Юрий Витальевич Яньшин
У порога
– Чай не за печкой уродился, – чуть обиженно ответил Афанасьев, имевший научную степень доктора военных наук.
– Так вот, – потер митрополит свои колени ладонями, – все эти перемены люди связывают с тобой и твоими соратниками. Впервые за всю историю рейтинг доверия к власти превысил значение в 75%. Поверь, сын мой, это очень много. А доверие к тебе превышает и этот показатель.
– Откуда у вас такие сведения? Рейтинг доверия последнего президента тоже превышал порог в 80%, – усмехнулся Валерий Васильевич.
– У нас свои источники информации и своя служба социальной аналитики, не доверять которой у нас нет оснований, – в свою очередь улыбнулся Евфимий. – Что же касается популярности последнего президента, то ты и сам прекрасно понимаешь, как рисуются царедворцами подобные цифири.
– И тем не менее…
– И, тем не менее, – подхватил священник на лету, – вся его беда заключалась в том, что он, как канатоходец пытался соблюсти баланс, считая это своей приоритетной задачей. Олигархат и приближенных ублажал материально, считая их своей преторианской гвардией, а народ умиротворял незначительными подачками, представляя их, как высшее достижение своей власти. Он стоял перед дилеммой: быть с народом или быть с ограниченным числом приближенных. Думая, что деньги решают всё в этом мире, он сделал свой фатальный выбор. В результате, все кончилось довольно печальным образом, для него самого. Самые близкие люди, как он полагал, его и предали, в конце концов.
– То есть, если я вас правильно понял, то вы желаете воспользоваться некоторой моей популярностью в своих целях?! – перевел беседу на совсем уж откровенный лад Афанасьев.
– Думай, что речёшь! – поднял голову и сверкнул очами митрополит. – Свои цели, это когда я бы попросил у тебя квартиру для своей племянницы на Тверской! А я забочусь об интересах церкви и народа, в целом.
– А, что, племяннице понадобилась квартира в центре Москвы? – панибратски подмигнул Верховный ссутулившемуся Евфимию.
– Перетопчется, – буркнул неистовый иерарх.
– Ладно-ладно, я пошутил, – решил сбавить обороты Валерий Васильевич. – Но, что я конкретно должен сделать?
– Своим авторитетом ты должен противустоять алчущим клирикам, сопротивляющимся переменам. Они, неразумные сами не понимают, что своим стяжательством приближают не только свой телесный и духовный конец, но и закат последнего оплота веры в христианские начала.
– Вот ведь какой вы скользкий субъект, отче! Я от вас уже битых полчаса добиваюсь конкретики, а вы все куда-то крутите и вертите, как фокусник в цирке. Скажите прямо, наконец: «Василич, ты должен сейчас сделать то-то и то-то». Тогда и мне и вам станет ясно, в каком направлении двигаться дальше.
Служитель культа опять вперился в пол глазами и как бы нехотя через великую силу выдавил из себя:
– Пойми, мне тяжко молвить об этом. Но ты ведь не младень, а муж убеленный сединами. Мне ли тебе объяснять про «аз» и «буки»? Те клирики, что стоят горой за нечестивого Нафанаила тоже ведь люди, подверженные мирским страстям и вожделениям. И им, как и прочим мирянам не чужды страхи потерять в одночасье все, чем они владеют – материальным достатком, приобретенным, скажем так, не совсем честным способом. Но, паче того, страхом потери свободы и далее распоряжаться всем этим добром безнаказанно, не понимая, что это всего лишь краткий миг бытия пред вечной жизнью и вечной расплатой за свои мирские слабости.
– То есть, вы мне предлагаете перейти к угрозам начать репрессии против служителей церкви? – не поверил своим ушам диктатор.
– Порой неразумную скотину, пастырь направляет на путь истинный хворостиной, – тяжко вздохнул митрополит.
– Ага. Это типа того, что умелое использование кнута, существенно экономит пряники. Я так понимаю?! – слегка опешил от подобной откровенности диктатор.
