Петр Анатольевич Елизаров
Шаровая молния
Холмогорцева несколько минут стояла около девочки и разглядывала ее рисунок, а девочка, кончив его разукрашивать, взяла его в свои маленькие ручки и показала любопытной тете:
– Нравится?
– Да, очень красивый рисунок получился у тебя, – ответила Холмогорцева. – А кого ты нарисовала?
На рисунке детской рукой был изображен большой дом в лесу, два человечка, ведущих за руки ребенка, девочку с косичками, отдаленно похожую на ту, которая это нарисовала.
– Я нарисовала своих родителей, которых я жду… очень сильно жду. Я хочу видеть их такими, как нарисовала… Я даже желание загадывала, – ответила девочка. – Мы будем с ними жить в большущем доме. Я нарисовала то, как мы сразу же поедем туда… когда они заберут меня.
– Очень интересно, – сказала Александра, подержав в руках листок. – Ты, наверное, хочешь быть художницей?
– Нет, я хочу стать врачом и лечить больных людей, ведь сейчас их много таких. Я была в больничке недавно, когда простудилась, и видела.
– А где твои настоящие родители? – ни с того ни с сего дернуло спросить Холмогорцеву.
Девочка не постеснялась рассказать:
– Умерли… в аварии, – она говорила своим детским голоском очень серьезные вещи, при этом не выговаривая букву «р». Девочка продолжила. – Вообще, у меня было много родителей.
– Это как?
– Ко мне часто приходили, болтали со мной, как я с подружкой на сончасе разговариваю. Давно это было – маленький дяденька, как мальчик с пальчик, и тетя с беленькими волосами и большим колечком на руке. Они обещали, что заберут меня, а потом, когда я проснулась в один день, то поняла, что в нашей группе нет Дениса. Наверно, они забрали его. Я точно не знаю, вы спросите у Олега, его братика – вон он там, играет с паровозиком, – указала девочка на коротко постриженного мальчика в шортиках и тельняшке.
– Хорошо, так и сделаю, – сказала Александра. – А как тебя зовут?
– Анюта.
– Рада познакомиться, Анюта.
Холмогорцева решила пойти к мальчику Олегу, но Анюта ухватила ее за курточку и спросила:
– Тетя, а почему ты без своего дяди?
– Я поссорилась со своим дядей – он не захотел сюда идти, поэтому я пришла одна, – стараясь как можно проще излагать свои мысли, говорила Холмогорцева, усевшись на коленки и ничего не утаивая. Дети наверняка видят, когда взрослые им врут.
– Это плохо, тетя. Зря ваш дяденька сюда не пришел, – сказала Анюта и продолжила рисовать, а Александра Игоревна направилась к Олегу.
Мальчик был маленький. Он играл с паровозиком, у которого отвалилось колесо. Олег уже готовился громко расплакаться из-за поломки, но Холмогорцева подошла к нему и помогла:
– Позволь я починю? – спросила она, а Олег, открыв рот, чтобы заплакать, тут же захлопнул его и протянул женщине игрушку.
Холмогорцева бережно рассмотрела паровозик Олега и прикрепила колесо к остальным – проверив прочность, она вернула паровозик мальчику. Тот поднял голову и удивленно посмотрел на нее, сказал ей «спасибо», проглотив при произношении несколько букв. Олег продолжил играть, а Холмогорцева не хотела уходить в другую комнату, решив спросить Олега о брате, но сиротка опередил ее:
– Тетя, если вы хо-хотите меня за-забрать, то у вас ни-ничего не получится.
– Почему же? – удивленно поинтересовалась Александра Игоревна.
– Потому что… потому что, – у Олега были проблемы с произношением, к тому же он еще и заикался, – мои новые па-папа с мамой за-забрали к себе моего бра-братика Дениску. Они вернутся за мной… скоро… очень с-с-скоро.
– Что ж, хорошо, я поняла, – удивилась такому ответу она и привстала.
– Спасибо за паровозик, т-т-тетя, – с трудом договорил Олежка.
– Пожалуйста, – удивилась Холмогорцева. Ей стало жалко этого смышленого и непоседливого малыша, ведь она прекрасно понимала, что за ним никто не придет и что он вряд ли разыщет своего братика.
