Петр Анатольевич Елизаров
Шаровая молния
Леха обессилел. Он будто стал материей, а не человеком. Все сознательное ушло, а осталось что-то вроде простейших признаков: голод, холод, дрожь, боль. До этого он превращался и в машину, и в зверя, но простой оболочкой он чувствовал себя впервые – это особенное безысходное чувство. В жилах от постоянного напряжения словно вскипала ртуть, во рту чувствовался неприятный привкус крови, по телу повсеместно гуляла пульсирующая боль – напоминание о мертвом друге за стенкой. А голова была тяжелее танка. Отоспаться бы, проснуться и не увидеть ничего этого, но все эти мысли сходились на другом: чтобы стереть все из памяти, нужен сон, но только другой… тот, который вечный. Леша ждал какого-нибудь чудесного проблеска надежды.
Тоскуя в одиночестве, Леха пытался вспомнить что-то хорошее, но шкала его оценки была сбита – непонятно отныне, как оценивать то или иное событие. Картины и эпизоды его прежней жизни проносились мимо и были связаны с девушками, друзьями, учебой, пьянками, клубами, сексом – отдельно Вершинин вспомнил передряги, в которых побывал. Все истории, события и мысли возникали перед ним в последний раз и уходили в небытие. Вспомнились и сегодняшние девки из клуба, которых пришлось спасать от шпаны, и лучший друг Витек, и его девушка Юля Кудрявцева промелькнула в своем прежнем обличии перед Лешиными глазами. Нельзя было не вспомнить Диму Тихомирова, который по вине Вершинина балансирует сейчас на грани жизни и смерти и который совершенно обоснованно потерял свою веру в Алексея. Промелькнули перед глазами и чмошник Олег, который сейчас медленно превращался в овощ в наркоманской забегаловке, и потерявшая смысл жить математичка из школы, и компания беспощадного преступника Трофима, который держит в узде и хитреца Тимоху, и туповатого бугая Владика, и новичка Никиту Зотова, рискующего попасть на скамью подсудимых владычицы-судьбы по той же статье, что и Вершинин сейчас, а Мишка-бармен не успел было вернуться в прежний ритм жизни, как заслуженно сдох на первом же серьезном задании. На сына из глубин его души смотрели Сергей и Александра Вершинины – даже сейчас их взгляды источали любовь и заботу. Уходили моменты веселья и грусти, любви и ненависти и еще много чего. Можно было повспоминать еще, но не грело это, а лишь ускоряло необратимый процесс…
Не видел Вершинин света белого! «Жизнь моя жестянка… На книжку потянет, – думал он. – Да на один этот день можно настоящий шедевр написать!»
Мучили мысли о самоубийстве: Леха не ощущал теперь сосущей тоски о том, что его распрекрасная жизнь покинет его, как это было ранее. Отныне кругом царствовало одно безразличие, сводившее с ума и толкавшее к тому, чтобы не терзаться ожиданием и самостоятельно решить свою судьбу – покончить со всем этим поскорее и навсегда. Несмотря на это, Вершинин долго дивился про себя, как цепко и сильно в нем желание жить…
«В убийстве или насилии важна не боль, не брезгливое отношение, даже не смерть отчасти. Ужаснее всего то, что пропадает самое драгоценное – жизнь. Еще ужаснее, когда человек добровольно расстается с ней… А ведь это дар, подарок свыше! Когда какая-либо жизнь погибает, то вместе с ней уходит в небытие все хорошее, замечательное и красивое, что эта жизнь принесла в этот мир и что еще могла в нем сделать. Зачем же все это? Для чего? – говорил когда-то Дима Тихомиров. Неспроста сейчас Вершинин, находясь в тупике, вспомнил его слова. – Ты только оглянись, Леша, посмотри вокруг – как прекрасна, как обольстительна жизнь. Это радость, это высшая красота… словно внеземная, потому чуждая некоторым из нас. Грех отказываться от такого подарка самому или с чьей-то помощью… Гляди! Эти люди, эта природа, небо, солнце, вода, деревья… неважно где, в деревне или в городе – везде ты дрожишь от восторга, когда дышишь, пьешь, общаешься, любишь… Живешь…»
Этой красивой жизни, которой так восхищался Димон, у Алексея никогда не было: все вокруг было просто обманом; можно сказать, что он не жил по-настоящему, не видел всего, не ощущал, чуждо ему было то, что было любо некоторым – последние в большинстве своем были счастливы, Вершинин в их число не входил. Леша вступил на кривую дорожку, которая завела его в чащу, в страшные закрома жизни, которые излучают сначала беспечность и мнимое счастье, а затем оборачиваются болью и страданиями… Лешка то ли во сне, то ли наяву горько расплакался – соленые слезы текли по лицу, капали на грудь и живот. Раскрыв беззубый рот, Алексей всхлипывал, успокаивался и немного погодя вновь предавался рыданиям.