– А разве я предлагаю тебе совершить, что-то противозаконное?! – в свою очередь удивился Евфимий. – Эти клирики уже замечены в симонии17, стяжательстве и мздоимстве, а также в подкупе должных лиц государства. Просто Церковь, не желая выносить лишний сор из избы старалась не выпячивать эти факты.
– Вот и расстаралась на свою голову! Теперь вот по уши сидит в дерьме, тока ноздри наружу! – со злостью выпалил Верховный. – И мне вы хорошую свинью подложили, желая выставить вселенским пугалом. Я, значит, аки пес цепной должен буду броситься на отступников, а вы, вроде, как и не причем, да?!
– Да! Да! – яростно хлопнул себя по коленкам бывший старлей. – Если тебе так хочется считать, то, да, пускаю тебя в качестве ледокола! И что с того?! Только тебе-то это ничем не грозит! Они, даже в случае победы, не осмелятся провозгласить тебе анафему18, потому что знают – народ за ними не пойдет. А вот как быть тем клирикам, что уверовали в справедливость, в перемены и пошли за нами? Им-то что делать? Снимать с себя сан? Постригаться в монахи или паче того – уходить в подполье? Ты о них подумал, любитель лайковых перчаток?!
Сказать, что Афанасьев был поражен последними откровениями митрополита, будто выплюнутыми им в лицо, значит, ничего не сказать. Он был просто ошарашен, как словами, так и тоном, которым они были произнесены. Афанасьев еще раз внимательно оглядел своего визави, словно не узнавая того и теперь пытался отыскать в нем что-то знакомое, но не находил. Крупный телом митрополит, сейчас больше всего походил на взъерошенного воробья – отчаянного от своей наглости, что позволил себе спорить с ястребом, и в то же время нахохлившегося, от свалившихся на него невзгод, немощного старца. Он смотрел на него и никак не мог свыкнуться с этим его новым образом. Может быть, именно в этот момент Валерий Васильевич и принял окончательное для себя решение об оказании мятежному старцу всесторонней и всеобъемлющей помощи. Этот удивленный взгляд диктатора не остался незамеченным со стороны Евфимия:
– Что, воззрился?! Не узнаешь?!
– С трудом, – честно признался Верховный.
– Да, сыне, увы, нам. И я тоже грешен и одержим страстями и неистовством, противным сути смиренности в христианстве.
– Ладно, отче, уговорил. Так и быть, продемонстрирую им кнут без пряников. Но давай этот фортель прибережем на крайний случай. Давай, лучше остановимся на личности самого Нафанаила. Что у вас есть из конкретного материала на него? Ведь я так понимаю, что главный объект воздействия – миряне, делегированные на Собор, потому, как церковников ничем не удивишь. Чем таким можно зацепить простых верующих, чтобы они отринули нечестивого патриарха?
Глава 64
I.
Там же.
Евфимий уже порядком успокоился после душевного взрыва и вновь принял осанистый и благообразный вид. Он с достоинством огладил свою длиннющую бороду и начал с крестьянской обстоятельностью докладывать о проделанной работе Синодальной Комиссии:
– Об этом даже не сумуй19, – величаво ответствовал иерарх. – На него компромата – выше крыши. Причем, все это задокументировано, как и положено. За три месяца служба внутренних расследований…
– Каких, каких? – переспросил Афанасьев, думая, что ослышался.
– Внутренних, – терпеливо, и даже с какой-то хитринкой в глазах, повторил митрополит. – Да-да, есть у нас и такая. На манер католической Священной Конгрегации – сиречь инквизиции, если по-новому.
– Ага, понял. Теперь с этого места поподробнее, пожалуйста.
– Выявлены многочисленные факты симонии…
–Это что? – перебил диктатор, посчитав это за один из видов полового извращения.
– Это торговля церковными должностями, – пояснил иерарх, заметив сразу разочарование в глазах собеседника. – Контрабанда алкогольных и табачных изделий в гомерических размерах и под вывеской средств дезинфекции и церковных благовоний.
