Сергей Юрьевич Медведев
Промахи и победы
Потом меня вызвали в деканат, и сам декан, вручая студенческий билет и зачетку, сказал: «Таких настырных студентов, как ты, я еще не видел». Помню его улыбку, которую он прятал за своей серьезностью. Его глаза улыбались. Скажу вам: никогда не сдавайтесь! Не сдавайтесь никогда и ни при каких условиях, и это будет вознаграждено, может быть, не здесь и не сейчас, но обязательно будет! Ведь, я по итогу, поступил с четвёртого раза. Ведь четвёртый раз считается, что меня взяли не слушателем, а полноправным студентом. И если меня призывают в армию, то я остаюсь студентом до возвращения и восстановления.
Я начал ходить на занятия по вечерам. Всё шло очень хорошо у меня получалось активно и продуктивно учиться. Но у Бога были другие планы на меня. И он решил испытать меня по серьёзному.
В ноябре меня призвали в армию. С литейного факультета меня бы в армию не взяли, это сразу оговаривалось. Но я все равно был доволен: знал, что после службы мне уже поступать и сдавать экзамены не надо.
Смею привести пример высказывания: "Меня перестало расстраивать отсутствие ботинок, когда я увидел человека без ног". Так и у меня, когда я вижу человека с плохим настроением, из-за какой-то проблемы, я предлагаю прочитать любую главу из моего жизнеописания, часто слышу благодарности, что помог не сдаться, дал пример к действию. И поверьте, я испытываю благость. Благие дела Твои Господи.
Глава 12. Армия хорошая школа
Сборы были не долги
Я долго думал, включать ли этот период моей жизни в эту книгу, ведь ничего хорошего там со мной не происходило, и решил, что он необходим, потому что именно тогда я научился терпению. Думаю, излишним будет объяснение, как это качество пригодилось мне в дальнейшем.
Как-то мы с сотрудниками ВЧМ, это наша фирма троих предпринимателей Воронова, Черепанова и Медведева, Медведев это я, отмечали праздник в честь Советской армии и Военно-морского флота (23 февраля), теперь это День защитника Отечества, хотя сути дела это не меняет.
Сидим, отмечаем. Тут раздается вопрос, заданный весёлым женским голоском: «Мальчики, а кто служил?» Служивших мальчиков из всего дружного коллектива оказалось трое: я, мой компаньон и его брат. Это было неожиданно, ведь за столом сидело больше десятка взрослых мужчин. Тему перевели в шутку и замяли, но осадочек остался.
К службе в армии можно относиться по-разному, но я считаю, что служить нужно. Армия из юноши делает мужчину – звучит пафосно, понимаю, но смысл передает верно. Что бы не говорили, если человек в мирное время не считает нужным отдать долг Родине, вряд ли он будет это делать в военное.
Что касается меня, то уходил я служить без энтузиазма, но мысли откосить не было, ведь в моей семье служили все. Мало того что меня выдернули с учёбы, так ещё и куча сопутствующих поводов для расстройства: в армию никто не провожает, из армии никто не ждёт, прохождение призывной комиссии – тоже почти неизгладимая душевная травма, а ещё боязнь стройбата.
«Пойдёшь служить в стройбат!» – этими словами пугали многих призывников в Советском Союзе. Почему? Да потому, что эти военно-строительные отряды занимались не боевой подготовкой (делом настоящего мужика и воина), а строительством различных объектов на территории страны. Начиналась история этих войск в 1942 году с весьма правильных целей – строительства объектов на территориях, освобожденных от немецкой оккупации. Всё логично и правильно – было. Со временем эти войска выродились в место, куда посылали людей с «неблагополучной биографией» и выходцев из Средней Азии и Кавказа (этих по причине того, что давать оружие человеку, плохо понимающему команды на русском языке опасно). Понятно, что при таких вводных данных в стройбате процветала дедовщина и землячество, что приводило к высокому проценту травм и самоубийств.
