Максим Вадимович Багдасаров
В краю несметного блаженства
Глава 9. Культ погибели.
I.
В воскресенье было штурмом захвачено Министерство Безопасности, по той же схеме, что и вчера: утренний взлом медиаресурсов, который, походу, устранять никто не собирался и который поэтому провисел до самого обеда, назначенный при помощи этого взлома на те же семь вечера штурм и непосредственно само мероприятие по захвату. Но если говорить по существу, то штурмом, а уж тем более захватом, эту канитель мог назвать только тот, кто в данных событиях участия не принимал и смотрел на всё издалека. Неизвестно, издавались ли в тот день хоть какие-то указы и произносились ли вслух за круглым столом приказы о защите Министерства Безопасности, однако, исходя из того факта, что своими жизнями при атаке пожертвовала всего одна сотня вперемешку военных и надзорщиков, а остальных защитников не присутствовало вообще (вчера, по крайней мере, Министерство Культуры защищалось двумя тысячами голов), вывод напрашивался сам по себе. Конечно, какое главе Надзора было дело до этих событий, когда его самого приговорили к смерти, оставив лишь жалкие сутки на мучительное пребывание в состоянии одновременно живого и мёртвого бестелесного существа? Он давно освободился от формы и сидел в душном кабинете, боясь, что если откроет форточку, то незамедлительно с влетевшим свежим воздухом учует запах неминуемой своей кончины и от страха сорвётся с дела. Он никого к себе не впускал. Так что следовало бы заявить не о штурме или захвате Министерства Безопасности (эти термины были употреблены для удобства, ибо простых синонимов им не найти), а о свободном проникновении людей на территорию и вхождении внутрь.
Народу собралось в два раза больше, но заметить это было не так-то просто. Дело в том, что теперь люди не шли однородной скотской массой, как по указке, не ломились занять выгодных для себя мест, а вполне себе равномерно занимали большую территорию при Министерстве и действовали более индивидуально. Кто хотел врываться в здание – тот организованно ступал вместе с большинством. Кто желал покричать самостоятельно придуманные лозунги – тот отстранялся от штурмовавших, отходил направо, в сторону скамеек, и там дружно ораторствовал вместе с себе подобными говорунами. Кто пришёл чисто поглазеть или просто мандражировал идти в массы – тот осторожно бродил по окрестностям, часто находя себе такого же затерявшегося приятеля, или занимал крыши многоэтажных строений, располагавшихся возле Министерства, и наблюдал за всем из-под туманной дымки высоты.
Министра безопасности, уже подготовленного, не расстреляли, а подбросили в толпу, где его и растрепали до конца. Уставший за день мистер Крауди занял позицию на большой округлой лестнице, за бетонной балюстрадой, и выступал с новой речью. Большое внимание в ней он уделил грядущему созданию партии, которая смогла бы ещё сильнее объединить людей и помочь определить, кто на самом деле стремится к общественному восстановлению, а кто просто бесполезный проныра, во всяком деле желающий для себя одной лишь выгоды. «Нарост», – прозвучало в микрофон и отзвуком пронеслось по динамикам странное название. Многие неожиданно для себя повторили – «Нарост» – и принялись гадать, что скрывается за этими буквами, ведь мистер Крауди «поленился» раскрыть секрет своего названия и живо сменил тему. Варианты были следующими: «Народный рост», «Народное становление», «Народный стандарт», «Народная стабильность», «На Родине – стагнация»… Один крепколобый парень сумел под каждой буквой вычислить слово и заключил: «Народная Амбициозная Рабочая Общественная Система Трудящихся». Начать работу «Нароста» было обещано в течение двух суток.
Стрелки часов шагнули за полночь. Мистер Крауди не спал и спать не собирался, хотя если бы он лёг в постель, то рубанулся бы за секунду. Очень был занят. Новый кабинет, найденный для него в Министерстве Безопасности, был куда теснее вчерашнего. Ни кушетки, ни телевизора, ни роскошных дверей, ни больших прямоугольных окон, а только массивный стол, сжиравший половину внутреннего пространства, с наваленными на него бумагами, жёсткий стул с подлокотниками да маленькое креслице в углу. И какие-то полки нависали под потолком. И дешёвая люстра с одной круглой лампочкой.
