Анастасия Малькова
Луна, ослеплённая Солнцем
– Давай быстрее. Ближе к делу.
Стефана это расстраивало. И тогда он, затаивший обиду, лишь укрепился во мнении, что люди ему нужны лишь для выгоды.
Он менял девушек, как перчатки, уходил в недельные запои, растрачивал деньги, только заработанные, а иногда даже воровал в лавках, когда денег не было. Когда табак в Европе стал продаваться повсеместно, он закурил.
«Мне мало любви, мало эмоций
Так мало девушек в моей постели (Так мало)
Мало всего, и я малость растерян
Так мало поводов, больше нет стимула
Так мало места куда—то расти
Я так много раз ошибался
И снова мне мало, мама, прости меня (Прости)»[2]
Порой Стефан терялся во времени и датах, забывал, с кем и где проводил минувший вечер. В какой—то он посмотрел на себя другими глазами и ужаснулся.
Потрепанный, взъерошенный, заросший, с тёмными кругами под глазами. Стефан был отвратителен себе. Он ощущал себя мерзким и оскверненным. Хотелось содрать с себя кожу, вывернуться наизнанку и вымыть внутреннюю грязь, заполонившую душу.
Это зрелище заставило переосмыслить себя и все, чем Стефан забивал свои будни. Он выбросил бутылки, – пустые и ещё не начатые – завязал с любовными похождениями, сходил к цирюльнику, чтобы побриться.
Именно после этих темных семи десятилетий Стефан бросил пить совсем. От алкоголя поначалу было трудно отказаться, но каждый раз, когда хотелось сорваться, он вспоминал беспомощное состояние, плывущую перед глазами реальность, помутненное сознание и тяжелое похмелье. Забытье не стоило того.
Он устал вертеться в бесконечном колесе из пьяного морока, который давал временное облегчение, а потом тяжело возвращал в мир страданий. Стефан решил, что лучше находиться в трезвом уме, иметь контроль над телом, смотреть на вещи ясным взглядом и жить с перманентной тревогой и чувством вины, чем глушить боль, а затем быть пораженным ею в троекратном размере.
Так Стефан стал абсолютно чистым. Ничем не занимающимся, ничем не интересующимся, ни к чему не стремящимся. Вся его деятельность была направлена лишь на закрытие базовых потребностей.
Смысла жизни у него не было. Потому что её суть – это бесконечные мучения.
_________
[1] – строчки из песни «П.М.М.Л.» Земфиры
[2] – строчки из песни «Никогда никому» pyrokinesis
Глава 14. Сердце, что верно и хорошо спрятано
– Почему ты считаешь, что смысл твоей жизни – это страдания? – спросил Ален по завершении повествования.
Конечно, у Алена появилось немало мыслей в этот вечер: почему Стефан влетел в дом с ошалелым взглядом, почему вдруг решил рассказать, ведь его даже не просили. Что такого произошло в гостях у босса, раз Стефан оказался в подобном состоянии?
– Потому что так и есть, – бесцветно ответил Стефан, пожав плечами. Он смирился с этой мыслью, которая пустила корни в его разуме.
Ален был иного мнения.
– Но ведь ты сам можешь наполнить её смыслом.
Стефан нахмурился и вопросительно выгнул бровь.
– И как же я могу это сделать?
– Ты можешь заняться чем-нибудь. Найти какое-нибудь хобби, например, учиться чему-то новому. Посвятить себя чему—то, что привнесет в твою жизнь смысл. Найти своё дело.
– «Посвятить себя чему-то» – это такая же аддикция, как алкоголь и сигареты. Только менее вредоносная для организма.
– Ты меня не понял.
– Я тебя как раз-таки понял. Бесконечно заниматься одним и тем же делом, и ради чего? Люди постоянно читают книги, смотрят сериалы. Когда закончат одно, начинают другое. И так до бесконечности. Могут лишь быть перерывы из-за разных обстоятельств, но так или иначе человек всё равно возвращается к залипанию на сериал и захлебыванию набором букв. Зачем?
– Некоторым нравится читать, кому-то – смотреть сериалы. Всё это делается для удовольствия.