И вот тут-то я лишний раз убедился в том, что мысль материальна, следовательно, мыслить нужно позитивно. Я очень боялся попасть в стройбат и попал именно туда, да ещё и служить отправили за полярный круг. Позже, когда я анализировал свою жизнь, сделал следующий вывод: – «Думай, что делаешь, думай, что говоришь, и оценивай то, о чем думаешь, – от этого зависит твоя жизнь».
Да, наши страхи влияют на нашу жизнь сильнее, чем наши надежды, да и думать «страшными мыслями» мозгу удобнее и проще. Почему так происходит, я не знаю, но дело это нехорошее и бороться с ним можно и нужно. Чуть позже в этой главе я расскажу, как позитивные мысли (ну и соответствующие действия) помогли мне переломить ход ситуации и сделать моё пребывание не просто сносным, а даже комфортным. Хотя сразу скажу, что на каждый шаг вперед приходилось делать два шага назад.
Меня призвали после поступления на вечернее отделение института – это означало, что учёба откладывается ещё на два года. Это стало ударом, ведь я потратил столько времени и сил, чтобы поступить. Однако как бы я не переживал нужно было готовится и я первым делом уволился с работы и поехал в Ишим попрощаться с родными.
До отъезда я успел посетить призывной пункт. Казалось бы, осмотр специалистами – хорошее дело, но нет, в военкомате это действо превращается в унизительную процедуру. Раздеваешься догола и ходишь от врача к врачу, а вместе с тобой ходит толпа народа. Неприятное ощущение, особенно когда есть комплексы по поводу роста или отсутствия растительности на груди и не только (да, было время, я считал, что настоящий мужик должен быть волосатым). Намного позже я понял, что всё это в моей голове, на самом деле всем всё равно как ты выглядишь, каждый беспокоиться о себе.
– "У него носовая перегородка искривлена" – выдала врач после осмотра.
– "Для таких есть двухсотая команда" – ответил комиссар.
Две фразы. Одна минута. Я в восторге. Стройбат промаршировал мимо.
До отправки в армию я решил устроить себе проводы. По приезду в Ишим я встретился с двумя своими закадычными друзьями Сашкой и Витькой. Сашка в армию не собирался, у него был «белый билет» – так назывался военный билет, в котором было прописано, что он годен к службе только в военное время. Получил он его после падения с четырехметровой высоты, когда мы лазили за голубями. Тогда я думал, что ему повезло, но с годами поменял своё мнение. Не служи я в армии, не получил бы той закалки и не научился бы разбираться в людях.
Итак, мы встретились, набрали красного вина, сырых яиц для глазуньи и начали отмечать. Тут стоит сказать, что Сашка – это тот друг, с которым врагов не надо. Несмотря на наши хорошие отношения, он время от времени подводил меня под монастырь. Как-то в десятом классе он взял меня «на слабо», заставив выпить подряд, пять стаканов водки, а это на минуточку, целый литр. Мне сильно повезло, что всё это происходило недалеко от бабушки Натальи. Я смог до неё дойти и она меня выходила. В этот раз история повторилась. Сначала мы просто выпивали, жарили глазунью и разговаривали, а потом Сашка снова поддел меня тем, что мне слабо выпить бутылку вина из горлышка полностью. Но мне же не слабо! Я выпил, очень маленькими глоточками для усложнения вызова. Потом мы пили ещё, и как всё закончилось, я не помню.
Утро было тяжёлым, если так можно выразиться, описывая страшную головную боль, головокружение и тошноту при малейшем движении. Пришедший дядя Роберт сказал: «Чем болеешь, тем и лечись». И уговорил меня немного выпить – опохмелиться. Стало легче. Теперь я знаю, кто опохмеляется тот алкоголик – точно.
Не могу сказать, что после этого случая я стал вести себя по-другому, но с годами до меня дошло, что доказывать что-то людям бесполезно. Ты можешь доказать что-то только себе и никому более. Всё остальное глупость.
