Анастасия Вихарева
Семиречинская академия: наследство бабки Авдотьи
– Готов зад им лизать? – с ненавистью процедил Кирилл, отступая. – Развели тебя, как… как там твои дружки говорят, лоха? А ты купился! И не папа растратил деньги, а ты! В банке сказали, что ты деньги со счета снял! Спасибо, что не убил, чтобы выставить нас!
Взбешенный Александр застыл перед Кириллом, прищурив глаза. На всякий случай, Кирилл закрылся локтями, ожидая удара. До Сашки ему было далеко, но если ударит, он будет драться!
– Ты хоть название деревни спросил? – глянул исподлобья.
– Конечно. Что я, совсем дурак? – вдруг одумался Александр, внезапно меняясь в лице и в поведении. – В Черемушках. Это же не далеко, пятнадцать километров! Вот договор и план есть… Видишь, дом большой, – Александр протянул Кириллу бумаги: свидетельство на дом, договор купли-продажи и технический паспорт домовладения. – И земли много, почти полгектара, а дом на маму записан, так что вам не о чем беспокоится, – Александр уткнулся в документы.
– Ты сам там был? – Кирилл с подозрением покосился на бумаги, внезапно почувствовав подвох.
– Да… То есть, нет, но… Мы мимо проезжали. Дом пустой, на замке, не стали дверь ломать, она железная, и решетки на окнах. Кирюш, ну, пойми, выбора у нас не было. Остальные – цена та же, а какие-то маленькие и участки небольшие. Можно потом, не торопясь, продать землю и купить квартиру в городе, – спокойно сказал он, складывая документы в папку и протягивая Кириллу. – Никто в город не рвется, все больше коттеджи строят. Так что, обошлось нам это дешево, я считаю. На вот, держи!
В голосе его Кирилл уловил такую уверенность, какая была до встречи с Ириной, словно тот человек, которого он когда-то знал, выглянул наружу.
– Не забывай, по цене четырехкомнатной квартиры, а удобств там нет!
– Ну и что? Половину-то пришлось отдать! Мне, чтобы купить этот дом, пришлось еще папин джип обменять.
Кирилл вдруг понял, что Александр в чем-то прав. Земля в Черемушках стоила очень дорого. Переезд перестал казаться ему смертельным. Он сможет видеться с друзьями, и даже школу бросать не придется, только придется ездить на автобусе каждый день. Но некоторые ребята из класса и дальше жили. Разговаривать с братом о чем-то еще не хотелось – он вышел на кухню.
Кусок в горло не лез, Кирилл подошел к окну, прощаясь с двором.
Ярко по-весеннему светило солнце, весело щебетали воробьи, купаясь в луже. На улице снег почти сошел. Соседка гуляла с собакой, таская ее за собой на поводке, а собака упиралась, пытаясь освободиться. Кирилл всегда мечтал о собаке, но мать болела, и заводить животных ему запретили строго настрого.
И вот ничего этого нет – двор стал чужим…
А потом под окном раздался сигнал, в квартиру поднялись люди и стали выносить вещи, загружая их в кузов грузовика.
***
Ехали долго. Изредка мелькали деревушки, ютившиеся вдоль дороги. В крытом наполовину кузове было неудобно и холодно, но в кабине сидели водитель и два грузчика. Александр остался в городе. Сказал, что приедет на своей машине, как только заберет ее из автосервиса.
Пока грузили вещи, Ирина стояла во дворе, объясняя водителю, как добраться до места. Видеть ее было тошно, но и Кирилл, и мать промолчали. Грузчики оказались неразговорчивые и сумрачные, словно пришли похоронить их. Смягчился только один из них, когда мать стала рассказывать про себя и вдруг узнала одного, которому вырезала аппендицит. Память на лица у нее была феноменальная, она помнила всех своих пациентов и истории их болезни, и внезапно замолчала, когда тот грузчик посочувствовал ей, сказав что-то такое, отчего она побледнела и застыла, обратившись в камень.
От Кирилла испуг матери не ускользнул, но расспрашивать ее при людях он не стал, лишь насторожился, понимая, что грузчик ничего хорошего ей не сообщил.
