Юрий Витальевич Яньшин
У порога
– Кажется, была, но не из числа первых, – неуверенно подтвердил Тучков.
– Ну, ещё бы ей быть первой?! Это вам не гопник какой-нибудь, а матерый преступник, – ухмыльнулся в коммуникатор Афанасьев.
– Это, конечно, так, – не стал спорить кэгэбэшник, – но мне все время не давала покоя одна деталь…
– Какая?
– Я ведь с самого начала рассказа упоминал про закрытую дверь в ванную комнату, – продолжил повествование Тучков. – Ключи от ванной мы нашли при осмотре места преступления. А вот когда проводили опрос всех, кто в это время находился на подворье, то одна из горничных в монашеском чине, рассказала о некоторой странности, которая прямо указывает на убийство Первосвященника.
– Ну-ну?! – начал поторапливать жандарма диктатор.
– Патриарх, всегда, когда запирался от кого-нибудь, то непременно оставлял ключ в замочной скважине. А в этот раз связку ключей нашли в ворохе нижнего белья Патриарха.
– Хмм, и что всё это может значить? – подергал носом Афанасьев, находясь на этот раз в явном затруднении.
– А то и значит, – начал терпеливо пояснять Тучков, – что Патриарх сам открыл дверь своему убийце.
– Но ведь ты только что говорил, что у Алексия было стойкое недоверие к Нафанаилу. Вряд ли бы он стал по ночам открывать ему дверь, – усомнился Валерий Васильевич в гипотезе Тучкова.
– Значит, за дверью был кто-то ещё, кто пользовался маломальским доверием Патриарха и кому, тот не посмел, не открыть дверь, – жестко парировал сомнения шефа Николай Павлович. – Так что, всё укладывается в рамки классики детективного жанра. Злоумышленники постучали в дверь. На вопрос «кто там?», тот, кто пользовался относительным доверием, откликнулся, видимо, назвав весомую причину для столь позднего визита. А когда тот открыл дверь, то в дело вступил второй, который и ухайдакал старика. Вряд ли, тот второй, участвовал в непосредственном убийстве, иначе бы и его следы были на месте преступления. Но, по крайней мере, мы точно знаем, что он там был. Затем, наскоро отерев руки об одежду, сваленную на тумбочке, он, а точнее, они, подхватили связку ключей и заперли за собой дверь.
– Как же тогда объяснить связку ключей, оказавшуюся в ворохе одежд? – опять засомневался Афанасьев.
– Очень просто. Убийца Патриарха был в числе тех обеспокоенных его отсутствием, кто ворвался к нему утром. А в поднявшейся суматохе нет ничего проще, чем подложить связку ключей в стопку одежды.
– Был ли Нафанаил в числе ворвавшихся в ванную комнату? – прямо спросил Верховный.
– Да, – коротко ответил Малюта и тут же пояснил свой лаконичный ответ. – За ним послали сразу, как только обнаружили запертую дверь ванной комнаты. И он вместе с посыльным тут же прибыл на подворье.
– А был ли он в числе тех, кто был в покоях Патриарха накануне событий? – въедливо продолжил «допрос» Валерий Васильевич.
– Да, но не в самих покоях, а в патриаршей библиотеке, что находится в другом крыле здания. Будучи заведующим Отделом Внешних Сношений, он имел право на посещение патриаршей библиотеки в любое время. В холле, отделяющем крылья здания друг от друга, находится пост, мимо которого незаметно не пройти. Нафанаил покинул библиотеку в районе полуночи, о чем имеется запись в журнале посещений. Свидетелями его отбытия был, как дежурный на посту, так и два привратника, провожавшие его до автомобиля, – обстоятельно докладывал Николай Павлович.
– Что ты говоришь?! Надо же?! – мастерски сыграл удивление Афанасьев. – Коль, а Коль, – задушевно обратился он к своему церберу, – а тебе не кажется странным, что я, находясь совсем в другом месте от места происшествия, да еще через двенадцать лет, сумел-таки найти убийцу и его подельника?