Уже возвращаясь в Новокузнецк я смотрел на проплывающий за окном поезда пейзаж и всё думал и думал почему так получилось. Почему мой друг детства, с которым мы пережили столько всего, подставил меня, да и зачем я ему подыграл? И ведь не первый раз он брал меня на слабо, и я, не первый раз напивался в дрова. И каждый раз после этого мне было стыдно и мерзко и каждый раз после этого при встрече в его взгляде было что-то насмешливое и высокомерное. А однажды он высказал такую мысль "Никогда тебе институт не закончить". В конце концов, я так и не смог сформулировать мысль и уронил себя на полку, где и забылся тяжелым сном полупьяного человека. В забытьё меня провожала песня «Земля в иллюминаторе». Слезы текли, я засыпал.
В путь
В день моей отправки к месту службы, призывной пункт встретил меня шумом и суетой. Тут и там стояли кучки родственников, провожающих своих призывников. Всё перемешалось: песни, радостные приветствия, чьи-то всхлипывания.
Я был один. Дядька привёз меня рано утром и уехал, потому что ему нужно было на работу. Подошло такси, из него вышел человек и вытащил другого. Он прислонил его к машине, а сам пошел узнавать, куда его тащить дальше. Я не сразу сообразил, почему вокруг прислоненного к машине призывника растаял снег и пошел пар.
На призывном пункте мы прожили несколько дней. Из удобств только наличие санитарной комнаты. Спать приходилось на полу или сидя. От нечего делать собирали деньги и сержанты-покупатели, ходили с половины за выпивкой и едой. Я в этом не участвовал – денег не было.
Среди призывников бродили какие-то странные люди бандитской наружности. Их все сторонились и шептались между собой, что это те, кого призвали в стройбат. Смотреть на них было неприятно: в глазах тупое равнодушие, резкие шуточки и постоянные подтрунивания над другими призывниками. Поговаривали что вагон, в котором они приехали, был без стёкол. То есть сначала стёкла были, а потом не стало. Среди призывников они создавали сильное нервное напряжение.
За время пребывания на призывном пункте я много о чём думал, что-то пытался понять. Был момент, когда мне казалось, что моему другу детства с «белым билетом» очень повезло. Вроде и военник есть, а служить надо только если война. Следом подумал, что служба в армии делает тебя полноценным мужчиной. Хотя полноценный – это когда не только служишь, но и девушка тебя ждёт. У меня никакой девушки на тот момент не было. Да и никто не ждал меня из армии. Получалась какая-то мешанина из серии «тварь ли я дрожащая или право имею»? Так и проходили эти дни на призывном пункте в разных мыслях, хлопотах и желании поспать по-человечески. Тем временем кого-то строили и отправляли к месту службы, а я всё ждал.
Момент отправки двухсотой команды наступил в четыре утра. Я уже выяснил, что это связь и что поеду на Камчатку. Сержант выкрикивал фамилии, ребята строились. Затем их повели к машинам, чтобы отвести на место отправки. Мою фамилию не назвали. Я подошел к сержанту и спросил почему. Как оказалось, я был резервным и меня не взяли. Сказать, что я расстроился – ничего не сказать. В мою сторону замаршировал стройбат, но это было ещё не точно.
На следующий день стали строить эту пресловутую сто двадцатую команду. Все смотрели и радовались, что наконец-то их увезут, и будет спокойнее. Всех начали строить, называя фамилии. И тут прозвучала моя фамилия. Я похолодел. Просто прирос к земле, дышал с трудом, а двигаться совсем не мог. Два года службы с этими отмороженными. Из всех мыслей в голове осталась только одна: – «Надо же, как жизнь не удалась, и за что мне все это»? Моя фамилия прозвучала повторно, и я, плохо соображая, что делаю, ответил и направился в сторону построения. Пока я шёл мой мозг лихорадочно отмечал всё, что было вокруг, как будто ища спасения. Так я заметил, что среди построенных нет тех дебоширов, что терроризировали всех последние дни и что лица оставшихся почти умные и немного добрые. В общем, когда я встал в строй, то был почти спокоен и решил для себя, что всё будет хорошо.