– От жулик! – хлопнул себя по коленке Афанасьев, восхищенный иезуитской изворотливостью отстраненного патриарха. – Но, продолжайте-продолжайте, я весь – внимание.
– Взятки должностным лицам за выдачу лицензий на строительство коммерческих объектов, а также получение подношений от них же за проведение незаконных обрядов. Сокрытие подношений.
– Погодите-ка, – приостановил словесный поток Афанасьев. – Про его стяжательство и сребролюбие в народе уже байки давно ходят, так же, как и кадры киносъемок с его загородных вилл и якобы подаренных яхт. Об этом мы уже наслышаны. Но, что значит, незаконных обрядов? Он у вас, что, тайный сатанист, что ли?
– Нет, – усмехнулся Евфимий. Тут имеется в виду совсем другое. А именно, отпевание самоубийц, венчание уже венчаных, но разведенных, венчание брачующихся в третий раз, нарушение тайны исповеди.
– Он, что у вас занимается лично такими вещами?! – удивился Валерий Васильевич.
– Да. Некоторые высокопоставленные чиновники имеют патриарха своим духовным отцом, за определенные и немалые вложения, а такоже приглашают на совершение обрядов.
– А тайна исповеди тут причем?
– Многие из сильных мира сего желают знать, что думают о них домочадцы, которых исповедует Его Святейшество, – кратко пояснил Евфимий.
– И как дорого стоит иметь своего личного патриарха?
– Дорого. Очень дорого, – покачал головой экзарх20.
– Что ещё о нем? – скрипнул зубами диктатор.
– Присвоение денежных средств, выделенных на реставрацию и постройку новых обителей, полученных, как от государства, так и от частных жертвователей, – продолжил он перечислять грехи первосвященника. – Присвоенные средства оседали на заграничных счетах Нафанаила. Мы пока нашли около восьмисот миллионов долларов, но думаю, что, если покопаться, то еще много можно было бы найти.
– Негусто, – повел носом Афанасьев. – А все потому, что поздно изволили очухаться, – сварливо добавил он к высказанному разочарованию. Мы вон сегодня тоже одного такого матерого ущучили на сумму в четыре с лишним миллиарда «зелени». За полтора часа. А вы три месяца вожжались. Раньше надо было начинать.
– Раньше у нас не было такой возможности, – обиделся на высказанные упреки митрополит. – У нас строгая вертикаль власти, завязанная на самого Патриарха. Вы-то, вон тоже, пока не стало президента, сидели и перешептывались у себя на кухне, как амбарные мыши. Скажешь, не так? – подколол он все же в отместку Верховного.
– Ладно, без обид, – решил тот смягчить напряженную ситуацию, грозящую перейти из конструктивной колеи в русло взаимных обвинений.
– Нам бы вашу «головомойку», о которой ходит столько слухов в народе, да к ней пару специалистов на время, – закинул удочки Палий, согласившись отринуть ненужные споры.
– Рассмотрим, – важно кивнул Афанасьев, продолжая внутренне удивляться многогранности и непростом характере Местоблюстителя. – Еще что по его делу есть? Факты? Доказательства? Свидетельские показания? – тоном прокурора вопросил диктатор.
– Документальные свидетельства: счета, накладные, фальшивые сметы, подставные фирмы-однодневки, денежные переводы и банковские выписки – все есть. Ребята из службы внутренних расследований не зря едят свой хлеб,– с гордостью возвестил священник. – Что касается свидетельских показаний, то они тоже взяты с соблюдением всех правовых и церковных норм. А именно, с возложением рук на Святое Писание и под видеокамеру.
– Ишь ты, как основательно подошли к делу? – изумился Афанасьев. – Видать и до вас дошел научный прогресс. Небось и бывшие сотрудники компетентных органов среди вас завелись?
– Мы всегда находились в тесном сотрудничестве со специальными службами государства, – уклончиво подтвердил догадку диктатора митрополит.
– Одобряю, – поднял кверху большой палец Валерий Васильевич. – Что там еще имеется против нашего клиента? – опять вернулся на прежние рельсы Верховный.
