Анастасия Малькова
Луна, ослеплённая Солнцем
– А ты точно не мой папа?
Это вызывало испанский стыд. Почему это говорит Мартин, а стыдно Стефану?
– Нет… – вымученно ответил он.
Когда все желающие заняли места, карусель медленно начала свое движение, постепенно ускоряясь.
Сидения сначала были вертикальными, но по мере нарастания скорости они уходили в бок. Траектория движения была волнообразной: сначала поднимало, потом опускало, и так много раз. Стефан чувствовал, как желудок ухается вниз, а затем подпрыгивает, и стало действительно боязно за сохранность съеденного поп-корна, но никаких неприятных ощущений больше не последовало.
Стефан опасался, что его вырвет, хотя он даже ни разу не ездил на аттракционах. Он просто наслушался со стороны, что у некоторых людей сильно кружится голова, их тошнит и начинается рвота.
Мартин впереди верещал от восторга, даже Пахита смеялась и иногда кричала, когда карусели спускала с более крутой «волны». Ален счастливо улыбался и иногда тоже вскрикивал.
Когда карусель перестала лихачить, Стефан задал вопрос:
– Ты тоже видишь во мне кого-то другого?
– Что? – Ален не понял вопрос то ли от ветра, то ли от его странности.
– Джоб видит во мне своего сына, Эмбер сравнивает меня с Биллом, а Мартин решил, что я его отец. Может, и ты видишь во мне кого-то другого? Свата, брата, одноклассника?
Стефан не мог расслабиться и источать хотя бы один процент радости всех сидящих здесь. Он сидел в напряжении, вцепившись в поручни и прокручивая в голове тяжелые мысли. Ссора с Джобом никак не могла отпустить. Не помог ни Кролецып, ни карусели.
Улыбка Алена стремительно померкла. Однако его лицо стало не хмурым, а задумчивым.
– Для меня ты Стефан, – честно произнес он. – Хотя если ты расскажешь о своих других ампула, где ты какой-нибудь Теодор, я с радостью послушаю.
Стефан безрадостно хмыкнул.
– Очень смешно. Я серьезно.
– И я серьезно. Тебя это так волнует?
– Да.
– А почему? – полюбопытствовал Ален, чем поставил в тупик. – Разве тебе не все равно, что о тебе думают и что к тебе чувствуют? Какая тогда разница, кем тебя видят?
Стефан хотел возразить, но не было слов, которые могли бы описать его чувства. Он хотел воспротивиться и поставить Алена на место, но тот спрашивал без издевки.
Ален был прав. В который раз.
Стефан столько лет хвастался самому себе, как ему плевать. Теперь он горевал из—за того, что кто-то видел на его месте другого человека. Точнее, не просто кто—то, а тот, кто для Стефана важен.
Оказаться на месте тех, кого Стефан раз за разом бросал, стало не самым приятным.
Быть «никем» оказалось не так радостно.
Стефан подавленно молчал, кусая нижнюю губу. Карусель замедлялась, идя на посадку, сидения опускались, вновь приходя в вертикальное положение.
– Что—то изменилось в твоем мнении? – спросил Ален, чем очень помочь сформулировать то, что гложило.
– Да. Я не хочу быть никем в чужих глазах.
«В отражении стекла вижу всех, кроме себя»[1]
***
Следующей точкой стало колесо обозрения. Стефан поднял голову, пытаясь рассмотреть его полностью, и возникло ощущение, будто колесо давило на него и еще чуть-чуть и упало бы. Такая иллюзия возникала при взгляде снизу-вверх на высокую уличную рождественскую елку, на громаду какого-то здания.
Ален, естественно, купил четыре билета, и, естественно, отказался брать деньги за билет Стефана.
– Не боишься высоты? – спросил он, когда они шли к колесу. Стефан мотнул головой.
Они забрались в застекленную кабинку и расселись по парам. На этот раз Мартин сел со Стефаном, а Пахита – с Аленом. Это им тоже посоветовал работник парка, чтобы кабинку сильно не мотало из стороны в сторону.
