Петр Анатольевич Елизаров
Шаровая молния
Вершинин же бесстрашно вышел на линию огня, внушив Ретинскому мысль о том, что мажор, гуляка и альфонс все понял, раскаивается и, не выбрасывая белого флага, решает принять потенциальный нокаут именно так. Алексей будто в замедленной съемке видел, как к нему летит Витя – вот в такие моменты внезапно задаешься вопросом, что же делать: обороняться при условии, что сил нет, или умереть? К тому же смерти Вершинина по итогам этого дня требовало все вокруг. Но если и это не выгорит, то хотя бы отключиться и спокойно пропустить развязку, забыться и отлежаться, находясь в мнимой, но все же безопасности. Решать нужно быстро…
Ретинский подскочил к Лехе, а тот возьми и прыгни под ноги своему сопернику, который совершенно не успевает среагировать и понять, что задумал Алексей. Увернувшись от смертоносного хука, Вершинин схватил рогоносца за коленки и дернул со всей силы на себя. Ретинский шлепнулся об пол. И снова Вершинин на коне!
Как и с Трофимом ранее, он без передышки принялся бить Ретинского кулаками по лицу, груди и животу, не замечая ни того, как соперник брыкался и орал, ни боли, которая вновь захлестнула его. Кулаки у Лехи за это время истерлись в кровь и болели. Тогда Вершинин придумал другую штуку: он схватил что-то бормотавшего и блевавшего кровью и зубами Витю за голову (на его роже не осталось живого места) и со всей силы стучал его затылком об пол. Когда Витя почти прекратил сопротивление, Леха приложил немало усилий, чтобы перевернуть его на живот и, оставаясь у того на спине, продолжил разбивать его голову, старательно продалбливая дырку к соседям снизу. Вершинин делал это по инерции, вкладывая в замахи последние силы. Именно так его, будто психованного, захватили злость, азарт, удовольствие от проигрыша противника, который посмел вломиться к Лехе, сломать его планы, оскорбить его, предать, засомневаться в нем. Вершинин продолжал братоубийство, пока хватало сил и дыхалки, пока у самого от напряжения мышцы не свело, пока голова кругом не пошла.
Когда запал внезапно покинул Вершинина, он отпустил голову друга, отстранившись от него. Он взглянул на свои дрожащие руки, а потом перевел взгляд на тело, лежащее вниз лицом в луже крови. Неужели он умудрился за час лишить жизни двух человек?
Спустя мгновение Леха чуть не упал в обморок, ибо на его глазах Витя будто воскрес, затрясся, захрипел и, отталкиваясь от пола ослабевшими руками, стал подниматься, как ни в чем не бывало. А ведь Леха был уверен, что после таких ударов череп Ретинского давно должен был расколоться. Вершинин хотел было усмирить Виктора, но у того еще и силенок хватило оказать сопротивление начавшему слишком рано праздновать победу Вершинину (праздновать – это громко сказано).
Вершинин выбился из сил, поэтому медленно опускался на пол, а Витя напротив восставал, злобно поглядывая на мажора разъяренными глазами, полными крови. Ретинский замахнулся рукой и приложил Вершинина так, что тот больно долбанулся об угол, недоумевая, почему же так свело его тело, которое так хорошо справлялось с Ретинским минуту назад, а сейчас просто отказывалось предпринять хоть какие-нибудь действия по своему же спасению. Витя никуда не спешил, не суетился, лишь неторопливо обтер рот от крови и слюны рукавом порванной в драке рубашки, что ничуть не изменило боевого раскраса на его лице. Рогоносец разыскивал лом – Вершинин таращил на него глаза.
Ретинский рассчитывал одним ударом лома избавиться от короля мира, которому и без этого медленно приходил неминуемый конец. Витек размахнулся и косым ударом зарядил Лехе по лицу. Лом прошелся по нему, начиная с подбородка и рта и заканчивая носом, переносицей и лбом. Нос не выдержал и надломился, выдав симфонию хруста. Лом содрал кожу на подбородке и на лбу у Вершинина. Основной удар пришелся прямо по верхним зубам. Три передних зуба тут же вылетели. Из развороченных десен плеснула бордовая кровь, окрасившая лом, пол и стенки напротив.
