Анастасия Вихарева
Семиречинская академия: наследство бабки Авдотьи
Наверное, так было теплее.
– Ты там что-то про Иисуса сказывал… – напомнили ему.
– Се есть Спаситель, который начал сеять семя человеческое, называя его «Духом Святым». А сеяние – «крещение огнем»! – отмахнулся он, упав на траву.
Глаза у него были светлые, голубые, в них отразилось серое небо в разрывах. Ветер сделал свое дело, образовав в сплошной нависающей массе промозглой хляби просветы.
– Так это ж черт! – приникнув ухом, изумился народ, до которого крамола доходила через посредников.
Грязные, оборванные, изможденные, промокшие насквозь люди передавали друг другу теплые вещи и, наверное, искали утешения, и давали его сами, стараясь не показывать упадок духа и сил.
– А мы про что? – обрадовались оба старика народному интересу, посматривая на балагура.
– А у них по закону было положено приколоть шилом ухо к косяку, если болеть понравилось.
Его толкнули, и он торопливо сел. Те всадники, что поели, поменяли тех, что раздавали еду. Удивляя и Кирилла, и стариков, они вдруг начали сами сгонять народ в кучу. Их цель стала понятной лишь спустя какое-то время. Охрана разделилась, часть всадников ушла в ту сторону, где была застава, а часть осталась сторожить, патрулируя на некотором расстоянии, чтобы видеть всех и сразу.
– За подмогой или жратва закончилась, – кивнул богатырь, с которым и на привале Кирилл оказался рядом. Тот позволил ему привалиться к себе, согревая боком. Кто-то даже сунул озябшие руки богатырю в подмышки.
– Вроде, какой бы раб не мечтал о свободе, ан нет, не мечтают! – пожалел балагур. – Живота не жалея, суют головы под ворога – и свою, и жены с дитями. А за ухом-то душа! Не человека, душу его убивают, а без души человек животное и есть. Вол, котором землю пашут.
Стариков и балагура слушали с интересом. Кто-то дремал, воспользовавшись привалом. Пленение свое люди воспринимали без особого трагизма. Или надеялись на лучшее, или привыкли к таким явлениям, или наоборот, не привыкли показывать чувства. Но с виду все были добрые и приветливые.
Отряд вернулся с подмогой. На седлах некоторых были перекинуты мешки. Людей подняли, выстроили и погнали вперед. Словно бы жалея их, в разорванной ветром мороси выглянуло холодное солнце, сделав просветы еще шире, осветив некошеные грязно-желтые луга с невысокой травой, опушки багряно-бурого леса. Как чудо, как ласковая поддержка родимой земли, с которой многие уводимые в полон прощались навсегда, в небо поднялась птица и прокричала горестно, развернулась и улетала назад.
Но так стало еще хуже. Солнце чуть согрело воздух, который сразу стал сырым. Легкий ветерок продирал влажностью насквозь. Было так тихо, словно природа вымерла. Только чавканье жижи под ногами, да выкрики охранников. И топот копыт, который предупреждал, что враг за спиной.
Шли больше половины дня, а на пути не попалось ни одного живого селения, только выгоревшие холмики пожарищ за лето поросшие редкой сорной травой, да печи, сложенные из обожжённой глины и камня.
– Дедушка, а почему люди не гонят их? – спросил Кирилл, стараясь сдержать слезы. Боль в ногах и натертых веревками запястьях казалась невыносимой, но люди терпели – и он терпел. Наверное, многим было еще привычно ходить босиком в эту пору, а его ноги кровоточили, изрезанные острыми камнями и тонкими льдинками. Веревка мешала идти, но лямка, к которой были снова привязаны руки, ослабла настолько, что при усилии он мог бы вытащить ладонь.
Он едва пошевелил окоченевшими руками, обрадовавшись, когда сзади ему передали зипун, заботливо надетый на плечи стариком и богатырем, который снова шагал рядом, прикрывая от плетей. Охранники проявляли повышенный интерес к обоим старикам, которые показались Кириллу грамотными, как балагур. Он уже не сомневался, что она ведут какую-то игру, заодно с балагуром. Не было в их глазах ни страха, ни обреченности, а только хитрость и пытливая любознательность, с которой изучали каждого человека.