Колесо было совершенно обычным – однотонное, белого цвета, в кабинках тоже ничего интересного. Дверцы раздвижные, как в супермаркете. Сидения темно-серого оттенка, сделанные из материала, который содержал в себе блестящие вкрапления. Мартин восторженно разглядывал их вместо того, чтобы смотреть в окно.
– А это не алмазы? Их можно выковырять? – спросил он и начал водить ногтем по гладкой поверхности.
Ален по-доброму засмеялся над братом.
– Нет, Мартин, это не алмазы, просто так сделана скамейка.
– Вот это да… – с небывалым восторгом произнес Мартин. Спустя пару мгновений он забыл о сидении и резко вспомнил о существовании окна, почти приклеился к нему.
Они набирали высоту неспешно и не разговаривали. В голову Стефана то и дело лезли бестолковые мысли: сейчас он думал о том, как много денег отложил Ален за эти полтора месяца, чтобы быть в состоянии оплачивать билеты в кино, на аттракционы, поп—корн. Причем платил он не за троих, а за четверых. До этого он еще и в кафе брата с сестрой сводил, и конечно же, подарок Мартину купил. В общем, траты были существенные. Ален постоянно говорил, что откладывает деньги для малышни и явно имел в виду не только траты на день рождения.
Стефан перевел взгляд на Пахиту, которая открыла рюкзак Алена и достала оттуда свою небольшую сумку. Из сумку она вытащила тетрадь с черной обложкой, в которой начала что-то старательно записывать. Сначала посмотрит в окно, потом сделает пометку и снова переведет внимание на городской пейзаж. У них это что, семейное? Или кто-то у кого-то научился?
– Ты же говоришь по-испански? – вдруг спросил Стефан, отчего все трое повернули головы на него.
– Да, Хита часто говорит что-то непонятное и называет это испанским, – вклинился в разговор Мартин, и Пахита цокнула, а затем закатила глаза.
– Мартин, испанский – это не белиберда, – она обратилась к Стефану. – Да, а что?
– Скажи что-нибудь на испанском.
Стефан попросил это, чтобы скрасить свою скуку, потому что все расселись по разным углам кабинки и молча созерцали то, в чем Стефан не видел никакого интереса.
Пахита отнеслась к предложению со скептицизмом, читающимся на лице, однако произнесла:
– Siempre voy a casa después de la biblioteca, pero hoy fui al café[2].
Стефан неплохо так загрузился, анализируя фразу. Тем временем кабинка оказалась на самой высокой точке колеса обозрения, о чем тут же восторженно сообщил Мартин:
– Мы выше всех!
Сверху открывался вид на весь парк аттракционов и близлежащие сооружения. Отсюда все карусели, качели, батуты, горки казались крошечными – размером с ноготок. Мартин сравнил их с игрушками в кукольном доме. Буйство красок парка казалось таким забавным и почему—то, когда смотришь на это с высоты, разбегаются глаза, а когда на земле – то ничего особенного.
Радость возвышения пошла на спад вместе с их плавным опусканием.
– А зачем ты пошла в кафе? Есть или читать там книгу из библиотеки? – спросил Стефан, обращаясь к Пахите, и та оторопело посмотрела на него, выпучив глаза.
– Ты что, понял, что я сказала? – с недоверием спросила она. Пахита ляпнула первое, что пришло на ум без надежды на то, что Стефан её поймёт.
– Ну, в целом да, – неопределенно взмахнув рукой, сказал Стефан.
Она не ожидала ничего, кроме реакции, сказанной из вежливости: «О-о-о, классно», «Ничего не понял, но звучит экзотично». Это Пахита слышала из раза в раз, когда кто—то узнавал, что она говорит на другом языке. Ей не очень нравились просьбы что—то сказать, потому что она чувствовала себя цирковой мартышкой. Внезапно мартышка нашла другую мартышку, которая её поняла.
– Ты знаешь испанский?
– Нет, итальянский.
Пахита встретила эту новость с некоторой долей разочарования, но постаралась это скрыть и сухо ответила: «Понятно». Итальянский – это все же не испанский, несмотря на то что языки имеют родство и немного одинаковых слов.
Стоило сказать, Стефан и сам впервые услышал столь спокойную реакцию на его знание другого языка. Возможно, Пахита испытывала то же самое, что и он по этому поводу.