Александре понравилось быть в обществе детей, но она и сотрудница детдома пошли дальше, посмотрев немного, как дети одеваются и уходят на прогулку (у каждой группы была своя площадка). А пока настала очередь последнего на сегодня помещения для детей среднего школьного возраста.
В последней комнате Холмогорцева услышала уже более взрослую речь, игрушек там было меньше, чем в предыдущем помещении. Там стояли стеллажи с книгами, кассетами, дисками, настольными играми – это помещение напоминало некое слияние игровой комнаты и школьного класса, и аудитория здесь была постарше и посерьезнее. После такого впечатления от прошлой комнаты, от художницы Анюты и Олега, Холмогорцева не знала, чего можно было ждать от сирот постарше. Когда она появилась в классе, все отвлеклись от своих дел и разговоров, посмотрели на нее и практически замолкли. Она почувствовала себя неловко, но продолжила смотреть на них. Старшенькие смотрели на нее с укором, понимая, что их уже вряд ли кто-то приютит, вряд ли они обретут свой дом, так что им остается только дожидаться своего совершеннолетия в этих осточертевших им стенах. Холмогорцева всматривалась в каждого и сразу же угадывала по лицу и жестам характер и манеры этих подростков, которые уже давно взбились в компашки по интересам. Они понимали, что никому не нужны, поэтому единственным занятием здесь для них был срыв устоявшейся дисциплины. А что же тогда могли вытворять отбившиеся от рук выпускники?
И воспитатели у них были уже построже, а учителя так вообще напоминали тюремных надзирателей. Эти дети постепенно отбивались от внешнего мира, от всего общества, считая, что они находятся в каких-то клетках, вольерах, а за стеклами, стенами и заборами каждый день проходят люди, которые смотрят на них в последнюю очередь, как на зверей, давно уже выбрав из более младших того, кого заберут. Тут в комнату зашел один из «надзирателей» и скомандовал одеваться на прогулку – народ в комнате зашевелился. Холмогорцева и сотрудник детдома прижались к стенке, пропуская выходящих детей.
С первой же секунды пребывания в этой комнате Александре Игоревне бросился в глаза невзрачный и тихий мальчишка, сидящий особняком от всех в углу комнаты, наклонившись и листая какую-то книжечку, робко сгорбившись над ней. Холмогорцева осторожно подошла к нему, остановилась около ребенка, пытаясь заглянуть ему в лицо или хотя бы посмотреть на книжку, которую тот так тщательно изучает. Волосы у мальчишки были русые и кудрявенькие на кончиках, подбородок остренький, скулы плавные, немного длинный носик – это единственное, что мимолетно углядела Александра у мальчика. Она рассмотрела и ту книжку, которую листал мальчик – это был учебник математики. Находясь с мальчиком всего несколько мгновений, Холмогорцева ощутила совершенно иные чувства по отношению к этому сироте, чем к остальным, будто именно его она искала, будто его всегда любила как родного, будто шла сюда именно за ним. Не видя его лица, она уже заранее знала, кто это, какая у него внешность, какой характер, какие мысли, какое поведение. Своим странным, невзрачным и простеньким видом он тянул ее к себе, подсознательно звал ее. Кажется, забрать мальчика суждено было только ей, а ему суждено было назвать ее мамой и полюбить так, как не любил никто прежде.
– Дима, Димочка! – сказала вошедшая воспитательница, сопровождающая детей на прогулку. – Пойдем же. Все уже давно на улице, а ты еще здесь – потом досмотришь эту книженцию.
Она подошла к мальчику, одетому в коричневую толстовку с капюшоном, черные брючки и кроссовки, не обратив внимания на стоящую рядом Холмогорцеву, и прикоснулась к его спине. Он обернулся к учительнице, и Александра Игоревна разглядела его черты лица, поразившись тем, что именно так она его и представляла, как сердцем чувствовала, надеясь на то, что и он ответит ей взаимностью. Она захотела как можно скорее забрать его. Тем временем Дима Астафьев быстренько приподнялся с пола, прижав к себе учебник – педагог попросила его оставить книгу, но он отрицательно покачал головой и в обнимку с книжкой побежал одеваться. Не узнав этого ребенка поближе, Холмогорцева уже полюбила его; увидев Диму в первый раз в жизни, ей казалось, что она знала этого мальчика уже давно. Опытная сотрудница поняла, что пришедшая женщина нашла того, кого искала, поэтому с радостью показала ей, куда можно обратиться по вопросу усыновления, а потом, выведя Александру Игоревну на улицу, она направила ее туда, где обычно гуляет эта группа детдомовцев.
