Анастасия Малькова
Луна, ослеплённая Солнцем
Глава 18. Важно не терять равновесие
Когда Ален вернулся домой, он ожидал, что его встретит тихий спящий дом. Все оказалось немного иначе.
В каком-то смысле он и был спящим – Стефан видел десятый сон. Но, что удивительно, спал он на диване в гостиной под шум телевизора.
Стефан лежал съежившись. Ноги были укрыты пледом, а вот верхняя часть тела – нет, от того он сжался. В гостиной было прохладно из—за открытого окна. Видимо, Стефан решил проветрить, но забыл об этом, а теперь мёрз.
Ален поддался привычному импульсу и накрыл Стефана. Для него это было обыденностью: он часто укрывал брата и сестру или просто поправлял одеяло, когда оно сползало с кровати. Может, и не стоило, но сейчас захотелось сделать так же. Есть профдеформация, а это, видимо, братодеформация…
Он тихо прошел к окну и закрыл его. Старался действовать как можно бесшумнее, чтобы не будить Стефана. До сих пор шла назойливая реклама, так что Ален выключил телевизор пультом. Дом окутала тьма.
– Включи. Я не сплю.
Ален вздрогнул от неожиданно прозвучавшего за спиной голоса. Причем сонного, поэтому он не поверил в правдивость сказанного. Хотя Стефан мог проснуться от движения пледа. Или действительно не спал…
От последнего предположения тело обдало жаром. Если Стефан действительно не спал, значит, слышал, как Ален бродит вокруг него, и чувствовал, что тот укрыл его.
Ален понял, насколько это было неуместно. Одно дело, когда укрываешь брата и сестру, и совсем другое – постороннего человека. Особенно Стефана. Вдруг он подумает что—то не то, хотя Ален не имел скрытого умысла?
Ален включил телевизор и положил пульт обратно на журнальный столик. Стефан спрятал выглядывающую и, очевидно, холодную ногу под плед. Нет, он точно спал, но в какой—то момент проснулся и оказался недовольным внесением коррективов.
– Ты чего спишь в гостиной? – спросил Ален. Стефан положил голову на диванную подушку, а не подлокотник, но все равно было неудобно.
– Подниматься по лестнице не было сил. – Ага, значит, все-таки спал! Вот и попался. Бурчал исключительно для виду.
Когда Ален закрывал окно и выключал телевизор, Стефан сильнее закутался плед, но сейчас откинул его и сел.
Предплечья были замотаны свежими повязками. В этот раз Стефану пришлось справляться в одиночку, так как Ален был на работе. Он помнил, что Стефану становилось хуже после полуночи, но не думал, что настолько, что тот не мог подняться на второй этаж.
Ален не отрицал, что здесь сыграла свою роль и лень. Стефан в день знакомства сквозь стиснутые зубы шёл к трейлеру и еще ворчать находил силы. Когда приступ подобрался на работе, он быстро вернулся в строй.
Может быть, улучшившиеся условия жизни расслабили его?
Ален сел рядом со Стефаном, подхватив плед и накрыв колени. Этим пледом он накрывался, когда читал книги в гостиной. С последнего раза, наверное, здесь и остался.
– У меня тоже нет сил, – пояснил он, откинув голову на спинку дивана под вопросительный взгляд Стефана.
Тот усмехнулся и отвел взгляд к окну.
– Дуркуешь, – коротко отозвался Стефан. Он понял подкол Алена и воспринял совершенно спокойно.
– Типа того. Но я правда устал.
Стефан на этот раз не ответил. Он сидел, упершись руками в диван, словно вот—вот встанет
Ален не мог уловить момент, когда их разговоры стали такими. Они все еще не соответствовали понятию нормальных. Было много угловатости, коротких фраз, обрывания на полуслове, но появилась ровность. Раньше было много раздражения и неудовлетворенности с обеих сторон. Сейчас, наверно, равнодушие. На первый взгляд это кажется чем—то странным, но так стало проще общаться. Больше непосредственности появилось.
По крайней мере, Ален мог заговаривать со Стефаном первым, и тот отвечал. Хоть его слова и не сквозили энтузиазмом.