Потом была дорога в поезде до Красноярска. Все перезнакомились. Атмосфера сложилась вполне доверительная, и каждый рассказал что-то о себе. Выяснилось, что у большинства образование было не выше шестого, седьмого класса, таких как я, было человека три, и один парень был с высшим образованием, правда и лет ему было уже двадцать семь. Говорили, конечно, обо всём как это обычно бывает в дороге, но я большую часть времени думал о своём, особенно об оставленной учёбе.
Пункт назначения почему-то держался в тайне, единственное, что было известно – от Красноярска он в двух часах лёту. Пока мы были на вокзале, я подошёл к карте и прикинул, куда можно долететь за пару часов. Получалось, что до Норильска. Стало зябко.
Уже вечером моя догадка подтвердилась. Мы высадились в посёлке Алыкель. Север встретил нас жутким морозом (минус сорок два) и ветром, от которого перехватывает дыхание. Разительный контраст с Красноярском, где в момент нашей отправки таял снег и шел дождь. Пока мы шли до роты, а это примерно полкилометра, многие отморозили себе уши.
Перед тем как нас завели в казарму, я увидел человек десять солдат, что маршировали по плацу. Видимо сказалось напряжение последних дней, повлиявшее на мою способность мыслить, но в тот момент мне показалось это жутко смешным – одинаковые люди, одинаково ходят. Я еще не знал, что в карантине, подразделение, где происходит акклиматизация, будет маршировать так целый месяц. В любую погоду.
Потом нас повели в баню. Там мы пробыли три часа, пока нам подбирали обмундирование. Одежду подбирали нам по двум меркам: размер головы и размер ноги. Как итог кому-то одежда была малой, а кому-то большая. Вот и мы стали все одинаковые и несуразные. Никто никого не узнавал.
Карантин
Первый месяц службы напоминал день сурка: подъем, столовая, маршировка, отбой. Всё по кругу. Ничего нового. Вначале это было мучительно, потом наступило безразличие и какое-то отупение. Мы маршировали – это было наше первое основное занятие. Вторым важным занятием было научиться одеваться и раздеваться за положенные сорок пять секунд. При этом надо было успеть сложить одежду правильно. Если кто-то из ста человек не укладывался в норматив или неправильно складывал одежду, всё повторялось сначала. Потом задание усложнили, раздеться надо было, пока горит спичка в руках сержанта, успевали, но не сразу.
Одежду обшивали себе сами, пришивали пуговицы и погоны на шинель и гимнастёрку. Учились пришивать подворотнички к гимнастёрке. Время было постоянно занято. Основное занятие это маршировка в шинелях на трескучем морозе – акклиматизация. Многие и этого не умели. Рядовой Козлов всегда ходил, как иноходец, левая нога и рука вместе вперёд, потом также с правой стороной. Но в столовой он быстро сообразил, надо попасть на раздачу к кастрюле и черпаку, так можно налить себе больше и гуще и мясо положить. Однажды он спросил: "Кто мясо будет"? и, не дожидаясь ответа сказал: "Никто не будет" – и огроменный кусок мяса плюхнулся ему в чашку.
Еда, отдельный пункт моего рассказа. Сидели за столами по десять человек. Раздающий пищу во главе стола. Два первых дня стоял галдёж, постоянно прерывающийся командами, встать, замолчать. Сначала оставалось много еды, и уже на третий день гробовая тишина и стук ложек о тарелки. Все сосредоточились на поглощении пищи. Уничтожали всё. Было голодно. Уличный мороз требовал дополнительной энергии, каждый был рад и корке хлеба. Хлеб выдавали по две булки на стол. Оставшийся хлеб мы распихивали по карманам. Движущиеся уши, за рядами кроватей, говорили о том, что все едят запасы.