Холмогорцева на всех парах помчалась туда, проговаривая одно только его имя, которое ей очень понравилось. Обнаружив нужную группу, Александра Игоревна подошла к учителю и решила выведать у нее все о невзрачном Диме, покорно выждав, пока требовательный педагог отругает другого мальчугана за какой-то проступок. Когда учитель уселась на скамеечку, посматривая по сторонам и еще теплее завернувшись в свой плащ, защищаясь от прохладного ветерка, к ней подсела Холмогорцева, нетерпеливо попросив разрешения поговорить с Димкой.
– А вы кто, собственно, будете? – строго спросила воспитательница, с недоверием посмотрев на молодую женщину.
– Я хотела бы усыновить Диму Астафьева, – быстро проговорила возбужденная Холмогорцева. Когда воспитательница кивнула, Александра молвила следующее. – Могу ли я поговорить с ним?
– Поговорите… если сможете, – тихо произнесла педагог. – Вы не против, если я закурю?
– Нет-нет, пожалуйста, – махнула руками Холмогорцева. – А почему я должна пробовать? С ним что-то не так? – разволновалась она и стала говорить все быстрее и быстрее. Ее всю трясло, она хотела как можно быстрее обнять своего ребенка, с которым ее свела судьба, а педагог наоборот с каждой секундой говорила все ленивее и ленивее.
– Да нет, все так, – отвечала она. – Все с ним нормально: семь лет, здоров, только на этом фоне, – воспитательница постучала себе по голове, – немного не как у всех.
– Что же вы имеете в виду? – напугалась Александра Игоревна.
– Нет, ничего такого страшного, – поспешила успокоить ее воспитательница. – Вот вы посмотрите в ту сторону, – сказала она и кивнула в сторону Астафьева.
Дима сидел в сторонке от всех, на лавочке около голых кустов, завернувшись в толстую куртку, шарф и шапку, продолжая увлеченно разглядывать книгу и ни с кем при этом не общаясь.
– Бедный ребенок, что же с ним такое? – снова спросила Холмогорцева, не понимая, в какой неведомый ей ранее мир она попала.
Докурив сигарету, которую у нее хотели стрельнуть старшие воспитанники, за что они хорошенько огребли, громко выслушав все учительское недовольство, пожилая воспитатель (здесь ее прозвали Железная леди) наконец ответила своей собеседнице, усевшись на лавке поудобнее:
– Закрытый он, закрытый от всех. Я уже толком и не знаю, какой к нему нужен подход – не идет на контакт ни с кем, разговаривает… и то изредка… сам с собой, – с сожалением констатировала факты педагог. – Как человек в футляре. Не знаю, чего ему не хватает. Врачу специализированному его показывали – все вроде нормально, не наследственное, не врожденное, значит, сам таким себя сделал… Наш Димка – человек ранимый. Все руки уже опустили, пытаясь разговорить его.
– Может быть, это из-за того, что он один, что у него нет родителей, что здесь нет тех сверстников, которые могли бы ему понравиться? Недоверчивый мальчик, – пыталась анализировать Холмогорцева. – А кто, кстати, его родители?
– Знаете, сверстников у него тут хоть отбавляй, девать уже некуда, коек не хватает. Дети все поступают, а уходят отсюда редко, – жаловалась она. Учительница зацепилась за абсолютно другую тему, но вскоре опомнилась и ответила на интересующий Александру вопрос. – Он здесь не с рождения – это точно. По-моему, ему было то ли три, то ли четыре года, когда он оказался у нас. Его мама умерла при родах, а отец его где-то в городе живет – мужчина, видимо, слабенький был: работа, наверно, не ахти, зарплата, небось, копейки, родственников нет, помогать некому. Вот и не смог один своими силами ребеночка потянуть – принес его сюда, а наши взяли, как же тут откажешь… Идите, попробуйте – может, улыбнется вам удача, – произнесла педагог и внезапно сказала. – Я думаю, что вы будете хорошей мамой для нашего Мити – я вижу, что вы хотите его забрать. У вас доброе сердце, и желание есть, так что сделайте его счастливым… Вы и он достойны этого, – она поднялась с места, разгадав все страдания и желания Холмогорцевой. – Еще немного и надо будет загонять их на обед. У вас есть время. Уж не спрашиваю, что вас привело сюда. Не мое это дело. Так идите же к нему, идите, – направила ее воспитательница и отошла в сторонку.