Мистер Крауди встал из-за стола, размял спину, упёрся руками в лакированное дерево и продолжал думать над своими записями. Он с утра сменил свою водолазку на клетчатую рубашку, которая небрежно торчала из-под брюк. Ему что-то не понравилось: он жадно схватил исписанную бумажку, изорвал её, скомкал обрывки и с рёвом бросил получившийся бумажный снежок в противоположную стену. Попал в советника, уже более часа пытавшегося вздремнуть, но не имевшего возможности восстановить силы ввиду вспыльчивости своего соратника. Советник в очередной раз открыл мутные глаза и пришёл в реальность.
– Что за дерьмо в меня прилетело, Крауди? – раздражённо, но с пониманием вопросил он, а сам при этом думал: «Когда же дремота наконец добьёт этого ночного филина, и он вместо своих документов отправится спать?»
– Прости, – ворчливо промямлил Крауди, – я не хотел попасть в тебя.
– Чем ты вообще занимаешься?
– Кодексы набрасываю, Конституцию… В одиночку практически невозможно этим заниматься.
– Разве не поставленные министры должны будут разрабатывать законы?
– Нет, кто тебе сказал такую глупость? Законы будет разрабатывать Правительственный Совет, куда, конечно, могут входить министры, но поодиночке законотворческой деятельностью они обладать не будут.
– Ладно, пропустим мою ошибку… Но ты-то тут причём? Зачем ты за это взялся?
– Ты не понимаешь? – ощетинился уставший Крауди. – Этот Правительственный Совет… он вообще не вовлечён в наши с тобой скрытые дела! Да, будущие члены Совета прошли подготовку, но подготовку поверхностную! Они мало что знают о намечающемся истреблении. Поэтому и законы они напишут соответствующие, не выгодные нашей диктатуре. Мне нужно хотя бы косвенно принять участие в законотворчестве, отстроить фундамент, задать курс, и дальше всё само собой встанет на свои рельсы, они всё поймут. А у меня не получается, ничего не получается! Я понятия не имею, как ещё лаконичнее и аккуратнее завуалировать наши убийственные цели и представить их на бумаге так, чтобы никто ничего не заподозрил.
– Может, тогда вообще стоит отказаться от написания новых законов?
– Ага. И для чего тогда мы сюда прибыли? Разгромить парочку государственных учреждений, что-то там рассказать в микрофон и уйти ни с чем? У нас есть план! И с планом с этим мы зашли слишком далеко. Если не переписать законы под себя, то народ так и продолжит жить по-старому. Народ без государства выживает, а вот государство без народа… – Мистер Крауди закрыл глаза и покачал головой.
– Я тебя понял, но ложись, пожалуйста, поскорее спать. У нас на завтра (ой, то есть уже на сегодня) назначена Служба Чрезвычайной Сохранности, если ты не забыл. У тебя голова сонная, ты в таком состоянии ничего дельного не напишешь.
– Не будет никакой Службы. Мы не можем эксплуатировать людей, поднимая их на штурм третий день подряд. Они вымотались, а тем более завтра понедельник, начинается рабочая неделя. Организуем в другой день.
– Хорошо. Ура, завтра никуда рано не вставать, можно высыпаться. Даже спать перехотелось. Тебе сходить за чем-нибудь? – Советник покинул насиженное кресло, поднялся на ноги и потянулся, будто слова Крауди об отмене назначенного штурма в срочном порядке освободили его от сдерживающих оков.
– Да, принеси чашку кофе и два пряника.
– Кофе? Ты спятил…
– Принеси мне чёртов кофе! – настойчиво крикнул мистер Крауди.