Когда колесо обозрения остановилось, дверцы кабинки распахнула сотрудница парка и сказала, что можно выходить. Пахита сложила тетрадь в сумку, сумку – в рюкзак Алена. Компания вывалилась наружу, и Мартин тут же оповестил всех о своем желании поесть сладкой ваты.
– Вату! Вату! Розовые или белые облачка! Хочу! – Мартин шел вприпрыжку, и его за руку вел Ален.
Он улыбнулся.
– Хорошо, пойдем купим тебе вату.
Стефан недоумевал: зачем Мартину вата? Что за странное желание…
Они оказались у ларька с вывеской «Сахарная вата. Молочные коктейли. Поп-корн».
Ален попросил молодого продавца примерно его возраста приготовить сахарную вату и заплатил за нее. Мартин радостно захлопал в ладоши, начал с интересом вертеться у ног Алена, пытаясь заглянуть в аппарат.
Стефан тоже с любопытством наблюдал за махинациями парнишки: тот сначала засыпал обычный сахар в аппарат, напоминающий по форме таз, а затем включил его и… На дне и по бокам «таза» стали образовываться ошметки чего—то, что действительно напоминало вату.
Парень-продавец взял длинную соломинку и стал наматывать на неё ошметки, которые стали напоминать широкие длинные лоскуты. Ален поднял Мартина на руки, потому что «таз» находился выше его головы и он не видел, что происходит. Когда аппарат оказался в поле зрения Мартина, тот издал протяжное «о—о—о». Стефан и сам почти что присвистнул.
Совсем скоро у парня в руках оказалось… белое нечто, действительно напоминающее облако или моток ваты. Парень с улыбкой протянул Мартину вату. Ален опустил Мартина на землю и тот принялся есть.
– Вкуфнятина, – набивая рот, произнес Мартин, и Пахита потянулась к белому облаку.
– Дай мне тоже.
Она оторвала кусок ваты и положила его в рот, а когда посмотрела на свои пальцы, они поблескивали сахаром.
Удивительное дело…
– Вот, держи, – Ален протянул Стефану уже розовую сахарную вату. Точнее, он почти сунул её ему под нос, отчего Стефан невольно попятился назад.
– Это мне? – он с сомнением оглядел сахарную вату и не решился принять её.
– И тебе, и мне. – Сегодня у Алена, видимо, все пополам.
С опаской Стефан взялся за соломинку. Вата почти невесомой – действительно под стать облаку.
– И… Как её есть? – он, конечно, видел, как это делала Пахита, но все равно обуревало беспокойство: а правильно ли так делать?
– Просто отрываешь, – Ален так и поступил, сразу переходя от теории к практики, – и ешь.
Он улыбнулся и подмигнул, что нисколько не вселило в Стефана уверенность.
– Ты никогда её не ел?
– Нет… И на аттракционах никогда не катался.
– Ого, – брови Алена поднялись вверх. – Приятно слышать.
Стефан не понял, что для него приятно: то, что он никогда здесь не бывал?
Он потянулся к вате под возглас Мартина о том, почему у него и Пахиты она белая, а у Стефана и Алена – розовая. Вата была липкой и быстро таяла на пальцах, оставляя после себя такие же липкие следы. У Стефана не получилось оторвать небольшой кусок, и вата потянулась вдоль мотка.
– Блин, – раздосадовано произнес он, будто уронил рулон туалетной бумаги, который покатился по полу.
– Просто рви, – посоветовал Ален.
Стефан так и поступил, а затем быстро затолкал в рот, и она тут же… растаяла. Осталась сладким привкусом на языке, и её даже жевать толком не пришлось.
– Это все? – Стефан был удивлен и в какой-то степени расстроен.
– Ну, да. Это же затвердевший сахар.
Стефан вздохнул и оторвал вату снова – теперь получилось лучше. Кусок был толстым и маленьким. Его уже можно было немного пожевать, но он тоже быстро растаял. Что такого грандиозного нашел в сахарной вате Мартин, который уже прикончил её на пару с Пахитой и теперь счастливо облизывал палк?
Если попробовать и поприкалываться, то еще ничего, но сам бы Стефан никогда такую бурду не купил.
Без Алена сахарная вата была бы ни о чём.