– Имеется, – опять начал нервно оглаживать бородищу Евфимий и при этом глаза его стали какими-то виноватыми, что навело Афанасьева на определенные мысли фривольного характера.
– Неужели спалился на сексуальной почве?! – догадался он, оценивая заминку в речах собеседника.
– Так и есть, – с видимым усилием согласился церковник. – Дело весьма постыдное. Мало того, это грозит утратой доверия ко всей Церкви. И я даже не знаю, стоит ли подобное выносить на суд общественности? – поёжился служитель культа.
– Нельзя быть честным и благородным наполовину. Сказав «А», непременно надо говорить и «Б», – тоном строгого наставника произнес Афанасьев. – Или ты думаешь, что все сказанное тобой прежде не служит умалению Церкви?!
– Надо отделять Церковь от её служителей! – сверкнул очами иерарх. – Слаб человек – сие ведомо испокон, а Церковь призвана укреплять его духовно.
– Я и так вижу, как Церковь укрепила своего первосвященника. Телесно укрепила и только в одном месте, сам теперь знаешь в каком именно.
Евфимий от такого неприкрытого каламбура побурел до свекольного цвета лица. И Афанасьев даже испугался, что благочинного кондрашка хватит. Однако же митрополит быстро справился с приступом, что говорило о хорошей психологической подготовке.
– Если не хочешь, то не говори, – сжалился Афанасьев над Евфимием, но тот только мотнул головой, перемогая своё, воспитанное годами, целомудрие.
– В общем, имеются задокументированные свидетельские показания послушниц Зачатьевской и Покровской обителей о том, что Нафанаил склонял их к соитию, угрожая церковным затвором.
– Склонил? – жестко и коротко вопросил диктатор, всегда щепетильно относившийся к делам подобного рода.
– Склонил, – понуро опустил голову Местоблюститель.
– Из доказательств только показания потерпевших?
– Соития много раз происходили в личных покоях Патриарха, а такоже в бане, где он занимался с ними свальным грехом.
– Групповуха, что ли?
– Да, – опять зарозовел ликом священнослужитель. – В некоторых случаях в богопротивных деяниях участие принимали и его гости из епархий. Видео самих актов группового насилия нет, но и нет оснований не доверять несчастным белицам.
Затем немного помолчав, осторожно поинтересовался:
– Надеюсь, что у тебя хватит такта не заставлять обнародовать это позорище? – совсем уж тихо произнес он и, заметив недоумение на лице Афанасьева, тут же поправился. – Я не о нем пекусь, а о послушницах, коим сейчас и так срамно глядеть в глаза остальных насельниц монастырских.
– Стыд – не сало, кинут в щеки – не пристало, – жестко парировал просьбу митрополита диктатор. – Не дети малые и неразумные. Знали, на что шли. Ну, ладно, пожалеем дурех, не будем срамить пред белым светом, – сжалился он, поглядев, как поникли плечи священника, – но ведь, зная его натуру, руку даю на отсечение, что девками он не ограничился. Верно?
–Верно, – эхом отозвался Евфимий. – Это в монастырских кельях нет скрытых камер, а вот на яхте «Баллада» таковые имеются и патриарх о них – ни слухом, ни духом не ведает. И камеры эти зафиксировали акты содомского греха с молодыми послушниками мужеского пола. Тьфу, ты, прости мя Господи, многогрешного! – опять закрестился митрополит.
– Вот это хорошие новости, вот это отлично! – потер руки Афанасьев, представляя лицо Нафанаила, когда тот узрит свою личность в разных ракурсах.
Но быстро спохватившись и застеснявшись своей радости, стал опасливо озираться вокруг. Евфимий понял опасения диктатора и, кажется, впервые за все время трудного разговора, позволил себе улыбнуться:
– Ты, думаешь, зачем я привел тебя в эту убогую клеть?! – спросил он, и не дожидаясь ответа, пояснил свой поступок. – Да, все потому, что это единственное помещение в Храме, где нет скрытых видеокамер.