Советник вылетел наружу, слегка задев хлипкую дверцу, и через пять минут вернулся с полными руками. Крауди вцепился губами в горячую чашку, как в кубок с эликсиром молодости, и наполнился краткосрочной бодростью.
– Кстати, – заговорил он более живым голосом, – я придумал тебе задание, чтобы ты не спал до обеда. В девять встанешь и пошлёшь людей за главой Надзора. Он связывался со мной вечером, весь на нервах. Боится, что не протянет. Умолил побыстрее с ним закончить. Я не могу ему отказать, ибо сам переживаю: может спятить и что-нибудь натворить, а разгребать придётся нам.
– Пошлю… Боже, опять спать захотелось! Ну нельзя немножко попозже? Часиков в одиннадцать?
– Будешь ныть – заставлю встать в пять утра. У нас каждый час на счету.
Мистер Крауди замолчал и вновь углубился в свои бумаги, а советник возвратился в кресло и ещё долго лежал в нём не смыкая глаз.
II.
Что-то подняло Веха задолго до начала рабочего дня, когда ночная тьма ещё и не думала растворяться, а до восхода солнца оставалось целых два часа. В квартире было так холодно, как будто все окна были открыты настежь, или Веху это просто чудилось. Невзначай проверил – Рокси лежала на месте. Можно было повторно провалиться в сон и получить дополнительную маленькую порцию сна перед работой, но глаза как открылись, так более и не желали закрываться. Выспался Вех.
Зашёл в соседнюю комнату к маме – та тоже спала. На стоявшем подле окна мольберте был закреплён холст, на котором прослеживались какие-то слабенькие карандашные наброски. Парень аккуратно вышел. На часах – полшестого утра. Не притрагиваясь к еде, Вех умылся, принял душ, надел брюки, полуботинки, шерстяную зелёную кофту, пуховик, вышел из квартиры и пошёл до Центра Послесмертия пешком.
Он полностью избавился от любых мыслей о политике. Этот неугомонный плюрализм мнений, господствовавший в обществе, сводил его с ума. После того, как он отвёз маму к себе домой, он дал себе прямую установку позабыть обо всём, что творится в городе и в стране, и настроиться прежде всего на решение проблем своих, личных, например, на обеспечение продовольствием себя, Рокси и мамы. Когда же политика коснётся его напрямую, схватит за шею своей государственной рукой и заставит принимать решения – только тогда можно будет что-нибудь обдумать. А пока – тотальное абстрагирование. Никакой теории социальных циклов, никаких Надзоров, никаких Правительств, никаких штурмов, демонстраций и бунтов, никаких Кларенсов из кинотеатров с их бреднями… Только Вех и только его ближайшее окружение.
Утро действительно было морозным, разумеется, не по зимним меркам, а в пределах ноября. Температура упала до трёх отрицательных градусов. Вех не мог припомнить, случалась ли вообще за всю его жизнь подобная ноябрьская холодина, и топал с капюшоном на голове. Плюс дул мерзкий ветер, мерзкий не в том плане, что сильный, а в том плане, что был он крайне коварным, как некое умное живое существо. Он постоянно затихал на продолжительное время, и становилось теплее. Вех от ненадобности снимал капюшон – и на него тут же одним махом набрасывался невидимый ветряной зверь, который рвал волосы, вгрызался в плоть через одежду и вынуждал как можно быстрее спрятать от себя лицо. Вот так они играючи и боролись друг с другом на длинной пустынной улице, вместе добираясь до работы.