– Удовольствие здесь такое же, как и при употреблении алкоголя. Мне тоже тогда было хорошо.
– Можно менять деятельность.
– Букет зависимостей – просто замечательно, – с сарказмом протянул Стефан. – Нет уж.
Ален вздохнул, пытаясь подобрать слова, с помощью которых мог бы наиболее доходчиво все объяснить. Стефан, как баран, упёрся рогами в одно место на заборе и не желал сдвинуться ни на дюйм. Решив для себя что-то однажды, Стефан не захотел принимать, что есть и другие грани.
– Ты можешь найти то, что тебе интересно, и заниматься этим. Каждый человек для чего-то пришёл в этот мир. Что тебе нравится?
Стефан смотрел на Алена устало. Он будто терпел словесный понос Алена за то, что тот выслушал его несколькими минутами ранее. Алену казалось, что он разговаривает с глухой стеной. Они говорили о совершенно разных вещах.
Он проигнорировал вопрос Алена и ушёл к себе.
Возможно, он не дал ответа, потому что не знал, что ему нравится, поскольку был глух не только к окружающим.
***
В ночь после изливания души Алену Стефан не мог уснуть. От проклятия он и так плохо спал, его максимум – шесть часов. Сегодня он проворочался всю ночь, не сомкнув глаз.
Лишь под утро Стефан прогрузился в поверхностный сон, скорее в дрёму. Ему снился Джеральд с его волнистыми темными волосами, игривым взглядом серых глаз и широкой улыбкой. Почему-то все вокруг Стефана улыбаются. Улыбалась Аннабель, улыбался Джеральд, раздражает своей улыбкой Ален. Но две из трех улыбок уже померкли навсегда.
Проснувшись уставшим, Стефан перевернулся на спину и уставился в потолок. Не было сил, чтобы совершить усилие и оторвать своё бренное тело от кровати. Оно будто налилось свинцом, ну или стало неподъёмным мешком картошки.
Голова гудела не столько от недосыпа, сколько от мыслей, посещавших ночью. Стефан нечасто вспоминал о Джеральде – намного меньше, чем об Аннабель, но каждый такой «приступ» отдавался в душе острой болью. В случае с другом – это как одномоментно попадать под действие мощной дозы яда или облучения. С Аннабель иначе: это равносильно получению маленькие дозы в течение длительного срока.
Стефана обуревали сомнения. Его состояние неустойчиво. Раньше принять решение было как дважды-два, но сейчас он растерян. Даже горячий душ не помог смыть плохое настроение и навязчивые думы. Ел Стефан механически, не думая, что кладет в рот. Просто клал, чтобы наполнить желудок.
На работу он ехал как в воду опущенный. Таким был и на смене. В зале, правда, старался натянуть на лицо нейтральное выражение, чтобы уж совсем не распугивать своим видом посетителей.
На перерыве Стефан ушёл из кафе, и никто снова не придал этому особого значение. Стефан не пошел в супермаркет за едой. Он просто стоял у кафе и курил, глядя куда-то вдаль.
Мысли роились в голове, как заведенные. Даже заболела голова, но от них невозможно было избавиться. Когда уже вторая сигарета была докурена, Стефан машинально достал третью, вложил её в рот. Потянулся в карман за зажигалкой, но сигарета выпала изо рта на землю.
Стефан закатил глаза. Он опустился на корточки, подобрал сигарету, но больше ничего не сделал. Он запустил пальцы свободной руки в волосы и вымученно произнёс:
– Я не знаю, что мне делать.
– Что случилось? – вдруг послышалось из-за спины, и Стефан вздрогнул. Он резко поднялся и увидел позади себя Алена.
– Чего ты тут ошиваешься? – грубо даже для самого себя рявкнул он. Это вышло действительно случайно.
– Босс попросил сходить за тобой. Перерыв уже заканчивается. Ты тут весь час сидел?
– Даже если так, то что?
Ален покачал головой. Стефан посмотрел на сигарету: там, где он её обхватил губами, на бумагу налипло немного грязи. Недолго думая, он выбросил сигарету и новую доставать не стал.