Александра Игоревна разволновалась не на шутку, но все-таки переборола себя, встала со скамейки и медленно, застревая каблуками в песке на детской площадке, подошла к Диме. 7-летний мальчик оторвался от книжки, поднял свои глаза на нее и стал пристально смотреть на незнакомую женщину. От его жалобного взгляда Холмогорцевой стало грустно, но она нашла в себе силы сказать несколько фраз, которые изменили жизнь их обоих. Этой секунды мальчик ждал очень долго – с того момента, как очутился здесь.
– Дима, мальчик мой… Я так… долго тебя искала… так долго этого ждала, – наворачивались слезы, и комок подступал к горлу Александры Игоревны, – я хочу… тебя усыновить. Я заберу тебя отсюда… но только с твоего разрешения…
Дима помолчал, а затем поднялся с места – книга выпала у него из рук. Он приблизился к женщине, трепетно ожидающей ответа, и крепко обнял ее (смог дотянуться только до пояса).
– Мама…
Так в обнимку они и пошли обратно в детдом, объявив, что вскоре Дима Астафьев обретет новую семью и новый дом. Все бумаги были оформлены очень быстро: не обошлось и без взяток, которые закрыли глаза чиновников на некоторые аспекты усыновления, в том числе связанные с новоиспеченным отцом, который был не в курсе всей каши, которую заварила его супруга.
Александр Холмогорцев, вернувшись домой, узнал, что жена без его ведома усыновила чужого ребенка, весьма взрослого. Это разъярило бизнесмена. Вместо того чтобы понять жену, Холмогорцев стал рубить с плеча: усыновление стало последней каплей в чаше его терпения. Он не ставил в приоритет мнение жены и вообще за все время ее депрессии успел хорошенько позабыть о том, что она вообще жива и что ее материнский инстинкт и она сама терзаются и медленно гибнут.
Саша сделал ставку на свой бизнес, а не на семью, поэтому тут же подал на развод – она воспользовалась его связями, чтобы оформить все нужные документы на своего сына, когда усыновила его, а теперь он воспользовался связями и почти ничего не оставил своей бывшей жене с приемным сыном, который так и не понял, почему его новый папа не обрадовался тому, что он появился у них. На выселение из его квартиры Холмогорцев дал своей бывшей и ее новому ребенку несколько часов. Горевала Александра Игоревна недолго – она собрала свои вещи и ушла. Вместе с Димой она переселилась в квартиру ее матери.
Выгнав их из дома, Холмогорцев решил отомстить своей бывшей за излишнюю самостоятельность, настроив против нее всех друзей и знакомых, даже некоторые родственники с ее стороны заняли позицию бывшего мужа. Она осталась совершенно одна, но ее всегда согревало то, что рядом был Дима, который теперь носил ее фамилию – Тихомиров. За это время его имя претерпело много изменений: единственное, что в нем осталось с рождения, так это имя, фамилия из Астафьева превратилась в Холмогорцева, а после в Тихомирова, а отчество решили оставить по первоначальным документам усыновления – Александрович, по имени Холмогорцева.
Общество не приняло благородный поступок Александры Игоревны в таком виде – отторгло его вместо того, чтобы понять и помочь. Два одиноких человека искали друг друга много лет и наконец нашли, заплатив за свое маленькое счастье невообразимо много. Вновь судьба распорядилась так, чтобы эти двое, мать и сын, познали уже в бесчисленный раз всю жестокость жизни, которая и по сей день продолжает их испытывать.
Глава 8 «Макдак»
Утро плавно перетекало в очередной жаркий июньский день.
Леша Вершинин направился в «Макдональдс» неподалеку, чтобы хоть как-то подкрепиться после долгой и бурной ночи. Он знал, что фастфуд вреден в любом его виде. Родители Вершинина настоятельно советовали сыну не есть в таких заведениях, а питаться правильно или попросить домработницу что-нибудь приготовить, или самому поэкспериментировать с едой у плиты, однако Вершинин не любил заниматься такими вещами, поэтому иногда баловал себя вредной вкуснятиной из общепита. Было достойное оправдание: домработница в отпуске, а самому готовить капризному Леше не очень-то и хотелось.