***
Ален посмотрел на время – уже доходило шесть часов, и начинало вечереть.
– Мне скоро пора будет идти, – с грустью заметил он, и Мартин в который раз за день вцепился в его штанину.
– Не хочу, чтобы ты уходил!
– Мартин, это придется сделать, ты же знаешь, – напомнила Пахита, и Мартин сердито топнул ногой.
– Знаю! От этого и хуже!
Стефан покачал головой: какая же трогательная семейная картина. А когда они действительно начнут расставаться, то будет еще трогательнее и сопливее.
Они вышли из парка и просто бродили по городу. В кармане куртки Алена зазвонил телефон.
У Стефана вспотели ладони.
– Алло, босс!
Коленки задрожали, как бы оповещая, что ноги больше не являются гарантом устойчивого положения на земле.
– Вы уже закончили? Собираетесь? Да мы тоже уже закругляемся. Когда приедете? – Ален выглядел сосредоточенно, словно вел деловые переговоры с бизнес-партнером. – Хорошо, давайте встретимся через полчаса у…
Ален начал диктовать адрес, и Стефан подумал: ну вот и все. Вот и наступили у него, бессмертного, последние минуты жизни. То, что есть кто—то рядом, даже неплохо: можно передать последнее слово. Но для начала надо его придумать и предупредить Джоба, что убить Стефана просто так не получится. Точнее, вообще не получится. Максимум организовать долгие пытки. Гостиная с пианино будет в самый раз – туда только осталось приволочь стол с орудиями пыток.
Ален закончил разговор на оптимистичной ноте. Видимо, Стефан выглядел настолько паникующим и настолько не в связи с реальностью, что Ален помахал рукой у него перед глазами и спросил:
– Эй, с тобой все нормально? Босс сказал, что приедет через полчаса, – Стефан уже готов был ответить: «Я слышал, и да, все ок, вот думаю, как прожить свои последние моменты жизни», но Ален будто считал это с его лица, так что предупредил: – Он насчет тебя ничего не говорил. Даже наоборот сказал: «Вы ждите меня». Так что расслабься.
«Легко тебе говорить», – подумал Стефан, но все-таки плечи опустил.
Они снова двинулись вперед после небольшой заминки, и Стефан, погруженный в думы, врезался в фонарный столб.
Мартин захохотал, тыча пальцем в Стефана, потирающего лоб, а Пахита цыкнула:
– Topo, ну ты чего? – сокрушенно произнесла она, и Стефан вопросительно уставился на неё:
– Что? Я мышь?[3]
Пахита скорчила странную гримасу.
– Какая мышь? Я назвала тебя растяпой.
– Ой, Ален! – воскликнул Мартин, резко что-то вспомнив. – А где кулончик, который я тебе сделал? Ты его носишь?
Ален сразу же занервничал и отвел взгляд.
– Ну… Носил.
– Носил? А сейчас нет?
Алену было сложно юлить и врать брату, так что он решил честно во всем признаться.
– Нет. Его разбили.
– Как разбили? Кто? – Мартин шокировано поднес свою маленькую ладошку ко рту.
И тут Ален злорадно ухмыльнулся и указал в сторону Стефана, который тут же ощутил на себе недовольный взгляд двух пар глаз: Мартина и Пахиты. От этого растерялся еще больше.
– Да я это… Случайно я!
Пахита уперла руки в боки:
– Я же говорила. Topo.
Произнесла она это так, словно уже не считала Стефана надежным человеком. Мартин насупился и продолжил допрос с пристрастием:
– А случайно – это как?
– Ну… Хотел отодвинуть его, но не рассчитал силу, и он упал на пол. Так и разбился.
Кажется, такой ответ Мартина удовлетворил, потому как черты его лица смягчились, а складки на лбу разравнялись.
– Ладно. Бывает. Но впредь будь осторожнее! – буднично произнес он, и Стефан выдохнул с облегчением, после чего пришел к выводу, что его отчитал пятилетка. – Ален, я сделаю тебе новый. Когда в следующий раз приедешь, забери его. Ты же приедешь?
– Конечно приеду.
Позвонил Джоб и сообщил, что уже подъезжает. Пахита и Мартин заметно расстроились, Ален тоже погрустнел.