Ален не обиделся на слова Стефана. Он понимал, что это сказано не для того, чтобы задеть Алена, а потому, что Стефан – это Стефан. Он начал осознавать это совсем недавно.
– Ты сегодня совсем плохо выглядишь. Очень мрачно, – подметил Ален, не спеша уходить.
– Будто бы я всегда был весельчаком.
– Да нет. Но ты хотя бы не выглядел настолько грустным.
У Стефана не было желания ощетиниваться. Слова попали в самое яблочко. Он устал отрицать истину, поэтому безмолвно согласился с Аленом. Он поднял взгляд к небу. Сегодня оно было затянуто белыми облаками.
– Так почему ты не знаешь, что тебе делать? – осторожно подбирался Ален, тоже задрав голову. Только он не увидел на небе ничего того, что видел в нём Стефан.
Стефан поджал губы. Он выглядел так несчастно, так забито и, как казалось ему, жалко. За ночь, утро и почти весь день он извёл себя переживаниями.
– Ален, я не понимаю, как мне дальше быть, – выдавил он и повернулся к нему. Ален не смог удержать челюсти сомкнутыми от шока. Стефан впервые обратился к нему по имени. – Джоб привязался ко мне. А я… А я к нему. Какое же дерьмо! Так не должно было случиться. Но оно случилось. Я должен бежать отсюда, но я не хочу. Совсем не хочу.
Удивительно, что Стефан пришел к этому умозаключению только сейчас. Его способности отрицать очевидное поражали безграничностью. Теперь ясно, что Стефана осенило именно после визита к Джобу.
Он потупил взгляд, уставившись на носки своей поношенной обуви. А когда созерцать даже столь малую часть мира для него стало невыносимым, прикрыл глаза рукой. Ален сжал руки в карманах от напряженного ожидания. Он не хотел торопить Стефана и ждал. Тем более, ещё оставалось минут десять до конца перерыва.
– Мне здесь более, чем нормально. Несмотря на все издержки и недостатки этого места, я чувствую, что меня все устраивает. Даже то, что меня в кафе все считают нелюдимым, а Эмбер и Билл почти ненавидят. Но как я мог допустить близкие отношения с человеком? Как я мог допустить, что кому-то понравлюсь? Из-за этого я в замешательстве. Понимаешь?
Ален понимал. Постоянно держаться одиночкой сложно даже Стефану.
– Понимаю, – поддакнул Ален, и их глаза встретились – Стефан вновь выпрямил шею и убрал руку с лица. – Может, послать все тогда? И проживать дни как есть. Ну, да, завязались у вас близкие отношения с боссом, ну что теперь? Смирись и живи с этим. Так будет проще, чем порвать все. Прими это, как часть своей жизни, пусть она и долгая. Возьми от этого эпизода все, что можешь.
Ален хотел сказать: «Возьми от этого эпизода все, что можешь, и наслаждайся», но не стал. Стефану вряд ли бы понравилось последнее слово.
Стефан проанализировал каждое слово Алена. «Смирись и живи с этим». Звучало так, словно Стефан накажет себя нахождением в этих отношениях за собственную оплошность. Но ведь, убегая каждый раз, разве он не преподавал себе урок? Да, это было спасением, но в то же время и мучением. Снова новое место. Снова адаптация. Снова поиск работы. Снова покупка чего-то.
Заслуживает ли Стефан того, чтобы задержаться?
– Я даже не знаю, – неуверенно промямлил он. Ален не узнавал в Стефане напыщенного пафосного индюка, каким он всегда представал. Сейчас тот походил на побитого жизнью голого цыпленка.
– Что тут думать? Если хочешь остаться, останься. Так вышло. Просто признай это и перестань ломать голову. Все люди расстаются. Ты не единственный и не особенный. Так бывает у всех. Тогда зачем искусственно приближать это? Живи так, как есть, пока есть возможность. Может, вы перестанете общаться не потому, что Джоб умрет, а потому что поссоритесь?
Ален ещё хотел сказать, что Стефан в своём горе неуникален. Просто он исказил его до такой степени, что не мог воспринимать здраво. Он возвел в абсолют свое несчастье.
– Джоб не поссорится со мной. Старик слишком добрый для этого, – возразил Стефан.