– Охраны всего сто человек, нас же вчетверо больше, я посчитал. Трое на одного! У них ни пулеметов, ни автоматов, стрелы только и мечи. Если за ноги хватать, можно стянуть с лошади, – предложил он. – Я веревку перегрызу, – он с надеждой посмотрел на старика через плечо, показывая веревку, которую почти развязал. – И вам освобожу руки.
Заметив его движение, юноша без языка, который шел по правую от него сторону, торопливо закрыл веревку от взгляда посторонних, что-то сердито промычав и сделав пальцами знак богатырю по левую от Кирилла сторону. Тот поправил веревку, не завязывая, накрутив на руку.
– Умереть всегда успеем… – пробормотал богатырь, показав старикам на пальцах то же самое, что показал немой.
– Ты, хлопчик, в глаза людям посмотри! – усмехнулся старик. – Нас, мудрых, мало… Но много! Не знаешь ты, через что прошли они. Били их, ох как били! Разбудить надобно, да так, чтобы сия наука на пользу встала. А то побороть-то поборем, а на завтра снова на этой дороге окажутся. Полон им надобно всем сердцем прочувствовать. Боятся они его должны больше, чем черта.
Кирилл оглянулся. Пожалуй, вокруг уже проснулись, и впереди и позади сплотились. Но там, куда не долетали обрывки разговора, были. Людьми владело отчаяние. Они словно бы они не осознавали, что с ними происходит, или уже не верили в спасение, принимая судьбу, как должное.
– Забыли люди Бога, все на волхвов, да на князей надеялись, а что они сделают, если человек сам лежит, как колода, и не повернуть его, не сдвинуть с места? – тяжело вздохнул богатырь, тоже оглянувшись. – Пугают волхвами детей малых, вдалбливают страх и ненависть, падучей болеть начали, предаем друг друга, войной друг на друга идем… Разучились снимать с себя тьму, не умеют, а Бог ленивых не милует. Все, как предупреждали нас деды и прадеды. Наказывает Род, что забыли Его, Сурью пить не хотели. Помяни мое слово, птицы железные глаза людям выклюют, кони железные землю потопчут, кровью людской земля переполнится от правления Зверя, который дан нам за непрочность нашу, за отречение от заступника нашего.
– Сохрани нас, Сварог Небесный! – помолились впереди.
– А как с шилом-то? От резкой перемены климата люди болеют, а тут душу с мясом вырвали! – заступился за людей старик, упрекнув богатыря. – Ни к Богу, ни к себе не оставляет оно любви. Что-то помнит человек, а ума в памяти нет. Не так просто из темницы выйти. И волхвы, бывает, спотыкаются! Здесь только труд да терпение, а их человеку всегда будет недоставать.
– А куда нас ведут? – поинтересовался Кирилл.
– В полон. Похоже, в Орду. Раньше она была Хазарским каганатом, а столицу называли, как реку, Итиль. Или в Константинополь. А уж там по всему свету распродадут: грекам, римлянам, евреям, арабам, германцам и этим… кривоногим. Да не дойдут многие, забьют плетьми и за борт, рыбам на прокорм. Тут свои пока, а там своих не будет. А девкам и вовсе не позавидуешь, кочевники до девиц наших охочи, – он кивнул вперед. – Насильников нынче много развелось. Раньше-то торговали мы с этими народами: коней, мед, мех, древесину, зерно и лен, а теперь сами вместо товара…
– А дома еще горше судьбинушка: ни земли, ни воли не осталось, – заговорил богатырь, который шел рядом со стариками. – Уж не понять, кто правит, то ли Ярославичи, или Всеволодовичи… Орда князя выбирает, Орда им в помощь, за то и расплачиваются нами, народом. Поначалу выбирали девиц пригожих, да мужчин сильных, кто к работе пригоден, но больше убивали, а теперь уж некого. Народа-то, почитай, не осталось, чужеземцы одни. Под шилом здоровые не родятся, а людьми торговать выгодно, и собирают всех подряд: и калек, и малых, и старых, и убогих. Кого схватили, того и погнали.