Теперь и Витя обезобразил Вершинина – они были квиты. Но это не доконало Лешу – он оказался крепким орешком. Поэтому Ретинский должен позаботиться о том, чтобы его враг не поднялся, а позже можно будет исполнить приговор предателю, насильнику и зазнавшемуся убийце, который оказался далеко не всесильным.
Вершинин хотел было плюнуть Ретинскому хотя бы на штанину, но подняться не смог. Лицо превратилось в один сплошной сгусток боли. Закаленный в боях организм сдавался, тело изнывало, а Леша все еще старался перебороть эту очевидную безысходность. Время позволяло. Ретинский, прежде чем совершить беспощадный самосуд, отправился в ванную к умывальнику, чтобы окропить холодненькой водицей лицо и промыть раны. Он предварительно все-таки потыкал ногой в обмягшую грудь Вершинина, проверяя его реакцию. Леха был жив, но не шевелился, поэтому Витя решил напоследок поговорить с ним:
– А от тебя, Вершинин, достаточно трудно избавиться, – начал Витя, включив холодную воду и принявшись смывать кровь с лица. – Видимо, ты меня недооценил. Спешу тебя огорчить… Как видишь, ты сейчас на полу, а я на ногах – это все доказывает… и вряд ли ты уже сможешь что-то сделать. Я знаю, что ты этого хочешь, но рекомендую тебе лежать и не рыпаться – смирись со своей слабостью и неправотой, ничего тебе уже не поможет. Ай, бля! – Ретинский иногда прерывал свою речь, промывая раны и издавая при этом тихие звуки боли от воды, которая щипала раны. – Ты, кажется, всегда думал, что один такой, никого вокруг тебя нет, и равных тебе тоже не существует, а сильнее тебя – и подавно. Но это ошибка – вот он я… перед тобой, тоже не из дерева сделан. Вечно надо все тебе доказывать. По-хорошему ты не понимаешь, только гадить умеешь, подгребая все под себя, обожествляя свою личность, а на деле ты просто чмо, Вершинин! Этот идиотизм в тебе укоренился особенно – выбить его трудно. Но я знаю, как всему этому положить конец. Тот самый закономерный конец, который решит все вопросы между нами. Я, как видишь, крепче тебя оказался – ты проиграл, слишком высоко запрыгнул… Видишь, как больно падать с вершины, да? А ты еще хотел мне череп вскрыть… Я привык – и не такое бывало. А я вечно сопротивляюсь, обороняюсь и нападаю, а потом только думаю – когда же вся эта хуета закончится? И вот, кажется, жизнь стала налаживаться… И тут поразило меня, конечно, что такую подлянку можно получить от близкого мне человека – от тебя, Леша… Интересное чувство, не так ли? Считать себя особенным. Думаешь, что только ты всем указ? Думаешь, что способен распоряжаться всеми, как душа пожелает? Обманчив этот пьедестал – лучше на него не взбираться. Подобных тебе нужно уму-разуму учить! Помнишь, когда ты чуть не откинулся от наркоты? Что мы делали с тобой? Трудно забыть. И сейчас я уже не вызываюсь тебя спасать: мне это ни к чему, ты сам виноват. Я не буду промывать тебе мозги, спускать тебя с небес, разубеждать, направлять на путь истинный – я не Дима Тихомиров. Сейчас тебе нестерпимо больно… Боль высасывает из тебя жизнь. Ты, братан, поймешь все сам, осознаешь, каким гнусным человеком ты был. Даю тебе время на это – помучаешься и, может, придет тебе в голову, что ты гнилой человек, что ничего светлого в тебе не осталось… ни-че-го! – Ретинский замолк, схватившись двумя руками за раковину, рассматривая себя в зеркало. Он говорил с Лешей и еще больше хотел его добить. Белая раковина то и дело окроплялась каплями крови. – Лешенька, как же я тебя ненавижу… просто всей душой, всем телом ненавижу и презираю! Так хочется от тебя избавиться. Тошно даже думать о тебе. Угораздило меня с тобой связаться… а я еще там что-то хотел – да после такого плевал я на тебя. По кривой дорожке ты идешь, Вершинин, причем уже очень-очень давно. Как же я не замечал этого раньше? Ты же изверг, единоличник, хуеплет, живущий только для себя. Посмею напомнить, что, помимо вас, господин Вершинин, вокруг еще куча людей живет. Хорошо, что тебя вовремя остановили, ибо ты способен испортить жизнь каждому… Жаль, что я не уберег ее от тебя, – Виктор немного помолчал. – Исполню сейчас свой долг и уйду поскорее… Ты словно паразит, мелкий и противный, умудряющийся незаметно и внезапно наносить вред! Я с удовольствием покончу с тобой, но пока хочу, чтобы ты как следует помучился, – бубнил Ретинский.