Через несколько минут к ним подкатила машина Джоба, который, остановившись, посигналил Стефану и Алену. Стефан чуть не подпрыгнул на месте. Тревога вернулась, скручиваясь в тугой узел в груди.
Мартин вдруг заплакал.
– Ален, я не хочу, чтобы ты уезжа-а-а-ал, – загнусавил он и бросился в объятия Алена, который присел рядом с ним на корточки.
Пахита пыталась держаться, давила в себе слезы, отчего даже замерла. Все равно было видно, как блестят её глаза. Ален притянул её к себе, и тогда Пахита отвернулась от Стефана – наверное, чтобы он не видел её слезы, с которыми справиться она не смогла.
Ален гладил брата и сестру по спинам, а сам смотрел в небо, тоже стараясь не заплакать. Он же старший брат, и он должен быть сильным.
– Я обязательно приеду к вам ещё, и не раз. Обязательно на твой день рождения, Пахита, – он ласково заложил прядь сестры волос за ухо, стер тыльной стороной ладони дорожку слез с одной из её щеки. Девочка плакала совсем беззвучно, тогда как Мартин заходился рыданиями. Наверное, его слышно было на всю улицу. – И между вашими днями рождения приеду.
– Обещаешь? – спросила Пахита.
– Я буду очень стараться. Но уже столь грандиозных походов не получится.
– Да не нужны нам развлечения твои. Ты нам нужен, – сказала она и снова обняла Алена.
Стефан больше не был в силах слушать это, так что отошел покурить. Если бы он не поссорился с Джобом, то уже давно бы сел в машину.
Ален вытащил из рюкзака коробку с конструктором, подаренным Стефаном, и вручил её Мартину. Затем вытащил еще одну какую—то коробку, – похоже, подарок от него самого – а также плюшевый пингвина и кенгуру. Стефан помнил их, потому как видел в комнате Алена.
Ален все это складывал в неприметный пакет из супермаркета и давал какие-то наставления, пока Пахита надевала пеструю сумку через плечо. Стефан не особо вслушивался.
Но вот когда Ален пошёл к машине, сердце ухнуло вниз и в голову снова ударил адреналин. Ален встал у двери водительского сидения, где находился Джоб, и через открытое окно что-то сказал ему. Джоб кивнул.
– Стефан, пошли, – позвал Ален его. Стефану показалось, что стопы приклеились к асфальту.
Ален приблизился к нему и тихо шепнул на ухо.
– Я попросил Джоба подвезти Мартина и Пахиту до места, откуда они могли бы пойти домой. Пошли в машину.
Стефан кивнул, но вот когда малышня залезла на задние сидения, а за ними пошел Ален, он встрепенулся и возмутился.
– Мне что, на переднее сидение?!
– Предлагаешь Мартина на переднее посадить? Перестань, никто тебя не съест.
– А ты не можешь сесть спереди?
– А ты не можешь перестать ссать в штаны и дать мне провести с братом и сестрой последние десять минут?
Звучало резонно, и Стефан проглотил возражения, которые сгенерировал его мозг.
Ален сел и захлопнул перед ним дверь. Стефан приказал себе мужаться и пошел в противоположную сторону.
Не без усилий он открыл дверь переднего сидения и сел. Джоб смотрел только прямо и даже не косился на Стефана. Руки он держал на руле, ожидая, пока все пассажиры пристегнутся.
Стефан отвернулся к окну, и они тронулись.
________
[1] – строчки из песни Три дня дождя – На виду
[2] – В переводе с испанского: «После библиотеки я всегда возвращаюсь домой после, но сегодня я пошла в кафе»
[3] – В испанском языке слово topо означает «растяпа», а я итальянском – «мышь»
Глава 24. Я выйду из сумрака
Стефан старался мысленно отгородиться от попутчиков. Он неотрывно смотрел в окно и слышал эпизоды разговоров как будто через пузырь.
Состояние отрешенности продлилось недолго, потому что Стефана слегка мотнуло из стороны в сторону, когда они остановились в каком—то дворе.
– Она точно не вернулась домой? – спросил Ален.
