Леонид Александрович Машинский
Беги и смотри
Вдруг зверушка стронулась с места и, подволакивая задние лапы, проползла те полметра, которые отделяли её от предложенной приманки. Она подползла и клюнула. Я глазам своим не верил – она ела! Значит она ещё не собирается умирать? Может быть, этот идиот её просто не кормил? Надо будет ему более пристально в глаза посмотреть.
Оценив мои успехи, старик со старушкой восхищенно запричитали.
– Как хорошо ест, – сказала бабка.
– Он ещё поправится, – сказал дед.
– Вот так выясняется, что полудохлые хонорики едят фаршированные яйца, – резюмировал я.
Свинья
«… накануне нового года за ужином домохозяин подымает поросёнка и просит у него хорошего урожая и «всяких благ»…»
А. С. Хомяков
Мы встретились с этим человеком, когда я лежал в больнице. Не помню точно, с чем у меня тогда были нелады – с сердцем или с печенью. Однако, немаловажным является то обстоятельство, что способ, каковым я в то время зарабатывал на жизнь, связывал меня с неким ведомством, которому и принадлежала больница.
До той поры, как я впервые попал туда, больницы мне очень не нравились. Но теперь, спустя полтора десятка лет, я сожалею о том, что покинув свою последнюю государственную службу, не могу уже запросто оказаться в столь приглянувшихся мне стенах. Ей-богу, я бы лёг туда на месяцок просто так, не имея никакой хвори и даже никакой потребности отлынивать от работы.
В больницах вообще нет нечего страшного. Страшно только со стороны. А когда присидишься внутри, принюхаешься, приглядишься ко всему антуражу – век бы жить! Это заявление выглядит парадоксальным, т.к. большинство людей связывает лечебные учреждения в душах своих лишь с болезнями и приближающейся смертью. Но именно осознав, что смерть неподалёку, по-настоящему ощутив её ледяное дыхание на своём затылке, начинаешь понимать радость жизни. В больничном покое и уединении жизнь становится неописуемо прекрасной. Если можешь есть – ешь, это твоё счастье. Если можешь ходить – ходи, радуйся тому, что у тебя есть ноги – убегай в самоволки, пляши, если удастся попасть не дискотеку. Если твоё сердце ещё бьётся – живи, дыши, люби…
Даже на смертном одре, которым так часто становится обычная койка, превозмогая ужасные боли, веселись от сознания того, что тебя не забыли, если хоть кто-то навестил тебя и сидит рядом, держа твою холодеющую руку.
Но если и никто не пришёл, к тебе рано или поздно подойдёт сестра или врач, пусть хотя бы только для того, чтобы закрыть тебе глаза. Ты не останешься один. В больнице ты никогда не останешься один, хотя и чувствуешь себя совершенно свободным, никому ничего не должным кроме анализов.
Умирающий человек наиболее свободен. Кое-кто наверное чувствует в эти дни как у него из спины потихоньку вырастают крылья. Но мало кто об этом рассказывает – во-первых, потому что гораздо выгоднее, когда тебе сострадают, нежели когда тебе завидуют. Во-вторых, просто больно и нет никакого желания тратить последние силы на бесполезную болтовню.
Человек терпит весь свой ужас и всё своё блаженство наедине с собой. И когда он уходит, он уносит это неведомо куда от нашего взора.
Между старым основательным корпусом больницы и более навой и легкомысленной поликлиникой, в виде параллелепипеда из стекла и бетона, была установлена подземная связь.
Из подвала больницы можно было попасть в подвал поликлиники и наоборот. Однажды, когда я был ещё совсем юным, врачи хотели меня доставить на каталке от регистратуры прямо в больничную палату. Паче чаяния, тогда я выжил. И всё описанное далее случилось хоть и в тех же декорациях, но гораздо позже.
По-видимому, уже на другой день после очередной госпитализации, я пошёл поразмять ноги и, поскольку погода была плохой или, может быть, только потому, что уличную одежду мне ещё не подвезли, решил ограничиться досмотром давно известных мне подземелий.
