Николай Некрасов
Три страны света
Глава VI
Горбун
Часов в девять утра Полинька оделась, завязала в узелок часы и ложки и вышла из дому. Миновав много населенных улиц и переулков, она пришла в переулок совершенно пустой, немощеный и незастроенный. По сторонам его тянулись ветхие, бесконечные заборы, то вогнутые, то выдавшиеся вперед; посредине стояли грязные пруды. Полинька прошла уже половину переулка, но не видала еще ни одного дома; ни людей, ни животных также не попадалось; только вороны и галки, тяжело взмахивая крыльями, перемещались с грязных луж на забор, причем Полинька каждый раз вздрагивала. Наконец однообразие забора нарушилось: показался деревянный дом с закрытыми ставнями, которые походили на заплаты. Черепичная крыша давила гнилое здание, бесконечно длинное. Ворот не было; заметив в заборе небольшую калитку, Полинька дернула за веревку, торчавшую у скобки; на дворе послышались звуки цепей; лай собак, отозвавшийся по всему пустынному переулку; но никто не являлся. Полинька снова дернула за веревку; опять лай и звон – и только. Полинька покраснела и нетерпеливо ударила маленькой своей ручкой в калитку.
– Кого те надо? – раздался хриплый голос.
Откуда? Полинька не могла решить. Казалось, он выходил из-под земли.
В сильном испуге Полинька вскрикнула и, бледная, как смерть, прислонилась к забору.
Подземный вопрос повторился. Она посмотрела с беспокойством по направлению хриплого голоса и увидала в отдушине, которая приходилась в уровень с землей, рыжую голову и улыбающееся лицо, все в коричневых веснушках, с огромным ртом и оскаленными зубами. Оно страшно щурило свои красные, слезливые глаза, пораженные светом.
– Здесь живет Борис Антоныч? – ласково спросила Полинька.
Но рыжая голова вдруг исчезла.
– Здесь, – отвечал другой голос, пискливый и протяжный.
Удивленная Полинька осмотрелась и нерешительно повторила:
– Здесь?
– Здесь.
– Можно его видеть?
– Не знаю! – пробасил третий голос, не похожий ни на первый, ни на второй.
Полинька совершенно потерялась.
– Кто-нибудь, – сказала она строго, – отворите калитку, не то я уйду: мне некогда.
– Сейчас, сейчас! – раздался старушечий голос с удушливым кашлем.
– Мне все равно, – возразила смущенная Полинька. – Кто-нибудь, – только скажите, можно ли видеть Бориса Антоныча?
Ответа нет. Полинька нагнулась взглянуть в отдушину, но отдушина уж заложена. Потеряв надежду добиться толку, Полинька решилась вернуться домой, как вдруг к собачьему лаю присоединились дикие крики: «Атрешка!.. пес… эй; буйвол! в норы!..»
Человеческий голос обрадовал Полиньку. Цепи загремели, глухой лай сменился пронзительным визгом, потом все смолкло, и калитка, будто сама собой, растворилась. Полинька вошла на большой двор, обнесенный со всех сторон крепким забором с острыми железными зубцами. Все еще не видя никого, кроме собак, высунувших оскаленные морды из своих будок, Полинька долго осматривалась и, наконец, заглянула за калитку: она увидела притаившегося мальчишку лет тринадцати, низенького, но весьма плотного, в ситцевой женской кацавейке. Нечесаные рыжие волосы совершенно закрывали его лоб, отчего широкое лицо мальчишки казалось еще шире и безобразнее. Он самодовольно улыбался.
– Дома? можно видеть?
Мальчишка грязным пальцем указал на крыльцо.
– Туда надо итти? – спросила Полинька.
Он кивнул головой и стал запирать калитку. Полиньке сделалось страшно. Она вошла на крыльцо и опять спросила:
– Так я могу видеть Бориса Антоныча?
Мальчишка подошел к крыльцу, сильно хромая.
– Ты хромаешь?
Он жалобно посмотрел на нее и показал, что не может говорить.
– Кто же со мной говорил? – спросила удивленная Полинька.