– Вы полагаете, что подельник и есть тот, кто был в ту ночь на посту?! – воскликнул Тучков.
– Вы, Николай Палыч, демонстрируете просто чудеса своей проницательности, – ехидно заметил новоявленный Холмс.
– Ух, ты! – продолжал исторгать восхищенные и несвойственные своему аристократическому происхождению междометия потомственный дворянин.
– Дело осталось за малым, – перебил его восторги сыщик-любитель. – Нужно всего-то раздобыть отпечатки пальцев Нафанаила и сравнить их с кровавыми следами той злополучной ночи.
Все восторги Тучкова на этом моменте, будто бритвой отрезало:
– Увы, – печально произнес он, – все материалы этого дела были у нас изъяты по распоряжению моего тогдашнего начальника Пасечника. И наверняка уже давным-давно сгорели в камине его персонального кабинета, который теперь стал моим.
– Блин! Скверно-то как! – не сдержал эмоций Афанасьев. – Ну, да ладно, прокатило в прошлый раз, авось прокатит и ныне, – пробормотал он себе под нос загадочную фразу.
– Что-что? – откликнулась трубка в его руке голосом Тучкова.
– Вот, что, Николай Палыч. Лоханулся ты двенадцать лет назад, но сегодня тебе выпал шанс расквитаться за незаконченное дело с тем, кто тебя тогда переиграл. Поэтому слушай меня внимательно.
– Слушаю, товарищ Верховный, – сразу подобрался Председатель КГБ, отбросив всегдашнее свое ёрничество.
– Поднимай весь свой штат и спехом следуйте сюда. Перекрывайте все дороги и подъезды к Храму, чтобы ни одна мышь не проскочила. Отсюда есть подземный ход? – спросил Афанасьев у митрополита.
– Имеется, – быстро-быстро закивал Евфимий, почувствовав, какая крутая каша заваривается на его глазах. – Он проходит под Москва-рекой и ведет прямо к Храму Святого Николы на Берсеневке.
– Отлично. Палыч, ты слышал? Хорошо. Тогда перекрывай всё и там. Сюда, к центральному входу подгонишь автозак. И еще постарайся, как-нибудь, чтобы группа захвата не привлекая внимания, проникла на заседание Собора. Придется брать матерого преступника, возможно, что и вооруженного. В общем, всех впускать – никого не выпускать! До особого моего распоряжения.
– Двери, наверняка будут закрыты, – засомневался в благополучном исходе операции Тучков.
– У дверей будут наши люди. Они откроют и проводят, – пришел на выручку Евфимий.
– Слыхал? – опять обратился диктатор к жандарму. – Тогда сигналом к началу операции будут мои слова: «Время! Время!»
– Всё понял, Валерий Василич, – откликнулся Тучков.
– Тогда пожелай себе и мне удачи, – буркнул Афанасьев и, не дожидаясь ответа, выключил коммуникатор.
Затем поднес левую руку к лицу и посмотрел на свои часы:
– Ёкасука! Мы опаздываем уже на пятнадцать минут. Идемте скорее, отче! – воскликнул он, и бодро вскочив с лавки, кинулся вон из этого узилища.
Глава 65
Там же
Афанасьев поменялся местами с Евфимием, и теперь уже не он, а священник был в роли догоняющего. Как и все танкисты, Валерий Васильевич прекрасно ориентировался на любой местности, включая и закрытые пространства, поэтому, несмотря на то, что был впервые в этом притворе, он нутром чуял, куда надо идти, чтобы попасть в центральное помещение Храма. Все же митрополит, пользуясь своим ростом, быстро догнал ретивого диктатора. И догнав его через десяток шагов, ухватил за рукав пиджака, придерживая неуемную прыть бывшего генерала. Не дойдя до толпы священников, сгрудившихся в конце коридора, они резко остановились.
– Постой, Валер, – совсем уж по-простому обратился к Верховному митрополит. – Может не надо так-то?!