В том месте, где туннель выныривает под поликлинику, существует небольшой буфет для медперсонала, который, однако, случается, навещают и наиболее продвинутые больные. Я, правда, туда никогда не заходил, т.к. был вполне доволен обычной больничной кормёжкой, а то, чего мне недоставало, мог заказать из дома, а то и сам купить на улице в магазине. К тому же глупо было не использовать больничные будни, чтобы привести в порядок собственную фигуру. Диета здесь становилась вполне естественным занятием. Так что меня с души воротило от запаха общепита, исходящего из буфетных дверей. Я помнится, раза два заглянул туда, издалека, но заметил только ничто вроде бара с бутылками. «Неужели и выпивка есть?» – подивился я. Но уточнять не стал. Почему бы и нет? Врачи что, не люди? Однако и некоторые пациенты ходили туда закусывать. Я же от алкоголя в больнице тоже предпочитал отдыхать.
Я так долго задерживаюсь на описании этого заштатного буфета лишь потому, что во время своих чуть ли не ежедневных подбольничных экскурсий просто не мог его миновать. Обычно, пройдя мимо самого его порога, я направлялся вверх по поликлиничной чёрной лестнице. На всех её этажах двери, выводящие с лестничных площадок в прочие помещения, были наглухо закрыты. За матовым стеклом угадывались белые медицинские шкафы и, водружённые на них, мощные кадки с пальмами. Впрочем, иногда, на кое-каких этажах, двери всё-таки отворялись, по разным причинам. Но судя по количеству, скапливающейся на лестницах пыли, это происходило нечасто. Убирались здесь, вероятно, только по субботникам или ещё по каким-нибудь подобным добровольно-принудительным дням.
Я не спеша, пугаясь собственных шагов, удостовериваясь поминутно, что нахожусь в одиночестве, поднимался на самый верх и придавался там каким-нибудь грехам. А чаще – просто читал, сидя на неудобной ступеньке, или писал что-нибудь. Мне всегда нравились пыльные, заброшенные, никому не нужные углы. Здесь не было никакой конкуренции, я вполне обоснованно мог воображать себя королём. Здесь меня иногда разбирали естественные потребности, и я поначалу крепился, а затем стал все чаще оставлять небольшие следы на самых близких к крыше плоскостях. Почему-то мне доставляло особое наслаждение обнаружить на чердачной ступеньке свои, двухдневной давности, экскременты, которые под действием каких-то невидимых усердных агентов превратились уже почти в ничто. Вот тебе и больничная гигиена. Муха жужжала рядом, но она уже была обречена, т.к. попала в паутину, проживающего в углу, паука. Вот скольким тварям я столь нехитрым способом помогал существовать. Но слишком усердствовать в этом направлении было нельзя, а то потом из-за посторонних запахов самому неприятно будет здесь находиться. К тому же, я опасался, что меня в конце концов обнаружат и поставят мне в вину остатки продуктов моей жизнедеятельности. Однако, поднимаясь очередной раз неслышными шагами к своему тайному олимпу, я ощущал во всех членах своих телесное упоение, словно молодой удачливый вор, крадущийся на дело. Это возбуждение, как и любое возбуждение, легко могло переключиться на сексуальную сферу. Так что я начинал фантазировать о том, как когда-нибудь затащу в эти укромные уголки какую-нибудь привлекательную особу женского пола и удовлетворю здесь с ней все свои самые низменные похоти. Таким образом, например, можно было решить вопрос отсутствия свободной квартиры, даже зимой, когда леса слишком неприветливы для занятий сексом. Предаваясь мечтам, я конечно переходил к мастурбации.