– О-о-о! – с уважением поглядел на него Афанасьев, беря на карандаш еще один штрих к биографии своего союзника.
Затем, будто что-то припоминая, потер лоб и с нескрываемой досадой произнес:
– Это все, конечно, хорошо. Но все эти факты говорят лишь о его душевной и телесной слабости. Многие ведь скажут: «А кто не грешен? Ходить возле воды, да не замочиться?!» Ведь согласись, что этим грешат многие из числа священников, а уж мирян, тем более. Не поопасятся ли они осуждать Нафанаила из опасений, что и их может ожидать подобное преследование. Сегодня, значит, осудили патриарха, а завтра, глядишь, и до них доберутся. А если они оправдают патриарха, то тогда и с них, выходит, какой может быть спрос?
– Что ты предлагаешь? – опять нахохлился под спудом аргументов Евфимий.
– Я тогда, – почесал в затылке диктатор, – на ступенях Колонного Зала, честно сказать, сыграл в рулетку и всё поставил на «зеро», обвинив его в предательстве православной веры, хоть и не располагал фактами, опираясь, всего лишь на слухи. И это прокатило. Вот, если бы, в самом деле, существовали неопровержимые свидетельства этому, то тогда, конечно, всё это приняло совсем другой оборот.
– А с чего ты взял, что таких свидетельств не имеется? – хитро прищурился ушлый белорус.
– Как?! – мячиком подпрыгнул на лавке дородный Афанасьев. – Неужто есть свидетели того, как он лобзал руку Папы, принимая от него кардинальскую шапку?!
– Свидетели, разумеется, есть, но они все являются его ярыми сторонниками и николи не выдадут его шашни с курией, – спустил священник с небес на землю неистового мирянина.
– Да?! – не скрыл своего уныния Валерий Васильевич.
– Да, – продолжал хитро улыбаться поп. – Но кроме свидетельских показаний имеется еще и подлинная видеозапись этого позорного мероприятия в приемном зале гаванского аэропорта. И этой видеозаписью с нами любезно поделились кубинские товарищи, – с ноткой торжества закончил митрополит.
– Что ж ты раньше молчал об этом – долгогривый?! – не удержался и всплеснул руками Верховный. – Битый час в носу ковыряемся, выстраивая обвинения, а тут, оказывается, и так всё уже имеется! Вот за что я вас не люблю скуфейкиных21 детей, так это за ваши постоянные увертки и недосказанности!
– Не оскверняй язык свой словами хулительными и неправедными, сыне мой, – укорил Верховного митрополит, продолжая, тем не менее, улыбаться в бороду.
– Ладно, проехали, – подвел черту Афанасьев. – Ты лучше скажи, как вам такое дело провернуть удалось?
– Никакой тайны в этом нет, – самодовольно огладил бороду священник, не скрывая радости от того, что смог утереть нос всем спецслужбам государства. – Я же говорил, что у нас тоже есть свои спецслужбы, а раз есть таковые, то и агентурная сеть, соответственно. Причем, весьма разветвленная сеть и без перебежчиков, как у некоторых, – язвительно намекнул он на череду провалов в СВР.
– Ну, и что? Не томите, отче, – продолжал теребить митрополита Верховный.
– А, то, – передразнил Главу государства врио Главы Церкви, – что в отличие от светской власти, мы никогда не теряли связей со своими единомышленниками, где бы те не находились. Поддерживали не токмо контакты, но и окормляли материально. Куда уж без этого по нынешним временам? Сухая ложка, как известно, рот дерёт. Вот нам кубинские товарищи и помогли, чем могли. И это несмотря на то, что они по-прежнему находятся в лоне католической веры. Зацени!
– Уже заценил, – покивал головой Афанасьев.
–Так что, ты тогда был прав, когда сцепился с ним по поводу предательства, – резюмировал старец.
– А видеозапись? Она хорошего качества? Ни у кого не возникнет никаких сомнений? – продолжал допытываться Верховный, изображая из себя следователя и прокурора одновременно.