– Как, так?! – не понял Валерий Васильевич.
– Ну, так… С оцеплением и группой захвата… Всё ж таки не серийного убийцу или маньяка, а самого Предстоятеля Русской Православной Церкви захомутать решили. Зачем давать лишние поводы к нестроениям? Может довольно будет простого низложения?! А?
– Да, в уме ли ты, отче?! – округлил на него глаза Верховный. – Ты, что дурак?! Или до сих пор не врубился в ситуацию?! Да все ваши обвинения, что вы насобирали за три с лишним месяца яйца выеденного не стоят!
– Как это?! – опешил митрополит.
– А вот, так! – рявкнул Афанасьев, уже не заботясь, что его услышат церковные служители на том конце коридора. – Все эти ваши обвинения в сребролюбии, симонии, стяжательстве и взяточничестве, в лучшем случае, тянут на общественное порицание. Обвинение в Коррупции и взяточничестве применяются только в отношении государственных чиновников, а у вас, извините, частная лавочка, да еще и отделенная от государства. Сребролюбие и тяга к роскоши, хоть и порицаемы в обществе, но ненаказуемы. И вообще, это всё подарки, от которых отказываться грех, ибо гордыня. Зарубежные счета? А кто сказал, что их запрещено иметь?! Скажет, что берег деньги Матери Церкви там из-за неоднозначной экономической обстановки в стране. Торговля водкой и табаком? Так, государство само разрешило. На то имеется специальное Постановление Правительства. Контрабанда? Да, преступление. Но ты сначала докажи, что он лично имел к этому отношение.
– А предательство веры предков?! – поднял пастырский посох митрополит.
– Порицаемо. Не спорю. Однако, тоже не наказуемо. Нет такой статьи об измене Родины в виде подчинения православия католицизму. Это, опять же, ваши внутренние разборки, государства никак не касающиеся. Скажет, что хотел покончить с многовековой враждой двух церквей, – резюмировал диктатор бескомпромиссным тоном.
– А грех прелюбодеяния и содомии? – робко вставил сбитый с толку Местоблюститель, надеявшийся, хоть в этом найти зацепку.
– Стараниями прежних властей, статьи о педерастии в нынешнем УК не имеется. А склонение к половому акту женщины без применения к ней насильственных действий наказывается штрафом в сто двадцать тысяч целковых, если я точно помню 113 статью Кодекса. Тьфу! Мелочи! И что в итоге получаем?!
– Что?! – со страхом воззрился на диктатора священник.
– Пшик получаем! Крику много – шерсти мало, – сделал неутешительное заключение Афанасьев. – А вот убийство, это как раз то, что нам и надо! От этого уж за священническими ризами не укроешься. Эта карта бьет все остальные – на раз-два!
– Значит, говоришь, без этого не обойтись? – поник головой митрополит.
– Никак, нет, – как бы извиняясь за создавшееся положение, развел руками диктатор.
– Ладно, говори, что делать, сыне мой?
– Дай приказ кому-нибудь из своих, чтобы встретили людей из органов и проводили тайком в зал. Сам ведь обещал.
– Да-да, конечно, – покивал тот головой и поманил к себе одного из служителей.
Один из толпы, кого подозвал к себе Евфимий, тут же подошел и почтительно клонил голову в ожидании указаний.
– Я пока буду инструктировать архимандрита Павла, – кивнул в сторону подошедшего митрополит, – ты ступай вон к ним и они тебя проводят до приготовленного для тебя места.
Афанасьев не стал отвечать, а просто направился к стоящим клирикам, которые почтительно расступились при его приближении.