Мальчишка замотал головой, отворил дверь и пошел вперед, маня за собой Полиньку. Они вошли в небольшую прихожую; мальчишка тщательно вытер об половик свои босые ноги и указал ей на дверь; но Полинька сначала с участием посмотрела на него и дала ему пятак. Обрадованный неожиданным подарком, мальчишка весь вспыхнул, начал ласково кивать головой и все указывал на дверь. Отворив ее и переступив порог, Полинька очутилась в комнате, длинной и низенькой, которая, несмотря на множество мебели, поражала пустотой. Огромные вазы, окутанные полотном, не гармонировали с маленькими соломенными стульями, плотно стоявшими по стенам непрерывными рядами; большое зеркало с вычурной рамой, не уставившееся в длину, висело поперек.
Низенькая, мрачная комната, пустой двор, глухой переулок, немой оборванный мальчик – все вместе навело на Полиньку страх. «Что, если у меня отнимут вещи? – подумала она. – Кто услышит мои крики в этом пустом доме?» И она прижала к сердцу свое сокровище и в страхе ждала нападения.
Вдруг кто-то кашлянул так близко, что можно было подозревать в комнате присутствие другого лица. Полинька еще сильней испугалась; ноги у ней задрожали, она в изнеможении села. Послышались тихие шаги, и скоро отворилась маленькая дверь, не замеченная Полинькой.
Борис Антоныч будто вырос перед Полинькой из-под полу. Он был одет очень чисто, даже несколько изысканно. При дневном свете в лице его резко обозначалось множество мелких морщин; глаза, опушенные густыми ресницами, так же ярко блестели, как вчера вечером, когда Полинька увидела его в первый раз.
Полинька так обрадовалась появлению знакомого человека, что даже не заметила удивленного взгляда, брошенного на нее горбуном.
Они раскланялись очень вежливо.
– Извините меня… – начала она.
– Что вам угодно? – перебил он сухо. Полинька смутилась.
Заметив ее смущение, он повторил мягче:
– Что вам угодно?
– Я принесла вещи под залог, – отвечала ободренная Полинька.
Он слегка улыбнулся и посмотрел искоса на узелок, который держала Полинька.
– Какие вещи?
– Ложки и часы! – твердо отвечала Полинька.
Она начала развязывать узелок, но так торопливо и неосторожно, что все ее сокровище с звоном полетел на пол.
– Ах, что вы наделали! – воскликнул Борис Антоныч.
Он поднял часы, приложил к уху и радостно сказал: «Идут!», потом обратился к Полиньке.
– Ах, как вы испугались! – сказал он, любуясь бледным и прекрасным лицом девушки. – Хе, хе, хе!
Посмеявшись тихо и звонко, он круто спросил:
– Ну-с, так вы желаете денег взаймы?
– Да! – отвечала Полинька и нагнулась подбирать ложки.
– Не могу! – решительно отвечал Борис Антоныч, тоже нагибаясь, причем Полинька заметила горб между его плечами.
Отказ так поразил бедную девушку, что она лишилась голоса и удивленными глазами смотрела на согнувшегося горбуна, который, подбирая ложки, слегка кряхтел. Она быстро поднялась с колен, не заботясь больше о своих ложках, на которых за минуту основывала так много надежд. Горбун тоже поднялся и долго не спускал глаз с изумленного и печального личика девушки, которой все еще казалось невероятным, чтоб вещи, столь дорогие для нее, не имели цены в глазах других. Наконец, чтоб смягчить свой отказ, он сказал:
– Я даю только по знакомству или по дружбе.
– Я слышала… – робко начала Полинька.
– От кого вы слышали? – перебил, горбун, раскрыв шире свои большие глаза.
– …что вы даете деньги, – продолжала Полинька.
– Мало ли что вы слышали! Точно, даю деньги, но только тем, кого знаю. И кто вам сказал, что я беру в залог вещи?
– Надежда Сергеевна Кирпичова.
Лицо горбуна немного передернулось. Взглянув исподлобья на Полиньку, он проговорил протяжно:
– Гм! так вы ее знаете?.. А супруга изволите также знать?
– Да, как же-с! – с улыбкой отвечала Полинька.
– Позвольте узнать, с кем имею честь говорить? – вежливо спросил горбун, немного нагнувшись.
Полинька снова увидела горб.
– С… с Климовой! – весело отвечала Полинька.
– Имя и отечество?
– Палагея Ивановна.
– Вы замужем?
И горбун насторожил уши.
– Нет, – беззаботно отвечала Полинька.
Горбун пристально посмотрел на нее, будто желая удостовериться, правду ли она говорит.
– С папенькой или с маменькой изволите жить?
– Нет-с…
– Так, может быть, – перебил горбун, – с тетенькой?
– У меня никого нет родных, – грустно отвечала девушка.