Когда Вех, успевший покраснеть от жгучего ветра, добрался до Центра Послесмертия, он заметил, что на месте забора с воротами зияла пустота, приправленная грязевыми ямами. Пласты заборинок были выкопаны и сброшены в одну кучу железа, а на них, покачиваясь и протяжно скрипя, расположились узорчатые намокшие ворота. Вся эта вакханалия была огорожена тоненькими ленточками и оранжевыми заграждениями. Кое-где копошились бесцветные, в земляной сырости, люди с касками на головах, надетыми не для безопасности, а скорее от плохой погоды. Три грозных корпуса Научно-исследовательского Центра горели слабо: окна в них зажигались поочерёдно, но с черепашьей медлительностью; видимо, свои рабочие места занимали самые сознательные и трудолюбивые сотрудники, а их, догадаться нетрудно (тем более в такие революционные времена), было по пальцам пересчитать. Вех намеревался присоединиться к их числу. Он прошёл по тому месту, где ранее стояли ворота, обошёл ограды, перепрыгнул через узкую, но глубокую яму (настолько глубокую, что при особом внимании можно было разглядеть в её глубине горячую платформу теплоплиты), поднялся ко входу в первый корпус, дёрнул двери и оставил надоедливый ветер гулять снаружи.
Теперь из вестибюля убрали не только фонтан, но и сканер сетчатки глаза на входе, и для сотрудников вход в Центр Послесмертия стал свободнее. Тем не менее Веху не удалось проскользнуть слишком далеко и по своему маршруту дойти до лифта: за плечо его дёрнула большая ладонь, при этом не мягкая, а словно из бетона, и больно зацепила кожу спины. Воспоминания завращались в голове, и Вех ослепился вспышкой прошлого, как Донован недалеко от выхода с территории Центра Послесмертия точно так же схватил его плечо, вот только его рука была заметно слабее. Увидь Вех нечто рыжее – он бы тут же рефлекторно ответил ударом локтя в живот, но инстинкт борьбы погасить всё же удалось. Рыжего ничего не подвернулось. Только редкие чёрные волосы с огромной котлованной проседью на макушке.
– Меня зовут Барн. Барн Вигель. – Макушка заговорила. Говорила она громко, и поэтому её речь, минуя барабанные перепонки, проносилась прямо в мозг.
Барн Вигель был всего на пару сантиметров выше Веха, что позволяло ему смотреть прямо в глаза и никуда не смещать орлиного своего взгляда. Он был толст, и клетчатая бирюзовая рубашка, окованная нелепыми подтяжками брюк, сильно выпячивалась наружу. Глазки – мелкие, сощуренные, хитрые донельзя. Один раз уставятся – и с тех пор не угаснет их пристальное внимание, пока объект не покинет поля зрения.
– Эй, ты что, не слышишь меня?
Оказалось, что он пытался подозвать к себе парня, но у того продолжал звенеть в ушах свист ветра.
– Слышу-слышу. Извините… – оправдался Вех и тут же задал встречный вопрос: – А вы, собственно, кто? Я вас впервые наблюдаю в Центре.
– Как тебя зовут? – У Барна в руках возник планшет. Он «случайно» пропустил вопрос Веха и продолжал гнуть свою линию.
– Вех. Подождите, что это вы себе в планшет записываете? Я ничего не понимаю. Что вам от меня нужно?
– Нашёл. Отлично. Добро пожаловать на работу, Молди. Мне? Мне от тебя больше ничего не нужно, можешь идти.
– Это верх наглости! – разозлился, недоумевая, Вех.
Заметив злость на лице парня, Барн Вигель разозлился во сто крат сильнее него, остервенел, глаза его почернели, и в них на короткий миг будто появилось огненное отражение самой преисподней. Видимо, не ошибался мистер Крауди, когда упоминал его деспотические замашки, ничуть не ошибался… Вех чуть сознание не потерял, приняв облик Барна за само воплощение смерти во всей её уродливой красе, и сделался смирным. Но говоря по правде, Барн быстро пришёл в себя, чёрные точки глаз обрели какой-никакой цвет, а лицо посвежело и вернулось к здоровому своему облику. Дабы как-нибудь уйти от возникшего замешательства, он подумал слегка и вежливо продолжил умной фразой:
– Наглость – она ведь и полезной бывает. Вспомни хотя бы случай со студентами БИИ, которые, «играясь» с украденным из морга трупом, открыли для нас послесмертие. Наглые ли они? До жути! Но какой результат, какой результат!