Впрочем, я не мог чувствовать себя в этих местах до конца расслабленным. Кто-то изредка всё же добирался и до этих самых высоких этажей. Дело в том, что там и сям на разных лестничных площадках я обнаруживал окурки. Пусть они были засохшими и так старательно расплющенными о кафель, что сгибом можно было порезать руку. Их присутствие означало, что, в принципе, здесь кто-то бывал, приходил покурить. Значит были такие любители, вроде меня. Среди больных или медперсонала – это всё равно. Таким образом, мой "девственный лес" лишался своей девственности. Я всё время ждал какого-нибудь подвоха, какого-нибудь охотника из-за угла. Вздрагивал всем телом при неожиданных шумах, словно неопытный заяц. Пока мне везло. Но я так волновался, что порою расправлял окаменевшие бычки и курил их, испытывая сладковатое отвращение от известкового привкуса на губах. Всё шло в дело. Я даже специально оставил на подоконнике самого высокого окна коробочку спичек, и следил, не передвинул ли кто коробок, не побывал ли здесь до меня. Однажды коробок оказался передвинутым. Я мог ошибиться, но на полу рядом обнаружился свежий бычок и обгорелая спичка. Сердце моё дрогнуло. Кто же он, этот мой нежданный гость и соперник? Я оглянулся по сторонам – не смотрит ли мне он уже сейчас в спину. Мне стало холодно и захотелось уйти. Я спустился без приключений, очень осторожно, хотя и задумчиво, размышляя о там, что больше сюда вряд ли уже стоит приходить, а посему следует наметить другие маршруты прогулок. Это было и досадно и поучительно одновременно – погода стремительно улучшалась (наступала весна), а я изрядно засиделся под крышей – пора было на солнце, в лес, в настоящий лес. А тут, тут я, впрочем, как и в настоящем лесу, хотел быть только один. Никакая компания меня не устраивала. Разве что женская. Но насколько была велика вероятность, что мой соперник женщина и к тому же такая, которая подошла бы мне во всех или пусть хотя бы в сексуальном отношении? Даже ещё не дойдя до нижнего этажа, я уяснил для себя, что покидаю эту, уже ставшую почти родной, лестницу навсегда, во всяком случае, скорее всего, навсегда для этого раза моей больничной отлёжки. Я притормозил перед последним пролётом, слушая доносящиеся с площадки перед буфетом шумы. Я и раньше всегда делал так – дожидался тишины, чтобы выйти в коридор, никем не замеченным. Нижние двери на лестницу почему-то не закрывали, хотя недавно кто-то пристроил на уровне первых ступенек неотёсанную доску а ля шлагбаум. Всё же меня кто-то выслеживал. Хотя, вероятнее, в появлении этого заграждения были виноваты злостные курильщики и алкоголики, которые никогда не поднимались из-за своей ограниченности выше пятого этажа. На более небесных уровнях почти невозможно было обнаружить пустую бутылку, разве только – какие-нибудь списанные сугубо медицинские склянки.
Улучив момент, я в несколько прыжков преодолел последний пролёт, причём мне как заправскому прыгуну, пришлась преодолеть доску-планку. Я задел её полами тяжёлого больничного халата, она затряслась, вступая в резонанс с перилами, за которые крепилась. Я зажмурил глаза – только шума мне не хватало. Но неприятное шебуршение на границе дерева и метала скоро стихло. Стихло и каменное эхо. Я поднял плечи, и придав выражению лица и фигуры наиболее непринуждённый вид, направился к туннелю, ведущему в больницу. Скоро уже должен был состояться обед. Надо сказать, что я посещал свои уютные уголки лишь в дневное время, т.к. по вечерам там было темно – света проникающего сквозь загороженные двери было явно недостаточно.
Не успел я сделать и нескольких псевдоуверенных шагов, как кто-то похлопал меня сзади по плечу. Попался! Мурашки пробежали у меня из макушки в пятки и, как электричество, ушли в пол. Я втянул шею и всё не решался оглянуться, но надо было, а то подумают, что я точно виноват.
– Молодой человек, – сказал некто сзади. Явно не женщина.
Я обернулся, в голосе, равно как и в человеке не было ничего угрожающего.
– Фу, как вы меня напугали! – выдохнул я.
– Вы здесь часто, я заметил, гуляете.
Я насторожился. Этот тип был в белом халате, хотя и расстёгнутом и обнажающем какой-то затрапезный пиджачишко и рубашку без галстука.
– А вы врач? – парировал я нагло.