– С кем же изволите жить?.. молодой девушке надо…
– Я живу одна, на своей квартире, и трудами достаю себе хлеб, – быстро возразила Полинька, опасаясь, чтоб он не сделал о ней невыгодного заключения.
– Так вы сирота круглая, можно сказать?
– Да, – со вздохом отвечала Полинька.
– Далеко изволите жить?
– Нет, близко, то есть… довольно далеко…
Во время разговора горбун так проницательно смотрел на Полиньку, что она начинала уже чувствовать невольную неловкость и очень обрадовалась, когда горбун, наконец, спросил:
– А сколько вы желаете? я, знаете, обеднел немного в последнее время.
– Мне нужно двести пятьдесят рублей, – отвечала Полинька, краснея.
– Не могу такой суммы! – возразил горбун, но, увидев слезы, блеснувшие в глазах девушки, прибавил, не сводя с нее глаз: – вещиц-то маловато!
– У меня ничего больше нет! я все принесла! – отчаянным голосом отвечала Полинька.
– Нет ли еще чего? колечка? – с тихой усмешкой спросил горбун и, лукаво прищурив глаза, посмотрел на тоненький пальчик девушки, украшенный колечком с небольшим опалом. Она быстро схватилась за свое колечко, будто испугавшись, чтоб у ней его не отняли, и долго и печально смотрела на него: слезы блеснули в ее черных продолговатых глазах… Горбун жадно наблюдал лицо девушки, беспрестанно менявшееся. Вдруг оно приняло выражение твердой решимости. Поспешно сняв шляпку, Полинька с удивительным проворством выдернула из ушей небольшие серьги, кинула их к ложкам и стала снимать кольцо, но так медленно, что, казалось у ней недоставало сил. Наконец кольцо было снято; Полинька поднесла его к губам, но, увидав язвительную улыбку горбуна, следившего за каждым ее движением, быстро переменила намерение: не поцеловав дорогого колечка, она присоединила его к прочим вещам.
– Теперь я все отдала! – проговорила взволнованная девушка нетвердым голосом и закрыла лицо руками.
Горбун не обращал внимания на приращение вещей: он жадно смотрел на Полиньку, на ее черную роскошную косу, тяготившую, казалось, маленькую головку, на чудную шейку, которой белизну разительней оттеняли крошечные уши, сильно раскрасневшиеся и сквозившие. Лицо горбуна вдруг просияло веселостью и добротой.
– Я вам дам денег, – сказал он ласково.
Как быстро приняла руки Полинька, и какая чудная, радостная улыбка осветила ее раскрасневшееся личико и глаза, еще полные слез!
– …только скажите мне, – продолжал горбун, – на что вам деньги? Вы молоды: может быть, на прихоти, на тряпки?.. а?
– О, нет, мне нужны деньги не на пустяки!
– Эх, хе, хе! Все так говорят, когда деньги нужны. Извините, но я вам сейчас расскажу, какую со мной штуку сыграли. Вот так же приходит раз одна дама, или девица, бог ее знает… ну-с… и просит денег под залог вещей. Вещи такие дрянные, да жаль стало: плачет, говорит: нужда! Хорошо, я и дал. Срок проходит; жду, жду… нет, не идет моя должница… хе, хе, хе! Раз встречаюсь с ней на улицей говорю: «Возьмите же ваши вещи: пора деньги отдать». А она смеется… «Вольно же вам, говорит, брать вещи, которые вдвое дешевле стоят!» Вот-с, как впросак попался! хе, хе, хе!
Заливаясь своим тоненьким и звонким смехом, горбун щурился и пристально смотрел на Полиньку. Щеки девушки вспыхнули, и все лицо приняло напряженное выражение; в глазах сверкнуло негодование.
– Я знаю, – поспешил прибавить горбун, – что вы так не поступите; но вы молоды, сирота… без родителей.
– Пожалуйста, не думайте обо мне… я трудами достаю хлеб…
– А зачем же вам столько денег? – перебил горбун. – Я вас спрашиваю, как отец, как брат…
В голосе его звучало столько нежности и участия, что Полинька доверчиво сказала:
– Я занимаю для своего жениха.
– Ай, ай, ай! – И лицо Бориса Антоныча все скорчилось. – Вот так я и думал! Как можно доверять деньги молодым людям? Верно, проигрался?
– Нет, ему нужно ехать отсюда.
– Надолго? – спросил горбун и внимательно посмотрел на печальную Полиньку.