– Нет, она сказала, что её не будет весь день и придет она ночью. Если уж она попросила им не рассказывать об этом, то обещание сдержит. Да и к тому же, если бы она была дома, то позвонила бы мне, – объяснила Пахита, чем немало успокоила Алена.
– Ладно.
Они посидели еще с минуту в машине, и Ален открыл дверь. Мартин все это время старался не плакать, но когда Ален совершил движение, то его прорвало.
– Не реви, – слегка раздраженно скомандовала Пахита, и Мартин принялся размазывать слезы по лицу.
Они втроем покинули машину. Ален снова опустился перед братом и сестрой на корточки, что-то втолковывая им и держа обоих за руки. Мартин одной рукой держался за Алена, а кулаком второй тер правый глаз. Пахита с каменным лицом слушала наставления брата и изредка кивала.
– Ну все. Давайте, – чуть громче и надрывнее, чем хотел, произнес Ален и обнял Мартина и Пахиту напоследок. Потом встал, но задержался и поцеловал каждого в лоб.
– Ален, пока! Я уже начинаю скучать! – помахал Алену рукой Мартин, оборачиваясь в его сторону, но Пахита его одернула со словами: «Пойдем уже, нам надо торопиться».
Ален не сразу забрался обратно в салон. Некоторое время он наблюдал за уходящими Мартином и Пахитой, и сел, когда те совсем отдалились.
Стефан, пользуясь моментом, перебрался на заднее сидение. Быть настолько близко к стариком было некомфортно.
– Хорошие у тебя брат и сестра, – сказал Джоб, отъезжая от двора.
– Да, – согласился Ален и вздохнул.
Стефан поерзал, принимая удобное положение.
***
Стефан вытащил телефон и распутал наушники, подсоединил их. Только он вставил один наушник в ухо, как вдруг Ален попросил:
– Можно я тоже послушаю?
Это несколько удивило, и Стефан посмотрел на наушник в руке, а затем протянул его Алену. Пришлось из правого уха переставить свой наушник в левое, чтобы провода не тянуло. Ален вставил наушник в правое ухо, и Стефан включил музыку.
Играла разношерстные треки – Стефан специально перемешал для разнообразия. Ален молчал и «Фи» не высказывал. Он даже отбивал ритм пальцами по левому колену, когда слышал знакомую песню.
Через пять песен Ален вытащил наушник из уха и повернулся к Стефану. Тот поставил музыку на паузу.
– Спросить хотел, – объяснил Ален. – Ты говорил, что у тебя не может быть детей. А разве у вас с Аннабель не было?.. В вашем возрасте в то время разве они не должны были быть?
Он сказал это совсем тихо, почти шепотом, чтобы Джоб не слышал.
Стефан выдернул наушники из гнезда телефона и заблокировал экран. Он поджал губы, начиная скручивать провода.
– Был. Были… – поправил себя Стефан и повел плечом. Когда—то давно в их семье это было сложной темой. Правда дальнейшие события затмили это горе. – Аннабель родила в семнадцать первого ребенка. Девочка, но она умерла на первом году жизни. Аннабель забеременела во второй раз в восемнадцать, но упала с лестницы и потеряла ребенка. Больше забеременеть у нее не получалось. Её постоянно в этом винили, мол, что ты за женщина, раз наследника родить не получается. Но ведь по сути она выносила и родила. С нынешним уровнем медицины девочка точно бы выжила, а тогда…
Стефан прервался на полуслове, а Ален заметно погрустнел.
– Мне жаль, – только и сказал он.
Стефан провел рукой по волосам.
– Аннабель долго горевала. И по первому, и по второму. Я старался быть ей поддержкой и во времена потери, и во времена осуждения общества. Говорил, что это не их дело и мы сами разберемся и нарожаем ещё кучу. Сейчас я даже рад, что у меня не было наследников. Я бы не хотел видеть, как мои дети растут, умирают, как сменяются поколения. Представь, встретиться со своими правнуком или правнучкой в десятом колене? Это жесть. Да и знаешь, не столько в этом проблема, сколько в том, что у такого, как я, не должно быть детей.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что я порок этого мира. Я бы не смог быть хорошим отцом. Я бы не дал ребенку ничего. Представь, Аннабель умерла, я в бегах, не знаю, что делать с проклятием, и этот несчастный ребенок… Куда ему? Ничего хорошего.