– Не совсем, – уклончиво ответил тип.
Мы помолчали.
– Я могу идти? – спросил я.
– Разумеется. Не смею вас задерживать.
– А чего собственно вы от меня хотели? – с одной стороны мне было любопытно, а с другой – я готов был рассердиться.
– Я хотел с вами познакомиться, – наивно признался он.
Тип был почти вдвое меня старше – скоро на пенсию, если не уже. Это мы уже проходили – наверняка какие-нибудь гомосексуальные заморочки. Я заглянул ему в глаза, но почти ничего невозможно было прочитать за толстенными стёклами старомодных очков, помогавших ему от близорукости. Я даже не разобрал цвета глаз – в коридоре было темновато. Кто-то прошёл мимо нас, задев обоих. Я заторопился. Что ещё мне здесь было делать?
– Вы чего-то опасаетесь? – спросил он.
– Честно говоря, да, – я отступил на пару шагов.
Он, изображая недоумение, поднял кустистые седоватые брови.
– У вас какая ориентация? – заносчиво поинтересовался я.
– А! – он засмеялся. – Традиционная. Как это называется?.. Натурал. Вы можете не опасаться. Хотя я сейчас и в разводе.
– Это настораживает, – я поймал себя на том, что кокетничаю. Вот тебе и на! А я кто такой? Впрочем, как бы там ни было, этот мужчина мне нисколько не нравился.
– Ну ладно, – сказал я, вдоволь налюбовавшись на его поблёскивающую серебряными зубами улыбку. – Я вам верю. А какого рода беседы вы бы хотели со мною вести? То есть, я хотел бы заранее выяснить, есть ли у нас хоть какие-нибудь общие интересы.
– Вы интересуетесь биологией? – тут он попал как раз в точку.
Я даже снова напрягся, так как начал подозревать, что он уже давно подсматривает за мной, а может быть, каким-то образом знавал меня ещё до больницы. Надо будет уточнить, курит ли он, а если курит, то какие сигареты…
– Допустим, – выдержав паузу, ответил я.
– Вот и славно. Мне почему-то сразу показалось, что вот именно этот молодой человек может интересоваться биологией.
Я пожал плечами.
– Вы экстрасенс?
– Увы. Простой обыватель. Даже не получил законченного высшего образования.
– Я, признаться, тоже.
– Вот видите, и тут мы с вами совпадаем!
Мне, однако, несмотря на всё это, а ещё более, смотря, отнюдь не хотелось совпадать с этим типом. Что-то в нём было… Нет, не скрываемая гомосексуальность. Что-то ещё. Возможно похуже. Но как же склонен я был к разнообразным фантазиям и выдумкам! Просто – нарастающая паранойя. Я решил пойти наперекор своим бунтующим эмоциям.
– Рад познакомиться, – протянул я руку, и ему пришлось подойти ко мне, чтобы пожать её. Он слегка прихрамывал, пришлёпывал ногой как Сталин.
– Весьма, весьма… – его рука была полноватой и прохладной.
После формального знакомства, он поинтересовался, в каком отделении я лежу и по какому поводу, и вызвался проводить меня до моего этажа. Выяснилось, что в больнице он занимается обслуживанием технических средств и самой большой его мечтой было получить, хотя бы перед уходом на заслуженный отдых, звание инженера, которого из-за недостатка образования он был лишён всю жизнь. Буквально в последние дни такой прорыв чудом наметился, т.к. его непосредственный начальник, инженер с дипломом, весьма амбициозный молодой субъект, не доволен своей зарплатой и уже подал заявление об уходе. Нельзя сказать, чтобы на открывающуюся вакансию стояла очередь. Так что у моего нового знакомого может появиться реальная возможность занять более высокое в иерархии место. Он уповает на то, что они, т.е. больничное начальство, всё равно не найдут более знающего и опытного специалиста. Он же проработал в этой области без малого уже сорок лет!
– Да, солидный стаж. – сказал я.