– Не знаю, может быть, и надолго, – отвечала она с грустью.
– Вот ведь молодость-то! Право, мне жаль вас: долго ли до беды! ну а кто вступится за вас?.. И братца нет? а?
– Нет никого, – с досадой отвечала Полинька.
– Вот я тоже знал одну девицу-сироту. Жених присватался – хорошо; вот и собрался он к своим родным просить позволенья жениться. А она – молода была – сдуру денег ему и вещей надавала. Ну-с, уехал он; она ждет: ни слуху, ни духу, – жених сгиб да пропал! Бедная девушка похудела; партии хорошие были, всем отказывала: знаете, все верила его клятвам. Хе, хе, хе! Через год или больше, бог их знает, они встретились на улице; она к нему на шею; с радости плачет…
«Что вам угодно? кто вы такие?»
«Как! ты меня не узнал?» – спрашивает она своего жениха.
«Я вас не знаю…»
«Я твоя невеста…»
«Я давно женат на другой…» – Хе, хе, хе! – тихим смехом окончил горбун свой рассказ, который, впрочем, не произвел на Полиньку особенного впечатления. Твердо уверенная в Каютине, она весело сказала:
– Ну, он не станет меня обманывать: напишет, если полюбит другую.
– Да, вот вы так рассуждаете! Ну, хорошо, он вас так любит, что сам не женится; ну, так его силою женят… хе, хе, хе! Человек молодой, как раз встретит товарищей, погуляют, оберут да так подведут, что на другое утро просыпается, а жена сбоку… хе, хе, хе! какая-нибудь сестрица приятеля… хе, хе, хе!
В лице Полиньки выразился испуг: она вспомнила ветреный характер своего жениха, его слабость кутить и дружиться со всеми, и предсказания горбуна смутили ее. А горбун смеялся громче обыкновенного, будто радуясь, что испугал девушку.
– Ну-с, – сказал он, потирая руки, – из уважения к Надежде Сергеевне я готов вам дать ту сумму, какую вы желаете. Вот извольте видеть: ваши вещи я беру во сто пятидесяти рублях, а в остальных… прошу покорно, так, знаете, на память, напишите, что, дескать, взяли у такого-то взаймы сто рублей ассигнациями… хе, хе, хе!
Горбун подошел к столу и приготовил все нужное для письма.
Когда Полинька проворно написала, что он продиктовал ей, горбун сказал:
– Теперь извольте имя и фамилию подписать.
Когда и фамилия была подписана, горбун медленно сложил и спрятал расписку в карман, тихо посмеиваясь. Полинька спокойно стояла перед ним, а он, заложив руки назад, насмешливо смотрел ей в лицо. Наконец его насмешливый и проницательный взгляд смутил ее.
– Ну-с, – сказал он тогда, – вы изволили дать мне расписку?
– Да, – отвечала Полинька, не понимая, что он хочет сказать своим вопросом.
– А деньги получили? хе, хе, хе!
– Нет.
– Вот молодость! – воскликнул горбун, недовольный добродушием девушки. – Денег не получили, – прибавил он резко, – а расписку мне отдали; ну, как я вам не отдам теперь денег, а?
И лицо его приняло такое решительное выражение, что Полинька побледнела.
– Как можно? – возразила она с испугом.
– Как можно?.. вот я вам покажу, как можно!..
Он гордо поднял голову и грубо проговорил:
– Я не могу, сударыня, дать вам взаймы; извольте прежде заплатить по старой расписке… хе, хе, хе!
Заключив свою грозную речь тихим и гармоническим смехом, горбун придал своему лицу такое добродушное выражение, что Полинька тоже весело улыбнулась.
– Вот видите, какая вы ветреная, Палагея Ивановна! – заметил горбун с особенным ударением на ее имени. – Извольте подождать: я сейчас принесу деньги… Погодите, сейчас!
Он ушел с озабоченным видом. Полинька, утомленная разнородными ощущениями, села и, нетерпеливо ожидая его возвращения, печально смотрела на красную полоску, будто на память оставленную колечком на ее пальце. -
– Вот-с и я! – произнес горбун, остановясь перед ней и подавая деньги.
Полинька протянула к ним руку, но горбун сказал:
– Позвольте! Где расписка?
– У вас в кармане, – шутливо отвечала Полинька.
– Хе, хе, хе! ну, так извольте взять ее. – Он подал ей расписку и продолжал: – Теперь протяните вашу ручку… вот так, хорошо… Вот деньги, а вот расписка.