– А вы? – удивился Кирилл. – Почему же вы сразу не сопротивлялись, пока можно было?
– Я человек, и оне вроде люди. Поселился рядом, не бросается на людей, речами масла масляней, – горько усмехнулся богатырь. – Что же, изувер я, чтобы головы рубить ни про что? Тайно над костями нашими молятся. Нет, чужих-то, конечно, мы побивали, и не раз, – оправдался второй богатырь. – А со своим народом, это только оне воевать умеют. И вроде побили, но года не прошло, а оне снова наплодились и расползлись. И опять брат на брата, дети на родителей.
Кирилл сумрачно промолчал. Сам он ни в Бога, ни в черта не верил – с такими мыслями можно в школу не ходить. Странная и страшная бессмысленная война вызывала у него удивление. Историю он знал не так хорошо, как сейчас хотелось, но помнил, что старых богов сами люди разбили в щепы и пустили вниз по реке, проводив до самых порогов, где они исчезли в глубине вод.
Выходит, была Варфоломеевская ночь, и длилась она не день, и не два.
Тысяча лет прошла, а люди не изменились, все так же мечтая покорять народы и устанавливать мировое господство, чтобы иметь золото, на котором мог бы и есть, и пить, и носить на себе, не утруждаясь. И он к этому привык. Трудно представить, как это, когда нет ни ненависти, ни зависти, ни подлости, ни желания запустить руки в огород соседа. И все так же в каждом человеке оставалось что-то хорошее. Вот идет толпа пленников: помогают друг другу, поднимают соседа, если упал, закрывают от плети – и тихо ненавидят своих мучителей. И те, которые ведут их, забивая насмерть, тоже помогают друг другу, делят пищу, о чем-то весело болтая между собой, п подсчитывают барыши…
– А ты сам-то чьих будешь? Больно на наших не похож. И речь чудная, и вопросы задаешь, будто из леса вышел, – поинтересовался новенький парнишка, поставленный впереди Кирилла после привала. – Руки у тебя холеные, ноги нежные. Вроде как из князей, а грамоте не обучен. Простой истины не ведаешь. Читать, княженька, не учили? Клубки разматывать, перунички пускать?
– Нет, я из будущего… – признался Кирилл. – У нас по-другому все, мы хорошо живем.
– И не убивают, не воруют, не калечат? Ни дури, ни срамоты? —приникнув ухом, балагур и старики как будто и не удививились. – И что нам будет за отречение от Рода?
– Да, но… – Кирилл растерялся, вспоминая историю.
– Скоро рабство закончится? – прищурился мужчина сбоку.
– Нет, – покраснел Кирилл еще больше. – Мы восемьсот лет будем крепостными.
– И вешать будут, и в масле поджаривать, и кожу живьем снимать, и плетьми до смерти сечь? – полюбопытствовали у него.
– Будут, – сник он. – А потом произойдет революция, и очень много погибнет народа. Потом война… – сказать что-то хорошее Кириллу оказалось нечего. Да, через тысячу лет будут телевизоры, автомобили и самолеты, дома начнут строить из бетона, в космос поднялись, но, если бы этому народу, способному, ищущему знания и правду, не мешали, не убивали не истязали, не заставляли кланяться, кланяться, кланяться, кто знает, какие высоты освоил бы. Не цари поднимали промышленность и науку, сам народ поднимался, скорее, вопреки тем, кто заставлял его верить в сказки, убивая любое инакомыслие и свободолюбие. Люди, которые шли рядом, знали, что земля круглая, что вселенная круглая, сравнивая со сварожьим кругом.
– Все будет: и голод, и войны, и рабство, и убивать и красть не перестанут. И в спасителя будем верить, и в пророков, и в мудрецов, и богах ваших будут искать знания, потому что хорошие люди будут всегда, – вспомнил он тетю Веру и свою мать, которая всю жизнь спасала людей.
– Потому что в одиночку не выжить? – усмехнулся балагур.