Но нам уже пора было расстаться, и я опять пожал ему руку, на этот раз уже не преодолевая внутреннего отталкивания, а даже с некоторой симпатией. Он таки успел меня уболтать, пока мы шли длинными, полутёмными коридорами. Я проникся его положением, положением маленького человека, надеющегося хоть напоследок урвать от жизни какую-нибудь поблажку, этакого гоголевского героя из забитых и безобидных чиновников. В общем-то, он был конечно мерзок, но тем более вызывал сострадание. И в сердце своём согласился не избегать общения с ним, раз уж он в нём почему-то нуждается. Наверное – очень одинокий человек. Да и с кем ещё поговорить в этой больнице на насущные биологические темы?
Оставалось лежать в больнице всего несколько дней. Мой лечащий врач уже подписал мне оправдательный приговор, оставалось лишь дождаться результатов ещё кое-каких дополнительных исследований. Мои анализы из-за какой-то особой сложности были направлены в другое, более специализированное и оснащённое, лечебное заведение. И теперь мы вместе с врачом ждали весточки оттуда. Но у нас все такие процессы не бывают скорыми. Так что я почти неделю ошивался в палате на правах полувыздоровевшего, отказавшись от всех лекарств кроме витаминов.
У меня было хорошее настроение и самочувствие, я каждый день гулял, даже если лил дождь. И каждый из этих дней, будто случайно, хотя я давно и не верю ни в какие случайности, мы встречались с давешним очкастым типом, вечным техником или лаборантом, который питал надежды пробраться из грязи в князи.
Разговоры с ним равно развлекали и раздражали меня. Иногда мне хотелось стукнуть этого человека кулаком по морде, настолько откровенным убожеством разило из его неумытого рта. Однако, что-то меня в нём привлекало, как привлекает уродство – не хочешь, а посмотришь. И как такие люли живут? Он как-то жил. И даже размышлял о биологии. Весьма тупо, надо сказать, размышлял. Что-то такое всё время городил о вивисекции, о засекреченных исследованиях, о запрещённых проектах, о клонировании, протезировании и прочих мало волновавших меня вещах. Да, оба мы любили биологию, но любили в ней разное. Я предпочитал созерцать создания Божие такими, каковы они есть, во всём их изначальном совершенстве. Он же непременно желал всё препарировать и переделать, ему обязательно хотелось посостязаться с Творцом в деле творения. Мне-то было совершенно ясно, что его руки могут только что-нибудь испортить или сломать. Но он искренно хотел улучшить готовые изделия природы.
«Феноменальный придурок!!!» – сообщал я самому себе каждый раз после очередной беседы с ним, удаляясь восвояси.
Особенно он тащился от фильма Андрея И «Красный конструктор». И считал, что всё это чисто документальное кино, вскрывающее подлинные архивные факты. А художественные припампасы налеплены автором лишь для вида, чтобы отвлечь внимание цензоров. Что ж, в его рассуждениях была определённая сумасшедшая логика. Сколько я его не убеждал в обратном, он не соглашался, хитро улыбаясь. Это было тем более удивительно, что похоже, этот человек, и правда, почти всю жизнь протусовался в медицине, а ещё точнее – в самой что ни на есть технической её области. Подозревать в нём наивность было бы неуместно. Само собою напрашивалось подозрение насчёт его душевного здоровья.