Это была агония. Горькая одурь кружила голову. Не хотелось ни есть, ни пить, ни дышать. Можно злиться, что все сложилось так плачевно, что все пошло именно так, а не по-другому, как ты хотел – в другое время будешь возмущаться, проклинать все и всех, а когда понимаешь, что это твой последний вечер, нужно смириться: «Нет здесь мне больше места», – печально заключил Вершинин.
Он сходил с ума и ничего не мог с этим поделать. На него нападали и помешательство, и какие-то нервные тики, и внезапная эйфория. Одновременно он продолжал реветь громко и протяжно. Он стучал кулаками по полу и стенам, метался, рвал на себе волосы – столкнулся с тем, что исправить было не в его силах. Леша пал, пал низко, пал на колени, ведь теперь был бессилен перед всем. Дошло даже до того, что он стал молиться Богу, умолять его смиловаться над ним, хотя никогда в него не верил и не знал ни одной молитвы. Не верил, потому что считал, что люди на протяжении своего бытия сотворили все сами – спасибо Чарльзу Дарвину и эволюции. Эта единственное, что Алексей запомнил из курса биологии, что было буква в букву списано на зачете в девятом классе с листка Димы Тихомирова – Вершинину нравилось рассуждать про естественный отбор, про сильных и слабых. Теперь ему показали, кто на самом деле сильный, а кто слабый и беззащитный – он всегда думал иначе. Его эгоизм, хитрость и интеллект стали уничтожать его изнутри…
– Прав был Димка, – стал говорить сам с собой Вершинин. – Я загубил… я и только я загубил себя. Какой же я дурак, что не послушался тебя. Будь оно все проклято! Почему я не послушал этого святого человека?! А теперь он искалечен… из-за меня… Блять, а я еще и глумлюсь над своим же другом – помогаю его убийцам. Нет, я достоин только смерти. Нет у меня сердца! Я бесчувственная скотина! Нет у меня ни сердца, ни мозгов. Я бы за него жизнь отдал, – кричал Леха, ударив ладонью пол от отчаяния, но раскаиваться было поздно. И тут Вершинина вновь осенило – на этот раз очередь дошла до Витька. – Брат, – вздохнул Леха, подзывая Ретинского, но в ответ тишина. – Корешок мой! Брателло! Братишка! – рыдая и шмыгая носом, Вершинин из последних сил пополз в ванную и припал к телу Виктора. – Браток… слышишь меня, братан?! Знаю, что слышишь – ты же сильный, стойкий… ты должен быть живым! Слышишь, прости меня, не рви мне сердце, прости дурака – я не знаю, что я творю, не знаю, пойми меня, не знаю… Я совсем запутался, мне никогда так хуево не было! Хочешь, встань и прибей меня. Только прости, – пытался возвратить друга к жизни Вершинин, но потом осознал, что сотворенного не возвратить. Вновь испачкав руки в крови друга, Леша заплакал.
Не вынося боли, Алексей вернулся в зал и посмотрел в сторону открытого окна – вернулись мысли о самоубийстве. Но внезапно его снова ослепил сильнейший удар молнии, озарившей небо, как погожим солнечным днем, и тут же оглушил грохот грома, будто разом взорвалась вся планета. Леша рухнул на пол. И в этой кромешной тьме послышался его истошный крик. От боли и отчаяния. Крик, обращенный ко всему, что его окружало, ко всему, что произошло, ко всей его никчемной и ничтожной жизни, которую ему надоело терпеть:
– Не-е-ет!!! А-а-а-а!!!