Когда Афанасьев в сопровождении священников вошел в центральное помещение Храма, в глаза до рези ударил яркий свет, льющийся со всех сторон от электрических светильников, включенных на полную мощность. Хотя, не исключено, что это ему только показалось после длительного пребывания в полутемной келье. В глаза также бросилось большое количество разномастно одетого народа. Он думал, что в Храме будет присутствовать не более 300-400 человек из числа церковнослужителей на манер заседаний Нижней Палаты Думы, но здесь было все не так, как он себе представлял первоначально. В помещении, которое могло вместить в себя разом до пяти тысячи душ, находилось на его взгляд, как минимум, тысячи две. И только где-то около половины из них были облачены в священнические ризы. Все остальные, кто здесь присутствовал, были одеты в мирское. Несмотря на то, что он и сам был одет в гражданский костюм, его сразу же узнали. Приветственные возгласы в помещении с прекрасной акустикой звучали особенно громко и порядком-таки смутили Валерия Васильевича. Он застенчиво улыбался и кивал головой направо и налево, попутно заливаясь краской смущения и чувствуя себя артистом цирка на арене от которого ждут каких-то невероятных трюков и фокусов. Его приветствовали, но из-за того, что он был плотно окружен свитой, состоящей из священников высокого ранга, близко подходить не решались.
Почти все пространство Храма было заставлено длиннющими деревянными лавками, ничем не покрытыми и видимо, принесенными сюда из трапезной. И еще заметил Афанасьев своим натренированным взглядом, что лавки были аккуратно сгруппированы в пять «коробочек», словно полк на плацу – по-батальонно. Все пять «коробочек» располагались одна за другой. Между каждой «коробочкой» был широкий проход. Его чуть не под руки, как немощного старца, провели и усадили в первую «шеренгу», но не в центре, как он ожидал, а с краю. Другой бы на его месте обиделся таким пренебрежением к его должности, но он с пониманием отнесся к происходящему, решив, что так и подобает обходиться с гостями, хоть и значительными, но не имеющими никакого отношения к предстоящему действу. Рядом с ним сел невысокого росточка попик с реденькой бородкой и улыбающимся лицом. Судя по довольно скромному одеянию, с обычным, кажется, медным распятием на цепочке, без всяких панагий, усыпанных алмазами, тот был в чинах невеликих. Глядя на его добродушное личико, Афанасьев и выбрал себе скромного попика в бесплатные гиды. Помещение уже до отказа было набито народом, но он каким-то образом все прибывал и прибывал. Валерий Васильевич, не скрывая своего любопытства, вертел головой по сторонам. Даже находясь с самого края ему хорошо было видно место перед алтарем, которое устроители Собора отвели под Президиум. Стол Президиума – узкий и длинный, стоящий на возвышении, был застелен бархатной скатертью сиреневого цвета. К столу было приставлено тринадцать стульев. «Прям, как Христос с апостолами» – подумал Афанасьев и перевел свой взгляд чуть дальше. Сбоку от стола возвышалась небольшая кафедра, предназначенная для ораторов. А еще дальше, там, в стороне и внизу, почти у самой стены стоял небольшой стол, крытый черной скатертью. За столом сидел сам Нафанаил – грузный и тяжкий, одетый, как и положено в патриаршие ризы и куколь с Шестикрылым Серафимом на лбу и алмазным навершием. Его чревному туловищу было жарко и душно, поэтому он поминутно отирал чело платком, одновременно с открытой неприязнью посматривая в сторону главного виновника сегодняшнего собрания. По левую руку от места Президиума и почти напротив Афанасьева, расположился столик, где сидели два секретаря, в обязанности которых входила фиксация всего происходящего и ведение протокола.
Валерию Васильевичу было откровенно начихать на недобрые взгляды Патриарха, поэтому он не стал сосредотачиваться на персоне своего недруга. Его больше интересовали организационные вопросы. Он чуть поерзал задом на жесткой лавке, не привыкшим к такому спартанскому сидению и, повернув голову в сторону попика, тихонько спросил:
– Скажите, отче, а почему сиденья так расположены, будто в театре?