Впрочем, иногда ему удавалось меня умилить. Например, однажды он довольно пространно рассказывал мне о своём детстве, совсем не безоблачном, если иметь в виду его пьющих и дерущихся родителей, которые теперь уже, слава Богу, почили в Бозе. Он собирал коллекцию насекомых, и это было единственной его отдушиной в тёмном лабиринте надвигающейся жизни. Особенно подробно он останавливался на деталях препарирования, распространялся о там, как следует правильно морить и расправлять бабочек. Какие употребляются вещества, инструменты, материалы. Тут он нашёл благодарного слушателя, т.к. я сам в детстве неоднократно пытался собирать насекомых, но мне не хватало скрупулёзности и усидчивости, да и руки мои не приспособлены к тонкой работе, кроме собирания земляники. Мне нравилось выслеживать и ловить насекомых, но вот приготавливать из их трупиков красивые мумии – на это меня не хватало. Невыпотрошенные, наколотые заживо жуки протухали в картонных коробках и воняли так, что хотелось их без сожаления выкинуть. Мне до сих пор совестно, что без всякой на то необходимости, я загубил в детские годы свои столько божьих тварей. Может быть, мне послужило бы оправданием, если бы я хоть что-то довёл до конца. Хвалился бы теперь перед детьми своими по всем правилам выполненными коллекциями, которые бы – глядишь – дожили до сих дней. Это возможно – в этом меня теперь убеждал этот человек. Да и разве сам я не видел тропических бабочек в рамочках на продажу? В общем, я слушал его открыв рот, памятуя о своих упущенных возможностях. И он, восхитившись, что его наконец-то поистине слушают, пел как соловей. Даже некое вдохновение проявилось на его сером угреватом лице, некая сладость проступила на изгибающихся губах. В конце концов, я испугался, глядя на эти извивающиеся губы, – было в них что-то садистское. Он мне испортил аппетит. Дело в там, что это был чуть ли не последний здесь мой день, и он уломал-таки меня посетить больничный буфет, где мы выпили с ним по бутылочке пива. Я, помнится, даже чем-то закусывал, пока не подавился по его милости…
Расстался я с моим новым знакомым, как не трудно догадаться, без сожаления. У меня даже мысли не было отыскать его и попрощаться, когда меня наконец попросили освободить уже породнившуюся со мной койку. Я переоделся в раздевалке в цивильное и вышел на волю с бодрой решимостью не болеть серьёзно хотя бы несколько грядущих месяцев. К тому же, впереди предстояло лето.
Встретились же вновь мы с тем забавным типом в том же году, поздней осенью. Он увидел меня издали, перешёл улицу на мою сторону, и, как в прошлый раз, постучал меня сзади по плечу. Я, само собой, его не узнал и он чуть не получил по физиономии. Потом мы долго и натужно посмеивались, идя рука об руку по тёмному, облепленному палыми листами тротуару, словно по подземному больничному коридору. Мне даже почудился характерный коктейль из медицинских запахов, хотя, скорее всего, так пахло от него. А ещё он всегда немного припахивал дерьмом, если уж быть совершенно объективным.
Он посетовал мне, что так и не стал инженером. Нашли какого-то молодого, выскочку, едва закончившего институт. И теперь ему грозило, если не увольнение, то серьёзная потеря в зарплате, в связи с переходом на пенсию. Я кивал, искренно сочувствуя его человеческому горю. Пошёл дождь, и разговаривать на улице стало неприятно. Я не то чтобы очень торопился, но мокнуть без особой причины не хотелось. Почувствовав моё настроение, он начал прощаться, но предложил обменяться телефонами. У меня, как всегда не было ни ручки, ни бумажки. У него всё нашлось, и он нацарапал мне свой номер, а я, скрепя сердце, свой. Честно говоря, мне очень хотелось его обмануть, но что поделаешь – я патологически честен.
За сим мы разошлись. И я вовсе не рассчитывал дождаться его звонка. Просто забыл о нём, а если бы и вспомнил, то, скорее всего, помолился бы Богу, чтобы он меня не беспокоил.
Не прошло и недели, как он напомнил о себе. Когда зазвонил телефон, я – как водится – ел. Разве не справедлива ненависть, которая вспыхивает в нашем сердце, когда нас отвлекают от такого прекрасного времяпрепровождения. «Еда – это серьёзное занятие, которому человек посвящает всю свою жизнь.» – вот что по этому поводу изрёк наш несравненный В. В Похлёбкин.
А тут… ну какого чёрта и кому опять от меня надо? Меньше всего я, разумеется, ожидал услышать скрипучий голос моего неприятного знакомца. С минуту я стоял у телефона, выпучив глаза и стараясь допережевать уже засунутую в рот пищу. Он терпеливо ждал, а я пытался сообразить, кто это такой.
– Извините, а вы кто? – спросил я наконец.
Он представился.