– Там была не просто видеозапись хорошего качества, где отчетливо видны все сопровождающие обоих иерархов лица, но еще и звуковое сопровождение всего этого богомерзкого сборища, с верноподданническими высказываниями Патриарха в адрес Франциска, – пригорюнился митрополит.
– Замечательно! – просиял Афанасьев. – Считай, дело сделано! А ты чего такой невеселый?! – заметил он скорбь на лице Евфимия. – Ведь все же хорошо! Доказательств – туева хуча! Так что, белиц твоих можно и не позорить, выставляя с признаниями перед белым светом! Радоваться надо, а ты, ровно с бодуна! – продолжал радостно неистовствовать диктатор.
– У меня нет повода праздновать победу по этому поводу, – кротко заявил митрополит, зажав в кулаке свою бороду. – Посуди сам. Имея на руках такое доказательство против Первосвященника, мы вынуждены будем предать его огласке. А теперь подумай и взвесь на весах, послужит ли разоблачение патриарха умалению авторитета Церкви, и так не слишком высокого? И ты сам знаешь на это ответ. Послужит. И еще как! Если уж за самим Святейшим Патриархом тянутся такие прегрешение, как вероотступничество, то, как мы – простые пастыри, можем после этого, что-то требовать от паствы? Как нам увещевать, прещать22, усмирять и наставлять её на путь истины?! Ты подумал об этом? И как объяснить раскол в самом сердце православия?! – последнюю фразу старик не произнес, а простонал, будто лежа на смертном одре.
Однако ж, все его стенания не произвели на Афанасьева ровно никакого впечатления. Он как сидел твердо на своем седалище, так и продолжал уверенно сидеть, даже не шелохнувшись, чем немало удивил служителя культа Христова.
– В твоих словах, отче, много пафоса, но мало логики, – спокойно возразил диктатор на опасения церковника. – Или у вас там, в семинарии не преподавали сей предмет?
– Глаголь, – буркнул Местоблюститель, хмуро шевеля бровями.
– Ты, отче, уж не знаю почему, но очень плохо думаешь, о своей пастве и это тебя никак не красит, – начал откровенничать Верховный, прямо глядя в глаза митрополиту. – Ты считаешь, что люди, слепы и глухи ко всему происходящему, и только живы от той манны небесной, что вы ему преподносите в своих проповедях? Нет уж, дудки. Это сто с лишним лет назад можно было утаить от народа неудобную для вас информацию о вашей подлинной жизни. А сейчас время не то. В одном месте шептуна пустишь, а с противоположного конца уж морщатся. Ты думаешь знакомые с новыми информационными технологиями люди не видят всей этой мерзости?! Да, загляни в интернет! Ты мне тут сейчас хвалился своими секретными службами, а они тебе докладывали, почему количество верующих резко пошло на спад после 90-х? А все потому, что все ваше гугно всплыло наружу, – жестоко принялся обличать диктатор служителей Церкви.
– То суща лжа и напраслина! – возвысил голос Евфимий. – Наоборот, количество прихожан токмо увеличилось, и я тебе о том говорил пять минут назад.
– Никакая не напраслина! – в свою очередь набычился Афанасьев, не любивший оставлять последнее слово в споре своему противнику. – Да, говорил, что увеличилось, но с какого времени?! Не с того ли, как мы пришли к власти?! Твои ведь слова. А все почему?! Да потому, что мы не стали прятать обгаженные портки, а пошли да и замочили их в хлорке! Нам это пошло только на пользу, и вам пойдет. И люди к вам потянулись не просто так, от безысходности какой, а потому, что вы отстранили святотатца от престола патриаршего и начали против него вести следствие.
– Премного злы и беспощадны словеса твои, но и справедливы вельми, – опять нахохлился митрополит. – Про портки, измаранные, это ты метко выразился, – с явной неохотой признался Евфимий, – да, вот только я опасаюсь, что в процессе стирки мы выплеснем и ребенка вместе с грязной водой.