– Да, это вы здорово припомнили… – Вех продолжал находиться в ступоре от увиденного. – Я не хотел ввязываться в конфликт. Войдите в моё положение. Времена сейчас – невыносимые. Простите ещё раз, но будьте добры объяснить, кем вы являетесь.
– Вообще мы с тобой должны были встретиться только завтра, во вторник, на общем собрании, которое я собираюсь провести, и сегодня я не планировал выходить на работу, но мне никак не терпится познакомиться с коллективом. Отныне я – директор Научно-исследовательского Центра Изучения Послесмертия. – Барн Вигель медленно пролепетал это название, пафосно пробежавшись языком по буквам.
У Веха глаза на лоб вылезли.
– Всех трёх корпусов? – спросил он глупо.
– Да. Начальники корпусов тоже сменились, и начальник твоего корпуса вступит в должность только со следующей недели. Пока что его заменяю я.
– А… что случилось со старым начальством? Я, конечно, читал презентацию, присланную мне на почту, и в ней, конечно, писалось о замене руководства, но вопрос, почему руководство следует заменить, даже не ставился.
– Руководство отработало достаточно и получило заслуженный покой. Его ресурсы, его потенциал были истрачены. По мере того как преобразовывается общество, должны меняться и высшие составы организаций, тем более – научных.
После этого Барн Вигель, посчитав, что их громкий разговор посередине вестибюля выглядит нелепо и неуместно, поспешил пригласить собеседника в свой кабинет на последнем, десятом этаже. Они поднялись на лифте и очутились в темноте: этаж пустовал, свет не горел. Барн пробежался до едва различимой стойки, что-то под ней активировал, и плоские лампы на потолке зажглись. Директор увлёк Веха за угол, затем они свернули ещё раз, повернули налево и очутились возле тонких стеклянных дверей, которые открывались внутрь. Вех не то что никогда не был в этом кабинете – он вообще впервые за два с половиной месяца работы поднялся на десятый этаж.
– Фу-х, здесь намного спокойнее. – Барн воздержался от сидения в кресле и предпочёл стоять, выпрямившись параллельно холодной стене.
– И зачем мы сюда пришли? – скептически был настроен Вех.
– Не хочется отвлекать своей болтовнёй людей в вестибюле. Давай тут договорим. Короче говоря, мне… мне искренне понравился твой запал. То сопротивление, которое ты оказал мне, Вех, когда я доставал тебя, стоя с планшетом в руках, не у каждого найдётся. Даже у доктора Брайана такого нет. Противный, мерзкий старикашка…
– Что вы сказали??? – вздрогнул парень в оцепенении.
– Говорю: дурные замашки у доктора Брайана! Любитель жаловаться, растекаться своей тягомотной мыслью по древу… Ты лучше меня знаешь о его поведении.
– А вы откуда о нём столько знаете?
– А как же? Я долго входил в свою новую должность, узнавал от начальства все секретики каждого сотрудника, получал соответствующие рекомендации. Я теперь много знаю, не так ли, сын Роглада?
– Ага. Не удивили. Об этом знает весь город, только вот жить лучше благодаря этому не становится.
– Ого! – воскликнул Барн Вигель. – Ты сам подошёл к теме, которую я как раз собирался озвучить. Мне настолько понравились твои внутренние качества, что я с ходу готов предоставить тебе повышение и доверить возможно даже более важную работу, чем работа над послесмертием.
Вех удивился и посмотрел на директора, как на сумасшедшего.
– Что за работа? – поинтересовался он.
– Работа… агитационной направленности. Я собираюсь создать отдел рабочей пропаганды. В обязанности этого отдела будут входить: наблюдение за душевным состоянием сотрудников, за их отношением к выполняемой работе, участие в агитационных собраниях и работа с психологией. Несложно. И ты можешь стать главой этого отдела по щелчку пальца, если согласишься.
– Здесь есть подвох, – был убеждён Вех.
– Да? – Барн выразил наивность на своём лице. – В чём же он заключается?