Попик окинул ласковым взором всесильного правителя и также тихонько пояснил:
– К театру сие не имеет никакого отношения, сыне. Просто по правилам проведения Поместного Собора делегаты сидят каждый в своем секторе. Архиереи – особо, их место наперед всех. Представители клира – такоже особо, и их место следом за архиереями. За ними вслед сидят представители монашествующей братии. За ними – выборные от мирян. А уж в самом конце сидят приглашенные Архиерейским Собором специалисты, эксперты и простые гости, отличившиеся в миру благонравием и кротостью.
Разговорчивый священник хотел было пуститься в дальнейшие пояснения, но его словоохотливость была перебита вступлением под своды Храма Местоблюстителя в сопровождении двенадцати членов Президиума, состоящего из высших иерархов Церкви. При их появлении все встали. Как и положено, по регламенту, перед официальным открытием Поместного Собора была проведена Божественная Литургия Святителя Иоанна Златоуста. Её провел сам Местоблюститель глуховатым, но отчетливым голосом. Ему слаженно подпевали клирики. Афанасьев, который ни слова не знал, стоял, вытянувшись по струнке и стоял так, застыв до её окончания, благо, что она длилась недолго. После окончания Литургии, Местоблюститель подал разрешающий жест и все стали усаживаться на свои места. Процесс рассаживания не занял много времени, потому как все, возможно, кроме самого Афанасьева и так знали свое место в церковной иерархии. И только Местоблюститель остался стоять на ногах. Нацепив очки, видимо к старости у Артема тоже начались проблемы со зрением, он взял со стола бумагу и начал зачитывать её содержимое бесцветным и монотонным до зевоты голосом. Во-первых, зачитал, как и полагается в таких случаях, приветствие делегатам, прибывшим по его созыву на Собор, не забыв остановиться на сложности текущего момента истории. Во-вторых, долго и скучно освещал сведения по составу, кворуму Собора и регламенту предстоящей череды заседаний. В конце речи, от которой Афанасьева клонило в сон, Местоблюститель отдельно поблагодарил Главу высшего Военного Совета России за любезное согласие посетить Высокое Собрание. Валерий Васильевич, не ожидая, что будет упомянут в речи, честно говоря, не знал, как поступить – то ли встать и раскланяться на все стороны подобно эстрадному артисту, то ли сделать вид полной отстраненности от происходящего. В конце концов, природная вежливость победила в нем, и он, привстав со своего места и обернувшись к делегатам, просто склонил голову в знак приветствия.
Когда все процедурные вопросы были освещены, Евфимий, сняв очки, обратился с речью, которую, судя по всему, заготовил заранее и прорепетировал не единожды:
– Братия и сестры! Простите мя грешного, что стал причиною смущения ваших душ, решив собрать вас здесь, дабы решить насущные и судьбоносные вопросы, которые решат не токмо нашу с вами дальнейшую жизнь, но и окажут влияние на весь православный мир, яко круги на воде от брошенного камня. И потому я грешный заранее прошу прощения у клира и мирян за возможные негативные последствия от того, что будет представлено на ваш праведный и справедливый суд. Все вы уже знаете причину созыва Поместного Собора. Еще ни разу Русская Православная Церковь не собиралась по столь прискорбному и не побоюсь этого слова, постыдному поводу, как разбирательство относительно личности самого Предстоятеля. В соответствие с Уставом Русской православной Церкви, и опираясь на решение Архиерейского Собора, призванного заботиться о
сохранении чистоты православной веры, христианской нравственности и благочестия мы вынуждены, под гнетом предъявленных к рассмотрению фактов рассмотреть вопрос о низложении Первоиерарха и Предстоятеля Церкви нашей. Боль и горечь разливаются в моей душе от произнесения сих слов, но и замалчивать дальше те несправедливости и кощунства, что творятся у нас более никак не мочно, ибо сие будет означать умаление и ниспровержение всех канонов, на которых зиждется вера православная. Подобно Праведному Иову, пораженному проказой, но излечившемуся промыслом Господним, Церковь наша такоже должна поступить. И излечившись от поразивших её пороков выступить целителем душ паствы своей. Ибо без самоисцеления и самоочищения не может она быть надежным поводырем неокрепших христианских душ, за которые она в ответе перед Всевышним. Получив сведения о недостойном житии Первосвященника, Архиерейский Собор счел для себя необходимым создать специальную Синодальную комиссию, которой было доверено исследовать со всем тщанием все факты вероотступничества, стяжательства и святотатства со стороны Патриарха Нафанаила. Три с лишним