Город тем временем закрутился в обычной дневной суете. Нужный Вершинину ресторанчик находился на небольшой площади – он добрался туда весьма быстро. Припарковавшись, он величаво вышел из машины, хлопнул дверью, осмотрелся по сторонам в поисках посторонних, которые увидели бы эту картину и позавидовали 18-летнему пареньку. Он с понтом поправил солнцезащитные очки и быстрым шагом пошел в «Макдональдс», недолго вздыхая перед большой вмятиной на его «Бумере».
Когда «Макдак» в этом городе только открыл посетителям свои двери, в него хлынула немыслимая толпа народа, желающего отведать западной стряпни за небольшие деньги. В первые дни после открытия здесь были длиннющие очереди, яблоку негде было упасть, люди уплетали гамбургеры и чизбургеры, словно сумасшедшие, запивая их «Пепси» и «Кока-колой». Вскоре ажиотаж прошел: люди переключились на что-то другое, и лишь немногие в непиковые часы забредали сюда, чтобы отдохнуть, посидеть и перекусить. Очереди здесь можно было встретить только по утрам или ближе к вечеру. Раньше горожане приходили сюда компаниями, будто шли в театр или в киношку, а сейчас это превратилось в обыденность, потерявшую прежнюю торжественность – все уже привыкли, поэтому не воспринимали это место как-то особенно.
Алексей Вершинин вошел в полупустой зал «Макдональдса». Нос сразу же посетили местные запахи. Он оглядел зал: столы, стулья и диваны почти везде были свободны. Алексей обрадовался такому спокойствию, подошел к стойке, без оглядки на цены сделал заказ у приветливой девушки в фирменной клетчатой форме. Через некоторое время ему передали поднос, полный различных вкусностей, запакованных в бумагу и картон. Там были и пластиковые стаканчики, заполненные газировкой, с воткнутыми в центр трубочками. Только при виде всей этой еды у Вершинина потекли слюнки. Он уселся на мягкий диван у окна, не зная, с чего начать.
Заказав себе, как он сам говорил, «простенький» завтрак, Алексей Вершинин с детской улыбкой и горящими глазами принялся с аппетитом уплетать его. Пареньку некуда было торопиться – он не думал ни о чем, не беспокоился, поэтому наслаждался утренним перекусом, совершенно не зная, что он будет делать дальше, ведь день только начинался. Получая удовольствие от фастфуда, Леха и вообразить не мог, что через несколько минут он станет горячо желать поскорее уйти из «Макдональдса», нехотя дожевывая остатки картошки-фри. А началось все с одной только фразы, внезапно брошенной в его сторону:
– Здравствуй, Алексей! – это было сказано человеком со звонким голосом и четкой дикцией.
Вершинин сразу же обернулся и увидел того, кто с ним поздоровался – аппетит разу куда-то улетучился. Опустив голову, он угнетенно произнес:
– Здравствуйте, тетя Света.
Заводить разговор с родственницей, от которой всегда весьма трудно отделаться, в Лешины планы никак не входило, особенно сейчас, но выхода не было. Светлана Ланько издалека увидела своего племянника – она очень рада была его повстречать, начав общение так, будто он еще ребенок.
Тетушка Алексея Вершинина мигом уселась перед ним, пристально вглядываясь в племянника. Алексей даже невольно засмущался. Вершинин не любил вести беседы с родственниками, отделываясь от них парой рабочих фраз. В данной ситуации Лехе пришлось сидеть, слушать нескончаемую болтовню тети Светы и отвечать на ее вопросы, часто весьма дебильные. Непринужденный завтрак был испорчен.
– Ты так повзрослел, Леша. Давно я тебя не видела, – начала она, любуясь племянником. – Вот вроде недавно маленьким был, недавно в садик пошел, потом в школу, а теперь… глянь на себя – ты же не мальчик, а мужчина, – она потянулась к нему и потрепала его за накачанные руки, а Леха лишь улыбнулся, незаметно закатив глаза от такой неуместной фамильярности.
«Ты даже не представляешь, какой я мужчина!» – подумал Леха.