– Пока не знаю… но не могу же я просто так повыситься в должности! Не бывает такого, только в сказках! Я отказываюсь…
– Рабочие руки найдутся всегда, Вех, – принялся рассуждать Барн, – а рабочие мозги – товар, увы, дефицитный. Я прошу тебя не спешить с выбором и всё как следует обдумать, посему даю тебе достаточно времени для принятия решения. Кстати, хочешь узнать о бонусах, которыми ты будешь наделён при вступлении в должность?
– Нет! Я могу уже идти? – Парень находился в туманном состоянии, возникшем от двух факторов: от внезапной сонливости и от жгучего отвращения. Его бесила та детская хитрость, которая била по самооценке, бесила щепетильная таинственность, некоторая недосказанность в словах, и всё это исходило от Барна Вигельса в виде едких энергетических испарений. Он хотел покинуть опротивевшую полустеклянную комнату, спуститься на третий этаж, вернуться в свой родной 314-й кабинет, встретиться с доктором Брайаном и просто заняться работой, а в голову пришло понимание, что после столь недоброй встречи с директором они вряд ли друг с другом сработаются, что, возможно, они будут грызться и царапаться и что в целом нужно быть начеку. Но уходить надо было не без выгоды для себя, и Вех приготовился задать вопрос, тот самый неудобный вопрос про перспективы послесмертия, недавно обсуждаемый вместе с Брайаном.
– Хорошо, не буду этим надоедать, – соскочил Барн с темы. Он как-то странно напрягся и потерял облик. – Но ты подумай. В принципе, можешь быть свободен.
– У меня есть ещё вопрос. Последний. Что дальше?..
– Дальше с чем? Не понимаю.
– С послесмертием. Мне кажется, мы давно потеряли нить, которая должна была привести нас ко всеобъемлющему и комплексному знанию о послесмертии, и теперь просто блуждаем, сами не понимая, чего ищем. Исследования проводятся, это хорошо, но для чего?
– Тебя этому Хемельсон научил? Какой кошмар!
– Никто меня этому не учил, я сам пришёл к таким выводам.
– Твои слова можно расценивать как попытку саботажа, так что я советую ни с кем об этом не говорить и быть аккуратнее. Ты ходишь по очень тонкому льду.
– По-вашему, лучше бессмысленно работать и держать всё в себе, накапливаясь и разрастаясь, как пузырь?
– Нет, ни в коем случае. Я такого не говорил. Я просто предупредил об ответственности. И в целом очень хорошо, что ты решил обратиться с таким вопросом именно ко мне.
– Тогда ответьте на вопрос, – в приказном тоне сказал Вех.
– Мы не замкнуты послесмертием, и руки наши в его отношении развязаны. Мы можем комкать послесмертие, как снежок из снега, а потом – в зависимости от получаемого результата и удовлетворения наших идей – либо избавимся от этого снежка и брезгливо отряхнём перчатки, либо слепим из него снеговика.
– Нет, это не ответ! Я ваш шаблон могу к любому событию или явлению применить! «Мы не замкнуты штурмом Министерства Культуры, и руки наши в отношении власти развязаны. Мы можем играться с этой властью, как с клубком ниток, а потом – в зависимости от результата – либо избавимся от этого клубка и брезгливо отмоем руки от крови, либо из ниток сошьём себе свитер». Мне, как и всем работникам, нужна конкретика, структурированный план действий, либо A, либо B.
У Барна Вигеля, как и у мистера Крауди, был структурированный план действий, как раз связанный с послесмертием и властью, но раскрывать его подробностей ни один, ни другой не собирался… пока не собирался. И даже изворачиваться не приходилось: всё было давно продумано на сто ходов вперёд. Барн начал отвечать:
– А это зависит от самих людей! Не от нас! У нас – свободное коммунистическое общество, где решения принимаются массами! Куда народ захочет повернуть – туда повернёт и Центр Послесмертия! Нам ничего не стоит прислушаться к мнению граждан.