месяца комиссия день и ночь проверяла и перепроверяла полученные материалы документального характера, а также свидетельские показания потерпевших от него, как телесным образом, так и душевными расстройствами. И теперь комиссия готова представить на суд Поместного Собора, как высшего органа церковного управления, все доказательства обвинения. Вместе с тем, – продолжил бубнёж Евфимий, – я, как Местоблюститель, заботящийся о чистоте веры, дабы не позорить обвиняемого во грехах и впадшего в ересь Патриарха, предлагаю ему добровольно сложить с себя сан Первосвященника, дабы не смущать паству и клир обнародованием богомерзких фактов своего бытия на патриаршем престоле. Обещаю, что всё содеянное им останется при нем, и тогда пусть сам Господь Бог решает его участь. Мы же, недостойные, просто изблюем его из уст своих и памяти своей, яко не горячего и не холодного, но всего лишь теплого, что означает не проклятого и не величаемого, а посему и недостойного поминания. Встань, Нафанаиле и ответствуй пред Собором, – обратился митрополит к пыхтящему гневом Патриарху, – согласен ли ты на упрощенное снятие с себя сана Первосвященника взамен на неразглашение деяний твоих, учиненных, как против самой Церкви, так и против клириков и мирян?
Патриарх Нафанаил, даже не встал, а вскочил, будто ужаленный в зад. Его лицо искажала гримаса необузданной ярости:
– Свой сан, полученный по благословлению Божьему, складывать с себя не собираюсь! – выкрикнул он громко и голос его словно волна цунами прокатился над Собранием, накрывая его с головой. – А то, в чем меня обвиняют хулители и гонители, есть ничем не прикрытая лжа и досужее кривомыслие, жаждущих урвать для себя благ, недостойных епархов. Господь Вседержитель, да пребудет порукой моих слов, – еще сильней возвысил Патриарх свой голос, -в том, что всё содеянное мною шло лишь во благо нашей Матери-Церкви Православной и служило ей к вящему её величанию и возвеличиванию. А если я и совершил, что-то толкуемое неоднозначно, по недомыслию своему, то пусть оно и будет осуждено самим Господом нашим. Его вердикт я готов принять со смирением и кротостью агнца на заклании. Но не вам клеветники и суесловы судить мя вопреки воли Его.
Слова Нафанаила, извергнутые, словно из самой утробы, как ушат холодной воды окатил собравшихся, под сводами Храма. Задние ряды, как подметил про себя Афанасьев, застыли, словно громом пораженные словами низлагаемого Патриарха. Все они прекрасно ведали о похождениях Нафанаила, ярко освещаемых вездесущим интернетом, поэтому у них не было никаких сомнений в том, что на пустом месте Архиерейский Собор не станет созывать Поместный Собор. Видимо, даже у священников высоких рангов наступил предел долготерпения по отношению к одному из своих соратников, уже в открытую, попирающего заветы Авраама. А с другой стороны, уж больно уверенно и независимо ведет он себя перед Собранием. Не означает ли это, что он не только не чует за собой прегрешений, но наоборот, является проводником воли Всевышнего, если тот все еще не покарал его за кажущиеся многим богомерзкие поступки. Может сам Господь, через ставленника своего испытывает и искушает паству, поверяя крепость ея духа перед обвинениями? Клирики переглядывались меж собой, немо ища ответа друг у друга и вытягивали шеи, чтобы узреть реакцию впереди сидящих священников более высокого ранга. Однако и они в большинстве своем пребывали в растерянности. Многие из них искренне полагали, что Собор укажет на недостатки и ошибки Патриарха при несении им своего служебного долго перед Богом и паствой. На основе высказанных претензий части иерархов к его служению, Поместным Собором будут выработаны рекомендации, указующие сбившемуся с праведного пути Патриарху правильное и праведное направление. На этом-то всё и закончится. А тут, на тебе, с места и в карьер – лишить сана и «изблевать из уст своих». Николи такого не было, если не считать досадного случая, произошедшего в конце XIV века, когда вот тоже так пришлось лишать сана митрополита Пимена, который в действительности сошел с ума и творил подчас богомерзкое. Но то были дела давно минувших дней, а сейчас век, когда «ракеты бороздят космическое пространство». Тут было от чего растеряться. Да и приглашение на Поместный Собор Главы государства, известного, как ярого противника Нафанаила, говорило о том, что дела закручиваются нешуточные, и решение придется принимать судьбоносное. Там еще неизвестно куда вывезет, а терять богатые и многолюдные епархии, в случае проигрыша не хотелось никому из тех, кто носил алмазные кресты на митре. Ропот растерянности и негодования прокатился по первым рядам.