В карантине я познакомился с моим будущим командиром отделения связи. Он был хитрее, вызвался выпускать "Боевой листок" – печатный орган нашего взвода. Я весь карантин пытался пристроиться служить санинструктором, но не получилось. Попал в строительную роту.
Стреляли мы один раз, из карабинов: три пробных патрона и пять зачетных. За всю службу. И все, оружия у нас не было. Я много слышал анекдотов про стройбат, ими еще американских морпехов пугали, говоря, что в Советском Союзе есть такие войска, где военным даже оружия не выдают – такие они звери. Смешно конечно, если сам там не был.
Рота
После карантина мы попали в роту. Это подразделение, в котором мы должны были находиться на протяжении всей службы. Мы получили место, где будем спать, то есть нам определили кровать. Все было в принципе и так известно, ведь карантин мы проходили в этом же здании только на втором этаже.
Первые полгода в строительной роте, я что-то строил, что я строил я так и не понял. Процесс выглядел примерно так: ломом долбишь мёрзлую землю, затем очищаешь ямку лопатой, пока снова берёшь лом, ямку заметает пурга, и всё заново. И так целыми днями. В холоде. Полуголодный. В лучшем случае за месяц получалась ямка метр на метр и глубиной пятьдесят сантиметров. Никто не знал, зачем эти ямки. Командир взвода объяснил, что самое главное здесь – ни о чем не спрашивать: – «Видите офицера – хватайте камень и тащите. Короче, делайте вид, что работаете». Я спрашивал у ребят, как долго будет тянуться время службы, оно шло так невыносимо медленно. Мне ответили, что так тяжело только первые полгода, потом – легче, привыкаешь. Нам выдали спецпошивы – это зимняя одежда военных полярников. Она очень продумана. Завязочки, клапана и прочее хорошо защищает тебя от мороза, а главное от сырого снега. Ведь страшен за полярным кругом не мороз, хотя он тоже доставлял неудобства, страшна теплая метель с температурой минус пять градусов и теплее. На тебя падает снег, тает, а потом ты замерзаешь, когда промокнешь.
Выданные спецпошивы мы тоже обшивали погонами. В это время у меня случился на пальце панариций. Это гнойный нарыв. Очень многие солдаты, в этой местности, буквально гнили от гнойничков, панариций, чирьев.
Сказывалась нехватка кислорода, его дефицит в воздухе, на той широте, до двадцати процентов. Местных женщин в роды не пускали, они ездили на материк в Красноярск рожать.
Я не спал два дня. Санинструктор не отпускал меня в санчасть, мотивируя тем, что возникнет вопрос, зачем он здесь. Говорил, рассосётся. Потом когда боль стала невыносимой, он протер скальпель спиртом и без обезболивания вскрыл нарыв. Сразу стало легче, я попросился у старшины поспать, он, видя моё измождение, разрешил. Положив спецпошив под кровать, я заснул, проснувшись, я его там не обнаружил. Стали искать, всех построили, пришло время сна, никого не отпускали. Эта одежда была очень популярна среди местного населения. Когда один из старослужащих сознался, что это он его взял, объяснив это корыстью продажи и получения дохода, командир роты объявил, что он садить его на гауптвахту не будет, что бы не было пятна на подразделении. Просто убедительно просил его не бить. Он так часто повторял это, что мысль о физической расправе так и висела в воздухе. Не знаю, били его или нет, но он долго косо на меня смотрел, виня меня в том, что я заснул, и это спровоцировало его на проступок.
Пурга одно из наиболее страшных погодных явлений на севере и если ты вышел в ненадлежащей одежде, вероятность, что ты замерзнешь очень большая.