Они обменялись.
– Вот так нужно обходиться с деньгами, – заключил горбун.
Полинька поблагодарила его и хотела спрятать деньги. Горбун остановил ее.
– По-по-позвольте! Так вы получили деньги?
– Получила.
– Сполна?
– Сполна…
И она остановилась в недоумении.
– Как же вы не считая взяли? хе, хе, хе!
Пересчитав деньги, Полинька смутилась: двадцати пяти рублей недоставало.
– Хе, хе, хе! недостает!
– Да, двадцати пяти рублей.
– То-то, вы, молодой народ! ну хорошо, что на меня напали, а то…
И горбун, не окончив своей мысли, подал девушке двадцатипятирублевую бумажку.
– Благодарю вас, – сказала Полинька и надела шляпку.
– Прошу и в другой раз не забыть меня; рад, душевно рад служить всем, кто придет от имени такой почтенной дамы, как супруга Василья Матвеича.
Полинька раскланялась и вышла. Горбун провожал ее глазами.
Только что Полинька спустилась с крыльца, как четыре огромные собаки яростно кинулись к ней, гремя цепями, которые были так длинны, что собаки бегали по всему двору. Полинька с пугливым криком воротилась. Горбун стоял в прихожей, заложив руки за спину; он встретил ее своим тихим смехом.
– А ваши собаки? – задыхаясь, сказала она.
– Хе, хе, хе! они не кусаются.
– Нет, я их боюсь.
И Полиинька умоляющими глазами смотрела на горбуна. Лицо его съежилось, и он сказал сладким голосом:
– Сейчас, не беспокойтесь. Извольте теперь итти, – продолжал он, дернув за снурок колокольчика. – Желаю вам веселой дороги и прошу вас засвидетельствовать мое почтение Надежде Сергеевне и ее супругу.
– Хорошо-с, прощайте.
– Прощайте! – кричал ей вслед горбун.
На крыльце Полинька встретила рыжего мальчишку; она дружески кивнула ему головой. Он протянул руку и, к великому ее удивлению, жалобно сказал:
– Дай еще: я сиротка, – богу буду за тебя молиться!
– Так ты говоришь? – спросила изумленная Полинька.
Мальчишка улыбнулся и снова жалобно затянул:
– Дай хоть грошик!
– У меня нет больше…
Мальчишка проворно побежал отворить калитку и Полинька подивилась, как искусно час тому назад он притворялся хромым.
– Прощай! – сказала она, остановясь в калитке и погрозив ему пальцем.
Мальчишка глупо усмехнулся и дерзко сказал:
– Смотри же, принеси в другой раз, а не то…
– Что ж ты сделаешь? – перебила его угрозу Полинька.
– Не впущу!
– Как же ты смеешь?
– А так!
– Я скажу Борису Антонычу.
– Да я тебя не впущу: как же ты скажешь?
– Я его знаю; увижусь в другом доме и скажу.
Они разговаривали таким тоном, как будто дразнили друг друга. При последних словах Полиньки мальчишка задумался, потом выразительно произнес: «Ну, так…», но, не кончив фразы, неожиданно толкнул Полиньку в спину и с диким хохотом захлопнул за ней калитку.
Полинька хотела закричать… но осмотрелась: пустота страшная была кругом… и в невольном испуге Полинька почти бегом пустилась домой…
Глава VII
Отдается комната с отоплением
В комнате Полиньки страшный беспорядок: посреди пола чемодан, раскрытый и полууложенный; белье и платье разбросаны по стульям.
Полинька одна в комнате; она то укладывает, то зашивает что-нибудь. Глаза ее немного припухли и очень красны; слезы даже нередко мешают ей шить.
Солнце село. Каждый раз, как на улице стучали дрожки, Полинька подбегала к окну, но отходила с грустью и снова принималась укладывать.
Наконец стук дрожек, послышавшийся издали, замолк под самыми окнами. Полинька отряхнула платье, поправила волосы и кинулась встречать Каютина, который с трудом вошел в дверь, обремененный многоразличными узлами.
– А, насилу! я думала, что ты уж пропал, – сказала Полинька.
Каютин с озабоченным видом подал Полиньке бутылку шампанского.
– Вот я бутылочку вина привез. Разопьем на прощанье. Ах, как я устал! бегал, как угорелый! все торопился к тебе, – уж недолго на… нам… Ну, Полинька, ты, кажется, плачешь?