Однако всё это не произвело никакого впечатления на Президиум. Все двенадцать «апостолов» застыли с каменным выражением лица, поэтому понять, что сейчас творилось в душе каждого из них, не представлялось возможным. На лице Местоблюстителя тоже не дрогнул ни один мускул, когда он выслушивал гневные отрицания Нафанаила. Когда водопад порочащих его слов у низлагаемого Патриарха иссяк, а в зале опять восстановилась относительная тишина, он продолжил, не скрывая своего разочарования упрямством обвиняемого:
– Господь, да будет нам свидетелем, что мы до конца придерживались смирения в деяниях своих, не желая срамить и позорить Предстоятеля, давая ему возможность добровольно отречься от сана, но он сам не захотел этого. А посему объявляю начало слушаний по делу нынешнего Патриарха Нафанаила о злонамеренном нарушении Устава Русской Православной Церкви, о фактах стяжательства, симонии, присвоении церковных ценностей, о плотских грехах и самом главном грехе – вероотступничестве и еретичестве, угрожающем самому существованию православия на Руси. Патриарху будут выдвинуты обвинения по каждому из пунктов, которые он может либо опровергнуть, либо согласиться с ними. По результатам состязательной дискуссии, членами Архиерейского Собора будет принято решение о снятии всех выдвинутых ранее обвинений и закрытия дела, либо о низложении и расстрижении Патриарха. Голосование Архиерейского Собора будет проходить путем подачи записок в секретариат с дальнейшим оглашением. В записках должно быть указано, виновен или невиновен обвиняемый. Решение принимается квалифицированным большинством от всего состава Архиерейского Собора. Сам же обвиняемый не имеет права участия в голосовании. Всем ли ясна процедура состязательности и принятия решения? – вопросил Местоблюститель, оглядывая поверх очков сидящих в первых рядах церковных иерархов.
Негромкий ропот согласия, сопровождаемый кивками головы, прошелестел под сводами Храма.
– Архимандрит Агафангел, – обратился Евфимий к одному из клириков, сидящих в первом ряду, – начинайте процедуру опроса.
Строгий и подтянутый, аскетичного вида клирик, бодро встал со своего места и уверенно поднялся туда, где стояла кафедра. Он пощелкал ногтем по микрофонам, проверяя их работоспособность, а затем, откашлявшись, начал:
– Уважаемые братья и сестры во Христе, уважаемый клир, монашествующие, миряне и гости, Господь наш Всемогущий и Всемилостивейший, в качестве испытания назначил мне нести тяжкую ношу обвинителя во гресях своего Предстоятеля. Это испытание, я, как христианин, принял со смирением. И оно, как награда и кара – есть милость Господня и не след мне, червю малому и недостойному, увиливать от его исполнения. Я постился и думал перед тем, как принять на себя все душевные тяготы проведения следствия по данному делу. И, в конце концов, пред ликом Сына Божьего, принял на себя обет уйти в затвор, скрывшись от Мира навсегда, если хоть одно из предъявленных мною обвинений не будет иметь своего подтверждения. И дабы избежать искуса клятвопреступления повторяю это перед всеми вами дорогие братия и сестры. Три с лишним месяца Синодальная Комиссия, созданная Архиерейским Собором и возглавляемая мной, проводила тщательное расследование всех фактов, указующих на совершение Патриархом Нафанаилом преступлений против Матери нашей Церкви и служителей её. Патриарх Нафанаил! – возвысил он голос, одновременно простирая длань в направление обвиняемого. – Встань!