Я как-то испытал это на себе. В то время меня перевели работать на коммутатор (привет войскам связи, в которые я не попал) и мне по работе пришлось выйти на улицу. Недалеко и ненадолго, поэтому я выскочил, как был: гимнастёрка и галифе. Буквально пара шагов при солнце и штиле и тут порыв сильнейшего ветра, снег в лицо и солнце будто выключили. Кругом сумрак, вой ветра и снег, который забивается в уши, глаза, лезет под одежду. В такие моменты чтобы умереть нужно, сделать только одну вещь – запаниковать. Я знал это хорошо, потому попытался отрешиться от неприятных ощущений и осмотреться насколько это возможно. Не знаю, сколько времени я вглядывался, скорее всего, секунды, но мне они начали казаться часами, пока мой взгляд не зацепился за полузасыпанные снегом следы от трактора, который утром чистил плац. Я сообразил, что надо идти поперёк линии отчистки. Так я добрался до казарм.
Вообще пурга на севере явление стоящее отдельного рассказа. Она начинается неожиданно, кончается также неожиданно, как проходящий поезд, и длится не один день. Она приносит много снега. Так много, что двухэтажные дома заметает по крышу, а одноэтажные бараки полностью. Тогда местонахождение здания можно определить только по торчащим над снегом антеннам и прорытым тоннелям в местах входа. Двери на севере открывались вовнутрь, чтобы можно было откопаться и не погибнуть голодной смертью. Как-то я ездил в отпуск, пурга длилась всё это время, то есть две недели. За это время погибло шесть человек гражданских.
У нас очень серьезно относились к безопасности. Проводились трехразовые проверки переклички. И по одному никого не отпускали. Говорят ещё севернее, между постройками натягивались тросы, и выйди из него, люди пристегивались к тросу на блок и шли, чтобы не потеряться. Ветра были такие, что легко могли унести человека на открытую местность.
У нас в роте жила собака по кличке Пушок. Очень мохнатая и добродушная собака. Эта собака однажды спасла отделение солдат, потерявшихся в пурге. В этом отделении был человек, который её любил и прикармливал. Она считала его своим хозяином. И вот однажды после того когда было потеряно отделение солдат, Пушок ушёл в пургу и вернулся с хозяином и его сослуживцами. Он по приказу командования стоял на довольствии и ему выдавался пищевой паёк. Ему разрешалось жить с нами в роте, но он любил спать на снегу.
Каптёрщик
Каптёрщик (сленг) – Каптенармус (от капитан-армус – фр. capitained'armes) – заведующий оружием и боеприпасами в полку, унтер-офицерский чин, воинское звание и воинская должность в ряде армий и флотов вооружённых сил государств мира, в прошлом и в настоящее время.
Спустя время после начала службы меня приметил старшина. Не знаю до сих пор, чем я ему приглянулся, но он предложил мне должность каптёрщика. Хотя нет, знаю, чем я ему приглянулся, я не пил столько, сколько мой предшественник. Что скажешь – нам обоим повезло, мне и старшине. Я получил чуть больше свободы, он получил вполне ответственного завхоза.
Начали мы нашу совместную деятельность с инвентаризации. Очень быстро выяснилось, что не хватает всего. Выяснять, что было пропито моим предшественником, а что просто утащено, не имело смысла. Надо было решать, как пополнять запасы.
Небольшая справка о том, чем мне предстояло заниматься. Кроме обязанности учёта всего нехитрого военного имущества на меня возложили обязанность торговать в ротной лавке. В ней можно было купить одеколон, спички, сигареты и другие мелочи так необходимые в быту. Наценка была смешная – пять процентов, но этого должно было хватать для пополнения и увеличения торговых запасов. Может и хватало бы, если бы не воровали, тащили всё, что плохо лежит. Лавка это обыкновенный шкаф с товарами в коридоре, под замком. Но заднюю стенку у шкафа из фанеры отрывали и брали что надо. Потом опять прибивали.
