Из-за куста, медленно выступая на трех ногах, показалась собака. Сара пришла в отчаяние.
– Ах, боже мой! Боже мой! Она сломала себе лапу; беги скорее за доктором! – в отчаянии кричала она горбуну, лаская собаку. Она стала перед ней на колени и с такою любовью смотрела ей в глаза, что горбун покраснел и быстро отвернулся.
Целый день Сара возилась с лапой собаки. Она устала и рано легла в постель. Горбун сидел на ступеньке у ее кровати, а возле, на подушке, лежала больная собака.
Комната была небольшая; кровать стояла на возвышении, под розовыми занавесками. Мебель была позолоченная, обитая розовым штофом; пол был устлан дорогими коврами. Свет выходил из розовой вазы, висевшей на средине потолка. Сара лежала в одном кисейном капоте; было жарко. Она поминутно меняла положения, и одно другого было грациознее. Ее черные волосы расплелись и падали по кружевным подушкам. Ноги ее, белые, как мрамор, были одеты в шелковые туфли; одна туфля сползла, и чудная ножка обнажилась во всей своей стройности.
– Какая жара! – проговорила Сара, откинув волосы назад и закинув руки на голову. Она дышала прерывисто и скоро.
Горбун жадно глядел на нее и часто закрывал голову руками, как будто вдруг чего испугавшись.
– Отвори окно и рассказывай мне сказки, – шепотом сказала Сара.
Горбун исполнил первое ее приказание, а о втором сказал, что не знает никакой новой сказки. Она непременно требовала, чтоб он что-нибудь рассказывал.
– Угодно, я вам расскажу странный, сон, который я видел на днях…
– Ну, рассказывай, – машинально сказала Сара и закрыла глаза, приготовившись слушать.
Горбун начал дрожащим голосом:
«Мне было очень грустно; я долго думал о своем положении: я один, меня никто не любит, надо мною все смеются. Я осужден не знать любви, в то время как страсть сжигает меня».
Он приостановился и поглядел на Сару. Неожиданное молчание вывело ее из дремоты, и она быстро сказала:
– Ну, продолжай! Смешно, очень смешно, что ты говорил…
Горбун горько улыбнулся и продолжал:
«И с этими мыслями я задремал; сон еще не успел овладеть мною вполне, как передо мною начали мелькать какие-то лица; они дразнили меня, щипали, бранили, и я не мог сдвинуться с места; ноги и руки мои были как будто скованы. Это, кажется, еще больше поощряло моих жестоких мучителей. Я рыдал, чувствуя свое бессилие, проклинал себя и, наконец, дошел до страшного состояния. Я вызвал на помощь себе нечистую силу, чтоб отомстить. Загремел гром, люди с криком разбежались, я остался один, вдруг потолок рухнулся… я почувствовал, будто лечу; точно я очутился в нашем старом саду; старик с заступом стоял передо мною. Он посмотрел на меня насмешливо и велел итти за собой. Мы долго шли дремучим лесом; пропасти и болота превращались перед нами в равнины, и мы свободно проходили по ним. Звери, встречаясь с нами, раболепно падали, птицы замирали в воздухе, не смея опередить нас; мы все шли лесом глубже и глубже. Вдруг поднялась буря, столетние дубы стонали и с треском падали, звери выли… земля заколыхалась, и мы стали опускаться… Я лишился чувств. Открыв глаза, я увидел, что лежу среди обширного луга, на мягкой, высокой и душистой траве. Кругом меня весело распевали птицы. Свет был розово-матовый. Цветы самые роскошные росли на этом лугу. Мне было так весело, так легко, что я заплакал от счастия. Вдруг послышались нежные звуки арфы и гармонический голос… Очарованный, я подкрался к кусту роз, откуда неслись звуки, раздвинул его, и голова моя закружилась. Качаясь на кустах роз, лежала женщина. Лицо ее поразительной красоты как будто было знакомо мне; она лукаво улыбалась. Долго я смотрел на ее черные волосы, на ее ласковые глаза, на ее белую грудь. Я забыл все, я упал на колени, хотел прильнуть к ее губам… но она, как птичка, порхнула и высоко села на дерево и там снова запела, призывая меня. Долго я ловил ее… наконец поймал! Она дрожала в моих руках. Я прижимал ее к своей груди, я целовал ее, и она не отворачивалась от меня. Коротко было мое счастье! Вдруг все потемнело, я очутился снова в дремучем лесу, старик с заступом насмешливо посмотрел на меня и сказал:
„Твоя злоба, твоя жажда мести – все исчезло при первом моем испытании! Зачем же ты звал меня?..“
Я сознался ему, что готов все забыть, все простить, лишь бы еще раз увидеть эту женщину, что готов даже вынести все мучения, какие он может придумать, только бы снова обнять ее.