– А! А я вас не узнал – долго жить будете, – изобразил я бодрость и приветливость.
– Вы не хотите прийти ко мне в гости? – взял он сразу быка за рога.
– В гости?.. А когда? – я уже ругал самого себя, что задал этот вопрос. Значит в принципе я согласен, меня беспокоит только время…
– Вам будет удобно завтра?
– Завтра? – я пытался вспомнить, чем я могу быть занят завтра. Как назло ничего существенного не вспоминалось. А врать я, как уже сказано, не умею.
– Да, завтра вечером. Мы ведь с вами недалеко друг от друга живём. Я бы встретил вас в метро. Например, у первого вагона, если ехать с вашей стороны. Представляете?
– Да-а, – ответил я задумчиво. Я наконец совсем дожевал.
«А почему бы и нет?» – подумалось обречённо. Надо же иногда принимать необычные решения, ходить в какие-нибудь экстраординарные гости. Но мало ли что там может случиться? Но если всё время сидеть дома и отгораживаться от всех вторжений руками и ногами, точно уж никогда и ничего с тобой не произойдёт, ни хорошего, ни плохого. То, что называется случаем, на самом деле – Божий Промысел. А если и не Божий – хотя об этом не хочется думать – то и такое предложение следует воспринимать как вызов, пусть даже как вызов на дуэль. Что ж…
– Я готов, – ответил я. – завтра вечером. Только если я вдруг не смогу, вы не обижайтесь. Я вам позвоню, если не смогу. Вы будете дома? – таким образом, я малодушно оставлял себе путь к отступлению.
– Не уверен, что я буду, – учтиво ответил он. – Но ничего страшного. Я же понимаю – у всякого свои дела. Я подожду вас на остановке… Сколько вас ждать, чтобы убедиться, что вы не придёте?
– Ну, допустим, десять минут, – и я тут же пожалел, что не выпросил у него полчаса. Теперь наверняка придётся прийти. Придётся ещё спешить. Вот влип! И зачем я всё это делаю? Не иначе – бес меня путает…
– Ну, всего хорошего! – поспешил я закончить разговор. – Извините, но я ещё не доел.
– Это вы извините, – раскудахтался он. – Извините, что я вас отвлёк от такого важного дела. До свидания.
Я покивал головой, словно он меня видел и с облегчением положил трубку.
Я с облегчением вернулся к еде и за чаем и телевизором, разумеется, совершенно забыл о недавнем приглашении.
Единственная достойная цель, какую мне приходило в голову поставить перед собой на завтра, так это – как следует выспаться. Все дела могли подождать, и я вовсе не тяготился отсутствием нагрузки. А может быть, проснувшись, пойду гулять – вот и всё.
Проснулся я в холодном поту, гораздо ранее того, что сам себе намечал. Я не мог припомнить, но вероятно, мне всё-таки снился какой-то кошмар. С будильника мой взгляд скользнул на телефон, и тут я вспомнил о вчерашнем звонке. Наверное, достаточно было нажать кнопку, чтобы номер вспыхнул на определителе.
Мне окончательно расхотелось спать – было очень душно, побаливало сердце. Провалявшись без толку ещё часа полтора, я соизволил встать.
Кофе несколько поправил моё настроение, и, много раз уже успев поменять своё решение., я решил, что всё-таки пойду. Не то, чтобы мне хотелось лицезреть гнусного очкарика, я сам себе не нравился, и хотел себя наказать неприятной прогулкой. Вернее, я лукавил, потому что прогулка-то могла оказаться – чем чёрт не шутит? – и не такой уж неприятной. Ведь всё-таки новые ощущения и т.п. Во всяком случае, у меня ещё была прорва времени – и я стал лениво есть, умываться, одеваться, включил радио, телевизор, вспомнил, что ещё недурно бы было заскочить кое-зачем в магазин, и хорошо бы успеть вернуться – чтобы не таскаться в гости с сумками. Всё это время я под сурдинку помаливался, чтобы никто ещё мне не позвонил, – это могло бы окончательно выбить меня из колеи. Хватит и одного явления. И Бог, кажется, услышал меня. Телефон вёл себя на редкость смирно. Одевшись, я взглянул в окно. Там, перед вечером, даже наметилось какое-то подобие прояснения. Я подумал, что выйду и почувствую, как пахнет закатом, и испытал почти удовлетворение.