– Ну рассказывай, как у тебя дела, как жизнь?! – спросила тетя Света.
Леха был немногословен, хотя много чего мог бы рассказать, задай этот вопрос кто-нибудь другой:
– У меня все нормально, живем потихоньку, – он постарался изо всех сил смягчить свой ответ и улыбнуться, но в ту же секунду обрек себя на час сидения в ресторанчике в компании своей тетки, совершив чудовищную ошибку, а именно сказав следующее. – А как у вас дела?
Вершинин произнес эту фразу на автомате. И понеслось. Ответ на данный вопрос у тети Светы всегда долгий, нудный и неинтересный. Мамина сестра, как и сама мама – обе неисправимые болтушки. Вроде бы и жизнь у тети не такая интересная, сама она не шибко красивая и знаменитая, но историй у нее всегда выше крыши. А как же она любила сплетничать – все и всегда про всех знала. Вершинину пришлось терпеть, но он держался молодцом, решив улыбаться ей и стараться пропускать всю лишнюю информацию мимо ушей, иногда кивая в ответ, чтобы не показаться невежливым.
Светлана Ланько принялась рассказывать племяннику все, что вертелось у нее в голове – она так дотошно преподносила информацию, что порой сама путалась, где правда, а где ложь. Вершинин смотрел на тетушку и удивлялся, как у нее только хватает энергии и словарного запаса. Он вглядывался в нее, мысленно выключив звук: если бы он при ней надел наушники и включил музыку, то она не заметила бы этого – уж очень была увлечена своим рассказом, будто сама от себя кайфовала. Она активно жестикулировала, что-то показывала на себе, вертелась по сторонам – рот у нее, в общем, не закрывался.
Перед Вершининым сидела женщина, блондинка средних лет с волосами, завивающимися в кудри у плеч. Местами эти светлые волосы были подкрашены. На длинной и тонкой шее держалось миниатюрное, открытое и весьма приветливое личико, смотря с какого ракурса посмотреть – это лицо скрывало очень многое. Щечки были немаленькими, подбородочек остренький. Губки были пышными и немного загибались у складочек при лучезарной улыбке блаженной тетушки, которая всеми способами старалась омолодить себя. Брови были светлые, как и волосы. Глаза тети Светы были карими и казались уставшими, часто рядом с ними проглядывали морщинки и мешки, будто от недосыпа. На узеньком лице выделялся нос, который был, откровенно говоря, картошкой. Светлана Ланько (с мамой Вершинина они были сестрами-погодками) была невысокого роста, поэтому часто носила высоченные каблуки. Она была худощавой, не стесняясь этого и как можно больше выделяя свою относительно стройную фигурку облегающими платьями, некоторые из которых был откровенны не по возрасту. Ручки были тоненькими и костлявыми, плечи нешироки, грудь, на которую чаще всего обращал внимание Лешка, еле как дотягивала даже до первого размера.
В общем, его тетя не была идеалом красоты, хотя сама она так не считала; неидеальна она была и в плане требовательного, хвастливого и самоуверенного характера, который она не скрывала и никак не старалась исправить. Ей нравилось быть откровенной стервой, которая везде и без вазелина пролезет. Она была женщиной опытной, которая относилась к людям по-разному: откровенно подлизываясь или наоборот презирая кого-либо – естественно, в зависимости от положения того или иного индивида. Другой отличительной чертой Светланы Ланько был неприкрытый пафос, который служил ярким и точным завершением ее образа. За короткое время простушка нахваталась богатых штучек. Она всегда завидовала своей сестре, которая была более независимой и своенравной и преуспела в жизни лучше нее. Тетя Света тщательно прикрывала свою неприязнь показушной любовью к сестре и всегда старалась сохранять с ней теплые отношения. Мама Леши тоже была не промах и прекрасно знала, какая ее сестра хорошая актриса.
Одевалась Светлана Ланько весьма ярко и порой безвкусно. Сейчас она сидела перед племянником в коротенькой черной юбке, чулках телесного цвета, дорогущих туфлях на каблуках длиной в небоскреб, которые наверняка дырявили асфальт и цокали так, будто рядом забивали сваи. Она надела зеленую блузку, расстегнув пуговицы на ней непозволительно низко до груди. Поверх блузки, несмотря на жару, Светлана умудрилась напялить безрукавку на замочке.