Сейчас, сидя с закрытыми глазами рядом со Стефаном, Ален ощущал приятное «ничего».
Хорошо, что Стефан не заикнулся об укрывании, а то Ален бы сгорел со стыда.
– Того глядишь, и сам уснешь на диване. В позе ещё более неудобной, чем я. Шея закорючкой станет.
Стефан выдернул Алена из дремы. Еще чуть-чуть, и он бы действительно отключился головой в потолок. Потом бы вообще не смог разогнуть шею.
– Иди спи, – продолжил Стефан.
– А ты? – спросил Ален, протирая глаза.
– Я тоже пойду. На кровати лучше.
***
Стефан проснулся, ощутив, как плед осторожно пополз к плечам. Тело от этого напряглось. Он открыл глаза, когда движение прекратилось, и увидел, как Ален опускал створку окна. Вот почему было холодно. Стефан закутался в плед, чтобы согреться, сунул под него оголенную ступню – холодная, блин!
Его взволновало укрывание пледом, потому что он поначалу не понял: сон это или реальность? Иногда снилось, как по телу скользит что—то приятное, а потом оно же пронзает болью. Например, рука Аннабель, которая сначала гладит, а потом жалит.
Стефану к полуночи совсем тяжко стало – он раскис, от того и расползся по дивану. На диване плед лежал скомканным после пребывания здесь Алена, – вот же засранец, принес, но за собой не убрал! Да еще как оставил! – и Стефан накрылся им.
Он включил телевизор, решив отвлечься, и не заметил, как уснул. А потом пришел Ален и накрыл его. Если проанализировать его действия, то это было не то чтобы странно, скорее… Необычно? Когда Стефана в последний раз кто—то накрывал, не считая его самого?
Но что это? Акт заботы? Жалость? Стефан не понимал и не мог спросить – неловко. А Ален, видимо, не мог ответить.
Стефан хотел оскалиться на Алена, ведь он застал его беззащитным. Потому он и заворчал, когда выключился телевизор. Повод, конечно, высосан из пальца, но ощущение, что кто—то видит твою уязвимость, пугало. Однако через несколько минут Ален сам показал себя таковым, почти уснув рядом со Стефаном. Совсем близко к нему.
Стефан не знал, что и сказать. Внутри почему—то разлилось странное тепло.
Наверное, это из-за более теплого, чем плед, одеяла, которым он накрылся и под которым почти моментально отключился.
***
«Билл, помнишь, ты мне предлагал свой старый телефон?»
«Да, было дело, а что?»
«Я хочу его купить. Мне уже тяжело без Интернета. Не могу с кнопочным»
«Бери просто так»
«Нет! Я не могу! Я же сказал, что у тебя его куплю»
«Боже, Ален»
«Не знал, что это скажу, что иногда ты бываешь невыносим XD»
Так Ален договорился о покупке у Билла телефона. Сначала он хотел купить его за стопятьдесят-двести долларов, но Билл, являясь продавцом, выторговал за девяносто баксов. Впервые такое было, что продавец сам сбавлял цену. Ален отказывался платить мало, но Билл был непреклонен: либо покупаешь за такую цену, либо не получаешь вообще. Алену пришлось смириться, хоть он и понимал, что это сделано по дружбе.
Он пришел к нему домой, и открыла Эмбер.
– Билла сейчас нет, он ушел на групповую терапию. Телефон мне оставил. Заходи.
Ален покорно прошел в дом вслед за подругой. Он помнил, что Билл говорил о групповой терапии в ходе реабилитации. Билл сказал, что она продолжается пока что и после лечения.
– Раздевайся, посиди немного, а то одной мне скучно. Эх, на работу скоро.
Что ж, Ален был не против, у него все равно выходной. Он оставил куртку в гардеробе. Эмбер принесла коробку с телефоном и два чехла. Когда Ален увидел яблочный логотип и марку, он судорожно выдохнул.
В коробке лежал восьмой «Айфон» с наушниками, зарядным устройством. Помимо этого, в качестве подарка от Билла отдельно прилагались два цветных чехла.
– Это смешно, – сурово произнес Ален. – Билл за кого меня принимает? Девяносто долларов за все?