Нафанаил не встал, а вскочил со своего места, неистово сверкая белками глаз. Его лицо пылало, а губы то и дело кривились в словах немого ругательства.
– Говори, готов ли ты ответствовать на предъявленные тебе обвинения?! – не смущаясь бешенства Патриарха, вопросил Агафанкел.
– Готов! – с вызовом процедил сквозь зубы Предстоятель, сжимая в руке кипарисовый пастырский посох, словно это было метательное копье, которое он приготовился засадить в своего оппонента.
– Тогда слушай. Первый пункт обвинения – симония, сиречь торговля церковными должностями…
А дальше началась длинная череда препирательств сторон, где одна выдвигала обвинения, а другая яростно отвергала их. Обвинитель подкреплял свои слова задокументированными доводами собственноручных признаний виновных в получении должностей в обход установленных правил. Для демонстраций признаний были представлены многочисленные видео, транслируемые с помощью специального кинопроектора на вывешенное белое полотнище за спинами Президиума. Противная сторона, как и ожидалось, категорически отвергала все обвинения, утверждая, что все показания против обвиняемого были сфабрикованы путем запугивания и шантажа сторонников Патриарха, тем более, что факта самой продажи с передачей денег и ценностей выявлено не было, а слова, как известно, к делу не пришьешь. Все эти нудные препирательства мало интересовали Афанасьева. Предметом его пристального внимания была реакция публики (а иначе и язык не поворачивался назвать это собрание, жаждущее сенсаций) на происходящее. Сочувствующих Патриарху было не так уж и много, как опасался Евфимий. И все они, в основном, сидели кучно, занимая места в первых рядах ближнего сектора. А еще они выделялись на фоне остальных служителей культа особо богатыми шелковыми ризами и многочисленными панагиями на груди. «Ну, всё правильно, – ухмыльнулся Афанасьев. – Олигархат стоит горой за своего ставленника. Истина, не требующая дополнительных доказательств». Впрочем, и противников раздачи должностей тоже было маловато. Тут сидели, в основном, люди многоопытные и матерые, которые знали не понаслышке о том, что симония – дело вполне заурядное, служащее неким социальным лифтом в церковной иерархии. А уж житейское правило, в соответствие с которым каждый начальник формирует коллектив под себя исключительно из своих сторонников, никто из них отрицать не собирался. Поэтому спор о симонии, как-то быстро увял сам собой, переключившись на иную тему.
Следующим пунктом обвинения стала гордыня и сребролюбие Патриарха. Архимандрит скрупулёзно стал перечислять дорогие подношения в виде яхт, вертолетов, недвижимости, дорогих и бронированных авто, эксклюзивных экземпляров часов и ювелирных украшений, которыми так любил щеголять Нафанаил. Особой укоризны от Агафангела «заслужил» Патриарх за наличие охраны, мало в чем уступающей иным правителям. Все свои обвинения клирик подкреплял слайдами запечатлевшими детали роскошной жизни Первосвященника. Эти обвинения в адрес проштрафившегося Патриарха тоже, хоть и вызвали ропот среди делегатов, но в негодование не перерос. Почуяв за собой некоторую инерциальную силу, тот не просто яростно отмел от себя все обвинения в праздности и роскошестве, неподобающими в житии Первосвященника, всё свое время долженствующего проводить в постах и молитвах за Отчизну и народ, пастырем которого его избрали, но и перешел в некоторое наступление.