Каютин подошел к ней и поцеловал ее влажные глаза.
– Если ты будешь плакать, – продолжал он, – я не уеду. Мне тяжело, мне грустно. Нам надо расстаться весело…
Будем пить и веселиться,
Станем жизнию играть! –
басом запел Каютин, схватил Полиньку за талию и начал вальсировать. Она защищалась. Слезы еще не высохли у ней на щеках, как она уже увлеклась веселостью своего жениха и тоже начала вальсировать. Они вертелись, как сумасшедшие, по маленькой комнатке, с разными напевами, которые заменяЛи им музыку, как вдруг Каютин споткнулся за чемодан и чуть не полетел, но удержался благодаря своей ловкости.
Запыхавшаяся, раскрасневшаяся Полинька сказала с веселым смехом:
– Хорош кавалер: чуть даму не уронил! -
– Еще бы, дурацкий чемодан… прямо под ноги…
И он со злобой двинул ногой чемодан.
– Давай укладывать, а то все перезабудем.
– Давай.
Полинька и Каютин сели на пол и начали укладывать вещи. Незначительная укладка немного заняла времени.
– Нельзя закрыть: не сходится! – сказала Полинька, захлопывая крышку.
– А вот я стану на чемодан. Ну, так хорошо?
И Каютин начал припрыгивать на чемодане.
– Тише: ты все там раздавишь! – с сердцем сказала Полинька.
– Что там такое лежит? – спросил Каютин.
– Белье, – отвечала Полинька.
– Ха, ха, ха! разве белье можно раздавить?
Полинька улыбнулась своей оплошности и сказала:
– Смейся! я тебе положила баночку духов: хотела тебе сделать сюрприз. Думаю: приедет, станет разбирать чемодан и увидит духи – вот будет рад!.. Там, я думаю, трудно достать духов… вспомнишь обо мне, как будешь душиться?
– Полинька, я о тебе каждую минуту буду думать! я тебя очень, очень люблю! но я…
И Каютин замолчал; слеза скатилась с его щеки.
– А, вот хорошо: ты велишь мне быть веселой, а сам-то! – с упреком заметила Полинька.
– Что?.. что такое? – спросил Каютин, стараясь придать веселый вид своему лицу.
– Ты плакал.
– Что я за дурак? я не ребенок, – обиженным тоном возразил Каютин.
– Я видела.
– Вздор! Лучше поцелуй меня, Полинька! Долго, долго мне не придется тебя видеть, тебя целовать! а я так привык к тебе, что сам не знаю, как я решился ехать.
Каютин сел на чемодан.
– Дай я запру чемодан, – сказала Полинька, стараясь скрыть свою грусть.
– Ты все возишься с чемоданом; не хочешь меня утешить, сказать, что не разлюбишь меня.
– Ты знаешь это хорошо! – твердо перебила Полинька.
Каютин поцеловал ее и, нежно взглянув ей в глаза, сказал торжественно:
– Я буду самый низкий человек, если разлюблю тебя!.. Ты любишь меня, но скажи, за что… я глуп, – прибавил он так наивно, что Полинька засмеялась.
– А может быть, – отвечала она, – я люблю больше глупых, чем умных.
– Ну, я ветрен.
– Остепенишься.
– Я лентяй!
– Будешь работать.
– Нет, нет, я скверный человек! – горячо сказал Каютин, чистосердечно сознавая в ту минуту свои недостатки и глубоко негодуя на свою давнюю беспечность, которая заставляла его теперь ехать искать счастья бог знает куда, тогда как ему давно следовало подумать о своем положении.
– Пожалуй, ты скверный человек, но я все-таки тебя люблю, – вот и все!
Полинька сделала ему премилую гримасу.
– Хорошо же, ты будешь виновата: я буду желать, чтоб ты меня полюбила все сильнее и сильнее, и из скверного человека превращусь просто в злодея!
– Ты слишком ветрен для злодея.
– Ну, так сделаюсь пьяницей! – со смехом сказал Каютин.
– Вот это так! – тоже смеясь, подхватила Полинька.
Стук в дверь прекратил их разговор.
– Войдите; кто там? – сказала Полинька, запирая чемодан.
В комнату вошла Кирпичова, держа в руках узел с хлебом.
– А, мое почтение, Надежда Сергеевна, – сказал Каютин, вставая с чемодана и вычурно кланяясь.
Полинька поцеловалась с Надеждой Сергеевной, которая подала ей узел и сказала, обращаясь к Каютину:
– Вот хлеб и соль на дорогу.