– Ну, ты даешь, отче! – хохотнул Афанасьев. – Кто же стирает портки вместе с ребенком?! Ты с него их сначала сними, да откинь пока куда подальше. А уж, когда он очутится у тебя в руках голеньким и плачущим от унижения, неудобства и холода, тут-то и окунай его в лохань! Понял ли аллегорию?
– Как не понять? – пожал плечами митрополит. – Предлагаешь перед помывкой выставить голый срам на всеобщее обозрение?
– Сам ведь знаешь, что любое очищение подразумевает под собой и срам, и стыд, и покаяние. Без этого никак уж не обойтись, – развел руками Валерий Васильевич. – Кстати, – спохватился он, – если уж мы заговорили о стыде и сраме, что там случилось на самом деле с прежним Патриархом, как там бишь его, Алексием, вроде бы?
– Следствием был установлен несчастный случай, – вновь неопределенно пожал плечами Палий.
– Ну да, ну да, – саркастически покивал головой Афанасьев. – В таком разе, разреши-ка мне в твоем присутствии сделать один звоночек?
– Звони, – милостиво разрешил священник. – Извини, я бы отошел в сторонку, да некуда – обвел он рукой невеликое помещеньице.
Валерий Васильевич сунул руку во внутренний карман пиджака (с момента ухода в отставку он одевался исключительно в гражданское) и достал оттуда коммуникатор. Рыться в «телефонной книге» не стал, ибо и так знал набираемый номер наизусть. После нескольких продолжительных гудков, на том конце взял трубку мобильника Николай Павлович.
– Николай Палыч, я наверное тебя сейчас отвлекаю от важного и любимого занятия, но мое дело к тебе уж больно срочное, – загудел Афанасьев, сдабривая свой голос заискивающими нотками.
– Слушаю вас, Валерий Васильевич с вниманием. Помогу, чем могу, – обнадежил жандарм повелителя Всея Руси.
– Я сейчас нахожусь в Храме Христа Спасителя. До начала Поместного Собора осталось минут пятнадцать. Битва предстоит нешуточная.
– Понимаю, – коротко бросил Тучков.
– Так вот, что я хотел у тебя спросить, Николай Палыч, ты случаем не в курсе, что там на самом деле произошло двенадцать лет тому назад с предыдущим Патриархом Алексием Вторым?
– Случайно – нет, а вот специально – да, в курсе. Именно мне было тогда поручено лично заняться этим делом, я тогда только-только занял должность начальника следственного управления, – окунулся в воспоминания молодости Председатель КГБ.
– Ну и что ты можешь сказать о том деле, хотя бы вкратце? – поторопил его Афанасьев.
– Если вкратце, то темное и грязное было дело, – не замедлил тот с ответом.
– Хм, – хмыкнул Верховный, – весьма информативно. А если чуть приподнять завесу?
Афанасьев не стал включать «громкую» связь, но в маленькой и пустой келье всё было хорошо слышно и так, поэтому митрополит затаив дыхание навострил уши, чтобы не дай Бог, не пропустить чего-то важного для себя. Он даже чуть-чуть склонил голову набок, чтобы было лучше слышать говорящего на том конце Тучкова.
– Я хорошо помню все детали этого дела. Официально смерть Патриарха произошла в результате стечения целой цепочки трагических обстоятельств. Якобы во время принятия ванных процедур ему вдруг стало плохо с сердцем, он поскользнулся и упал, попутно ударившись головой об край ванны, в результате чего произошла травма черепа, повлекшая за собой летальный исход. Но всё это – ерунда на постном масле. Это было классическое «идеальное» убийство, разыгранное, как по нотам.
– Тебя что-то насторожило в результатах вскрытия?
– Да, ё…. твою мать, – невольно вырвалось изо рта Тучкова неприличное ругательство, – не было никакого вскрытия! Из самой администрации Президента прибежал нарочный с письменным запретом от Самого на проведение мероприятий по вскрытию тела.
– Он как-то объяснил запрет на вскрытие? – продолжил играть роль опытного «следака» Валерий Васильевич.