Леша кричал вплоть до потери голоса, сменив протяжный крик на громкий рев.
– За что? Я не достоин такой кары! – твердил Вершинин, истерически посмеиваясь и все ближе и ближе подползая к окну. – Ха-ха, мне это, наверно, снится, – он приближался к пропасти без всякого страха и упрека. – Этого просто не может быть – я же хороший, как же я довел себя? Не могли они все погибнуть из-за меня. А сколько еще невинных людей погибнут от оружия и наркотиков? Почему тогда все преступники живут припеваючи, а не мучаются и не гибнут от страха и боли… как я?! Несправедливо! Я сейчас… просто спрыгну вниз. От падения во сне обычно просыпаются, так? Нет… А как же родители?! Они же просто не перенесут этого, – Леша говорил обо всем подряд, что только приходило ему в голову, глядя на парковку и газоны внизу. – Страшно? Ты сыкун?! Знаешь почему? Улететь туда – это для трусов. А ты же не трус? Остаться наверху и бороться – вот что достойно тебя… Кто это говорил? Да на хуй – он прав! Может быть, я и виноват, но я готов покаяться, готов измениться. Я начну… начну прямо сейчас! – Вершинин отполз от раскрытого окна, сбросил с кровати свои штаны, порылся в их карманах и вытащил оттуда шматок измявшихся купюр. Подержав их в руках, Леша завороженно посмотрел на них и рассмеялся. – И из-за этого я пресмыкался?! Именно эту гадость я смел ценить и уважать?! Не ради вас я жил! – выругался он на денежные бумажки, к которым у него с бешеной скоростью возгорелось отвращение. – Я смешен… просто смешен! – удивлялся Вершинин и стебался над собой. – Так пропади оно все – летите, убийцы!
Он сгреб в ладони все купюры и монетки, которые у него были, поднес их к окну и, взметнув руки вверх, пустил деньги в свободный полет. Монеты камнем полетели вниз, а купюры еще немного парили в прохладном воздухе, но вскоре намокли от дождя и стремительно упали вниз. Пятитысячные, пятихатки, косари и полтинники нашли свое пристанище на асфальте, на газоне, на окрестных крышах и карнизах, а некоторые приземлились на дорогу, уносясь вместе с потоками дождевой воды неведомо куда. Леха наблюдал за этим, почуяв несущественное, но все-таки облегчение.
Одно движение и Лешенька мог полететь к земле вниз головой, как и его деньги. Вздохнув, он произнес:
– Наверное, пришла и моя очередь?!
Леша считал, что никто на этом свете не смог бы найти выход из его ситуации лучше, чем суицид. Никто не сможет понять его и простить: к нему ничего хорошего испытывать не будут, вспоминая лишь о его поступках, о том, что он убийца, насильник, предатель.
«Решено! Умирать так умирать. Выхода нет, – думалось ему, когда он смотрел вниз. – Сколько я сотворил, сколько всего испортил своей упрямством, цинизмом, эгоизмом. Я убивал, крушил судьбы, думая только о себе – вот и додумался! Лучше я приговорю себя сам, чем кто-то посмеет решать мою судьбу. Так будет лучше для всех… и для меня – я знаю, что многие обрадуются, когда узнают, что меня нашли вон на том симпатичненьком газончике. Мало кто расстроится, мало кто будет оплакивать – простите все… я сам это сделал, потому что понимаю, что больше не могу так жить… Такая жизнь рано или поздно должна была зайти в тупик. Как же было прикольно тогда, как круто, как хорошо – я был на коне… на вершине, а сейчас здесь… собрался прыгать с этой вершины… А на самом деле я на дне, на самом грязном, темном, противном дне… просто в жопе! Только и ждут там на небе, чтоб встретить меня и засудить, ждут, что я сам к ним отправлюсь. Здесь я никто – вот так и заканчиваю свою замечательную жизнь… Не поминайте лихом, люди! А я-то думал, что выше всех, хитрее, умнее, богаче! Ха-ха-ха, как бы не так! Вот она моя хитрость: умираю самым жалким способом, чтобы не судил никто живого, чтобы жалко всем было, а богатство… богатство вон оно… по лужам плывет, а жизнь… загнал себя в угол и только… Куда же дальше? Только вниз… Ничего не исправить, сам виноват – думал же, что живу, наслаждаюсь, но, видимо, это не навсегда. Нечестно и жестоко… Ну-у?! Давай же, Леха, прояви свою твердость и решимость хоть здесь! Давай же…»