Ален, конечно, уже около месяца не пользовался Интернетом, но слышал из рекламы по телефизору и от других людей, что компания «Apple» возобновила продажу восстановленных «восьмерок». Стоили они около трехсот шестидесяти долларов. Это в четыре раза выше, чем запрашивал Билл.
Конечно, вряд ли бы Ален смог выплатить полностью стоимость телефона так, чтобы это не ударило по бюджету, но ведь девяносто долларов – это… Ну это ни о чем.
Эмбер снисходительно улыбнулась.
– Мы с Биллом предполагали, что ты так отреагируешь. Но телефон ведь не новый. Подержанный. Биллу его купили, когда ему было семнадцать. Четыре года «Айфону», короче говоря. Плюс смотри, тут царапина, – начала успокаивать его Эмбер, но Ален совсем поник.
Было очень и очень неловко, что с ним вот так сюсюкаются. Во всем помогают, подсовывают, подкармливают, дарят, отдают за гроши. Потому что Алена обокрали, потому что он милый, потому что ему нигде жить, потому что у него мало денег, потому что он ещё встает на ноги.
Алену много прощают, во многом идут навстречу, как будто он маленький мальчик, который не может дать что-либо взамен в полной мере. Ален ощущал себя неполноценным от такой заботы.
Он вздохнул и закрыл коробку, затем решительно заявил:
– Двести.
– Ален. Перестань.
– Двести, говорю.
– Ну, Ален… – начала упрашивать его Эмбер, и тот растерял пыл.
Решил пойти на компромисс.
– Сто пятьдесят.
Эмбер скрестила руки на груди.
– Так, все. Хватит, серьезно, – она открыла коробку и вынула из неё телефон. Он был черного цвета. На экране действительно виднелась легкая длинная царапина – не трещина, и хорошо. На левом боку Ален заметил небольшую вмятину. Он стал еще более неуверенным в своих спорах, но из упрямства заявил:
– Сто.
Она покачала головой.
– Я понимаю, что тебе неловко принимать все, что тебе дают последний месяц. Думаешь, я не поняла? – От подруги сложно было что-то утаить. – Ты хочешь быть самостоятельным и тебе стремно, что так много помощи оказывается. Ты привык быть самостоятельным и бороться в одиночку. Но поверь, этот телефон не стоит двухсот или ста пятидесяти долларов. По крайней мере, для Билла.
– Сто хотя бы стоит, – напирал Ален. Он хотел выиграть просто чтобы что-то доказать себе.
Подруга посмотрела на него с теплотой и легкой улыбкой.
– Ладно, если для тебя это так важно, – сдалась она. – Сто стоит. Но знаешь, почему маленькую цену поставил Билл? Он сделал это даже не столько для того, чтобы уменьшить твои траты.
А вот это уже было интересно. Стало легче на душе от мысли, что дело не только в нем.
– Билл пользовался восьмым «Айфоном» два года. Его купили родители, когда «восьмой» только вышел, то есть, в начале одиннадцатого класса, а потом в честь окончания школы подарили одиннадцатую версию.
Ален не понимал, к чему эти предисловия. Эмбер заметила замешательство на его лице, так что поспешила объяснить:
– Вообще я собираюсь рассказать еще одну небольшую тайну Билла. Он говорил мне, что вчера поделился с тобой своей историей. Так что я решила её немного дополнить. Наверное, так делать не стоит. Ты только не рассказывай ему, что я рассекретила его. А то обидится.
Ален кивнул. В этих делах ему не стоило повторять дважды. Он понимал ценность секретов, и никогда их не разбалтывал.
– В общем… Биллу до сих пор стыдно за это, но он продал одиннадцатую версию, чтобы выручить с неё денег на наркотики. Он родителям в этом даже постеснялся признаться, ведь это был их подарок на окончание школы. Он наврал, что разбил телефон вдребезги и стал пользоваться шестой версией. Родители не могли позволить покупку еще одного одиннадцатого «Айфона», потому что приобрели машину. Ты, наверное, спросишь, почему не восьмерка? Ответ прост: Биллу она слишком напоминала о признании. Восьмерка «пылилась» два года в ящике. По возвращении из реабилитационного центра родители купили ему двенадцатый «Айфон». Билл принял его со скрипом. Пообещал себе, что это последнее, что он возьмет от них. Ему стыдно. Мама и отец так и не узнали о судьбе прошлой версии, хах.