Говоря одно, внутри себя он размышлял ехидно: «Всё, конечно, от самих людей зависит, Вех, только вот людей надо немножко перестроить… и будет тогда наш план осуществим… Кстати, надо бы после беседы с ним посетить столовую и проверить, доставили ли новые «наборы питания» или ещё нет… Ну же, не глупи, сын Ролгада, закрывай свою болтливую любопытную варежку и отправляйся на работу, скоро сам всё узнаешь… Чёрт, нужно ведь и отцу его позвонить…»
– Раз судьбу послесмертия решает народ, то с какой стати государство без выборов, без спроса, без всякого ведома, в какой-то скрытной форме устанавливает максимальный приоритет на его изучение? Значит, есть цели…
– Ну-у, «максимальный приоритет» – это громко сказано. То была некая рекламная кампания, устроенная прошлым руководством, и очень неудачная кампания. Всех дезинформировали, да и только. Да, Правительство доверилось, выделило повышенные средства, но никакого максимального приоритета оно явно не устанавливало. А вообще, на мой взгляд, государство время от времени может принимать самостоятельные, не зависящие от народа решения. У нас хоть и демократия, но в аппарате тоже не роботы сидят. Ладно бы ты возмущался, если бы тебе урезали паёк или ограничили доступ к литературе, музыке, кино, но в контексте научном, первопроходческом и исследовательском подобные возмущения смотрятся глупыми и неуместными.
– Хорошо, я возьму на себя ответственность за весь коллектив Центра Послесмертия и кое-что скажу. Я боюсь, что послесмертие станет оружием.
Сердце Барна забилось с доселе невозможной силой. Он стал путаться в собственных знаниях, не понимая, в курсе ли Вех или нет… Нужно было срочно звонить. Парень одной случайной догадкой (полученной, между прочим, от надзорщика Брауна на крыше) поставил под угрозу все их планы. Барн хихикнул с актёрской невежественностью, искусственно улыбнулся и ответил:
– Ой, не смеши меня. Всё, Вех, ты хотел идти; пора и мне бежать. Договорим как-нибудь потом. Кстати, я освобождаю тебя от участия в завтрашнем собрании, ибо мы достаточно с тобой познакомились, и на собрании я для тебя лично ничего нового не скажу.
– Нет, я всё равно приду. Назло!
Хотелось Веху доказать, что он нисколько не подконтролен новому директору и вполне себе может руководствоваться своими принципами. Тем более было бы уместно изучить повадки директора на людях, а не один на один, даже если он в действительности собирался рассказывать ту же самую чушь. «Сейчас он ощущает себя в комфорте, как медведь в родной берлоге, а я ощущаю себя забредшим к нему путником, пусть и не безоружным», – представил Вех.
В лифте они разошлись. Барн копошился в планшете, выискивая важного адресата, и выглядел занятым, поэтому не заметил, как Вех вышел на третьем этаже, и поехал дальше вниз.
Позабыв захватить из кабинета куртку и раздосадовавшись, он вышел на мороз в одной рубашке, проворно миновал первый корпус и уже хотел идти ко второму, но свернул в углубление между двумя зданиями, туда, куда не достигал ветер и где было на порядок теплее, пристроился к каменным ступеням запасного выхода, спрятался за ними и беспокойно набрал уже заготовленному контакту. Пальцы продолжали трястись от холода и инерционно стучали по экрану. Сонный сиплый голос ответил спустя несколько гудков:
– Да, Барн?.. Чего тебе в такую рань?
– Алло, Ролгад. Твой сын вышел из-под контроля. Он отказался от повышения, он от всего отказался! Он идёт наперекор нашим планам! Что делать?
– Хе-хе, моя порода, в меня Вех пошёл. Я тоже долго маялся. Ты помнишь это, дружище?
– Да, я помню, всё прекрасно помню, но речь сейчас не о воспоминаниях. Очнись! Вех просёк фишку, прочитал наши действия, как открытую книгу, и я дивлюсь: как? Не знаю только, по случайности ли он просёк или своим умом, но это не так важно. Гораздо важнее сейчас же увести его в сторону.