Начинался вековечный сумрачный лес. Сразу запахло хвоей и грибами. Ступать по опавшей листве стало мягко, камни не втыкались в ободранные ступни. Зипун пришлось отдать, но ветра здесь не было, и неожиданно Кирилл согрелся. Охранники теперь ехали по двое, усмиряя встревоженных лошадей, с опаской вглядываясь в кусты и деревья. Поначалу и Кириллу лес показался жутковатым, но его спутники вдруг как-то приободрились и повеселели, о чем-то перешептываясь и показывая дальним непонятные знаки.
Потом вдруг разом замолчали, когда небольшой отряд из охраны рассыпался по лесу. Тишину нарушал только хлюпающий звук под ногами, которые вязли в глине и подкатывались.
– Пожить еще немного, а там и умереть не жалко! – тяжело вздохнул плененный богатырь, и в руке его, словно по волшебству, появился остро отточенный металлический стержень.
Богатырь исподлобья глянул на охрану, перемигнувшись с одним из тех, кто шел впереди. Тот негромко свистнул – и свист передали по рядам, но незаметно, больше толкали друг друга в спину.
– Все это нам и волхвы предсказывали, – усмехнулся богатырь, когда веревка в одно мгновение была перерезана немым, а у немого парнишки богатырем. – Хорошо, это когда я вернусь с сыном с поля своего, мимо мельницы, и не пешим, а на возе сена для коровы, а у ограды жена с дитем встречает с крынкой кваса холодного или молока поверху с хрустящей горбушкой хлеба, еще теплого, – помечтал он, передавая заточку впереди идущим. – А на заборе полотно белое льняное, на новый сарафан… И поведет она меня к колодцу, и польет на руки, чтобы умыться. А дом у меня теплый, большой, чтобы и батюшке с матушкой не тесно, и сынке с жинкой. А на масленицу блины со сметаной и пироги… с черемухой, с рябиной, с малиной и морошкой, медовуха сладкая, – богатырь взглянул на Кирилла со смехом. – А у соседей все тоже ладно да складно.
– Нет, так не будет, – обрадовался Кирилл, сообразив, что люди готовятся к побегу. Теперь и его руки были свободные, а сам он внезапно почувствовал безудержную радость. – Вернее, будет, но не у всех. А за Уралом, за горами, крепостного права не было, – подсказал он. – И под монголо-татарами были недолго. Там, где тайга!
– Берегись! – крикнули ему сзади.
Прямо за спиной, заметив, что старик поднимает руки, охранник размахнулся для удара. Но старика, на которого Кирилл и не подумал бы, встал впереди него, встречая неприятеля. Охранник замер без движения, а конь его вдруг резко остановился и, как будто не замечая седока, тихонько побрел рядом со стариками, по-человечески раздувая ноздри и фыркая, словно был чем-то недоволен и жаловался, а после взбрыкнул, и седок упал, оставшись лежать на земле в том положении, в каком он сидел.
Из спины его торчала стрела…
Никто не обращал на упавшего охранника внимания, проходили мимо, снимая веревки и нарушая строй. Кирилл сообразил, что пришло освобождение. Передавая острые лезвия друг другу, спрятанные то в волосах за ухом, то вшитые в подол, люди группами уходили в лес. А охранники падали и падали, пораженные уже мечами, взятыми у убитых. Во многих местах завязалась недолгая кровавая сеча.
– Вы… Вы? – остановился Кирилл, пытаясь рассмотреть, что происходить за деревьями.
– Да нешто святому человеку Господь попустит погибнуть от лап зверей? Все они под Богом ходят. Мы про Византию наслышаны, нам туда не шибко охота! – рассмеялись оба старика. – Знаем теперь, куда идти. Людей мы искали.
– Нашли? – с надеждой спросил Кирилл.
Старик уже сидел на коне. Он посмотрел на Кирилла и кивнул головой, как бы в знак согласия.
– Что Род задумал, люди могут изменить, – похлопал он на место позади себя, подзывая его.
Кирилла закинули за стариковскую спину, и он ухватил его крепко за талию.
– Дает он им выбор, а это уж человеку решать, на чьей он стороне, – бросил старик через плечо. – Ты брата прости… Спасать его надо, с шилом души нет, умрет от людской злобы, а КНИГУ найдешь, БЕРЕГИ!!! – где-то снова под ухом прозвучал уже знакомый старушечий голос.