– Воу… – изумленно произнес Ален. Вот настолько все было запутано. Ален решил выдвинуть предположение, посетившее его: – А сейчас он все равно хочет расстаться в «восьмеркой» из-за воспоминаний, поэтому продает её мне?
– Ну… Отчасти так, – согласилась Эмбер. – Но не совсем. Билл, честно говоря, уже забыть успел, что прятал от себя «восьмёрку», и нашел её, когда собирал вещи для переезда. Сейчас ему все равно. Он бы и дальше пользовался им, но родители уже одарили новинкой. Он щеголяет с двенадцатым «Айфоном» чисто из уважения к родителям. Для него прежний телефон не представляет ценности, поэтому так дешево просит. Так что возьми уж и, ладно, за сто баксов. Я передам, что тебя не устроила цена.
– Да, скажи.
Ален и Эмбер синхронно засмеялись. Эмбер положила телефон обратно в коробку, а Ален отдал деньги и рассмотрел чехлы: оба однотонных цветов – темно-фиолетовый и серый. Никаких излишеств. Просто и со вкусом.
Честно говоря, он был рад такому приобретению. Ален морально готовил себя к совсем развалюхе. При предложении Билла подарить телефон он не спрашивал о марке. Ален просто сразу отказался. А когда сам написал с просьбой купить, тоже забыл уточнить. В принципе было без разницы – нужен любой, даже такой, как у Стефана. Однако Ален получил телефон с неплохими характеристиками. По сравнению с более свежими версиями, «восьмерка» не столь крута, но это уже детали. Главное, что не кнопочный. Надо будет, кстати, его Джобу вернуть.
– Не хочешь чаю? – предложила Эмбер.
– Не откажусь.
***
– Как ты отнеслась к тому, что Билл поделился со мной? – хрустя печеньем, которое Эмбер испекла сама, спросил Ален.
Девушка поддела ногтем цветное драже и отправила его в рот.
– Положительно. Молодец, что сделал это. Он вообще долго думал о том, чтобы рассказать тебе.
Это немало поразило Алена.
– Правда? Почему?
– Ну, это после того, как ты поведал о своих родителях на ночевке. Мы умывались, и он выдал: «Теперь хочу Алену рассказать о себе. Он ведь набрался смелости. Мне тоже надо».
Эти слова задели Алена за живое. Приятно понимать, что человек готов довериться тебе.
Эмбер вздохнула и бросила в свою тарелку печенье, из которого выковыряла уже три разноцветных драже. Она постучала по столешницами острыми ноготками с обновленным маникюром бордового цвета.
– Что такое? – не понял Ален. Он грыз уже пятое печенье, а Эмбер не могла расправиться с одним.
– Около трех месяцев прошло с тех пор, как мы с Биллом помирились. Не сказать, что много, но не так уж и мало. До этого был еще год, когда мы оказались порознь. Почти полтора года назад история с наркотиками подошла к концу. Но… У меня ощущение, что это произошло вчера.
Ален тоже отложил печенье и перестал жевать. Он затих, чувствуя, как интонация Эмбер легла тяжестью на его плечи.
Она тоже много пережила за тот период. На неё разом навалилось все: и отстранение лучшего друга, и отчуждение родителей из—за отчисления, и кража, и тяжелые жизненные условия без поддержки. Потом, как понял Ален, сопоставив рассказы Билла и Эмбер, её предала близкая подруга Грейси, которая ранее защищала её перед Биллом.
Одним словом: кошмар. Никому такого не пожелаешь.
– Это сейчас я говорю, какой Билл молодец. В ноябре я радушно приветствовала его и готова была встретиться с ним, радовалась, что он вылечился. Но как же я была зла на него! Я не всепринимающая святоша. И мне тоже было больно. Ох, извини, – Эмбер снова взяла свое измученное печенье. – Прости, наверное, не стоило говорить об этом. Просто я хочу сразу разрушить образ праведницы. Я никогда не была такой.