А зря…
Уже давно миновали все пригородные районы, а машина все ехала и ехала… Мать закуталась в одеяло, усевшись на полу кузова на подушки, прижимая Кирилла к себе, обмотав его другим одеялом. Согревшись в ее объятиях, часть дороги он спал. Деревни вокруг давно закончились, дорога стала местами разбитая – и сплошной полосой лес, будто их везли по тайге.
Наверное, так оно и было.
Наконец, грузовик выехал в поле, а через какое-то время мелькнул указатель «Черемушки».
Кирилл привстал, высунувшись из-под брезента, и сразу увидел дома, раскинувшиеся по обе стороны широкой реки, и железобетонный мост, соединивший два берега. В лучах уходящего солнца село показалось Кириллу большим. Пара улиц в центре, несколько улиц с новенькими коттеджами и много покосившихся и пустых домов на окраине, заколоченные крест-накрест досками, как будто Черемушки пережили войну.
Проезжая мимо центра, когда машина ненадолго затормозила, и один из грузчиков забежал в магазин за пивом, привстала мать, проявив интерес. В центре сосредоточились огороженные железными кованными узорчатыми заборами трехэтажное здание школы, стадион, рядом со школой, судя по вывескам, клуб и библиотека, на другой стороне три больничных трехэтажных корпуса и поликлиника, чуть дальше административные здания, расположенные по кругу площади и два торговых центра – и почти все новые, построенные из кирпича и панельных блоков.
– Помню, раньше это село проезжали, когда ездили в соседнюю область, – горько усмехнулась мать, – пока трассу через горы не проложили. Нам теперь, Кир, лучше тоже, в соседнюю область… ближе будет. Но места тут красивые. Мы с папой сюда ездили отдыхать. В горы и по реке сплавлялись, – кивнула она на реку внизу.
Кирилл испытал шок. Все его надежды рухнули. Он понял, что больше никогда не войдет в свой класс, не получит разряд по шахматам, не выиграет олимпиаду по математике, не увидит Савичеву Маринку…
Сердце сжалось и взорвалось болью.
Подавлено Кирилл посмотрел на мать. Глаза ее были отрешенными и ничего не выражали. Она презрительно скривилась, думая о чем-то своем.
– Мам, как же так? – выдохнул он потерянно.
– Поздно, Кирилл, – мать тяжело вздохнула. – Лучше уж тут, чем в могилу…
Машина тронулась, отъезжая от магазина, продолжая двигаться даже тогда, когда село почти закончилось. Теперь и мать смотрела на дорогу со страхом, тоскливым взглядом оставляя село. И вдруг, поднявшись на гору, грузовик повернул с дороги, проехав три дома, стоящие одиноко, и остановился. И Кирилл, и мать вздрогнули и замерли, переглянувшись.
– Все, мать, приехали, – грузчик опустил задний борт, запрыгивая в кузов. – Замерзли? Идите в кабину. Вам бы печку затопить… Ладно, я сам, а вы грейтесь, пока разгружаем. За это время в избе маленько нагреется. Далековато вы забрались, чего вам в городе не жилось?
Мать надсадно закашлялась.
– Астма у меня, бронхиальная…
– Ну и? Могли в пригороде дом купить, – тот самый, с вырезанным аппендицитом, искренне им сочувствовал.
– А нас никто не спрашивал, – криво усмехнулся Кирилл.
Он еще не видел дом – машина остановилась к нему передком, не сумев развернуться, – наполовину брезентовая крыша кузова закрыла обзор, и не испытывал желания взглянуть – ему было все равно. Он не мог ничего изменить, только принять случившееся, как данность.
Дом стоял на отшибе на возвышенности. С холма Черемушки просматривались по обе стороны реки, как на ладони. Дальше центра дома были разбросаны по всему периметру в беспорядке, не образуя привычной и принятой стройности улиц. Берег с этой стороны был высокий, скалисты, отсюда были видны даже дома и производственные здания за рекой. В прошлом Черемушки гордо именовались райцентром, но после того, как окрестные поселения вымерли, а дорога потеряла статус областной, изменился и статус села. Если не считать бывшего села Захарово, которое располагалось в подножии гор неподалеку, где сейчас располагалась спортивно-оздоровительная база, в радиусе семидесяти километров жилых селений не уже осталось. Поля заросли молодым подъельником и березняком, а разрушенные дома разобрали на дрова.