Возвращаясь к вопросу пополнения вещевых запасов – его надо было решать. Я стал разбираться, что и, как и выяснил, что нам из прачечной отдавали вещи не в том объеме, в котором мы их сдавали. Например, сдали десять пачек белья по десять единиц и получили десять пачек белья, но уже по девять единиц, а то и по восемь, в пачке. Так, в общем, вещи и пропадали, но это не основная утечка. Я решил, что это надо менять и стал ездить с напарником. Пока он «заговаривал зубы» сотруднику прачечной я кидал в мешок пару лишних пачек белья. Таким нехитрым способом мне удалось в скором времени восполнить всю недостачу. Я не воровал, я забирал свое. Когда по количеству белья мы выровняли ситуацию, я стал пересчитывать его при приеме и так уличать сотрудников прачечной. И все нормализовалось.
Что сказать, не мог я обижаться на прачечную. Белье стирали самым дешевым порошком, оно рвалось, и так они покрывали естественную убыль. Не правильно это конечно, но что было, то было. Я даже подходил к заведующему центральным складом и просил дать мне белье из излишков, из того что списано, но не утилизировано. Он удивился моему вопросу, потом улыбнулся, поняв, что я понимаю, что и как происходит. Даже работать к себе звал, сказав, что я «огонь парень».
Ещё была моя обязанность ездить в полк, который находился в двадцати километрах от нашей роты, за почтой. Здесь я вообще поднялся в авторитете. Нашим солдатам посылали посылки, и они все проверялись перед выдачей. А многим посылали запрещенное. Так вот меня старослужащие просили таковые посылки с запрещенным товаром не привозить для проверки, а отдавать напрямую. В этом были заинтересованы не только солдаты, но и сержанты, командиры подразделений. Я не строил из себя праведника, помогал ребятам.
Репутация моя взлетела. Да и мне доставалась доля, потом мог угостить старшину и командира роты. Командир роты, капитан Угаров, часто выпивал и ему нужна была закуска. Ездил я два раза в неделю. Со мной ездил и киномеханик, Андрюша Агапов, за фильмами, добрый такой парень. Он был старше призывом, но не зазнавался. У нас был клуб, и мы там смотрели фильмы. Однажды стоим мы на почте. Заходит начальник штаба, майор Парыгин. И всех нас посылает на гауптвахту к прапорщику Кемскому. Без всякой на то причины. Можно было конечно не пойти и просто смыться, но про него ходили такие слухи, что у него феноменальная память и он все проверяет. Ну а потом может на губе «сгноить». Губа – гауптвахта, это солдатская тюрьма. Сходил я к Кемскому, поговорили мы, я все объяснил и меня отпустили. Ну, конечно страшно было.
Отслужив месяца два, я так хорошо сошелся со старшиной, что перед каким-то праздником, он мне предложил съездить с ним в Норильск в увольнительную. Надо было, что то купить для роты. Он взял с собой и жену. Мы провели весь день в Норильске. Мне было всё интересно. Я разглядывал дома улицы, проспекты. Норильск красивый город. Мне удивительно было, что дома там стоят на сваях, под теми домами, где цоколь не был заложен кирпичом, видно было открытое пространство. Там пробегали собаки, бегали дети, и при случае можно пробраться под домом на другую его сторону. Оказывается, этот метод, применяется при строительстве в вечной мерзлоте. Вбивают сваи на определенную глубину, а потом на них возводят дома. Фундаментом является вечная мерзлота. Летом земля оттаивает максимум сантиметров на семьдесят. Лето короткое, весна, лето и осень три месяца. Солнце ходит над горизонтом не высоко, заходов и восходов нет, это называется полярный день или полярная ночь, в зависимости от времени года. Полярная ночь это зима и солнце совсем не всходит, даже не рассветает. Летом ходить можно без куртки или шинели, но только по солнечной стороне. Я даже один раз купался, но глубоко ноги не опускал, там сильно холодная вода. Если сделать обыкновенный фундамент и построить на нем дом, то за счет тепла дома, оттает мерзлота и дом упадет. Такое я получил разъяснение. Я обратил внимание, что, в городе, очень много ресторанов, кинотеатр был один на двести тысяч населения. Да и в него никто не ходил. Все зависали в ресторанах. Иногда, когда напивались, и не хватало драйва, ехали в аэропорт и летели в Красноярск или Москву в рестораны этих городов. Родильных домов не было, рожать ездили на «землю» или «материк» так называлось место до заполярного круга. Просто нехватка двадцати процентов кислорода, делало роды рискованными. И поэтому мамаши уезжали заранее на материк и там рожали. Заработки были хорошие и всё оправдывалось.