– Я никогда тебя такой не считал, – согласился Ален в качестве поддержки.
Эмбер разломала печенье напополам.
– Но вот Билл имел тенденцию меня идеализировать. И сам же споткнулся об мой придуманный образ.
Она наконец-то откусила кусочек от одной из половин.
Эмбер и подумать не могла, что Билл влюбился в неё по-настоящему. Настолько сильно, что это обернулось в историю, которая получила логическое завершение только в ноябре прошлого года.
Ей было очень больно, когда Билл сбежал с выпускного. Она проплакала весь оставшийся вечер и так и не станцевала вальс, к которому готовилась с Биллом несколько месяцев. К чему тогда было дурацкое синие платье, такого же цвета, как костюм у Билла, если в итоге он оставил её?
Эмбер обивала все пороги, чтобы достучаться до Билла. Обзванивала десятки раз и его, и родителей, строчила сообщения сотнями. Она приходила несколько раз к нему домой, инициировала встречи, но получала лишь агрессию. Она стучалась в закрытые двери. Чужая глухость не могла не злить.
«Я выбрала море, чтоб с тобою остаться,
До тебя достучаться, до тебя докричаться
Нет!»[1]
В какой—то момент она бросила попытки помириться с Биллом, решив, что нервы дороже истерик, которые устривает ему бывший лучший друг. Билл – бывший лучший друг. Как же дико это звучало.
Эмбер молча уехала на учебу в Стэнфорд, надеясь, что там станет легче, но все было только хуже. Во-первых, из-за того, что она не могла забыть Билла. Во—вторых, из—за того, что учеба вызывала отвращение.
Она терпела. Думала, что все обойдется. И в учебе, и в отношениях с Биллом. Не обошлось нигде.
Каникулы стали передышкой. Эмбер надеялась, что четыре месяца без неё для Билла тоже не прошли даром, и она позвонила его маме.
Они разговорились. За час успели обсудить все и даже больше. Так Эмбер узнала, что еще летом Билл устроился в кофейню и работал там до сих пор. А еще поступил в Community colleges, как и хотел. Её утешили слова о том, что Билл немного успокоился и больше стал общаться с родителями. Была надежда, что и к Эмбер он отнесется лояльнее.
Эмбер ошиблась. Она не знала, что спокойствие Билла – напускное. Точнее, надымленное косяком.
Когда он выставил Эмбер за дверь, хотелось открыть её и выкричать все, что Эмбер тогда думала.
Да почему он такой?! Почему так обращается с ней? Чем она заслужила это? Разве Эмбер поступила неправильно?..
Почему за полгода ничего не поменялось?
Она шла домой со сжатыми кулаками, полная решимости выкинуть Билла из головы и никогда не возвращаться к нему. Забыть о нем, раз он так легко вычеркнул её из своей жизни! Идти с высоко поднятой головой, перелистнув страницу жизни под названием «Дружба с Биллом длиною в пятнадцать лет»
Она обещала себе быть выше этого. Хватит с неё. Хватит слез.
«Я не буду кричать или плакать
Я не буду скулить, словно пёс,
Что под дверью твоею заперт
Без сомнения жми на курок»[2]
Билл строил из себя самого несчастного человека, обделенного судьбой. Но что насчет Эмбер? У неё тоже были проблемы. Например, то, что ей претила учеба, за которую родители отвалили несколько десятков тысяч долларов, и их старания не окупались. Например, то, что она потеряла нечто очень важное в своей жизни – нечто, именующееся Биллом Картером. Без него жизнь была не той, что прежде.
«Моря притворяются талыми
А я разбиваюсь о скалы и
Повторяю вновь[1]
– Сволочь! – воскликнула Эмбер на пороге дома, скинув с себя куртку. К горлу подступила обжигающая ярость. Её было сложно сдерживать. К счастью, родителей дома не было, они работали. – Как можно быть такой тварью!
Она злобно протопала в свою комнату. Но, когда рухнула на кровать, обессиленно разрыдалась в подушку.
Эмбер сдержала обещание: она впредь вообще никак не контактировала ни с Биллом, ни с его родителями. У неё была другая проблема.