Вынув из бардачка автомобильную карту дорог, Кирилл долго рассматривал ее.
Горы находились на границе двух областей, разделенных горным хребтом. Однажды всем классом их возили на экскурсию в пещеры, и они ночевали в спортивно-оздоровительном комплексе в селе Захарово. Именно там же он и понял, что Маринка Савичева, которая расшибла ему лыжей нос, наехав и ткнувшись своими горячими губами в его лицо, нравится ему больше, чем другие девочки из класса.
Сейчас ничто не радовало взгляд: вокруг еще лежали сугробы, но не как в городе, снег был подтаявшим и чистым, на реке еще оставался лед. Возле дома в широком палисаднике, затянутом кустами, разрослись деревья, которые, видимо, никто никогда не подрезал. Отсюда были видны даже вершины гор, не таких высоких, как на той безе, но все же горы. Но ему, привыкшему к городскому шуму и высоткам, непривычная тишина и простор казался почти убийственным – он чувствовал себя раздавленным и раздетым, им овладело отчаяние и оцепенение. Он не мог представить, как он будет здесь жить. Ненависть к брату захлестнула его с новой силой, и он не видел причины, по которой мог бы хоть когда-нибудь простить Александра. Мать тоже не выглядела радостной, но взгляд ее стал осмысленным, в ней вдруг появилась какая-то решимость, которая напугала Кирилла, когда она прищурилась, кивнула сама себе и бибикнула, напугав грузчиков.
– Пойдем, сынок, обратно не повезут. Пригород, значит… Ну-ну… Если и это Сашку не отрезвит, значит, мы уже ничем ему не поможем, – мать открыла кабину – и захлебнулась в кашле от холодного воздуха.
– Мам, но ведь это несправедливо! Получается, что мы по стоимости четырехкомнатной квартиры купили развалюху в деревне, про которую знать никто не знает, – возмутился Кирилл. – Нас на улицу выгнали, а все эта крыса его! – он с досадой пнул заборную доску. – Они будут жить в городе, в нашей квартире, а мы здесь? И ты еще Сашку защищаешь?
– Будет тебе! – мать впервые за последнее время улыбнулась. – Сашку тоже выгнали, только он пока этого не осознает. Он болен, его лечить надо, а лучшего места, чем эта деревня, не придумаешь. Зачем он им теперь? Жить он будет с нами, куда ему деваться-то? Мы справимся, и все у нас будет хорошо!
– Хорошо? В этой дыре? Скажешь тоже! – сдерживая слезы, фыркнул Кирилл. – Оглянись вокруг, это же деревня! Мне теперь всю жизнь тут жить? Я не хочу! Я собирался в институт поступить! У меня столько планов было…
– И поступишь. У тебя есть тетя Вера.
– А тебя на кого оставлю?
– Кирилл, ну-ка! – мать достала носовой платок и вытерла ему нос, как маленькому. – Не говори глупостей! Честно говоря, я ожидала худшего, – она посмотрела в сторону дома, оценивающе прищуриваясь, удовлетворенно кивнула. – Этот дом еще сотню лет простоит и ничего ему не сделается. Да разве в деньгах дело? Пусть подавятся. У таких нелюдей радости в душе нет, им хоть сто квартир подай. Они не остановятся, и кто-то да поставит их на место, – она решительно взяла Кирилла под руку. – Папка твой строителем был, многому меня научил. Кирюш, – она тяжело вздохнула. – Два сына у меня, один попал в беду. Будь ты на моем месте, как бы поступил? Ты не о Саше думай, а о своих детях… А-а, – она махнула рукой. – Ты не поймешь меня, пока внуки у меня не появятся. Вы ведь у меня оба… – она похлопала себя по сердцу, – здесь!
Кирилл понял, что на деньги, отложенные матерью – последняя надежда, что когда-нибудь он вернется и начнет жизнь с нуля – можно не рассчитывать. Жизнь теперь действительно нужно было начинать с нуля.
Он промолчал, но мать, кажется, поняла, о чем он думает.
– Кирюш, может, поправлюсь. Воздух-то здесь какой чистый! Знаю я эти места. Пока вы не родились, отец твой часто меня сюда привозил, – она показала рукой в сторону гор. – Там, с той стороны, – она улыбнулась, – папа родился. А ты не знал?