Удар по лицу тяжелым ломом забрал у Алексея Вершинина все последние силы: он уже не мог в совершенстве повелевать своим телом, которое взбунтовалось против своего хозяина, а иначе оно бы просто погибло, если бы эти истязания продолжились. Удар почти отключил его – Алеша упал на спину, почувствовав всем телом ровный холодный пол, по которому скользил сквознячок, он увидел злобно-насмешливую физиономию Витька и ненадолго повеселел от того, как он умудрился раскрасить своего дружка (редко кому удавалось это сделать). Но веселье вновь сменила безысходность: на первый план вышла боль. Дела были плохи – Леха был повержен. Чувствуя, как медленно теряет сознание, он думал, что погружается в сон, так ему необходимый, однако из него он мог и не выбраться. Вершинин не чувствовал тела, он чувствовал только свои раны: набухали синяки и гематомы, кровь пульсировала вокруг ран, вытекая наружу, в костях что-то сдвинулось, сломалось и всячески мешало попыткам пошевелиться. Вершинину казалось, что и разорванная одежда душила его. Взгляд паренька был устремлен вверх, зрение утратило резкость и четкость: все дальше двух-трех метров расплывалось, и не переставая двигалось, прыгало, мелькало.
Леша лежал на спине и готов был взвыть от боли и разочарования, но вдруг понял, что не может издать ни звука. Вдыхать и выдыхать получалось с большим трудом. Он старался ни в коем случае не отключаться. Временами в разбитой голове отчетливо возникали мысли смириться со смертью и мучениями, откинуть коньки, ни о чем и ни о ком не думая, ведь бороться было не за что, будущего не было, ничего для Лехи уже не существовало, его мир утратил все свои краски, всю свою прелесть… Не было его теперь – он был выпотрошен и несчастен. Гулянки и потасовки, в которых когда-либо принимал участие Вершинин, никогда до такого не доводили – подобное состояние души и тела он испытывал впервые, не понимая, что делать и как правильно к этому относиться: сдаваться не хотелось, хотя все подряд бастовало и требовало спокойствия. Еще больше Вершинину не хотелось смотреть, как торжествует его почти побежденный враг; не хочется проигрывать там, где тебя считают лидером. Так бессилен он не был прежде никогда, думал, что весь мир обозлился на него и мучает так неестественно и унизительно, но воспрепятствовать этому он не мог.
Хрипы, отеки, кровоизлияния, переломы – Вершинин не знал, где что. Возмущенный разум мажора, отбитый ломом, хотел продолжать схватку – слабое и беспомощное тело было против. Вершинину оставалось совсем недолго, если он не соберется – такая нелепая и незаслуженная смерть не давала ему покоя, поэтому он искал безнадежные способы ее отложить, но пока ничего не находил. Если бы в голову пришла хоть одна мыслишка о том, как он может все изменить, Леше бы немножечко полегчало. Пока было два выхода: откинуться самому, либо Витек приговорит его. Ох, полежал бы сейчас Лешка в больничке с превеликим удовольствием, а уж тогда он бы все исправил, но это опять же была мечта, одна из тех, которые частенько наплывают в бреду и горячке на человека, осознающего свою никчемность в этом мире.