Университет.
И если она еще смогла «на отлично» закрыть зимнюю сессию, то вот летняя казалась горой, на которую взобраться было непосильной задачей.
К началу второго семестра Эмбер подошла заранее выгоревшей и уставшей. Она не видела для себя никакого иного выхода, кроме как написать заявление об отчислении.
Еще на каникулах Эмбер сказала маме и папе, что сессия закончится в середине июня, потом будет практика. Но у неё не было сил продолжать новый семестр. Так что в феврале она подала заявление и вернулась домой даже до начала карантинных мер по всей стране.
Родители удивились возвращению дочери, но, узнав правду, вылили на неё ушат грязи:
– Как ты посмела?! Мы же столько вложили в тебя! Столько денег вгрохали, чтобы ты училась и в люди выбилась! А ты что?! Ответила нам черной неблагодарностью!
Эмбер не ожидала, что они так отреагируют. Между ней и родителями всегда были теплые отношения, но во что они превратились после отчисления… Родители буквально отказались от неё. Так и сказали: «Мы отказываемся от такой дочери, которая даже не хочет считаться с нами». Все попытки объяснить, что это не родителей она не уважает, а учиться там не хочет, были тщетны. Эмбер снова разговаривала как будто с глухой стеной.
Она не понимала, что стало с людьми, окружающими её. Все точно с цепи сорвались, скаля зубы.
Из-за введенных по стране карантинных мер Эмбер была заточена в одном доме с родителями. Это было непростое для её психики время: мама и папа насаждали, ругались. Эмбер приходилось выслушивать их крики сутки напролет с перерывом разве что на сон.
Работать она никуда пойти не могла, потому что все закрыто. Лишь в мае удалось устроиться на работу. Денег было немного. Она решила копить все лето, чтобы зажить самостоятельно, снять квартиру, иметь финансовую подушку.
Но эту финансовую подушку в августе, когда Эмбер уже рассматривала варианты квартир, распотрошил Билл. Повезло, что он прошманал не все тайники, точнее, знал не о всех – она завела новые. Но у Эмбер почти опустились руки. Почему она не открыла счёт раньше? Хотела же, но все тянула.
У неё осталось меньше половины из накопленных денег. Что-то она накопила за учебу в Стэнфорде со стипендий, что-то еще осталось со школьных подработок. Она решила взять себя в руки и все же снять квартиру.
Миссис Уайт любезно поделилась тем, кто стал её грабителем. Эмбер тогда подумала, что пригрела змею на груди.
И впервые сделала то, чего никогда себе не позволяла.
– Пошел в жопу, моральный урод, – с жаром произнесла она и исключила Билла из беседы после его обращения к классу.
Она впервые послала лучшего друга. Бывшего лучшего друга. Пусть и заочно.
У Эмбер накипело. Сначала этот конченный бросает её на выпускном, потом блокирует во всех соцсетях, прогоняет из дома, отказывается встретиться, говорит Грейси гадости. Да, Грейси делилась с Эмбер всем, что писал Билл. И Эмбер было очень стыдно за то, во что превратился Билл. Так называется испанский стыд?
Она думала: может, Билл всегда был таким? Может, в нем всегда сидело то ядовитое и отвратительное, просто он хорошо шифровался?
«Я не видела всех твоих граней,
Прячась в омут бессмысленных слов
Восхищалась твоими глазами
И не знала, какой ждёт итог»[2]
Эмбер пересмотрела видеообращение не раз и не два. И чем чаще она просматривала его, тем больше убеждалась в странности поведения Билла. Тот сильно заговаривался, говорил не в свойственной ему манере, запинался, отвлекался, очень странно смеялся. Его хохот был дерганным, переходящим на писк.
После восьмого просмотра она поняла, что Билл был в неадекватном состоянии. К сожалению, качество видео оставляло желать лучшего, свет очень плохой. А то так можно было бы посмотреть, расширены ли у него зрачки.
Эмбер в этом даже не сомневалась.
Тогда она настолько обозлилась на Билла, что впервые сделала еще кое—что, чего никогда не позволяла себе: пожелала смерти. Она пожелала Биллу сдохнуть от передозировки. За все, что он сделал.