Осталось только немного рассказать о ее биографии: в семье детей было двое, она и Лешина мама. Сестры, как это обычно бывает, то дружили, то воевали. Светлана была более вольной и свободной, много думала о себе и больше внимания уделяла созданию своей «группы поддержки»; Александра Вячеславовна, мама Алексея, была более сдержанной, ответственной и эрудированной. Вскоре их различия подтвердились: всегда стремившись к материальному благополучию и безделью, Светлана, как только ей исполнилось 18 лет, выскочила замуж за богатенького мужичка, который был старше нее лет на 10-15. Светлана стала носить фамилию Ланько, совершенно позабыв о том, что нужно хотя бы чего-то добиться в этой жизни самой (ее полностью обеспечивал муж). Александра же предпочла полюбить небогатого и менее успешного мужчину – она пошла по зову сердца и связала свою жизнь с Сергеем Вершининым, который тогда был мелким банковским клерком. Кто же тогда предполагал, что все повернется с точностью наоборот: семья Вершининых сколотит состояние, обретя не только богатство, но и семейное счастье, а муж Светланы скоропостижно скончается (некоторые из его родных до сих пор считают, что к его смерти приложила руку хитрая бестия Света), оставив ей все, что заработал. Ей отошла и знатная фамилия, которой она до сих пор успешно пользуется, но счастья в семейной жизни она так и не обрела, а бесчисленные любовники никогда не смогли бы восполнить его недостаток.
Через полчаса затяжной рассказ тети закончился – Алексей еле как сдюжил его. Теперь пришло время для второй стадии – вопросов в его адрес. Не дав Алексею опомниться и отойти от ее рассказа, Светлана Ланько просто закидала его вопросами, ибо ее очень интересовала Лешина жизнь, особенно личная. Ему было скучно находиться с ней, поэтому он то и дело искал повод развлечься.
Посыпались дотошные и нудные вопросы: «Как дела? Как жизнь? Как родители? Как учеба? Как экзамены? Есть ли девушка?» На все эти вопросы Леха отвечал отрывисто, хотя в уме придумывал весьма оригинальные ответы, которые забавляли его. Тетя Света временами не понимала, почему он так загадочно улыбается, когда отвечает на ее вопросы.
Мыслей у хитрого Вершинина было много. К примеру: на вопрос о школе и экзаменах Леша лишь огласил ей свои безупречные результаты, а сам невольно вспомнил, как открыто списывал на зависть всем остальным. Странно, конечно, что он договорился только на то, что придет и будет списывать, ведь мог бы и вовсе не приходить на экзамены: ему бы нарисовали все и без личного участия, ведь фамилия его родителей открывала в этом городе любые двери – грех было лишний раз плодить слухи о необоснованных привилегиях оборзевшего юнца.
Потом тетя Света спросила своего племянника, куда он хочет поступать – тут он решил больше себя не сдерживать:
– В горный институт, на «Взрывное дело»! – с гордостью ответил Вершинин.
– Ух ты! – Ланько явно не ожидала такого ответа. – Интересно… А тебе не кажется, что для нашего городка это не очень востребованная профессия?
Следующим ответом Алекс чуть не погрузил тетушку в шок:
– Ничего страшного, – сказал он с серьезной миной. – Если город есть, то и найдется, что можно взорвать.
Она замолкла, а Вершинин продемонстрировал издевательскую улыбочку, закинув в рот последний кусочек картошки-фри. Парень отомстил ей за полчаса мучений. Светлана Ланько так ничего и не ответила, поэтому Леха перешел в наступление:
– А вы чего хотели-то?
– Просто спросить, когда родители приедут, – ответила она.
– Что ж, чудесно, – откинулся на спинку диванчика Леха. – Обещались сегодня к вечеру, – нетерпеливо произнес он, вертя в руках солнцезащитные очки. Он нетерпеливо ждал, когда она свалит, чтобы в одиночку насладиться хотя бы оставшейся «Колой» со льдом. – Рад был вас видеть.
Светлана Ланько натянуто улыбнулась Вершинину, схватила свою сумочку и на прощание фамильярно потрепала племянника по волосам и была такова.
«Господи, можно когда-нибудь без этого?!» – мысленно вопил натерпевшийся бабского трепа Вершинин, даже не поднимаясь с мягкого диванчика.