– Откуда ты знаешь? Жизнь – очень переменчивая штука. Завтра на наш штат может упасть метеорит. А может, случится взрыв в соседнем доме. Мы же не знаем, что может произойти.
Стефан потер подбородок в раздумьях. Все же Ален был прав: может, разлука настанет вовсе не из-за смерти, старости или того, что Джоб не заметит изменений в Стефане. Может быть миллион поводов для конфликта, который привел бы к прекращению контакта. И дело вовсе не в бессмертии.
Действительно, надо смириться и жить дальше. Принять как данность и дальше работать в кафе, жить в доме Джоба, дальше слушать его раскатистый смех и не всегда смешные шутки, терпеть нехватку воздуха в его объятиях.
Из двух зол Стефан решил выбрать меньшее. Раньше ему казалось, что меньшее зло – это побег.
– Спасибо, – поблагодарил Стефан со всей искренностью. У Алена от правдивости чувств Стефана ёкнуло в груди. – Ты мне, эм… Помог. Да, действительно помог разобраться.
Ален второй раз изумленно разинул рот уже от того, что Стефан принял помощь и поблагодарил.
Стефан протянул ладонь для рукопожатия, чем поразил ещё больше. Ален поколебался несколько мгновений, но все же пожал руку Стефана. Его ладонь была сухая и шершавая, вся покрытая мозолями. Ногти коротко остриженные, но некоторые неровно.
– Почему ты первым делом решил рассказать мне про Джеральда вчера? – спросил Ален, когда их ладони рассоединились.
Стефан прикусил нижнюю губу и шумно выдохнул через нос.
– Потому что больше нет никого, кому бы я мог выговориться. Когда я возвращался от старика, я вспомнил его. Смерть Джеральда стала причиной моего нынешнего поведения. От того, что я нарушил собственный принцип, стало невыносимо.
Алену польстило, что Стефан доверился и поделился тревожащими думами. Хотя у Стефана действительно не было других вариантов и на месте Алена мог быть любой. Но все же.
Смерть Джеральда сломала Стефана. Это как если в игре «Дженга» убирать раз за разом дощечки. Башня косится, но не разваливается. Однако стоит убрать кирпичик не в том месте, и все – конструкция рассыплется горой деревянных кусков. Джеральд стал тем самым кирпичиком в башне Стефана.
Ален много дней убеждал себя в том, что Стефан – плохой человек. Но откровения о его прошлом до проклятия, рассказ о Джеральде, сегодняшний разговор говорили об обратном. Стефан очень противоречив, но он не был чистым злодеем, созданным только ради вредительства.
Человек, с которым случилось много плохого.
***
– Хватит ёрзать уже, укладывайся нормально.
– Я не могу найти удобную позу, чтобы нормально обнять тебя.
– Боже.
Трое друзей собрались на ночевку в доме Билла и Эмбер. Они старались втроём уместиться на кровати Эмбер за просмотром «Ведьминой службы доставки». Как—то в разговоре зашла речь о полнометражных аниме Хаяо Миядзаки, и к несчастью для Билла, любителя аниме, выяснилось, что Ален незнаком ни с одним. Билл был решительно настроен это исправлять. Как раз выдался день, когда они все отдыхали, и Билл потребовал отложить все свои дела и Алену приходить к ним.
– Ален, подай, пожалуйста, спицы и пряжу.
Пока маленькая ведьмочка с милым бантиком слушала прогноз погоды, Ален потянулся руку к тумбочке, на которой лежали спицы и вязание в виде прямоугольника бежевого цвета. Изделие еще не было готово ввиду маленьких размеров. Ален лежал на краю кровати, Эмбер – посередине, а Билл у стенки, приткнувшись подруге под бочок.
– Что это? – спросил Ален, вручив подруге её творение.
– Это я себе шарфик вяжу. Нитки давно валялись, а у меня как раз старый шарф уже поистерпался. Звёзды сошлись для того, чтобы я наконец—то принялась рукодельничать.
– Ты прям увлекаешься вязанием?
– Она мне однажды связала свитер на день рождения, – сказал Билл, и губы Алена вытянулись с протяжным «О».