Повернув голову влево и прищурившись, Вершинин наконец разглядел на полу около шкафа шанс на спасение. Там валялось заостренное горлышко, которое уцелело от бутылки шампанского, разбитой Вершининым об стенку еще со времен злополучной встречи с Юлей. Чем не возможность испытать судьбу? Если не прокатит, то все кончено. Леха любил рисковать – своим принципам он не отказал и сейчас. Цена была ошеломительная – его жизнь, попытка ее изменить…
Взяв волю в кулак, Вершинин стал выжимать из себя последнее, протягивая руку к осколкам и пытаясь неслышно к ним пододвинуться. С каждой секундой он рисковал потерять сознание от боли, которая взяла его в кулак и сжимала изо всех сил. Однако каждое слово Ретинского побуждало Вершинина сделать все, чтобы заткнуть тому рот: ненависть подпитывала Лешу. С трудом добравшись до осколка бутылки, Вершинин схватил заветное острое горлышко, крепко сжал его в руке, тяжело перевернулся на живот и медленно пополз в сторону ванной, где продолжал о чем-то распинаться Ретинский. Леша не мог допустить, что его победили, что с ним сейчас покончат, и это провернет Витя Ретинский, которому Леха никогда в жизни не приписывал такой роли.
Вершинин полз к ванной, оставляя за собой кровавый след, волоча за собой ноги, цепляясь ладонями за невидимые выступы на полу, как альпинист, карабкавшийся по отвесной скале. Он стремился во что бы то ни стало уничтожить Ретинского или умереть. Алексей закидывал голову как можно выше, чтобы видеть своего соперника. Под конец он сбавил скорость своих и без этого черепашьих ползков, почти прекратил дышать, накапливая силы для последнего удара. Вершинин вел про себя обратный отчет времени, когда можно будет вскочить и кинуться на Витю – шансов на успех практически не было, как и не было уверенности, что трясущиеся и ослабевшие руки и подкашивающиеся ноги удержат Леху, помогут ему. Однажды тело уже предало его.
И вот настал момент истины. Измотанный борьбой, окровавленный и поломанный Вершинин в последний раз взглянул с пола на профиль своего братана черным, словно туча, взглядом, напряг каждую мышцу своего тела, которое после планируемого рывка могло просто-напросто развалиться на мелкие кусочки.
Собравшись, Вершинин ринулся в бой! Все произошло в одно мгновение. Ретинский не ожидал, что Вершинин будет способен сняться с поставленного Витьком «якоря» и броситься на него. Леша резко вскочил, оскалив зубы от боли и даже немного вскрикнув, положил ладонь на широкое плечо ошарашенного Ретинского. И ударил. Хитро, вероломно, со спины. Злобная улыбка Алексея без передних зубов на окровавленном и опухшем лице выглядела особенно жутко. Вершинин со всей силы засаживал осколок бутылки, еще пахнувший игристым напитком, все глубже и глубже в бок Витьку, глядя на их отражение в зеркале.
Этот день был роковым. Леша никогда раньше не сталкивался со смертью так часто, как сегодня – он даже привык к этому непривычному ощущению легкой чертовщины и возможности вершить судьбы таким бесчеловечным способом. Его даже угораздило умертвить пару-тройку человек – за несколько часов Вершинин совершенно очерствел сердцем, став жестоким, беспощадным и бездушным убийцей, что отлично характеризовало начавшуюся агонию его души.
Сейчас Леша не без удовольствия и сладкого чувства отмщения и победы наблюдал, как умирал его друг, как его твердое и напряженное тело стало вдруг расслабленным, мягким и легким, как рот Виктора чуть-чуть приоткрылся, а в глазах погас тот особенный живой огонек, как его очи помутнели. Леша видел, как лицо Ретинского вмиг лишилось всех эмоций, намоченные водой руки сначала сжались в кулаки, а потом и опустились по швам. Витя не издал ни малейшего звука, хотя в момент своей смерти хотел сказать многое, выразить все свои чувства искусным русским матом, проклянуть Вершинина, подобравшегося сзади. Алексей не отпускал горлышко, продолжавшее поглощаться телом Ретинского, хотя убийце казалось, что он никаких усилий не прикладывал – он вгонял осколок на автомате, сжимая плечо Ретинского и пачкаясь хлеставшей из раны кровью. Здесь невозможно было выжить. Витя и не сопротивлялся.