Всё-таки пришлось зайти в магазин и вернуться, так что я приехал на десять минут позже назначенного срока. В глубине души я всё ещё надеялся вовсе опоздать. Но тип ждал меня. Очень обрадовался, заулыбался. Тут же мы куда-то очень заторопились, я еле поспевал за ним, ворча про себя, но не считая вежливым упрекать в необоснованной спешке своего знакомца. В девяносто девяти процентах случаев люди вообще торопятся почти зря, или, может быть, единственной причиной их торопливости является общий машинный ритм города.
В подъезде пятиэтажки пахло если и закатом, то закатом каких-то, в прошлом съедобных, объектов. Позакатывались они, понимаешь, во всякие малодоступные углы и благоухали оттуда невыносимо. Мы поднялись на второй этаж, и он поспешил открыть отнюдь не железную и даже не утеплённую дверь. Я ожидал настоя из запахов холостяцкого жилья, но вместо этого мне в нос ударило нечто уж вовсе невообразимое. Не исключено, что одна из наиболее зловредных составляющих аромата подъездного сочилась именно из этой квартиры. Я вспомнил об Адольфе Гитлере и Эрике Фромме, который рассматривал первого как частный случай некрофилии, кто-то из моих друзей говорил мне что и Ельцин подобным же образом морщит нос. Пока я раздевался, через мой мозг пробежалось уже такое стадо разных мыслей и образов, что собственно запах я почти перестал ощущать. Осталось только какое-то одурение в голове, но я надеялся, что и оно рассеется – стоит нам только усесться за стол и выпить по сто грамм водки, которую я с собой прихватил. Об одном я жалел – о том, что не прихватил и закуску – в самом деле, даже имея не самое значительное количество денег в кармане, нельзя быть таким жмотом. Всё своё надо иметь с собой – чтобы не было мучительно больно. Как я ни пытался представить хоть сколько-нибудь удобоваримую пищу в доме этого хозяина, ничего утешительного не выходило. Как я раньше об этом не подумал!
Я зашёл в туалет и помыл руки, на ногах у меня похрустывали заскорузлые хозяйские тапочки – я поджимал пальцы, было жёстко и неуютно. Ванная и уборная являли весьма обшарпанный вид. Но и я – живи я один – скорее всего, уделял бы этим частям мало внимания. Что-то всё-таки меня настораживало – не хозяйственное же мыло на месте туалетного?
Тип ещё в больнице успел мне поведать, что живёт он в коммунальной квартире с каким-то алкоголиком. Теперь я это чётко вспомнил и вспомнил, что отзывался он об этом своём «сокелейнике» зачастую с нескрываемой ненавистью. Так вот от кого могло ещё вонять!
Если на улице мы зачем-то спешили, то, очутившись в недрах квартиры, вдруг погрузились в какую-то нарочитую неторопливость и торжественность. У типа на лице было трудно передаваемое выражение. Можно было вообразить, что как только мы окажемся в его комнате, он явит мне своё истинное лицо, обернувшись ангелом или чёртом. Я всё-таки больше склонен был подозревать в нём нечто инфернальное. С другой стороны, знаем ли мы наверняка – какие они, ангелы? «Что у вас там, клад, что ли?» – этот язвительный вопрос чуть не сорвался у меня с языка. Я заткнул себе рукой рот, изображая, что расправляю усы.
Хозяина прямо-таки распирало, он шёл впереди на цыпочках, раздувая щёки, вытаращивая глаза, делая ещё более нелепые и неестественные гримасы. На протяжении нескольких убогих метров коридора он ухитрился остановиться несколько раз, всякий раз оборачиваясь ко мне и поднимая палец от губ кверху. Мне пришлось двигаться с неимоверной осторожностью, чтобы не наступать на него и не толкать плечом.