Погуляв по городу до вечера, мы сели на электричку и поехали домой. Когда уже шли по поселку старшина пригласил меня к себе домой. Я был польщен и не отказался. Жена его была такая миленькая, маленькая толстушка. Они меня покормили домашней пищей, а самое главное старшина предложил выпить. От такого предложения у меня глаза полезли на лоб. Надо сказать, что моё смущение его сильно позабавило. Я не стал засиживаться и пошел в роту.
В роте меня ждали. Это было не слыханной дерзостью, что я поехал в увольнение, в город, прослужив так мало. Была своеобразная ревность. Меня обнюхали и поняли, что я принял на «грудь». Ах, ты «прапоровыйвыкормышь", не благодарная сволочь и прочие эпитеты посыпались в мою сторону. За это молодой должен быть битым. Но меня трогать не стали. Побоялись старшину. Да я, уже многим сделал добро, отдав их посылки без проверки. Меня немного ещё пожурили и отправили спать, взяв с меня обещание, что такого больше не повторится. Фу, пронесло, подумал я и пошел спать.
Потом посещая полк мы с Агаповым, конечно, выпивали, но меня уже никто не трогал, и даже заметив, что я пьяный заводили в кочегарку и заставляли спать до отрезвления. Я понял, что меня трогать не будут и стал себе позволять выпивать каждую поездку.
Это сыграло со мной злую шутку, когда началась пурга. В такое время переклички проводились по три раза. На вечерней перекличке я не присутствовал, так как отсыпался в кочегарке. Ротный послал меня искать и приказал привести. Помню, как я зашел в роту, меня качало, а вся рота стояла по стойке смирно. Зрелище было, наверное, еще то.
Меня не сняли с должности, я был выгоден всем. Сам ротный, когда выпивал, в каптерке со старшиной, всегда просил у меня закуски, а у меня всегда было. В итоге меня, конечно, наказали, по-другому нельзя было. Мне дали три наряда вне очереди на работу на кухне. Один наряд я отработал, а потом меня и посылать перестали. Всё забылось. Меня простили. По службе ко мне претензий не было никаких. Я пополнил наличие постельного и нательного белья, но парадных форм на всех не хватало. Я знал, что придет время увольнения старшего призыва, а на всех не хватит, и взять было негде. И поэтому когда потом получил предложение от друга по карантину, перейти в связь я с удовольствием его принял. Все горевали, и я делал вид, что не хочу, типа меня забирают. Но душа ликовала. И я перешел в полк.
Труба
В тундре нет мусорок. В тундре мусоркой является тундра. Наберется мусор в большую кучу, потом его в тундру трактором толкают, а летом он утонет – и не видно его.
Так, командир роты, капитан Угаров, послал тракториста под командованием сержанта столкнуть мусор в тундру. Была зима. А отопительные трубы в вечной мерзлоте над землей проходят. Закопать-то их можно, но если что случится, то откопать зимой точно не удастся, да и летом тоже. Зимой – мерзлота, летом все, что оттаяло, превращается в болото.
Как-то от столовой убирали мусор: очистки, остатки пищи. Командир еще наказал сержанту смотреть и не уходить, была пурга. Хотя там почти всегда пурга. Сержант посмотрел-посмотрел – ему надоело на ветру стоять, и он ушел в столовую чай пить. Ну и случилось то, о чем предупреждал ротный, – тракторист наехал на трубу и порвал ее. Отопление сразу перестало функционировать, мгновенно в помещениях стало холодно.