Ретинский умирал, разглядывая в зеркале отражение своего убийцы. Вершинин торжествовал, не понимая, что ему делать дальше. Его рассудок мутнел с каждой секундой. Может быть, сопротивление Вити встряхнуло бы его, но Ретинского теперь не было на свете, осталось лишь его безжизненное и опустошенное тело. Он будто все знал заранее, принял смерть без сопротивления, минуту назад желая причинить боль и страдания Вершинину, с которым так резко поменялся ролями. Лешин друг слегка вздрогнул и повалился на пол. Леха не стал останавливать его стремительное падение, а лишь подтолкнул его, нажав на бутылочное горлышко, которое беспощадно прорезало человеческую плоть, так и оставшись в боку умершего.
Прислонившись к холодной стене, Вершинин схватился за трубу. Его руки от кистей до локтей были запачканы кровью друга, пролитой зря, пролитой рукой недостойного человека.
– Только я здесь указ… и никто больше, – прошептал Вершинин.
Зловещие руки этого человека сделали столько плохого и неприятного за всю жизнь и за сегодня в частности, что все накопившееся внезапно захлестнуло Вершинина, как цунами. Его чуть не стошнило. Тут квартиру осветил ярчайший проблеск молнии, а грохот грома, напоминающий мощнейшую артподготовку, заставил содрогнуться весь дом. Леху как по щекам шибанули. Он посмотрел в темный коридор, участочек которого был освящен ярким светом из ванной, а потом повернул голову и обнаружил, что Виктор Ретинский лежит на кафеле мертвее всех мертвых, уставившись глазами в потолок. От его тела по светлому кафелю медленно растекалась жирная бурая полоска.
Отдышавшись, Алексей понял, что отныне все было кончено, абсолютно все – на него вдруг напало безразличие.
– Туда тебе и дорога, – гнусно пробормотал Леша, посматривая на тело друга и обиженно сжав губы, чувствуя на них солено-железный привкус крови и пота.
Выйдя из ванной, Вершинин, придерживаясь за стены и пачкая их кровью, принялся ковылять к темной кухне. Ноги и руки слушались плохо, голова находилась в состоянии то ли временной отключки и помутнения, то ли аффекта и агонии, то ли шизофренического сосредоточения до стягивающей боли в висках. Тело изнывало, словно половая тряпка, которую со всех сил выжимали, выворачивали в разные стороны, растягивали, а затем снова сворачивали в грязный комок.
Парень был неадекватен – что-то потаенное готовилось вырваться наружу и окончательно сдвинуть разум Вершинина по фазе. Выдержать все это было невозможно. Вот он и чудил. Его трясло, переклинивало, бросало в разные стороны, словно пьяницу: он не мог поверить в то, что натворил, но в следующую же секунду ему было наплевать; потом он желал явиться властям с повинной, а сразу после – расчленить Ретинского и спрятать останки в лесу. Наверняка это было просто затишье перед бурей – страшные сигналы наступления долгожданного конца. Нам остается лишь наблюдать за этим последним вечером, за тем, что произойдет с нашим героем – ну не может все это пройти сквозь человека бесследно…
Вершинин устало добрался до кухни с таким видом, будто пришел с работы, которую не покидал на протяжении нескольких дней. Ему не хотелось ничего. Он опрокинул руки на стол – от удара на нем все затрещало и зазвенело – нахмурился от боли, и тут его лицо осветила бесцеремонная и дикая улыбка, будто у аборигена, поймавшего на острие копья долгожданную добычу. Вершинин мельком взглянул на холодильник, выпрямился, величаво подошел к нему и открыл, ощутив оттуда нежный холодок, полюбовался на съедобные пожитки и схватил с полки красное наливное яблоко…
Глава 20 «Шаровая молния»
Леша взглянул на яблоко и с характерным звуком откусил от него сочный кусман, посмаковал немного.