Вершинин, держась за створки, поднялся, замочив ноги в воде на полу. Встав на край, обдуваемый ветром и обмываемый дождем Вершинин молча боролся сам с собой, пытаясь принять последнее в своей жизни решение…
«Вот я и здесь… Поверить не могу. А ведь уже было что-то подобное… даже сегодня. Когда домой возвращался. После того как Мишаню приговорил. День весь этот гребаный, мысли там всякие, предчувствие плохое. Думаю, вот сейчас выверну руль на 150 км/ч на трассе, вылечу в кювет, начну кувыркаться и в деревце какое-нибудь влечу. Шею сломаю… да и все остальное к черту – так ведь всем лучше… Я же столько всего сделал – смерть моя реально ничего не искупит, боли хоть поменьше от свершенного будет. Раз и привет… Но что же я делаю? Что же я творю? Понимаю, что не то. Но продолжаю, не останавливаюсь… Сам я виноват, сам себя разрушил – обратного пути нет… Но сидел я за рулем, выжимал из машины последнее и внезапно понял, что не сделаю этого, не сверну в кювет. Потому что я трус, эгоист – я не лучше всех этих Трофимов и Тимофеев! И чего же я хочу сейчас?»
Вершинин стоял у окна со слезами на глазах, понимая, что он не прыгнет: никогда и ни за что. Он слишком труслив, чтобы посмотреть смерти в глаза. Он расстроился, что не смог даже ногу в воздух поднять, что даже на это он не может решиться, взвесив, кажется, все на свете. Вот кем бы он был, если б не деньги и понты… Мелкий, трусливый, ничтожный, слабый, задавленный, неспособный на свершения паренек, который готов всю жизнь просидеть взаперти, лишь бы его не трогали. Новая жизнь его раздавит, ибо он из себя толком ничего не представляет.
В шуме бушевавшей грозы Вершинин услыхал, как заваленный одеждой то ли на кровати, то ли где-то на полу пиликал и вибрировал его «Айфон», посылая в темноту синий проблеск экрана. Алексей, чуть не поскользнувшись на самом краю и не полетев камнем вниз, ринулся к телефону. Раскидывая все вокруг, он схватил телефон с разбитым в бою экраном, провел по нему трясущимися пальцами и поднес к уху, не представляя, что его ждет на другом конце провода:
– Алло? – со страхом и дрожью в голосе произнес Алексей.
– Алло? Это вы, Леша? – заговорил приятный женский голосок.
Судя по голосу, девушка заметно волновалась, была чем-то обеспокоена, куда-то торопилась. Леша удивился, ведь все женские номера телефонов у него записаны по именам и фамилиям – бывали даже случаи, когда вместо имени в телефонной книжке какая-нибудь особа записана у него по выдающимся параметрам внешности. А вообще приятно, когда в такой решающий жизненный момент, когда не знаешь, куда деться, можно с легкостью отвлечься на разговор… да еще и с дамой.
– Да, – Леша пытался включить обаяние на полную, но этого сделать не получилось: во-первых, из-за всей ситуации, а, во-вторых, он сорвал себе голос и из-за отсутствия передних зубов шепелявил. – Это Леша, – тихо и неуверенно продолжил он.
– Это медсестра из первой городской. Меня Маша зовут, помните?
– Да-да, конечно, как же тут забудешь. Привет.
Было слышно, как она усмехнулась – наверняка из-за Лешиного голоса. Но ее тон мигом стал серьезным и расстроенным одновременно – это насторожило Вершинина. Он понял, что девушка мнется, прежде чем продолжить разговор, поэтому, набравшись смелости, спросил:
– Что-то случилось?
В трубке тяжело вздохнули. Явно Маша была не из тех, кто, прикрываясь уходом за больными, берет телефоны у симпатичных мальчиков или кадрит родственников пациентов и приглашает их на свидания.