Старик улыбнулся и сказал:
„Ты мой! Выбирай же несметное богатство на всю жизнь, или минутное счастие обладать этой женщиной…
Я согласился на…“
Горбун остановился; в эту минуту он заметил, что Сара, спустив свои ножки с кровати, внимательно слушала его.
– На что же ты согласился? – с любопытством спросила она.
– На последнее! – отвечал горбун и продолжал:
– „Если так, сказал мне старик, то ты подвергнешься испытанию…“ Но тут грянул гром и старик исчез…»
Едва успел договорить горбун, как порыв ветра, который давно уже бушевал на дворе, ворвался в комнату, распахнул занавески у кровати, погасил огонь, зашумел бумагами, лежавшими на столе, застучал ставнями. Молния осветила комнату… Сара приподнялась, вскрикнула и без чувств упала на подушки.
Глава VI
Охота
Наутро горбун пропал из дому; все всполошилось. Сара скучала о нем и рассказывала всем, что она собственными глазами видела старика с заступом. Два дня пропадал горбун, на третий день вечером явился. Он был худ, глаза его ввалились, волосы были всклокочены, платье изорвано. Молча пришел он в свою комнату и заперся в ней. Сару тотчас же известили о возвращении его и состоянии, в котором он находился. Наутро горбун уже был одет и причесан по-прежнему, только судорожная дрожь подергивала его. Ни ласками, ни угрозами Сара не могла выведать у него причины трехдневного бегства, он повторял одно:
– Это моя тайна!
С этого дня горбун начал возбуждать в Саре ревность к ее мужу, который продолжал кутить и играть то с разгульными деревенскими соседями, то в ближнем губернском городе.
Старуха Бранчевская захворала. Сара вдруг изменилась к ней: она усердно ухаживала за больной, и свекровь, умирая, благословляла свою невестку за попечение о ней. Сара была тронута смертию свекрови, которая в последнее время уже ни во что не входила и не мешала ей делать, что вздумается, да и Сара, утолив первую жажду властолюбия, давно уже поугомонилась: они могли жить мирно. Поплакали, поскучали и вскоре, как водится, забыли старуху Бранчевскую.
Оставшись полными хозяевами своей воли и своих доходов, молодые Бранчевские начали жить еще роскошнее и безрасчетливее; долги быстро росли; но ни муж, ни жена не обращали внимания на советы и предостережения горбуна. Впрочем, он сам иногда подавал Саре мысль затеять какое-нибудь празднество, стоившее огромных денег.
У Сары явились прихоти и капризы, еще страшнее прежних. Она, как ребенок, бегала, прыгала и безумно скакала верхом. Надев амазонку, перекинув через плечо ружье, Сара с толпою гостей и слуг отправлялась на охоту. Ее звонкий смех далеко разносился по лесам и полям.
В такие дни горбун заранее уезжал на беговых дрожках в лес и оттуда следил за Сарой, не показываясь ей.
Раз на охоте Сарой овладела какая-то дикая, необузданная веселость; глаза ее как-то страшно блестели, звонкий, радостный смех не умолкал. Если лошадь горячилась под кем-нибудь из гостей, Сара с наслаждением следила за возрастающей ее горячностью и, казалось, с нетерпением ждала минуты, когда лошадь сбросит своего всадника.