Обычно в это время еще светит солнце и только начинает спадать жара – сейчас же все наоборот: небо нахмурилось, почернело, всюду стемнело, будто ночью – надвигалось ненастье, надвигалась буря. Солнца уже давно не было видно; вечернее небо заполнялось клубившимися синевато-серыми и черными тучами. Со свистом проносился ветер, за ним потянулась густая обволакивающая прохлада. Чернильные облака нависали над городом, как небрежно размазанные на холсте краски. Молния наискось распахала взбугренную громадную тучу, предупреждающе громыхнуло. Все готовилось к приближению грозы. Активного действия на небе не наблюдалось: темень еще не до конца поглотила весь оставшийся свет на земле.
Вскоре на город обрушился сильнейший ливень, мигом охолодивший окрестности и подчистую уничтоживший все следы жары. Ветер, дождь, местами даже град покрывали все, что попадалось на пути. При свете ослепительных молний, прорезавших себе путь в льющих воду облаках, огромная туча стала стремительно расплываться по всему небу вплоть до самых дальних его уголков, превращаясь в однородную серую мглу, напоминающую огромный купол. Под шум ливня, журчание дождевых потоков по дорогам и крышам, стучавших по стеклам и карнизам каплям гром вновь и вновь сотрясал землю. До нее то и дело добиралась молния. Резкими порывами проносился ветер, стеной обрушивая на город все новые и новые потоки влаги. Все эти звуки составляли единую картину – то самое неповторимое неистовство бури, захватившей город. Все мерно сливалось с шумом машин на улицах, с движением города, куда-то вечно спешащего.
Радостью для тела было вдыхать прохладу, которой веяло с улицы: организм радовался долгожданному облегчению после испепеляющей жары, не дающей продохнуть. Мало кто догадывался, изнывая от жары несколько часов назад, что она так быстро сменится налетевшей непогодой, от которой все уже порядком отвыкли.
Грозная чернота желала пролезть и в квартиру к Леше.
Пережевывая кусок яблока, Вершинин побрел было куда-то по темным коридорам, но внезапно остановился на месте как вкопанный, словно неведомая преграда выросла прямо перед ним на темной и пустой кухне. Впереди ничего не было, но Вершинин не сдвигался с места, не издавал ни звука. Ноги его дрожали, спину ломило, побаливала голова, рассеченное лицо пульсировало, сердце в груди невыразительно постукивало, устав от перегрузок – хотелось просто упасть на пол и уснуть. Застыв на месте, мажор нехотя посмотрел на свои руки, осмотрел свое тело, покрытое ранами и синяками, а, оглянувшись назад, увидел, как оставляет за собой кровавые следы.
Что-то внутри больно полоснуло его по сердцу, точно ножом. Вершинин, схватившись за грудь, сразу же выронил надкусанное яблоко и почувствовал, как боль снова заполнила его тело от пальцев ног до самой макушки. Леха испуганно вытаращил глаза, из которых буквально вылился весь мрак, вся чернь, грязь и гниль ненависти, отчаяния и злобы на всех, на все окружающее и на самого себя. Все вокруг окрасилось в черно-белые краски, словно это был фильм-нуар. Припав к стене, Алексей судорожно задрожал, не узнавая себя. Человек никак не мог понять: как же он довел себя до такого, как вообще все это произошло… ибо еще утром ничего не предвещало беды? Вопросов было много – ответ ждал его впереди…
Наступило самое страшное и мучительное – осознание всего, что случилось, всей своей вины, о которой Вершинин ранее даже не подозревал, живя на полную катушку и наплевав на все и на всех. Вся серьезность его положения открылась перед Лешей – он захотел убежать от этого: пополз из коридора в зал, чтобы забиться там в угол и не высовываться, лишь бы не произошло еще что-нибудь ужасное.