– Угу. Типа мол при жизни Патриарх отличался праведностью в поведении и чистоте помыслов, а потому-де не исключено, что впоследствии его могут причислить к лику если и не святых, то блаженных.
–И?
– И значит, негоже копаться во внутренностях почти святого угодника. Или как их там ещё называют? – продолжал негодовать много лет спустя жандарм.
– А почему ты назвал это классическим идеальным убийством? – поинтересовался Афанасьев.
– Потому что там все развивалось по сценарию много раз описываемому в классических детективах, где убийство происходит в запертой изнутри двери.
– Расскажи, но только кратенько, а то нам уже скоро идти, – потребовал диктатор и чуть прибавил громкость динамика, чтобы Евфимий окончательно не свернул себе шею.
– Патриарх, видимо, уже давно чуял, что его хотят устранить, поэтому был крайне недоверчив во всем – начиная от приема пищи и кончая личной охраной, на которую, кстати, не шибко-то и надеялся. Особенного недоверия заслужил митрополит Нафанаил. Видимо, у них уже были стычки. Из-за этого тотального недоверия у него развился синдром преследования, который приобрел гротескные черты. Он постоянно запирался на все запоры, когда находился один в помещении. Так было и в этот раз. Он, пойдя в ванную, заперся там, на ключ, как обычно. Именно поэтому между наступлением смерти, которая произошла, ориентировочно, около полуночи и нахождением тела прошло более восьми часов – пока стучали, пока взломали дверь. Предварительный осмотр тела показал, что черепная травма стала следствием сильного удара в висок тупого предмета. И, тем не менее, смерть наступила не сразу. Он еще пробовал оказать сопротивление. Кругом было полно кровищи. Она была в ванной, на полу, на кафельной стене. Руки покойного тоже все были в крови. Даже на одежде Патриарха, что лежала на тумбочке, была кровь. И кругом были кровавые отпечатки от ладоней, от пальцев. Мы провели предварительную дактилоскопию покойного. Большинство кровавых, да и просто отпечатков в ванной комнате, принадлежали ему самому. Он вообще не любил, когда кто-то кроме него посещал это место. Но вот несколько отпечатков, к тому же кровавых, принадлежали не Патриарху.
– Ага, значит, если они кровавые, то, следовательно, появились не до и не после убийства, а во время оного, – глубокомысленно заключил Верховный.
– Верно, так как ворвавшиеся в проломленную дверь ничего трогать не стали, за исключением самого тела Патриарха, а, значит и кровавых отпечатков на стенах оставить не смогли, – поддержал Тучков диктатора в его мнении.
– Ну, вы хоть смогли взять отпечатки у прислуги, которая в тот день находилась в покоях Алексия? – нетерпеливо вопросил Афанасьев.
– Да. У всех служек отпечатки взяли и, естественно, никакого сходства с оригиналом не обнаружили. Но, что удивительно, когда мы решили расширить круг подозреваемых, а для этого снять отпечатки пальцев всех, кто был на подворье в этот и предыдущие дни (на основании записей журнала посещений), то нам опять вставили палки в колеса. Из Генпрокуратуры, которая, собственно, и занималась этим делом, (мы-то, так, на подхвате и в силу служебного долга участвуем в расследовании убийств первых лиц государства) пришло строгое предписание прекратить повальные проверки, ибо церковники жалуются на неразборчивость методов и бросание тени недоверия на всю их братию.
– И какой вывод вы сделали из этого? – опять встрял Афанасьев в рассказ Николая Павловича.
– Элементарный, – хмыкнул жандарм. – Убийца был не наемным, как мы вначале предполагали и опасались. Убийца был из приближенных к Его Святейшеству. Причем, этот «свой» был в немалых рангах, раз сумел продавить такое решение Генпрокуратуры.
– Вы выявили того, кто накропал подобную «слезницу» в Генпрокуратуру? – продолжал разыгрывать из себя мэтра сыскного дела Афанасьев.
– Письмо было коллективным. Там было изрядное количество подписей.
– А не было ли там подписи нынешнего Патриарха? – гнул свою линию Валерий Васильевич.