– Как, здесь? – Кирилл раскрыл рот. – А почему бабушка жила в Елизаветино?
– Это она перебралась, когда деревню их снесли. Папа настоял. Там уже и не осталось ничего, но это недалеко, съездим как-нибудь. Грибов там, как в сказке, видимо-невидимо, и озеро, а в озере белые лилии и черные лебеди. Здесь тоже люди живут. А квартира у тебя будет.
Она обняла Кирилла, уткнувшись в плечо. Кирилл прижал мать к себе, чувствуя такую нежность и жалость, словно у него вырвали сердце.
– Тетя Вера хотела свою квартиру Саше завещать, но теперь-то вряд ли… – проговорила мать, отдышавшись. – Детей ей Бог не дал, вы у нее вместо сыновей. Не выгонит, когда поедешь учиться. Я держать не буду, как бы плохо мне не было. Главное, Сашу вернуть. Я тоже расстроена, но, если опустим руки, лучше нам не станет, – мать протянула Кириллу руку. – Сыночка, помоги-ка мне. И потом… Помнишь, тетя Вера лечиться от бесплодия ездила? Она тогда еще тоже квартиру хотела продать.
– Ну, помню… – Кирилл пока не понял, к чему клонить мать, но смутное подозрение мелькнуло в душе.
– Папа денег ей дал на операцию, и она вроде как одну комнату нам продала. Ту, маленькую, которая на лоджию выходит. Мы тогда тебя туда прописали. А зря, – пожалела мать. – Ты пока несовершеннолетний, могли бы оспорить сделку.
Кирилл понял, что жизнь его не совсем закончилась. Он даже пожалел, что не может оказаться у тети Веры прямо сейчас. Вот бы плюнуть в лицо этой новостью Александру и той крысе, которая выставила их из квартиры! Но мать, казалось, читает его мысли.
– Не вздумай Сашке об этом сказать, – испугано прикрикнула она. – У Саши не должно быть ни малейшего сомнения, что мы все потеряли!
Это было обидно, но если Кирилл хотел сохранить свое при себе, то надо было молчать.
Водитель подошел к матери и виноватым голосом произнес:
– Ну что, мать, мы закончили, за работу бы подкинуть…
Мать посмотрела на него с такой неприязнью, что водитель попятился, потом скривился и крикнул грузчикам:
– Садитесь, поехали!
Один из грузчиков открыл рот, собираясь возмутиться, но водитель не дал ему раскрыть рта.
– Поехали, я сказал!
Проводив машину взглядом, Кирилл и мать направились в дом. Ворота были не заперты. Мебель и вещи сгрузили и свалили во дворе, завалив проход на крыльцо, рядом с которым стояла пустая собачья будка. Дом оказался пятистенкой с дворовым пристроем, с наколотыми дровами. Не сказать, что маленький, но небольшой. Окружал дом высокий забор, за которым располагался огород с колодцем и садом. Перед домом – просторная ограда с тропинкой, посыпанная гравием и битым кирпичом, которая упиралась в ворота. Пока рабочие сгружали вещи, снег притоптали, оголив камни. Ко двору примыкала баня и бревенчатый капитальный сарай для домашних животных. В самом дальнем углу находился туалет, в который сходили по очереди, прочувствовав деревенскую жизнь с ее неприглядной неустроенной стороны.
Вылетев с досадой из туалета, Кирилл едва не упал, запнувшись за незамеченную им цепь. Немного успокоившись, подумал о том, что собаку ему теперь никто не запретит завести, даже если это будут самые шерстяные из собак.
Ну почему нельзя иметь все сразу?
Мать проследила за его взглядом и снова поняла, о чем он думает. Ее способность читать его, как открытую книгу, всегда удивляла Кирилла, а иногда расстраивала, особенно если нужно было соврать.
– Поедем к тете Вере, зайдем на рынок. Купим самую большую собаку, даже если это будет кавказец, – пообещала мать. – Никогда не знаешь, что ждать от людей. Собака нам теперь просто необходима.
– Мам, ты правда согласишься на собаку? – Кирилл на мгновение забыл, где они находятся.