Труп Ретинского в ванной остановил Леху. Паршивое было чувство: радость победы улетучилась, осталась одна лишь безысходность. Надеяться не на что, словно впереди и позади было пустынно и холодно, будто не было у него жизни, которой он гордился и хвастался… и не будет. Состояние как у мухи в сиропе: воздух вокруг вязкий, любое движение дается с трудом и результатов особо не приносит, и ты тонешь в собственном отчаянии, зацепиться не за что. Мыслишки только о медленной и неизбежной кончине. На душе муторно, в глазах и голове непролазная туманная гуща и крепко обхватившая тело боль, приходящая откуда-то извне, словно тебя пытает группа озабоченных невидимок. Напиться, что ли, до чертиков, чтобы забыть этот день? Да что-то не тянуло нашего героя на это: алкоголь только обожжет изуродованное лицо, а нутро не согреет. Алексей терял смысл жить после всего случившегося. А какие, собственно, перспективы? Он пал ниже плинтуса – туда, куда так боялся угодить.
Неужели Вершинин ничего больше не значил как человек? Он еле как поднял себя, оперся двумя руками об раковину и посмотрел на свою физиономию, непонятно что в ней разыскивая, видя в своем отражении абсолютную пустоту – ни деньги, ни силу и красоту, ни авторитет, а никчемную пустоту. Его природная красота и обаяние исчезали на глазах, внутренний стержень и самодовольные мысли уходили вместе с последними силами, терзая Вершинина – уходило то, что подпитывало его, чем он гордился. Заполнить пустоту было нечем.
Алексей тогда окончательно запутался, затерявшись в самом себе. Хватило одного дня, чтобы изменить человека, заставить его понять собственное внутреннее ничтожество на фоне внешней праздничной обложки. Этот день со всеми его событиями стал непреодолимой преградой для Вершинина, который не прошел проверку судьбой и медленно погибал от ее ударов. Как говорили Зотов с Тихомировым, есть только один выход из этого лабиринта – смерть. О возрождении, о втором шансе не было и речи: он не знал, что ожидало его впереди, сколько у него времени, не знал, что предпринять, к кому обратиться, как спастись от всего сотворенного, от холода и одиночества, от потери рассудка в этой круговерти, которую он сам все эти годы разгонял.
«Это тупик… и в нем только конца нужно ждать», – как-то так говорил Зотов. Тихомиров был в этом плане менее критичен – он никогда бы не допустил того, что сейчас случилось с Вершининым. Мы лицезрели кошмарный сон Тихомирова в реальности.
Алеша облил себя холодной водой из крана, стараясь хоть как-то сбросить нависшую над ним мглу, пробудить разум, чтобы попытаться все переосмыслить, но ничего не получалось, должного эффекта это не давало. Облегчения и озарения он не ощутил, словно в нем нечему было пробуждаться: не было ни сердца, ни души, а лишь потрепанная в драке оболочка, которую он напрасно питал все эти годы. Как видите, все это не принесло ожидаемой пользы. Оставалось только отдаться на растерзание судьбе и ждать, что будет раньше: смерть от горя и несовместимых с жизнью травм или суицид, лишь бы не выносить всего этого (несомненно, Вершинин уже ненавидел самого себя за глупость, легкомыслие, слабохарактерность, уязвимость и недальновидность).
Вершинин смотрел в зеркало и не узнавал себя: глаза заплыли, волосы растрепаны, руки тряслись, ноги не держали, намереваясь надломиться в любой момент, как спички, лицо было разбито в хлам, мышцы потеряли тонус. Леша плюнул в зеркало кровавой слюной: он видел, как опустился, как изменился, как не смог сдюжить гнет перевернувшейся в одночасье жизни, которая так внезапно и жестоко преподнесла уйму сюрпризов, продемонстрировала, что у нее есть и другая сторона. Алексей опустил голову, не веря всему происходящему, считая все предсмертным сном, нереальным и невозможным.