Старик взмахнул мечом и тронул ладонью загривок коня. Конь сорвался с места. Люди бежали в лес, раздевая по дороге охранников догола, и одевались на ходу в теплую одежду. Сознание Кирилла какое-то время словно бы неслось вместе с этим стариком на коне по лесу и ветви хлестали его по лицу…
– Какую книгу? – хотел спросить он, но старик был уже далеко – тьма выдавливала его из бытия.
Глава 2
Кирилл проснулся, и еще секунду чувствовал, как мелькает перед глазами рябь багряной листвы. От застрявших в памяти образах в душе остался осадок.
«Сон в руку!» – мысль была неожиданной, но ясной.
За последние несколько дней Кирилл много, о чем передумал…
С братом Александром, который заменил Кириллу отца, действительно что-то происходило. Он помнил его другим: веселым, подтянутым, остроумным, талантливым. Когда Александр поступил в институт, как отец, собираясь стать строителем, Кирилл решил, что сделает все, чтобы стать похожим на брата. Брата поддерживали не только дома. На фирме отца остались друзья, которые ждали, что Александр продолжит начатое отцом дело в качестве крепкого хозяина.
Но не далее, как год назад, Александр познакомился с Ириной Штерн, влюбившись с первого взгляда. Встретил ее на остановке. Сначала почувствовал запах, потом увидел ее саму и понял, что без нее не жить.
Мать поначалу Александра поддерживала, не вмешиваясь в их отношения, проникшись к Ирине светлыми чувствами. У Александра и раньше были девушки, которых он приводил домой, и когда Ирина отказалась остаться, мать выделила ее, как самую приличную из всех. Кроме того, матери льстило, что Ирина училась в медицинском институте. Сама она, хирург высшей квалификации, не сомневалась, что сумеет убедить ее пойти по ее стопам.
И обрадовался Кирилл. Все же, новая девушка брата училась на психолога и сразу разобралась в его отношениях с одноклассниками. Кирилл уже давно болезненно переживал по поводу скованности в присутствии девчонок. Многие его друзья еще в восьмом классе обзавелись парой, а в девятом хвалились победами, о которых он пока мог только мечтать. В свои шестнадцать он даже ни разу ни с кем не целовался. Поговорить об этом с матерью так откровенно, как с Ириной, не получалось.
Но вскоре Александра словно подменили…
Теперь все его мысли были заняты новой девушкой. Он перестал замечать и Кирилла, и мать, и друзей. Необычное поведение, когда он вдруг стал похож на тряпку, вызывало удивление. Он не мог ни спать, ни есть, ни говорить о чем-то другом, болезненно умирая в ее отсутствие. Когда же они были вместе, наоборот, вел себя не менее странно: глупо улыбался, смотрел на нее щенячьим взглядом, хвастался, выдумывая про себя неприглядные дурацкие бандитские истории, а если ему казалось, что с Ириной обошлись несправедливо, становился агрессивным.
Но продолжалось это недолго…
Когда стало ясно, что с Александром что-то происходит, мать попыталась с ним поговорить. И тут же пожалела об этом – разговор закончился скандалом.
Кирилл впервые в своей жизни испугался по-настоящему. Сашка, который до этого не обидел бы и мухи, с глухой яростью набросился на мать с кулаками, обвинив, что это из-за нее у него с Ириной не заладились отношения. После того случая Ирина предпочитала встречаться с Александром где-то в кафе или на дискотеке, а если приходила, разговаривала через зубы – и вымещала злобу через того же Александра, настраивая его против матери. После каждого брошенного упрека, Александр доводил мать до слез, а синяки на ее теле стали обычным явлением.
Кирилл пытался остановить брата, вставая у него на пути, но Александр сметал его взмахом руки, за шиворот забрасывая в другую комнату и закрывая на ключ. Доставалась даже тете Вере – маминой сестре, которая поначалу пыталась с Александром воевать.