Наконец она начала горячить свою лошадь; окружающие уговаривали отважную всадницу, но это только разжигало ее; она заставляла свою лошадь делать отчаянные прыжки при общих восклицаниях ужаса.
– Сара, ты дурачишься! – сказал муж, подскакав к ней.
– Я вам не мешаю дурачиться и прошу вас оставить меня в покое, – отвечала она.
– Нет, я тебе не позволю! – сердито возразил муж и хотел удержать за повод ее лошадь.
Сара с силой хлестнула лошадь мужа, потом пришпорила свою и с диким смехом поскакала вперед. Раздался отчаянный крик. Сара оглянулась и увидела лошадь своего мужа, мчавшуюся за ней без всадника; с диким ржаньем обогнала она Сару, и положение наездницы стало опасно: лошадь под ней, и без того разгоряченная, закусив удила, помчалась за лошадью, сбросившей Бранчевского. Остановить ее у Сары не было сил. Вся в пене, долго мчала она свою всадницу по полям, наконец свернула в лес; ветви деревьев хлестали Сару по лицу, царапали ее: шляпа с нее упала, и рассыпавшиеся волосы зацеплялись за сучья. Силы оставили Сару, она опустила поводья. Лошадь попала между двумя деревьями, рванулась, – курок соскочил, раздался выстрел. У Сары потемнело в глазах, она дико вскрикнула. Ошеломленная неожиданным выстрелом, лошадь остановилась, как вкопанная. В ту самую минуту из-за кустов выскочил горбун, бледный, с исцарапанным лицом, в изорванном платье, схватил лошадь под уздцы, и бесчувственная Сара упала к нему на руки.
Бережно положил ее горбун на землю, потом вывел лошадь из лесу и, повернув к дому, хлестнул прутом. Лошадь понеслась, брыкаясь.
Горбун кинулся к Саре, снял ружье с ее плеч и, бросив его в сторону, ощупал ее голову; расстегнул амазонку и долго осматривал, нет ли ушиба? Но вдруг, как будто одумавшись, он с испугом осмотрелся кругом, схватил Сару на руки и понес в самую чащу леса. С трудом пробравшись в густой кустарник и выбрав удобное место, он бережно опустил, ее на землю, стал перед ней на колени и долго в каком-то восторге глядел на нее.
Казалось, он не верил своему счастью; брал ее руки, то одну, то другую, гладил, целовал их; слезы лились по его израненному лицу. Он схватил себя за голову, протирал глаза и снова страстно смотрел на Сару, Глаза ее были закрыты, волосы откинуты назад, и только коротенькие черные змейки, лежавшие на висках, резко оттеняли бледное, как мрамор, лицо Сары. Это лицо, дышавшее обыкновенно пленительной суровостью, теперь, без обычного напряжения в чертах, без этих изменчивых глаз с вечно нахмуренными грозно и привлекательно бровями, – было теперь строго, но кротко, каким никогда не видал его горбун. И эта необычная кротость, казалось, придала ему смелость…
Солнце село, в лесу стало темно. Он нагнулся к лицу Сары и тихо сказал:
– Мы одни здесь, нас никто не увидит, встань, встань! Ты теперь моя; я отдам жизнь свою, но ты будешь моею. Я долго боролся с страстью. Я много вынес страдания и унижения, ты должна меня вознаградить, да! Встань же, скажи мне, одно слово!
Он говорил отрывисто; глаза его блуждали, как у безумного.
– Ты одна, одна у меня во всем Мире, – продолжал он голосом, в котором много было нежности и отчаяния. – Я знаю, что я не достоин твоей любви… о, пощади меня, пощади несчастного безумца!
Он упал с рыданием на грудь Сары и, как дитя, плакал и молил ее сжалиться над ним.
Он жадно обнимал ее; взяв ее голову обеими руками, он долго глядел на нее, повторяя:
– Клянусь, что жизнь моя принадлежит тебе, клянусь, что твое спокойствие, твое счастье я готов купить моею жизнию! Клянусь тебе, что еще никогда не существовало такой безумной любви, какую я к тебе чувствую!