В это самое мгновение через все затянутое тучами почерневшее небо, точно огненная колесница, по гребням туч пронеслась сахарно-белая молния, озарившая все вокруг, а через секунду мощной канонадой грянул трескучий удар грома. Испугавшись проблеска молнии, на мгновение покрывшей квартиру ярким белым светом, Вершинин, позабыв обо всем, ринулся в зал. Ему показалось, что он находится в темнице – парень кинулся к окну. Заплетавшиеся ноги подвели, и Леха рухнул на пол, вскрикнув от боли, но мигом собрался с силами, дополз до большой оконной створки от пола до потолка, дотянулся до тугой ручки и открыл окно, запустив в квартиру свежий воздух вперемешку с летящими с улицы каплями дождя. Леше немного полегчало, когда он несколько минут просидел у открытого окна, опершись об кровать: он вдыхал запах озона с улицы, изнывающее тело окропил холодненький дождь. Для полноты эффекта он даже разорвал на себе всю одежду, которая после драки все равно годилась разве что на тряпки, оставшись в одних трусах, и стал все ближе и ближе двигаться к краю пола, за которым зияла бездна высотой в 10-этажный дом.
Занавески причудливо развивались на ветру. Ливень был как из ведра – лужа на полу у окна медленно подползала к Вершинину. Гром грохотал почти без передышки, разноцветные молнии без устали бегали по небу. Гроза в этот день поражала невиданной силой: стена дождя не давала ничего рассмотреть за собой, но Леша упорно смотрел сквозь нее куда-то вдаль.
Дождь практически не нарушил жизненного ритма вечернего города: зажигались огни, шумел центральный проспект, колесили машины, моргая фарами и шевеля дворниками, бежали под зонтами люди, перепрыгивая лужи. На это движение и смотрел Алексей Вершинин, однако в скором времени он понял, что это не отвлечет его – ему стало зябко от ветра и дождя, особенный грозовой запах приелся, поэтому он отодвинулся от окна вглубь комнаты.
Алексей сидел, обняв себя руками. Ему казалось, что с неба летит не дождь, а капли ядовитой кислоты, что его полосуют ножами, а он все никак не может взять и помереть, что темнота протягивает к нему щупальца, чтобы забрать его в небытие, что комната сжимается, собираясь беспощадно раздавить беспомощного школьника. Он снова стал раздумывать над тем, что случилось, разыскивая достойное объяснение творящейся вокруг катавасии. Не зная, куда деваться, Вершинин тянул себя за волосы, облизывался, запрокидывая голову и ударяясь об стенку затылком, пытаясь рассмотреть силуэты окрестных домов через открытое окно. Парень будто очень долго спал и проснулся посередине дождливого дня с тяжелой головой. Соображать и нормально работать она наотрез отказывалась; тело изнывало от боли, картинка в глазах потеряла четкость, а звуки – остроту. За этот день его будто выпотрошили – после такого жизнь никогда не возвращается в прежнее русло. Он не мог существовать по-другому: разгульная и беззаботная жизнь пронизала его, с ней не хотелось расставаться – переделывать себя он не хотел. Вершинин уходил во мрак. После всего, через что он прошел, Леша все еще не осмеливался признать свою вину.
Он почти смирился с мыслью, что не существует больше на свете гуляки, мажора и альфонса Алексея Вершинина, потому что он не чувствует себя живым, ибо жизнь не может состоять из одного сплошного кошмара, в который он попал, из боли, отчаяния, размышлений, переживаний, разрывающих и уничтожающих его. Все светлое и радостное ушло, осталось все плохое, черное, противное, мучительное, безнадежное – все это возникало и крутилось у него перед глазами в черно-белой комнате, болезненно внедрялось в его голову. Стиралось все хорошее и плохое – оставался только этот адский момент его жизни.
За 12 часов его жизнь кардинально поменялась, но он все же пришел к выводу, что это была не жизнь, а он просто выебывался. Сегодняшний день – проверка, полностью проваленная Вершининым. Если по-хорошему наставить человека на путь истинный не получается, то жизнь применяет жесткие методы, особенно к таким зазнайкам, как Леша. Бежать некуда, прятаться негде – все утратило смысл в этой комнате, где он сегодня насиловал, где его пытались убить и где он сам убил… себя самого.