– Да, на восемнадцатилетие, – согласилась Эмбер, начав виртуозно орудовать спицами, что еще больше изумило. – Вообще раньше я этим действительно очень увлекалась. Вязала игрушки и продавала их, себе и маме вязала сумки крючком. Один раз даже кардиган связала. Но после поступления в нелюбимый университет времени и сил на это не оставалось. Когда отчислилась, тоже времени было немного.
Эмбер и Билл уже видели «Ведьмину службу доставки», поэтому Эмбер позволила себе перевести взгляд на шарф, а аниме только слушать.
– А что ты делала год после отчисления?
Эмбер не вдавалась в подробности своих дел в течение того года.
– Работала. Зарабатывала на колледж и пыталась влиться в самостоятельную жизнь, – сухо ответила подруга.
– А где? – на этот раз задал вопрос Билл, и Ален немало поразился тому, что тот был не в курсе.
– На самых разных работах, – обобщенно и ещё более неохотно ответила Эмбер.
Ален посмотрел сначала на Эмбер, опустившую взгляд на спицы, а затем на Билла, который имитировал внимательный просмотр аниме. Он чувствовал себя неловко и старался скрыть это сменой деятельности.
– Билл, почему ты не знал, где Эмбер работала в тот год? Вы же так хорошо общаетесь.
Билл набрал в рот воздуха, но так и не заговорил. Он поджал губы и выпалил:
– В тот год мы не общались.
Краткие ответы друзей лишь распаляли интерес.
– А что случилось, если не секрет? – мягко и тактично поинтересовался Ален.
Билл скрестил руки на груди.
– Появились некоторые обстоятельства, разминувшие нас.
Эмбер тяжело вздохнула, прекратила вязать и поставила на паузу аниме. Она не оценила хождение Билла вокруг да около.
– Слушать нас противно! – в сердцах воскликнула она и отложила шарф. – Все чего-то юлим, строим из себя недотрог. В общем, – начала Эмбер и посмотрела на Билла, молчаливо предупреждая его, – Мы с Биллом не общались год, потому что он лечился в реабилитационном центре для наркозависимых. А я работала в стриптиз-клубе.
Лицо Билла вытянулось не от удивления или шока, а от самого настоящего, первородного ужаса. Он провел рукой по щеке и уставился в одну точку где—то на полу.
Он не мог поверить в услышанное.
– Что ты сказала…? – очень тихо произнес он, посмотрев на подругу с надеждой, будто ища в её глазах подтверждение того, что он ошибался.
К счастью, так и было.
– Это не то, что ты подумал, дурачок, – Эмбер притянула его к себе и потрепала по волосам. – Я работала администратором.
– Господи…! – на выдохе выпалил Билл.
– Работала я там в ночные смены в основном. Но денег все равно не хватало, и я брала подработки. Самая длительная из них – упаковщица. Тяжело было, а я ещё и без своего жилья. Но меня приютила подруга. Какое-то время мы жили хорошо, почти душа в душу, я ей помогала по хозяйству, счета оплачивали напополам. Но в итоге эта «хорошая» подруга резко попросила меня съехать из квартиры, где я жила после ссоры с родителями. Она аргументировала спешку тем, что хочет поскорее начать жить с парнем. А мне идти некуда было.
– Это ты про Грейси? – спросил Билл со взметнувшимися вверх от изумления бровями. – Боже, я вообще перестал понимать происходящее.
– Именно, – подтвердила Эмбер, и Билл нахмурился. – Попросила съехать на следующий день после объявления этой невероятной «новости». У меня за душой ничего. Долгое время моталась по хостелам на двенадцать коек – лишь бы подешевле было. Клоповники это те еще… Она, похоже, завидовала мне, что я поступила в Стэнфорд, и в открытую говорила, что не понимает, как я могла бросить университет, если родители полностью оплачивали учебу и согласились полностью обеспечивать меня. Говорила, что очень хотела бы оказаться на моём месте. Эх… Будь моя воля, я бы с удовольствием поменялась бы с ней местами: пусть бы она училась и как сыр в масле каталась в универе, а я бы тихо и спокойно жила в своей квартире, доставшейся от бабки в наследство. Понятное дело, что даже в Стэнфорде можно было пойти на специальность по душе. Но я оказалась без выбора. Стэнфорд для меня был, как золотая клетка…
– Как же это подло с её стороны! – воскликнул Билл и заметно погрустнел. Он выглядел виновато и понуро, словно очень сильно нашкодил и был мучим совестью.