– Ну, конечно же, у тебя должны быть какие-то радости, – она заглянула в чулан, посветив фонариком мобильника. – Почему из-за Александра ты должен страдать?
– Мам, кавказцы дорогие, я на любую согласен, но лучше овчарку, – он вспомнил соседку, которая выводила гулять своего пса.
– Папа очень хотел собаку, – вспомнила мать. – Когда он на границе служил, у него был Ферзь. Скучал очень. Но из-за моей болезни позволить себе держать животное мы не могли. Всегда чувствовала себя виноватой, – призналась она. – Я ведь тоже люблю животных. Иногда увижу бродяжку, так хочется ее взять, а понимаю, нельзя, и помочь ничем не могу.
Мать задумалась, помрачнела.
– Не помогла ни разу, а теперь вот, сама без дома осталась, и все придется начинать заново. Мужа нет, годы не те, и на работу не устроишься, не возьмут нигде с таким букетом болезней, – оперевшись на Кирилла, мать прижала руку к сердцу в новом приступе кашля, присев на диван. – Дождалась на старости лет. Кирюш, ты не казни себя, дай Бог, лишь бы см тобой подобной беды не случилось.
И только тут Кирилл понял, что мать переживает больше, чем он. Он вдруг отчетливо почувствовал в ее лице раскаяние и неприязнь к Александру, которую она то ли скрывала, то ли подавляла. А еще, наконец, осознал, что они осиротели. Как тогда, на кладбище, после похорон отца. Александр теперь был не тем братом, который катал его на санках, водил в кино и покупал мороженное, и не тот, который учил его разбираться в компьютере и ругал за оставленные где-то варежки. Это был другой, чужой человек, у которого уже не было души. Жестокий, злой, словно подавленный чьей-то волей.
Неужели он и сейчас не одумается?
И сразу понял – не одумается. Миллионы людей поступали так же – и не раскаивались. Мысль, что Сашка будет жить в их квартире со своей подругой, снова показалась ему почти невыносимой, отдаваясь болью. Он уже мечтал, чтобы и брат однажды оказался на улице.
Дом встретил их смолянистым запахом и мудрой настороженностью. Крепкий, с высокими потолками, с некрашеными дубовыми полами. Ни одна червоточина не коснулась потемневших от времени бревен корабельной сосны и лиственницы, будто они были заколдованными. Ни обоев, ни штукатурки, лишь потемневшие, покрытые лаком бревна. Мох, плотно забитый между бревнами, еще сохранил блеклую зеленую окраску, не потемнев со временем.
В первой половине дома располагались прихожая, две спаленки, горница и кухня. Заглянув в спальню за печью, вход в которую был из прихожей, мысленно обживая ее, Кирилл подумал, что там, пожалуй, поместится и кровать, и стол, и кожаное кресло, доставшееся ему от отца. Одна сторона печи, образуя заднюю стену, обогревала комнату. Тут было уже теплее, чем в остальном доме.
Горница, с окнами в ограду, оказалась большой – теперь уже удивилась мать. Из горницы вели два прохода – на вместительную кухню окнами в огород, с умывальником в углублении за печью. Умывальник все еще висел на своем месте над треснувшей раковиной, и еще один проход в другую, смежную с прихожей спальню, пожалуй, даже больше, чем первая. Когда-то здесь жила большая семья…
Мать щелкнула выключателем. Тускло загорелась лампочка. Вернулась на мост, чтобы осмотреть пристрой, который располагался через теплый мост. Сейчас пристрой, в котором вполне можно было жить, был забит наколотыми дровами. Он состоял из одной горницы и кухни. Горница, за счет смещенной к стене печи, оказалась больше той, которая осталась в другой половине дома, такая же в длину, но шире. Зато кухня меньше в половину. Очевидно, мост до строительства пристроя был частью дома, составляя другую его половину. Не обогреваемый, но капитальный, с такими же покрытыми лаком стенами, теплым потолком и некрашеными полами.
Глава 3
– Авдотья эту часть дома жильцам сдавала… – прозвучало за спиной. Кирилл и мать от неожиданности вздрогнули и оглянулись.