События нарастали стремительно…
Вскоре Александр бросил учебу. Скорее, его отчислили… Он уже не мог сидеть за книгами, нервничал, мерил комнату шагами, иногда включал музыку на полную громкость, так что сотрясались стены, а если Ирина не отвечала на звонки, сходил с ума. А Ирина в такие минуты вела с ним себя еще холоднее, чем обычно. В конце концов, брат начал пить, пропадал из дома на двое и трое суток. И не прошло трех месяцев, как вдруг оказалось, что у Александра крупные долги. Строительная фирма, которую оставил в наследство отец, перешла в чужие руки. Инструмент растащили, офис, базу и транспорт забрали судебные приставы. На фирму от заказчиков перечислялись авансы на строительные материалы, но деньги пропали, и когда и кем они были сняты со счета, Александр ответить не смог, но экспертиза доказала, что деньги снимались даже не с банковских карт, а были выданы по чекам, которые он подписывал лично.
Вину брат так и не признал, отрицая участие в краже, считая, что все это было подстроено, но доказать ничего не смог. Он даже не смог вспомнить, где находился в это время. Так что, когда встал вопрос о продаже фирмы, продавать было нечего, разве что название.
Новость была настолько неожиданной, что до последней минуты, пока приставы не пришли описывать имущество, ни мать, ни Кирилл не могли поверить, что все это происходит с ними. Забрали мебель, забрали бытовую технику, компьютер. Остался только ноутбук, который Кирилл успел спрятать.
А еще месяц спустя вдруг выяснилось, что Александр заболел игровыми автоматами.
Компьютер в их доме был с тех пор, как Кирилл себя помнил. И никогда Александр не увлекался играми, в отличие от Кирилла, который мог просиживать за новой игрой часами.
После похорон отца, для матери это был еще один удар. Астма внезапно перешла в тяжелую острую форму, которая осложнялась инфарктом. Ей, проработавшей половину жизни заведующей хирургическим отделением областной больницы, выйти с синяками на улицу, где ее знал каждый второй, казалось немыслимо. Она перестала выходить из дому, пряталась от знакомых, отключая телефон. И все больше проводила время в постели, так и не сумев смириться с инвалидностью.
Кирилл и тетя Вера дежурили по очереди, боясь оставить ее одну. Дорогие лекарства не помогали, с каждым днем мать угасала, а Кирилл ничего не мог поделать и в ужасе ждал момента, когда останется один. Он уже не сомневался, что Александр выставит его из дома, как только станет полноправным хозяином квартиры, в то время как брат метался по квартире, выворачивая и вытряхивая содержимое ящиков, шкатулок, белья, обыскивая все места, где мать могла прятать пенсию, и когда находил копеечные суммы, внезапно успокаивался и исчезал. Продукты и лекарства теперь, собирая чеки, чтобы доказать, что пенсия матери потрачена, закупала тетя Вера, а иногда подкидывала Александру ровно столько, чтобы избавить себя от скандала и спровадить его из квартиры.
К брату начали приходить новые знакомые. Из старых друзей уже давно никого не осталось. Разговоры брата с новыми знакомыми были не те, что прежде, когда обсуждали книги, фильмы и о чем-то мечтали. С новыми знакомыми брат проводил время за бутылкой водки или литрами пива, а содержание разговоров с нецензурной бранью сводилось к воровским авторитетам, которые кому-то пожали руку или что-то сказали. Продукты, закупленные на месяц, съедались за пару дней, в доме стало грязно и неуютно. И мать внезапно изменила тактику. Она врала, что кашель ее вызван открытой формой туберкулеза, напоминала об опасности заражения и о летальных исходах, вызванных этим заболеванием, чтобы хоть как-то отвадить непрошенных гостей, но это мало помогало.
В последнее время Кирилл ненавидел Александра, испытывая лишь презрение. Брат превратил их жизнь в ад, разрушил все его мечты. Надежда, что что все еще наладится, таяли, как дым, понимая, что жизнь его катится в яму.