Он понимал, что много чего упустил в жизни подруги за год лечения. Она не рассказывала о всех горестях, пережитых за тот злополучный год, только поделилась новостью об отчислении. Билл даже не предполагал, что Эмбер ждало дальше. Он чувствовал себя причиной её тяжелого финансового состояния. Он со своей зависимостью очень много потерял.
Наверное, Эмбер не делилась, потому что как раз не хотела расстраивать лишний раз.
– Если бы я не украл тогда у тебя те десять тысяч… Тебе бы не пришлось так туго.
Глаза Алена шокировано распахнулись. Чем больше он узнавал о своих друзьях, тем сильнее становилось ощущение, что его жизнь намного скучнее и её события – около рядовой случай. Тут вам и зависимость, и предательство подруги, и кражи, и даже бессмертие от проклятия.
Эмбер щёлкнула Билла по носу.
– Прекрати уже! Что было, то прошло. Тем более, ты долг мне возвращаешь. Я же была на второй работе, ну это так, подработка. У меня всегда были какие—то временные подработки помимо этой основной. Так что я смогла скопить на учебу и устроиться на относительно нормальную работу. Не сказать, конечно, что работа официантом очень высокооплачиваемая, но у меня еще стипендия от университета, так что пойдет.
Билл приподнялся на локтях, чуть отодвинувшись от Эмбер к стене. На его лице была изображена смесь противоречивых чувств – от сочувствия до негодования.
– То есть ты отговариваешь меня от двух работ, но при этом делала так же?
– Это не одно и то же, Билл. Это очень тяжело, и ты, приходя со смен, валишься с ног. И у тебя нет свободного времени вообще.
– А зачем мне свободное время? Как раз можно посвятить его зарабатыванию денег, ничего лишнего точно не будет.
– Свободное время тебе нужно как минимум для похода на регулярные групповые встречи, – напомнила Эмбер, снова говоря о том, что понятно только им двоим.
– Какие групповые встречи?
– Периодическое общение пациентов реабилитационного центра с психологом. Сопровождение после основного лечения и выхода в социальную среду, – пояснил Билл.
Как сложно. Ален и подавно не знал о походах Билла туда.
Он чувствовал себя не в своей тарелке. Точнее, третьим лишним. Как же дико звучало то, что от Эмбер родители отвернулись из—за какой—то учебы, а Билл злоупотреблял веществами.
Обстановка накалялась, и Ален решил её разрядить и напомнить, что он тоже здесь присутствует.
– Ребят, – позвал друзей он. – Как вы думаете, что можно подарить маленькому мальчику на день рождения?
– Что? – почти синхронно произнесли Билл и Эмбер, тут же переключив внимание на Алена.
– Ну, – начал он, довольный тем, что смог отвлечь от назревающей ссоры, – у моего младшего брата Мартина скоро день рождения. Я в раздумьях над тем, что ему подарить. Идеи есть, но интересно и ваше мнение.
Эмбер и Билл глубоко задумались. Ален с упоением подметил, что объединение над общей проблемой всегда идет на пользу.
– Что любит твой брат? – спросил Билл.
Теперь пришло время подумать Алену.
– Хм… Он обожает мультик «Щенячий патруль». Я думаю подарить ему что-то, связанное с этим.
– Может, игрушку? Или заказать торт на эту тематику. Он же любит сладкое? – спросила Эмбер.
– О, да, он сладкоежка. Всегда выпрашивал конфеты с глазами, как у кота в сапогах. К слову, этот мультик любит Пахита. Спасибо за мысль, реально хорошая.
Ален протянул руку к тумбочке, чтобы взять оттуда ту самую тетрадь. Она была исписана уже на две трети. Он раскрыл её в месте, где была вложена ручка, и сделал несколько пометок. Эмбер проследила за этим действием и поинтересовалась:
– Что ты пишешь в этой тетради?