Позади них в проходе стояли двое мужчин. Один совершеннейший блондин-альбинос, с красновато-голубыми усталыми глазами, вокруг которых лежала сеточка морщин. Лет тридцати пяти, высокий, плотного спортивного телосложения. Мужественные прямой нос и массивный подбородок.
Одет… Даже в городе редко встретишь человека, который бы так одевался. Дорогой черный костюм: брюки, жилет, пиджак, желтый галстук в красную полоску под цвет шелковой рубашки, лакированные остроносые утепленные ботинки. Поверх костюма нараспашку рыжая замшевая куртка с меховым воротником. Сам он и голос его показались веселыми, и разглядывал новых жильцов, оценивающе.
– То родственники нагрянут, то охотники, то лыжники… Места знатные. Отдыхающих летом много бывает. У нас на лето лагерь открывается, из города детей привозят, студенты на практику приезжают, – договорил он, осмотревшись. Заметил коврик перед порогом, вытер ноги.
Второй оказался невысоким полноватым мужчиной лет пятидесяти с короткими рыжими кудрявыми волосами. Отличали его глубоко посаженные коричневые глаза, с широкими рыжими бровями над ними, и хищный крючковатый нос, который никак не вязался с круглым лицом и яркими веснушками. Щетина придавала ему некоторую диковатость. Одет он был в черную кожаную куртку на меху, застегнутую на молнии до мохерового зеленого шарфа, повязанный толсто на шее, в черные теплые брюки и кожаные теплые ботинки, в которые были заправлены концы брючин. Теплую кожаную меховую фуражку он мял в руках, открыто рассматривая и мать, и Кирилла.
Блондин-альбинос подошел к матери и протянул руку:
– Давайте знакомиться, Артур Генрихович Шрахтенберг… Да-да, я немец, – кивнул он головой. – Строили здесь кирпичный завод, влюбился, женился, остался. Вот, руковожу… В прошлом глава местной администрации, сейчас хозяйственник. Выкупил земли, организовал акционерное общество, занимаемся животноводством, выращиванием тепличных культур, лесопереработкой. Да чем мы только не занимаемся, чтобы выжить! Жизнь наша напрямую от предприятия зависит, но иногда жить не дают – воюем потихоньку, – пожаловался он.
Мать чуть замешкалась, но быстро собралась и протянула руку:
– Анна Владимировна, Ворон… Бывший врач, дисквалифицирована по инвалидности… астматик. Вы извините, просто я…
– Не буду скрывать, наслышан и репутацию вашу проверил, – сухо и по-деловому признался Артур Генрихович, и сразу смягчился. – Вы уж извините, что я к вам без приглашения, и вот так сразу… – он виновато улыбнулся, добродушно распахнув руки. – Я как узнал, что к нам врач едет, да еще хирург, профессор, обрадовался. Врача у меня в больнице хорошего нет, девочки молодые, практикантки. Приезжают, уезжают… – он с досадой поморщился. – Пока рожениц до области везем, они у нас еще одного успевают выносить, – пошутил он. – У кого-то аппендицит, кому-то зуб вырвать, а то, бывает, охотники друг друга постреляют. Если вы не сможете, то я, конечно, пойму вас, но нам нужна ваша поддержка. Ну, хотя бы подсказать правильный диагноз… Сами понимаете, девочки приезжают без опыта совсем. Хочу предложить вам взять руководство больницей на себя, – он наивно взмахнул белесыми ресницами и почти выкрикнул, округлив глаза: – Ну нет у нас врачей! – всплеснул руками. – И как заманить – не знаю! А моим людям квалифицированная помощь во как нужна! – резанул себя ладонью по шее. – Пять часов до больницы везем, а если дорогу перемело…
Рыжий дяденька кивнул.
– На той неделе двое скончались, – пожаловался расстроено, прочистив горло легким покашливанием. – Пока из лесу привезли, пока в область доставили… по дороге. Несчастный случай. А недавно еще один от зуба скончался. Флюс вскочил, гной в мозг вытек. Зубного врача из города не дождались.
Кирилл заметил, как в матери смешались все чувства.
– А как я… – она растерялась.