А брату и правда становилось только хуже. Нес какую-то чушь о больших людях, которые вот-вот дадут ему работу, помогут встать на ноги. Кричал на мать, оскорблял отца, обвиняя, что тот держал фирму исключительно на связях с людьми, которых называл друзьями, и которые, после его смерти, не захотели его поддержать, а если мать пыталась напомнить, что заказы у него были, и то, что он обокрал их, полностью его вина – он снова становился зверем, не замечая, что мать умирает.
И вот три дня назад, Александр потребовал продать квартиру, сообщив, что взамен риэлтерская фирма подобрала дом в пригороде, в котором матери, с ее астмой, несомненно станет лучше. Мать ужаснулась, но после разговора с новыми знакомыми сына махнула рукой. Они подтвердили, что долг у Александра слишком велик, чтобы его оставили в покое. Только подозвала Кирилла, прижала к себе и долго смотрела в пространство перед собой, поглаживая его по голове, а потом горячо прошептала в ухо:
– Ты не расстраивайся, может все обойдется, лишь бы гадов этих не было рядом… Авось, Сашка одумается. У меня книжка спрятана, там деньги есть, на черный день копила… Ты только, Кир, не бросай меня… Я умру, но мне так страшно! – призналась она, крепко сжимая его ладонь. – Потерпи, сыночка, недолго осталось. Верка тебя не бросит, будешь с ней жить. Своих-то детей у нее нет, ты ей вместо сына.
– Мам, ну что ты такое говоришь? – Кирилл расплакался, чувствуя свою беспомощность. – Лучше бы ты их Сашке отдала… . Пусть бы закрыл долги.
– Нет, Кирюш, они на нашу квартиру нацелились. Четырехкомнатная, в центре города… Не отстанут, пока не получат. А про деньги Сашка не знает. Книжка у тети Веры спрятана. Деньги еще от отца остались, мы с папой на образование для вас откладывали, на нашу с ним серебряную свадьбу… Там счет в долларах, не обесцениться. Завещание я на тебя написала, опекуном тетю Веру назначила. Если умру, сразу к ней иди… – мать закашлялась.
– Мам, ты чего? – подавал пульверизатор с лекарством, Кирилл почувствовал, как дрожит рука. – Ты даже не думай! Сашка нам с тетей Верой горло перережет, если узнает. Мам… – слезы покатились из глаз, обжигая щеки. Он заревел, как маленький, уткнувшись в мамины колени.
– Сашка у нас наркоман что ли… Не знаю… – она отдышалась. – Ты береги себя, ты один у меня остался. Мы, конечно, его полечим. Авось, поможет. Может, наладится еще, бог с нею, с квартирой…
Кирилл лежал, вспоминая последние события, и думал о том, что ждет его впереди. Предстоял переезд. Его история была не единственной. Год назад, вся школа обсуждала случай с одноклассницей. Ее с сестрой и матерью выгнал отец. Жили они на улице, ночуя, где придется. А однажды она оставалась ночевать в школе и об этом узнали. Завуч сделала ей выговор на общей школьной линейке. Лелька после этого перестала ходить в школу, и где она сейчас, никто не знал. Случаев таких было много, люди вдруг становились бездомными, и не могли объяснить, как это произошло. Кирилл понимал, что помочь им с матерью некому, точно так же, как не помогли остальным. Ему еще повезло, у него оставалась тетя Вера, которая души в нем не чаяла.
Кирилл сжал зубы так, что боль отдалась в десну. Он обязательно выберется из этого дерьма. Но что же произошло с Александром? И как ему поможешь, если он не слышит, не видит – и ненавидит их, обвиняя во всем, что с ним происходит.
И снова Кирилл вспомнил сон…
Может, действительно загипнотизировали, закодировали? Отчего он вдруг стал таким? Он отчетливо вспомнил слова старика: «шило наложили». Почему же он не расспросил? Он слушал себя, но голова пухла от тяжелых мыслей и грустных размышлений о себе и о матери. Он лежал, вспоминая парнишку с ясными чистыми глазами, старого человека, который исподволь, на пару с грамотным балагуром смущал народ речами, и богатыря, который нес его на себе, чтобы он не упал.
Какое шило? Как, если брат до встречи Ирины на остановке никогда ее не видел?
Или встречался?