– Всё. Мысли, чувства, планы. Эта тетрадь у меня личный дневник и ежедневник Я привык изливать душу на бумагу. Так мне было легче переносить жизнь у фостерных родителей.
Эмбер понимающе кивнула. Материализовывать переживания в слова – довольно эффективный метод. Хорошо, что Ален к нему обратился. Ей казалось, что мысли, которые он запечатлевал, были очень мрачными печальными.
– Вот мы и приоткрыли завесу своих тайн. Может, поделишься, что случилось у тебя в семье? – Эмбер направила тему разговора в желаемое русло.
Ален закрыл тетрадку и обеими руками схватился за ручку, нервничая. Ноготь большого пальца проезжался по ребристой поверхности с характерным звуком. Ален смотрел не на друзей, а на обложку зеленой тетради.
Ему было сложно начать. Он научился говорить о своих проблемах коротко и не вдавался в подробности. Просто потому что никто никогда не интересовался его жизнью.
А тут его застали врасплох.
Но Эмбер и Билл поделились с ним сокровенным. Настала его очередь.
– Мои родные мама и папа очень сильно пили. Их лишили родительских прав. Меня определили в фостерную семью. Все было хорошо, они воспитывали меня, а еще Пахиту и Мартина. А спустя какое-то время озверели: оскорбляли, унижали и… избивали. Я всегда старался защищать младших, просил, чтобы лучше били меня, а не их. Понятное дело, мне доставалось всегда больше. Но и им тоже, конечно. Пахита часто обрабатывала мои раны после избиения.
– Какой ужас… – вырвалось у Билла. Родители никогда не поднимали руку на него, и он не мог вообразить, что можно позволить себе сделать это с тем, кто младше и слабее. Эмбер соглашаясь кивнула.
– Сколько тебе было лет, когда твоих родителей лишили родительских прав? – поинтересовалась она.
Ален тяжело вздохнул и нервно облизнул губы.
– Шестнадцать с половиной.
Ему было стыдно в этом признаваться. Ведь это не тот возраст, когда ты совсем слабый и беззащитный. Рост Алена тогда приближался к отметке ста девяноста, его тело принимало более взрослые черты. По-хорошему он уже мог противостоять фостерному отцу, но было до жути страшно. Опекун и сам был человеком ростом выше среднего. Кулак у него мощный, несмотря на худощавость. Алена охватывал животных страх, когда он чувствовал, что сейчас начнется битьё. Даже в шестнадцать лет было так же страшно, как в шесть. Только родной отец бил не так сильно.
За очень многие факты биографии Ален испытывал стыд. За бессилие, беспомощность, за невозможность противостоять. Он терпел до шестнадцати лет, думая, что иного пути нет, а когда его забрали из семьи, он понял, что должно быть по-другому, но не знал как. И по факту тоже терпел.
Билл и Эмбер никак не прокомментировали возраст его попадания во временную семью. В их глазах читалось лишь сочувствие, не было презрения или осуждения. Ален испытал облегчение и поэтому решил говорить дальше:
– У Мартина день рождения 22 февраля. Я хочу приехать не в этот день, а позже. Двадцать третьего или двадцать четвертого числа, чтобы не вызывать подозрений. Фостерные родители вряд ли обрадуются, когда узнают, что я виделся с Мартином и Пахитой. Скорее всего, они их побьют, но тогда их некому будет защищать. Мне, если честно, стыдно за то, что я не приезжал полтора месяца…
– Ален, не бери это в голову. Ты все это время работал, пытаясь встать на ноги. У тебя толком из вещей ничего не было. Тебе важно было позаботиться сначала о себе, – напомнила Эмбер.
– Сначала в самолете при аварии взрослый надевает кислородную маску на себя, а потом на детей, – подметил Билл.
– Вот-вот. Что ты можешь предложить брату и сестре, когда у самого шаткое состояние? Тем более, ты сказал, что их бы побили, если бы узнали, что ты встречался с ними. Так что частые свидания – тоже не очень хорошо.