– Да нет же! – опять всплеснул руками Артур Генрихович. – Вы можете вести прием, но, если тяжело, вы только проверяйте девочек. Какой диагноз ставят, что и как… Много хозяйственных вопросов накопилось. Тут профессионал нужен – зубастый и клыкастый. Я ведь не врач, не знаю, что для больницы нужно. Привезли с поля бойца раненого, а у девочек бинта не нашлось, а то инсулин забыли заказать, опять человек помер… Наша власть медицину не жалует, – он горько усмехнулся. – Больница хорошая, есть оборудование, которым даже и не пользуемся. Некому, не знаем для чего да как. К нам ведь и из Захарова то и дело привозят. Кто ногу вывернул, кто сломал, а зимой под лавину попали трое. Нам захаровские помогают, поддерживают, деньги выделяют. Мы хоть с разных областей, но живем тут, как на необитаемом острове. Вы не пугайтесь, газ есть – труба рядом. В позапрошлом году скважину пробурили, теперь и нефть своя. На асфальт или на горючее самое то. Продукцию с комплекса перерабатываем и продаем в соседнюю область, до них ближе. Заводик кирпичный, лесом приторговываем, летом выпуск прессованной доски наладили, звероферма, комплекс свиноводческий. Все как у людей.
– А много у вас обслуживает больница? – робко поинтересовалась мать.
– С захаровскими, пожалуй, тысяч пятнадцать будет. Но специалистов не осталось почти, в город поуезжали, когда настали тяжелые времена. Это сейчас производство работает, а раньше-то ни работы, ни денег. Видели, небось, сколько домов пустует. С тех времен и стоят. Ну, если вы не хотите… – он расстроился, покачав головой.
– Нет, нет… Нет… – испуганный голос матери сорвался на хрипотцу, она разволновалась. – Я согласна… Просто так неожиданно ваше предложение! Поймите правильно, я думала, никогда не смогу в строй вернуться. Зачем же убивать себя надеждой? – руки матери мелко дрожали.
Кирилл видел, что ей хотелось закашлять, но она пыталась сдержать кашель, закрыв рот рукой, лицо ее покраснело, вздуваясь жилами.
– Вот и славно! Вот и договорились! Ну, тогда… – Артур Генрихович протянул ей носовой платок, сложенный вчетверо. – Он чистый, не побрезгуйте. И не стесняйтесь, я знаю, что это за болезнь. Моя жена болела астмой, оттого и переехали сюда. Поначалу-то тоже в городе устроились. И вы знаете, прошла астма, – обнадежил он ее. – Здесь рядом сосновый бор, кедры, горы. А дом у вас хороший, подправим, перестроим, газ проведем. В центре и отопление есть, но сюда не тянем, котельная не справляется. Но мы уже новую закупили. Бригада как раз простаивает, мы древесину еще не скоро будем отправлять, лед через месяц сойдет, не раньше, мы баржами ее вывозим. В старые-то времена сплавляли – всю реку загадили, – опять пожаловался он. – Чистили долго. Хорошо экологи помогли из Гринписа. Я, когда в Германии жил, участвовал в их движении и руководил бригадой быстрого реагирования. Теперь и рыба к нам вернулась, щуку на удочку берут аж возле дома, третий год выпускаем форель. Первый улов отправили на реализацию. Еще один заводик нужен, – он опять развел руками, на этот раз широко. – Так что и лесом обеспечим, и кирпичи наготовлены. Но вы уж устраивайтесь как-то быстрее, а то скоро посевная. Не приведи господи остаться как прошлом году!
– С какой-то заразной болезнью всю бригаду в область увезли. Оказалось, пищевое отравление, – пояснил рыжий. – Пока возили туда обратно, неделя прошла, а для посевной неделя – катастрофа.
– Мы вообще-то специалистам вашего уровня квартиры предлагаем, но у вас дом большой, крепкий. Нам такой, пожалуй, и не построить, – по-хозяйски осмотрелся Артур Генрихович. – Опять же, свободных квартир все равно пока нет. Так что, все законно и в пределах помощи, которую оказываем тем, в ком нуждаемся. Ссудой поможем, материалами. Когда бы нам приступить?
– Да я хоть завтра! – просияла мать.