Любому человеку всегда тяжело переносить трагедии. Врачи и младший медперсонал – это дело особенное, однако чем больше работаешь в больнице, тем быстрее привыкаешь не замечать этого. А вот тем, кто в медицине недавно, поначалу трудно не только в профессиональном, но и в моральном плане…
Собравшись духом, медсестра Мария начала с сожалением:
– Леша, понимаете… Дима…
– Что Дима? Что-что?! – громче заговорил Леша, желая услышать наконец проблему. Оперативно понять, в чем дело, не получалось: разные мысли лезли в голову к Вершинину – сначала нужно было заставить девчонку выложить все. – Говори же! – приказал Вершинин.
Медсестра Маша так испугалась повышенного тона на другом конце провода, что не стала тянуть и вывалила на Лешу все сразу. От новости у Лехи чуть не случился сердечный приступ – это подкосило Вершинина окончательно…
– Ваш друг… Дима Тихомиров… умер несколько минут назад…
Дыхание перехватило. В горле застрял ком. И без того измученное сердце проткнули раскаленным шилом. Леша вытаращил глаза, медленно отодвигая от уха телефон, в котором Маша продолжала что-то говорить. Потеря друга окончательно потушила в Алексее желание жить. Он не мог поверить, что жизнерадостный, улыбчивый, мудрый, дорогой ему человек умер…
Как такое вообще возможно? В голове не укладывается… Тихомирова больше нет… Димки нет…
Леха почувствовал, как его глаза выдавливают слезы из своих последних резервов. «Почему этот мир так жесток и несправедлив? За что ты забрал его, за что?! – думал Леша. – Ладно я. Но Димку-то за что… ему бы жить да жить! Он заслужил».
– …Мне жаль, Леша, – он услышал лишь обрывок фразы медсестры. Она что-то там еще говорила про ухудшение, операционную, но Вершинин не слушал…
Дима Тихомиров умер.
Теперь Вершинина точно ничего здесь не удерживало. Он был раздавлен, обвиняя себя и только себя в смерти Тихомирова. Из-за кончины действительно близкого человека, который всегда понимал и поддерживал Лешу, желал ему добра, он вновь расплакался, но это были уже не слезы ребенка, плачущего по ничтожному поводу, а слезы мужчины, познавшего всю жестокость жизни, которая била по самым больным местам, в один момент забирая все, что когда-то подарила.
– Как мне не хватает тебя, Дима, – тихо молвил Вершинин.
Алексей и предположить не мог, что же будет с мамой Димы, когда она узнает о смерти своего ребенка. Дима отдал ей свою жизнь в благодарность за то, что она когда-то пожертвовала браком и частично рассудком ради неприметного и молчаливого мальчишки из детдома, который без нее обязательно бы пропал в этом жестоком мире. Это был замкнутый круг.
Вершинин, сжимая в руках телефон, был готов со всей дури разбить его об стену, но тут он завибрировал вновь – пришло сообщение. Леха посмотрел на экран, и ему стало еще хуже… Пришло SMS: «Лешенька, мы приехали! Ждем тебя! У тебя все в порядке, сынок? Мама и папа».
Это был край! В отчаянии Алексей отбросил телефон в сторону. Встав на колени, он принялся смотреть вдаль: ждать неминуемой смерти или все-таки сигануть с разбегу в окно?!
Дождь постепенно начал стихать, хотя эпицентр грозового фронта находился буквально в паре сотне метров ввысь – Леша понял это, когда гром вновь прогремел так, будто на дом упал самолет, а молния, словно ударив об крышу напротив, ослепила пацана подобно мощной вспышке фотоаппарата. Вершинин припал к полу и закрыл уши. Пора бы уже привыкнуть. Когда же, кроме шума капель об стекло, ничего не было слышно, парень, открыв глаза и убрав руки с головы, стал выпрямлять торс, словно человек, молившийся в храме, перед ним возникла невиданная, волшебная, завораживающая картина…
Алексей Сергеевич Вершинин присмотрелся. С улицы через раскрытое окно прямиком в комнату неспешно залетело нечто, похожее на круглый снежный ком, который чудесным образом изливал глубокий белый свет, казавшийся с улицы красным, осветивший темный угол комнаты, словно ночник. Светящийся шарик медленно парил в воздухе неподалеку от Вершинина. Пролетев дальше в комнату, он, потрескивая, завис напротив люстры почти что под лежащим на полу Лешей, который пытался из любопытства поднять голову и узреть самую настоящую шаровую молнию. Уникальный случай!