Эмбер была права. Мозгом Ален это понимал, а вот сердце говорило, что он поступает эгоистично и слишком много думает о себе. Хотя, наверное, это говорило не сердце, а что-то надломленное внутри, что искажало факты. Алену приходилось заботиться о других с самого детства, когда он сам нуждался в поддержке. Убирать объедки, бутылки за родителями-алкоголиками после очередной попойки, мыть квартиру после драк, учиться вызывать врача, когда родителям становилось плохо. Иногда по ночам слушать пьяный плач мамы, которая жаловалась сыну на свою тяжелую долю.
– Ой, сынок, как же мне плохо! – рыдая в подушку Алена, причитала она. – Так на душе тоскливо! Я такая несчастная… Отец опять ушел. Ушел, к дружкам своим! А меня бросил одну тут, с тобой. Как же мне плохо.
– Мамочка, может, ты пойдешь поспишь у себя? Моя кровать слишком маленькая для тебя, – девятилетний Ален, забившийся в уголок кровати, гладил мать по волосам и спине, но та не слышала его.
Ей неважно было, что говорит сын, и неважно, действительно ли он находится рядом с ней. Ей была важна лишь мысль, что сын рядом. Для неё было более трагичным то, что отец ушёл пить с собутыльниками и не составил этой ночью компанию. Свои проблемы она всегда ставила первее проблем Алена.
Ален последний раз ел несладкий чай с хлебом в три часа дня, тогда как на часах уже было десять вечера. Но ведь мама плакала, а он – нет, значит, проблемы мамы существеннее. И неважно, что желудок сводило от голода. Ален на ночь выпил бы воды. Как и всегда.
Отец, возвращаясь домой, отказывался играть с ним. Он делал это лишь в редкие и короткие моменты просветления, а в обычное время говорил, что слишком устал для подобной возни. Если Ален чересчур донимал отца, то получал смачную оплеуху.
Наверное, поэтому он привык думать, что не так важен по сравнению с другими и сначала нужно удовлетворить чужие нужды, а потом – свои.
– Вообще, – сказал Ален и наконец посмотрел на друзей, – не только поэтому я ещё не ездил к Мартину и Пахите. На самом деле я боюсь возвращаться в тот город. Я там с рождения жил. С родными родителями встретиться я не боюсь. Страшнее – с фостерными.
Эмбер взяла Алена за руку. Этот бедный парень столько натерпелся и столько пережил. Такую судьбу не пожелаешь никому. Несмотря на разлад с родителями и прекращение общения, к Эмбер никогда так не относились. В её семье были конфликты, порой даже часто, но никто рукоприкладством не занималась Эмбер чувствовала себя любимой, хоть и не сейчас. О ней заботились, а на Алена самым близким людям чаще всего было все равно. Чужим – так и подавно.
Билл думал о том же самом. Он вообще хорошо жил до того, как стал зависим. Родители и сейчас не были настроены против него категорично, они ведь оплатили лечение. Конечно, эта ситуация возвела стену между ними. Билл сам не хотел общаться с мамой и папой, потому что не знал, как смотреть им в глаза. Он говорил с ними последний раз пару месяцев назад после выхода из реабилитационного центра, но этот разговор был очень натянутым.
Даже так, это несравнимо с жизнью Алена.
– Я понимаю, почему тебе страшно. Ты вырвался из этой среды совсем недавно. Твои чувства обострены, и это нормально. Всему своё время, Ален. Рана постепенно начнет заживать, но не сразу.
– Да. А пока мы будем всячески поддерживать тебя, – поддакнул Билл и улыбнулся. – Ты для нас, как младший браток!
Эмбер усмехнулась, потому что он озвучил её мысли. Вот что значит многолетняя дружба.
Ален был растроган словами друзей. Он не привык к хорошему отношению, такие теплые приёмы были для него в новинку. На глаза даже начали наворачиваться слезы, но Ален сморгнул их. Его удивляло, что к нему могут относиться с добротой, и в голове часто проносилась мысль: «Неужели все это происходит со мной?».
Наверное, это воздаяние за все страдания, перенесенные ранее. Все дружелюбно настроены к Алену. Даже Стефан потихоньку начал смягчаться.