– Мразь, чтоб ты захлебнулся пеной изо рта после очередной дозы, – выпалила она. Стало ясно, почему вдруг Билл обворовал её на столь крупную сумму.
Ей стало жалко Билла так, как жалеют тех, кто уже не выплывет. Она оправдывала себя тем, что не хотела марать руки об него и писать на него в полицию. Не хотела видеть лица родителей Билла и как-то связываться с семьёй Картеров.
Да, действительно, не хотелось канители с полицией. Эмбер и так была измотана постоянными ссорами с родителями, которые начали прессовать её по новой, теперь уже предлагая перепоступить в сентябре. Эмбер этого не хотела, она планировала продолжить учебу в следующем году. Это ускорило разрушение отношений с семьей.
Эмбер решила, что Билла рано или поздно накажет жизнь. Когда—то произойдет то, что станет расплатой.
Она переехала-таки, чтобы покончить с выслушиванием претензий, исполнила свою цель. Именно тогда родители сказали, что она им не нужна. Было больно, но Эмбер старалась держаться.
Эмбер чувствовала себя победительницей, когда спустя череду новых проблем сняла собственное жилье. Она смогла пережить все жизненные невзгоды: уход Билла, университет, отчисление, отвержение родителей, ограбление. Она не сломалась и зажила наконец нормально. Задышала полной грудью.
Она чувствовала, что выиграла эту войну. Ей уже ничего не страшно.
Она окончательно забыла Билла. Ну, так ей казалось. По крайней мере, вспоминался он значительно реже, чем в предшествующий год. Боже. Год назад их отношения пошли под откос. Даже чуть больше.
Только после переезда она могла сказать, что исключила из жизни любые напоминания о нем. Эмбер начинала новую жизнь и восстанавливала себя после всех жизненных потрясений.
«Мы в один гроб с тобою не ляжем
Я не дам себя вновь обмануть
Упиваясь тем райственным садом,
Что уже никогда не вернуть
Ты опять ничего ведь не понял
Я одна средь обломков стою,
Собирая себя по осколкам
И уже ничего не боюсь»[2]
«Нормальная» жизнь кончилась в октябре вместе со звонком от Билла. Она ответила машинально, даже не посмотрев на имя. Удивительно, что так и не удалила номер Билла.
– Алло, скорая! Тут человеку плохо! Умирает!
Это был голос не Билла. Кто-то чужой, но почему он звонит с его телефона?
Неужели это…
– Передоз! – воскликнул парень на том конце провода, будто вспомнив, что нужно добавить эту деталь.
Сердце Эмбер ухнуло вниз. Тело прошибло от тревоги, как от удара электричеством. Она желала Биллу подобного на эмоциях, но даже не рассчитывала, что, услышав об осуществлении собственного желания, придет в ужас.
Её охватил первородный страх. Она совсем не была рада, что это воплотилось реальность.
– Я… я не врач, – только и смогла выдавить Эмбер из себя. Мозг отключился от паники.
– А? Чего? – заорал в трубку парень. Хотелось из-за его крика отнять телефон от уха, однако Эмбер этого не сделала, окаменев.
– Я не врач! – повторила она.
– Фу ты блин!
Парень резко отключился, и Эмбер не сразу поняла, что случилось. Слезы бесшумно покатились по щекам, и она зажала рот рукой, чтобы не взвыть.
В голове набатом била мысль: «У Билла передозировка»
«У Билла передозировка»
«У Билла передозировка»
«Билл умирает»
«Билл умирает! Очнись же ты, сделай что—нибудь!»
Захлебываясь рыданиями, Эмбер позвонила маме Билла. Почему—то и её номер она тоже так и не удалила.
***
– Я стала той, от кого родители Билла узнали, что у него передозировка и что он наркоман.
За время рассказа Эмбер превратила в крошево вторую половину печенья. Первую она съела, но потом сказала, что остальное ей в горло не лезет.
– Я чувствовала себя так паршиво. Иногда мне казалось, что это я виновата в передозировке Билла, потому что пожелала ему этого. Глупо, но это мои чувства.