– Ну, завтра, так завтра, – он переглянулся с рыжим. – Определитесь, куда вам и что. Работают ребята быстро, орлы бывалые, быстро управятся. А потом посевная начнется, строительство и сплав – заберу, – предупредил он. – Я вижу крышу надо полностью перекрывать, потолок сырой, видите, течет, – Артур Генрихович прошел по дому, заглянув во все углы. – Дожди начнутся, затопит. Вам в таких условиях жить нельзя. Вы уже весь дом осмотрели?
– Не надо ссуды, я думаю, найду деньги на крышу. Да мы еще и не смотрели, зашли только. Конечно, переделать тут кое-что надо… – согласилась она.
– Матвей, ты помоги нашему главврачу. Надо, чтобы вовремя человек к работе приступил. Ой! – спохватился он. – Я, кажется, помощника и правую руку мою не представил. Матвей Васильевич. Их, правых рук, у меня семеро, – улыбнулся он.
– Можно просто Матвей, привычней как-то, – скромно потупившись, поправил Матвей.
– Ведет строительство и занимается лесом, – Артур Генрихович кивнул в сторону мужчины с рыжей шевелюрой. – Все вопросы по ремонту решайте с ним.
После этого он обратился к Матвею:
– Я машину возьму, еще на завод заеду. А ты отдыхай. Завтра приступай, пока время есть. Возьми всех, кто свободен… Бригада Михеича с лесозаготовок вернулась, посылать в лес до осени не будем, поздно.
– Надо бы и бригаду Михалыча вернуть, – кивнул Матвей Васильевич. – Болото подтаивает от грунтовых вод, техника может под землю провалиться, не стоит рисковать. Нормальные объемы сделали. Теперь пусть лесники вырубками займутся, готовятся к посадкам. Правда, говорят, кедр у них в питомнике нынче плохо взошел.
– Лиственницу пусть садят, она быстрее до деловой древесины вырастет, – распорядился Артур Генрихович.
Артур Генрихович ушел, оставив их втроем. Матвей переминался с ноги на ногу, ждал, пока хозяйка решится на что-нибудь. Мать тоже молчала, не зная с чего начать разговор.
Матвей начал первым:
– У вас семья-то большая? – спросил он, осматривая помещение.
– Я, сын… Кирюш, подойди сюда, – позвала она. – И еще один, Александр. Но его нет, едет где-то. Бросил нас. В общем, попали мы сюда по его милости. Невеста у него отсюда, Ирина Штерн. Связался с ней, и что-то нехорошее с ним происходит, не знаем, что и делать, – мать тяжело вздохнула.
– Это Родиона племянница? – с ехидцей оскалился Матвей.
– Его, – кивнула мать.
– Не вы первая, не вы последняя… Помогают нам с людьми, переселяют в пустующие дома – они многим тут жизнь запоганили, но больных-то нам не шибко надо, – он махнул рукой с улыбочкой – Вы не стесняйтесь, кашляйте, если вам по болезни вашей надо.
– Ну что, давайте, дом, что ли, осмотрим? – предложила мать. – Или, может быть, с утра?
Она пошла вперед, Матвей за нею, Кирилл следом.
Первое, что не понравилось матери, то, что окон было много, но маленькие. Матвей успокоил ее, сказав, что устранить это можно за один день, вставив новые. Лесопилка работала, окна делали на продажу на совесть из качественной древесины, а то и металлопластиковые – тоже были, хранились на складе для коттеджей.
В другой половине дома потолок был тоже с подтеками. Видимо, крыша провалилась под тяжестью снега. Но, по мнению Матвея, все было поправимо, поскольку основное в доме фундамент и стены, а им сносу не было. Высокий фундамент из кирпича и бетона делал он сам, еще юнец, когда дом только-только строился тридцать лет назад, и хорошо помнил, сколько бетона тогда залили в землю. Строил дом муж Авдотьи, хозяйки дома, когда был председателем Черемушкинского совхоза.
Потом договорились убрать печь из пристроя, а ту что в доме переложить, чтобы была аккуратная и не такая большая. Газ к каждому дому подводили бесплатно, но Матвей посоветовал одну печь все же оставить. Мало ли что. И посоветовал превратить мост в жилое помещение, пообещав прислать местного архитектора, который проектировал и строил коттеджи. А после того, как слазили на чердак, не осталось сомнения, что крышу надо полностью снимать, снимать потолок, а заодно запланировать теплую мансарду.