Смутные сомнения и подозрения, что брата используют, переросли в уверенность. От прежнего Александра не осталось ничего.
В дверь постучали.
– Вставай. Надо поесть. Сейчас машина придет с грузчиками. Квартира уже не наша, новые хозяева торопят с переездом. Я поесть приготовил…
Александр, на удивление, был трезв.
– Отстань! – мрачно бросил Кирилл, внезапно почувствовав обжигающую ярость.
Брат услышал. Прошел в комнату, сел на кровать.
– Кирюш, ну не знаю я, как это получилось! – он то ли смеялся, то ли оправдывался, то ли искал утешения, но раскаяния в голосе брата Кирилл не услышал. Бросил взгляд в его сторону, полный ненависти, но тот лишь пожал плечами и улыбнулся. – Дом, говорят, хороший. Бабушка Ирины там жила. Умерла она два года назад. Это ж не край света, просто пригород. Многие уезжают, вон столько вокруг коттеджей! Матери давно пора из города уехать… – Александр явно повторял чьи-то слова. – И потом, у нас немного денег осталось, еще машина есть… Я заработаю, вот увидишь. Сколочу бригаду… Я ведь могу и автомехаником.
– Нам не коттедж предложили, а деревянный дом с удобствами на улице, – зло усмехнулся Кирилл. – Ты себя-то не обманывай! Ты его видел? Кто будет здесь жить? Ирка твоя? Чмо ты!
Новость, что здесь будут жить Ирина, была как удар ножа в сердце. Кирилл не сомневался, что так она решила жилищный вопрос, придумав для Александра сказочку и наобещав ему всего в три короба. Квартиру они тут же продадут или обменяют. Квартиры, полученные с помощью обмана, себе не оставляли. Слава богу, Александру тоже будет негде жить, позлорадствовал Кирилл, тетя Вера его на порог не пустит – в этом она поклялась и матери, и ему. Александр выгнал ее, запретив приходить даже к матери, и она теперь приходила, только когда его не было дома. Она, в свою очередь, запретила ему приближаться к своему дому.
Александр промолчал, бросив в его сторону взгляд.
Кирилл кожей почувствовал, словно бы другой человек смотрел из глаз брата. Он вдруг зачем-то сравнил его глаза: правый глаз был злым, левый – жалким и почти безжизненным. И насторожился, ожидая худшего, когда Александр напрягся, нервно сжимая кулаки. Брат пошел в отца: спортивного телосложения, крупный и сильный, со здоровыми кулачищами. Отец с детства водил его в спортивную секцию, а порой и сам занимался с ним и борьбой, и боксом.
– Ну, вообще-то мы пожениться хотели, так что как бы квартира у нас остается… – с досадой пожал он плечами, стерпев оскорбление. – Вроде, как и не продаем… Квартиру купил Родион – дядя ее. Обещал после свадьбы на Иришку переписать. Он мне помочь хочет. Поверь, когда Иришка будет рядом, все измениться. Но жить с вами она не согласна.
– Значит, Ирка твоя от нас избавляется? – Кирилл встал, обернулся к брату, раздраженно сплюнул на пол уже чужой квартиры. – Думаешь, не передумает со свадьбой? Надеешься, что тебя пожить к себе пустят? Ты посмотри вокруг, ты же все спустил, голые стены остались. Кому ты такой нужен?
Теперь он точно знал, где искать Бога – в предчувствиях! Он давал ему знания о будущем, и почти никогда не обманывая. Иногда он за несколько дней знал, что произойдет вскоре, и сейчас ясно представил в своей комнате чужих людей, которые расставят мебель, повесят на окно новые шторы. И уже не сомневался: зло всегда побеждает, как бы не доказывали обратное: квартиры нет, брат стал чужим, мать…
Вспомнив о матери, Кирилл почувствовал себя еще хуже. Он словно проваливался в какой-то колодец, у которого не была дна.
– Деньги-то они отдали, – Александр, похоже, чувствовал себя уже хозяином, плевок задел его за живое, он тоже вскочил с кровати и сжал кулаки. – Ты бы спасибо сказал! – упрекнул он. – Квартира у нас, долгов, которые от отца остались, больше нет…