Сара слабо вздохнула.
Горбун с испугом отскочил.
Сара проговорила слабым голосом:
– Оставьте меня, я спать хочу!
Горбун опустился на колени и прислушивался к ее дыханию.
Сара дышала ровно, но слабо. Казалось, сон, похожий на летаргию, овладел ею. Руки ее и весь корпус безжизненно лежали на траве.
Горбун стоял на коленях и, нагнувшись к ней, не сводил с нее глаз. Он забыл и время и место, – он все забыл… Ему казалось, что женщина, которая лежит перед ним, принадлежит ему, что он счастлив, что она не оттолкнула его с ужасом и отвращением, когда он высказал ей свою страсть… что он будет вечно так жить, что страдания его кончились и впереди ждут его одни радости.
Прохладный ветерок зашумел листьями, деревья начали перешептываться. Горбуну казалось, что сама природа приняла участие в его радости и листья говорят друг другу о счастии, которого были свидетелями.
В лесу совершенно стемнело. Горбун едва мог различать черты, столь ему знакомые; он нагнулся близко к лицу Сары. Дыхание его заставило ее очнуться. Она приподняла голову, ощупала руками кругом себя и с испугом спросила слабым голосом:
– Где я?
И протянув руку, она прикоснулась к горбуну, который отвечал ей страстным пожатием.
– Боже, где я? Кто тут? – проговорила Сара и снова упала без чувств.
Горбун нежно прошептал:
– Ты с человеком, который тебя страстно любит!..
В ту минуту звуки охотничьего рога дико и громко разнеслись по лесу. Горбун вздрогнул и наклонился к самому лицу Сары.
Огни мелькали между густой зеленью. Крики и пронзительные звуки рогов раздавались по всему лесу.
Горбун, прислушиваясь к шуму, весь дрожал. Минуты его блаженства были сочтены, он судорожно упивался ими.
В кустах послышался шорох; виляя хвостом, явилась любимая собака Сары и начала радостно обнюхивать свою госпожу; горбун, как зверь, кинулся с охотничьим ножом на собаку, но она ловко увернулась и исчезла. Горбун в отчаянии схватил себя за голову и простонал:
– Они возьмут ее у меня… они возьмут мою жизнь! И он упал на землю у ног Сары.
Крики становились все ближе и ближе, огни замелькали вблизи. Горбун впал в исступление, он то плакал, то целовал руки Сары, то осыпал ее проклятиями.
Вдруг до слуха его долетел голос Бранчевского. Горбун окаменел.
– А, они идут! – дико прошептал он. – Ну, хорошо! Буду еще страдать и ждать… но, наконец, придет время!..
Схватив Сару на руки, горбун поцеловал ее, и его поцелуй походил на те поцелуи, которые получают умершие. Он дико закричал:
– Сюда, сюда! Ау! Сюда!
Шум и крики сильнее прежнего поднялись в лесу. Огней замелькало множество среди густой темной зелени, и все они, казалось, бежали к горбуну. Наконец вот и люди, горбун торжественно вынес навстречу Бранчевскому и его гостям бесчувственную Сару.
Фонари бросали красноватый свет на бледные, встревоженные лица гостей и прислуги; горбун щурился, пораженный их блеском. Все столпились около Сары. Осмотрели ее и увидели, что у ней слегка было ушиблено плечо. Горбун незаметно исчез.
Бережно вынесли из лесу Сару~ и, уложив в карету, отвезли домой.
Этот случай нисколько не сделал ее осторожнее; пролежав три дня в постели, она снова принялась за свои любимые удовольствия. Другое обстоятельство произвело перемену в ее характере и образе жизни: у ней родился сын. Первое время это очень заняло ее; охота и пиры были забыты… Но через несколько времени она снова стала скучать; возвратиться к прежним удовольствиям ей уже не хотелось, они ей надоели. Муж ее тоже давно уже скучал обществом своих соседей.
Они решились ехать за границу.