– И прекрасно! вино у нас есть; мы славно кутнем! Ах, боже мой!
Каютин с отчаянием схватил себя за голову.
– Что такое? – с испугом спросили в одно время Полинька и Кирпичова.
– Ах, боже мой! да как же быть? – говорил Каютин озабоченным голосом.
– Да что такое? не потеряли ли вы паспорта? – спросила с участием Полинька.
– Какой паспорт? – с презрением возразил Каютин. – Льду, льду нет! – прибавил он жалобно: – вино будет теплое!
И он чуть не плакал. Полинька смеялась.
– Браво! браво! – воскликнул Каютин. Он схватил бутылку, потом фуражку, подкинул фуражку к потолку, ловко поймал ее, спросил, надев на голову: «хороша фуражка, Полинька?» и выбежал из комнаты.
Прибежав в свою комнату, Каютин закричал раздирающим голосом:
– Хозяин! а хозяин!
К удивлению его Доможиров в ту же минуту явился с вопросом:
– Что вам?
– А вот что: если хотите удружить мне в последний раз, так вот опустите эту бутылку в ваш колодезь.
Доможиров идиотически засмеялся.
– Ну, как разобьется, – сказал он, – кто отвечает?
– Разумеется, вы.
– Ишь какие! ну, а зачем уезжаете, а? Ведь я пошутил, а вы и в самом деле подумали! Нет, я не такой; я благородный!
И Доможиров затянул покрепче кушаком свой халат.
– С чего же вы взяли, что я от вашей шутки уезжаю? – спросил удивленный Каютин.
– Знаю, все знаю, – отвечал Доможиров, прищурив глаза, – вы в тот же день задумали ехать, как я вынул раму. Ей-богу, для шутки! Ну, останьтесь; право, буду ждать деньги, а вперед, пожалуй, никогда не давайте.
– Спасибо вам, спасибо! – отвечал Каютин, тронутый жертвами Доможирова.
Доможиров страшно привык к нему: его веселый характер, толки о книгах, о разных важных предметах, о политике – все привязало его к Каютину, – и старик чувствовал, что жизнь его одушевилась с тех пор, как он к нему переехал. Доможиров в душе благоговел перед знаниями Каютина, и, не будь он жилец, Доможиров был бы самым покорнейшим и послушнейшим его слугой; но мысль, что он хозяин, а Каютин его жилец, заставляла Доможирова облекаться в вечную холодность, сварливость и противоречие.
– Ну, как знаете, а право бы остались, – подбирая с полу бумажки, бормотал хозяин.
– Я уж и тройку нанял: скоро приедет.
– Эка важность! дайте на водку… Сами же говорили, что с водкой все можно уладить с мужиком.
– Нет, уж теперь поздно, а как вернусь, так готовьте мне квартиру… только большую.
– Экой шутник, право!
– Однако простимтесь: я скоро поеду.
– Неужто? да останьтесь хоть до завтра: что за охота ехать к ночи?
– Веселее, – слез не видать. Прощайте!
И Каютин протянул руку Доможирову. Доможиров простер к нему свои объятия, прижал его крепко к своей засаленному халату и небритой бородой прикоснулся два раза к его щекам.
– Счастливого пути! – сказал он. – Лихом не вспоминайте!
– Не буду, не буду, вы только не браните меня.
– Не за что, – растроганным голосом отвечал Доможиров, и вдруг, будто припомнив что-то очень важное сказал: – подождите, я сейчас приду.
– Мне некогда.
– Одну минуту! – с упреком произнес Доможиров и выбежал вон.
Каютин печально смотрел на свою комнату. Она была совершенно пуста; с вечера еще вся мебель была продана Щукин двор, за пять целковых. Только кучки сору и черные полоски напоминали диван и комод, накануне украшавшие комнату.
Каютин подошел к окну и раздвинул зелень; он хотел было закричать Полиньке, чтоб она в последний раз посмотрела на его окно, но голоса недостало, и слезы рекой полились из его глаз; он отскочил от окна и плакал, как дитя.
Дверь с шумом раскрылась. Как дикий черкес, влекущий на аркане пленника, Доможиров сердито тянул своего сына в комнату, а тот упирался и кусал рукав своего халата. Сын, по примеру родителя, вечно ходил в халате.
– Ну, простись же, поблагодари! – говорил Доможиров, делая сыну страшные гримасы.