Алену тоже кусок в горло не лез после такого.
– Билл, к счастью, выжил, правда… – Эмбер прервалась на полуслове, потому что глаза наполнились слезами. Она посидела с минутку, чтобы голос не дрожал. – Сердце остановилось. У меня самой оно чуть не остановилось, когда мне об этом сказали.
Ален осознал: несмотря на то что Эмбер была зла на Билла, она все равно очень беспокоилась за него. Мысль о том, что Билл покинет её по-настоящему, её пугала.
– Я тогда поняла, что не написала заявление в полицию, потому что надеялась, что однажды Биллу станет лучше, он вылечится и вернется. Ну, я хотела на него подать, но когда посмотрела видео, то решила… Что это не он. Он ведь очень—очень хороший. В здравом уме он бы так не сделал. Он рассказал, что курить травку начал спустя месяц после нашей ссоры. То есть, он уже тогда на наркотиках сидел… Я все неосознанно скинула на его состояние. Хотела все вернуть. А когда он чуть не умер, так стыдно стало за мысли о его смерти…
– Это же всего лишь мысли, – подметил Ален и взял подругу за руки. Они были маслеными от печенья. – Твои мысли никак не повлияли на исход дела.
– Знаю. Даже если бы я полностью соединилась с космосом и мой посыл во Вселенную дошел куда надо… Это никак бы не повлияло. Я это обсуждала с психологом.
Эмбер тоже обращалась за психологической помощью…
– Я дала родителям Билла все, что у меня было, чтобы он лечился и проходил реабилитацию. Они отказывались, хотя объективно не могли потянуть. Хотели занимать или брать кредит, но я настояла. Они не желали принимать от меня деньги, мол, сын и так много всякого мне сделал. Конечно, это так, но… Я так хотела увидеть его снова здоровым.
Неожиданно попросили выселиться из квартиры – хозяин решил её срочно продать. Эмбер поселилась у Грейси и из—за нехватки денег и попала в порочный круг из работы сутки напролет. Потом и Грейси выставила Эмбер за порог. Видимо, она ей надоела.
Эмбер чувствовала себя всеми покинутой. Совершенно одинокой в этом огромном мире, где нет места для неё. Мир действительно казался огромным из—за полупустых улиц и заведений. Но единственное, что согревало душу – это знание, что она помогла Биллу. Сейчас он лечится. С ним скоро все будет в порядке.
Родители Билла звонили всегда после того, как навещали сына. Он не знал, что Эмбер покрыла внушительную часть стоимости лечения.
– И не знает до сих пор. Лучше ему об этом не знать. Я не напоминала Биллу о себе, начиная с того звонка. Впервые мы заговорили с ним, когда он закончил реабилитацию и написал мне письмо с извинениями. Я… Очень этого ждала.
Эмбер закончила, и Ален смог расслабиться и выдохнуть.
– Треш, – только и смог произнести он.
– Согласна. Мой психолог тоже говорил подобное, – она засмеялась.
Теперь Ален хранил секреты о нескольких гранях одной истории. Причем это грани, которые в некоторых местах не должны пересекаться, чтобы не ранить друг друга.
Он обязательно сохранит эти тайны.
***
Ален возвращался, разбухший от информации. Голова немного гудела от обилия слов, прошедших через неё за последние два дня. По прибытию домой он сразу же открыл тетрадь и записал все, что было на душе после исповедей друзей.
Ален писал в гостиной. Здесь почему-то нравилось писать больше, чем в комнате. Журнальный столик, конечно, не очень-то подходил для нужд Алена и он писал на коленях, но это пустяки. Читал Ален тоже чаще всего в гостиной.
Когда он вернулся домой, Стефан что-то усердно кашеварил, а потом это что-то поставил в духовку. Судя по запаху, выпечку. На журнальном столике лежал телефон Стефана с подключенными к нему проводными наушниками. Рядом стояла недопитая кружка кофе.
Ален закончил изливать душу на бумагу и взял в руки коробку со своим новым телефоном именно в тот момент, когда Стефан пришел забирать кружку.
– О, – вытерев руки о полотенце и перекинув его через плечо, произнес он, – новый телефон купил?