Стефан говорил это, наклонившись почти к самому уху Алена. Ален задумчиво потёр подбородок.
– А ты не думал, что у тебя могли быть дети от других женщин? Ну, с которыми ты потом…
Ален, очевидно, говорил о тех темных временах жизни Стефана, когда он имел беспорядочные связи.
– Я старался… Ну… Успеть… – будто оправдывался Стефан. Он, конечно же, задумывался над такой вероятностью, но старался отметать эти дурные мысли. Дурные, потому что от них становилось плохо.
Ален хихикнул в кулак от формулировки Стефана и того, как сильно тот засмущался.
– А вдруг Мартин всё-таки твой дальний родственник от правнучки какой—то из женщин, с которой ты провел ночь? – сделал предположение Ален, от которого Стефан чуть не задохнулся.
– Это глупо! – он сказал это громче, чем хотел. – У меня другая внешность.
– Проклятие не могло повлиять на это?
Стефан очень хотел ответить: «Нет, как это вообще может повлиять?». Но он не знал. Он лишь надеялся, что это не так, что проклятие не въелось в него настолько сильно, чтобы теперь от Стефана рождались дети с такой же внешностью, которую он имел сейчас.
Он очень хотел, чтобы у него осталась хотя бы малая частичка себя настоящего, что—то от себя прежнего, а не только угольная чернота, что сопровождала его всю жизнь.
– Знаешь, это как если бы ты пересидел на солнце, сильно загорел, а от тебя потом бы родился смуглый ребенок, – скрестив руки на груди, пробурчал Стефан.
– Я на солнце не загораю, я только сгораю. Мне со своим фототипом кожи нельзя много на солнце находиться.
Стефан цыкнул языком и мысленно нарек Алена занудой.
Он воспринимал проклятие, как пигментный токсин. Рассуждая таким образом, он решил: это как если бы человек отравился чем-то, а от него родился бы ребенок совершенно не похожий на него. Но опять же, это только догадки. Проверять на практике он не собирался.
Настроение, и так находящееся не на высоте, совсем испортилось. Музыку слушать не хотелось, так что Стефан убрал телефон и наушники, снял куртку, потому что Джоб включил подогрев. Он запрокинул голову на подушку сидения и закрыл глаза.
– Ну а ты, – сказал Стефан уже на обычной громкости, – расскажи лучше, что за «она»? Как получилось так, что Мартин и Пахита смогли целый день провести с тобой, учитывая, какие нехорошие у вас предки?
Ален пренебрежительно махнул рукой.
– А, это. «Она» – наша «тётка», – Ален сделал воздушные кавычки на последнем слове. – Сестра фостерной матери. Иногда мать просит её посидеть с нами, и тетка честно «сидит», – Ален снова показал кавычки. – Ветреная особа, которая никогда с нами на самом деле не бывает. Отрывается в клубе, либо с очередным ухажером. Она просто уходит на целый день, возвращается очень поздно, либо вообще не ночует и каждый раз просит не говорить родителям о её «добросовестной» слежке за нами. Мы молчим, потому что для нас её отсутствие выгодно – как сегодня, например.
Стефан изумился столь саркастичной манере Алена.
– А она знает, что с вами обращаются не лучшим образом?
– Знает, – холодно бросил Ален. – Но ей пофиг на нас. Ей важна только она и её мужики.
Ален достал телефон и что—то быстро напечатал. Как потом он сказал, это сообщение Пахите с вопросом, добрались ли они до дома. Пахита ответила, что они на месте и даже спрятали подарки.
Стефан не знал, о чем еще поговорить, да и не особо горел желанием, так что снова отвернулся к окну. Вскоре веки стали тяжелеть, накатила сонливость. Когда глаза стало совсем сложно держать в открытом состоянии, Стефан немного скатился вниз по сидению и опустил веки.
Он то и дело просыпался от того, что голова резко свешивалась на грудь. Стефан, шумно вздыхая, открывал глаза, озирался по сторонам, смотрел на Алена, глядящего в окно, на молча ведущего машину Джоба и снова погружался в дремоту. Однако все повторялось по новой. Совсем скоро неустойчивое положение головы надоело, и Стефан прислонился виском к окну. Голова начала трястись в такт движению машины, и тогда пришлось просто запрокинуть голову.