– А, Митя! прощай! – сказал Каютин.
– Скажите, чтоб хорошенько учился, – шепнул Доможиров.
– Учись хорошенько, Митя.
Мальчик молчал и продолжал кусать свой рукав.
– Ну, поцелуй же!
Доможиров, недовольный неловкостью сына, толкнул его в спину к Каютину. Мальчик от неожиданного удара ткнул прямо в живот молодому человеку и сильно сконфузился. Наконец он привстал на цыпочки и чмокнул в пуговицу пальто Каютина.
– Прощай!
И Каютин, смеясь, поцеловал Митю в лоб.
– Прощайте! – сказал Каютин, обращаясь к Доможирову.
– Прощайте, с богом! желаю вам счастья… приятного путешествия, – говорил Доможиров вслед уходящему Каютину.
– Бутылочки-то не разбейте! слышите?
– Слышу, слышу!
Каютин, перебежав улицу, в одну секунду очутился в комнате Полиньки. Гостей прибавилось немного. Катя и Федя играли около чемодана, а мать их сидела в углу и печально смотрела на своих детей. Надежда Сергеевна тихо разговаривала с Полинькой, которая при входе Каютина поспешно вытерла слезы.
– А, здравствуйте, Ольга Александровна! как поживаете? – сказал Каютин, раскланиваясь с печальной матерью Кати и Феди. – Ну, а вы что кричите, а? – продолжал он весело, обращаясь к детям. – А где же Карл Иваныч? что его не видать?
– Я ему дала комиссию; он сейчас придет, – отвечала Полинька.
– Хорошо! А я покуда, с позволения дам, выкурю трубку.
Но вдруг лицо Каютина омрачилось.
– Ах, я дурак! что я наделал? табаку-то и не купил, – воскликнул он печально и с ужасом посмотрел на всех.
Полинька невольно улыбнулась и, перемигнувшись с Надеждой Сергеевной и Ольгой Александровной, отвечала:
– Зато вино есть!
– Я сейчас сбегаю… нет, мне не хочется…
И Каютин хныкал, как капризное дитя; ему не хотелось оставить Полиньку. В ту минуту в дверях показался Карл Иваныч, весь запыхавшись, с двумя картузами табаку в руках, Он, видимо, смутился и не знал, что ему делать при виде Каютина, который радостно закричал: «а, а, а!»
Полинька подскочила к оторопевшему Карлу Иванычу, вырвала у него из рук картуз с табаком, поблагодарила его за хлопоты и весело начала дразнить табаком Каютина.
– А я об вас спрашивал, – сказал Каютин и пожал руку Карлу Иванычу. – Спасибо вам: вы все хлопочете.
– Ничего-с! – И Карл Иванович странно улыбался и вытирал себе лоб; потом он взял Каютина за руку, отвел его в сторону и, таинственно подавая ему коробочку сигар, сказал: – Вот-с, на дорогу.
– Что это? сигары?.. Ах, Карл Иваныч, спасибо, спасибо вам!
Каютин поцеловал смущенного Карла Иваныча в лоб.
Полинька, пользуясь временем, самодовольно набивала табаком чудесный новенький кисет собственной работы.
– Где табак? – спросил Каютин, суетясь с трубкой, которую хотел набить.
– Вот он! – торжественно сказала Полинька и подала ему туго набитый кисет.
Каютин был тронут внимательностью Полиньки; он молчал и так нежно смотрел на свою невесту, что она, краснея, сказала:
– Что же вы?
– Полинька!.. Палагея Ивановна! – поправился Каютин, но слов у него недостало… он с жаром поцеловал ее руку.
Полинька вырвалась и сказала:
– Ну, набейте же вашу трубку.
– Какой хорошенький! – в восторге говорил Каютин, разглядывая кисет.
Он осыпал его поцелуями и бегал по комнате с криком «какой хорошенький!» Подбежав к Полиньке, Каютин неожиданно поцеловал ее в щеку. Полинька вскрикнула и готова была надуться; но Каютин так смешно вертелся по комнате, всех целуя, с кем сталкивался, что сердиться у Полиньки недостало духу. Все смеялись. Каютин, все больше одушевляясь, делал страшные прыжки, прижимал к сердцу кисет, целовал его страстно; но вдруг; общий смех и говор замолк. Каютин, приготовлявшийся к новому прыжку, остановился неподвижно. Все прислушивались к тяжелому стуку, раздавшемуся у окон… Вдруг стук замолк.