– Так уводи. Мне зачем звонить?
– Просто… вдруг я чего-то не знаю, и Вех стал нашим новым приближённым?
– Нет. Никогда не станет. Максимум, кем он станет – оружием в наших руках. Короче, гаси Веха, подавляй его волю и сминай её в кулак. Ломай, но без лишнего пристрастия. Загрузи его работой, оставляй как можно дольше в Центре, а голод, который обязательно у него появится от дешёвого нового питания в столовой, не заставит себя долго ждать и сыграет на руку. Вех быстро станет цепным псом и вскоре примкнёт к тебе.
– Будет сделано. – После этих слов Барн Вигель рассчитывал сбросить, но что-то скреблось в душе и не оставляло возможности завершить разговор. – Слушай, Ролгад, а тебе никогда не было его жалко? То, что ты сейчас проговорил, даже меня слегонца повергло в ступор. Нет-нет, я не отрекаюсь от наших идей, просто мне, как человеку, никогда не имевшему семьи и детей, довольно интересно об этом услышать.
– Ну и вопросы у тебя! Все мы люди, пусть и не такие как все, пусть и с изъянами. Конечно, было жалко, когда после инсценировки моего самоубийства и далёкого отъезда я осознал, что больше никогда не встречусь ни с Эллой, ни с Вехом. Кстати, недавно я написал Элле письмо на электронную почту со стороннего адреса. Не знаю, разобрала ли она его или нет: я писал так размазано и непонятно! Не каждый расшифровщик смог бы догадаться.
– Зачем написал? Терзания надоели?
– Я никогда не терзался по этому поводу. Бывают ситуации, когда жизненно необходимо оставить всё былое позади, распустить все дела, обрезать связи… До попадания в новую среду, ещё будучи в некотором роде независимым человеком, я не понимал или попросту (в силу молодости) не желал принимать этой истины, а стоило бы. Люди по молодости стараются прибрать жизнь к своим рукам и контролировать каждый из её аспектов: карьеру, семью, друзей, увлечения… Но дело в том, что жизнь наша настолько многогранна, что со временем этот контроль оказывается сложным, а то и невозможным в принципе. И, обидевшись на жизнь, люди с болью начинают отщипывать от себя прежние обрывки жизнедеятельности, так и не понимая, что пострадали они не от жизни, а от своего максимализма, который диктовал одно жёсткое условие: урвать как можно больше. Самоконтролю, а также непринятию жизни как великой ценности меня обучили в процессе. Элле же я написал, ибо осознаю и чувствую, что она, не зная всего вышеперечисленного, страдает. Дату выбрал случайную, но прошло десять лет с момента нашего расставания, и я хотел дать ей возможность всё как следует переосмыслить, вселить в неё частицу надежды… Она ведь наверняка не догадывалась до этого, что я тут, живой, за сотни километров от города, прожигаю своё время без неё. Надеюсь, моё письмо ничего в ней не разрушит, а только благотворно повлияет.
– Хочешь узнать наверняка? Мы можем организовать слежку.
– Нет! Никакой слежки за Эллой! Исключено! Я с тобой по-человечески, а ты предлагаешь всякую всячину, предварительно её не обдумав. Ну тебя! Я ложусь обратно в постель.
– Ха-ха, прости меня. Я разберусь с Вехом.
– Давай. Но помни: он нужен живой. Не повреди его! В следующий раз звони, когда он станет твоим.
Экран планшета потух. Неизвестно, какие выводы извлёк Барн из разговора с Ролгадом. Всегда он был прямолинейным и заторможенным, душевными исканиями не занимался и придерживался взглядов негуманных, паразитарных. Никакого послевкусия от разговора, только сырой запах погоды в ноздрях да музыкальный гул ветра в ушах. Барн направился во второй корпус – искать таких же Вехов с целью промыть им мозги и поставить их на «выгодные должности». Однако Веха Молди он стремился вытянуть из низов по иным, некорыстным соображениям.