Он видел сон. Там была Аннабель. Они стояли в каком-то пустом белом пространстве, а Аннабель ходила вокруг Стефана. Её длинные волосы развевались на ветру, – хотя откуда здесь ветер? – что придавало её образу таинственность, воздушность вместе с белым платьем, которое Стефан часто видел на ней. Он пытался дотянуться до неё рукой, но не получалось: она вроде бы рядом, но в то же время в недосягаемости.
Она шла и словно не замечала Стефана. Ни разу не взглянула на него, только ходила вокруг. Внезапно он стал видимым, и Аннабель так резко повернулась к Стефану, что тот даже от испуга сделал шаг назад.
– Поделом, – коротко сказала Аннабель с ласковой интонацией, с какой она всегда разговаривала. И улыбалась она как прежде, будто не было между ними костра, церкви.
От следующих слов внутри Стефана все похолодело:
– Ты сделал меня никем, значит, и ты в чужих глазах будешь никем. Поделом.
Стефан хотел что-то сказать, но, открыв рот, не смог издать ни звука. В легких словно закончился воздуз – вместо него вакуум. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Аннабель улыбнулась шире и, встав на носочки, обняла Стефана за плечи. Несмотря на прежний вид, она была холодной.
– Ты так легко распорядился моей жизнью, а я ведь очень хотела жить. Ты будешь жить вместо меня до скончания веков и всегда помнить, что сделал со мной. Но никто не будет помнить тебя, – она расцепила руки и немного отошла назад. Улыбка померкла на её лице, и теперь она смотрела на Стефана презрительно, будто видела перед собой кучу дурно пахнущего дерьма. – Это вовсе не потому, что ты так захотел. Не думай, что ты что—то в своей жизни контролируешь.
К Стефану вдруг вернулась возможность говорить. Он понял это, потому что смог произнести:
– С чего ты взяла?
– Боже, да кому ты нужен? – она зло засмеялась, и сердце Стефана сжалось. То ли от того, что её слова ранили, то ли от того, что от нежности на её лице не осталось и следа, то ли от упоминания Бога. – Возомнил, что к тебе люди что—то чувствуют, и поэтому сбегал. Sciocco, – только после «глупца» на итальянском, Стефан понял, что Аннабель все это время говорила на английском языке. – Как можно испытывать что-то к тебе? Ты заслуживаешь только мнимых чувств, чтобы пользоваться тобой.
Стефан не успел сформулировать ответ, потому как Аннабель стремительно метнулась к нему, вцепилась пальцами в его лицо и притянула к себе, заставив нагнуться.
– Ты никто. Продолжай носить черное, сливаться с толпой, чтобы тебя никто не заметил. Это ведь твоя судьба.
Она еще сильнее сжала пальцы на его лице, почти впиваясь ими в кожу. Стефан выкрикнул имя Аннабель, попытался дернуться и высвободиться, но не получалось.
В следующее мгновение он испуганно распахнул глаза.
Щеке было не холодно, а наоборот тепло, хоть и немного твердо. Стефан увидел перед собой колени Алена и водительское сидение Джоба, быстро сел, не понимая, как оказался на чужом плече.
Ален сидел без куртки и кофты, поскольку в машине было достаточно тепло. Стефан перед тем, как уснуть, тоже снял куртку, но остался в толстовке и сейчас балансировал между «очень тепло» и «жарко».
– Кошмар приснился? – спросил Ален.
Стефан заторможенно ответил:
– Да.
Он зачем—то натянул рукава толстовки на кисти рук, но уже через пару секунд стал рыться в карманах куртки в поисках телефона. Он посмотрел на время: прошло два с половиной часа с начала поездки.
– Тебе снился кошмар об Аннабель? – поинтересовался Ален, и Стефан резко обернулся на него, не понимая, как тот догадался.
– Да, – с опаской протянул он. – А ты..?
– Ты просто во сне произнес её имя.
– Громко?
– Нет, шёпотом. Но обеспокоенно.