Казалось, что шар был живым. Он завис в комнате, парил сначала на уровне кровати, поднимаясь к потолку, а потом стал плавно спускаться к углу комнаты, будто изучая помещение, в котором очутился. Как не пытался Леша остановить взгляд на шаровой молнии, этого не получалось, ведь она излучала ослепительно яркий свет, что глаза вмиг слепли, зажмуриваться было мало, чтобы побороть этот эффект. В тысячу раз мощнее электросварки. Вершинин старался наблюдать за траекторией ее движения, терпеливо ждал, когда она найдет выход и улетит или исчезнет сама по себе. Внезапно его осенило…
Непонятно, что управляло Вершининым в тот момент, но он, стоя на коленях, выпрямился, расправил плечи, словно пытаясь очутиться лицом к лицу с шариком, посланным с неба. Вместо того чтобы замереть и задержать дыхание, Алексей пытался рассмотреть повисший в комнате светящийся предмет, словно это было последним в его жизни грандиозным и невероятным зрелищем. Зрачки его горели серебряным блеском, который излучало это необыкновенное и редкое природное явление.
Шаровая молния никуда не исчезала. Леша слышал издаваемый ею электрический треск, а также чувствовал от нее неведомое тепло – тот свет, то тепло и то добро, которые были в те самые времена, когда все у Леши было хорошо и его жизни ничего не угрожало. Это было обманчивое тепло – оно могло обжечь и воспламенить, как и тот свет, который ощущали люди, когда при первом знакомстве изучали прежнего Лешеньку Вершинина. А сейчас в нем были только ненависть, зло, грусть, горе и отчаяние. Отныне это ассоциировалось с именем Алексея Вершинина, благодаря его же собственным трудам, его же жизни, его бесчинствам.
Это были удивительные ощущения от удивительного явления. Вершинин не мог оторвать глаз от истинного чуда природы, абсолютно позабыв о предосторожности. Неясно, что сулил Вершинину влетевший в комнату шар – явно ничего хорошего. Внезапно волшебный свет шарика не стал радовать Вершинина, а лишь резать ему глаза. Тепла он уже не почувствовал: оно больше напоминало обжигающий и недружелюбный холод, но убежать, зажмуриться, отвернуться от этого предмета у Леши не получилось.
Шаровая молния замерла. Вершинин опустился с небес на землю – вспомнил все, и на душе стало пусто и тоскливо. Справа от него на полу валялся телефон. Леха принялся тихонько протягивать к нему руку… Пытается отодвинуть его под кровать, чтобы шаровая молния не добралась до него? Он вообще нормальный?! В последний момент подумал о каком-то вшивом телефончике?! Это было последней каплей. Вопрос должен быть решен. Конец должен прийти.
Но не так все просто… Прежде чем откинуть телефон под кровать, он понял, что небесный объект явно нацелился на него, ибо Леша еще больше усугубил свое положение тем, что стал шевелиться, посматривая на телефон и орудуя пальцами по экрану.
До конца жизни Алексея Вершинина оставалась несколько секунд. Он чувствовал приближение конца, смирившись со всем на свете, в том числе и с такой экстравагантной смертью. Таков и был его конец. Таково и было его наказание.
Отвернувшись от приближавшегося обжигающего электрического шара, парень мигом зашел в телефонные заметки и, создав новую, написал одно только слово: «Простите». Запись была успешно сохранена.
Откинув телефон под кровать, Леша повернулся и увидел прямо перед собой несущую смерть, повисшую прямо перед ним шаровую молнию. Леха сурово взглянул на нее, ощущая на себе живущие в ней сильнейшие электрические заряды, готовясь принять свою смерть.
Белый клубок немного повисел перед Вершининым, а затем приблизился к нему вплотную… Именно так и явилась к нему смерть. Он умер мгновенно.
Январь-ноябрь 2014 года
г. Магнитогорск
с. Запасное
д.о. «Карагайский бор»
г. Екатеринбург
В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии CC0.
