Максим Вадимович Багдасаров
В краю несметного блаженства
Рокси осталась нянчиться с малышом, Марта пошла в поселение – разглашать светлую новость и получать у знакомых бывших мамочек комплекты детской мальчиковой одежды. Вельгма с умилением поглазела на миниатюрное тельце, рефлекторно двигавшее ручками, и ушла наверх, приятно взволнованная чудным зрелищем. Фландер тоже куда-то бесследно испарился. Мама с папой оказались наедине, но и Веха тянуло на время удалиться от Рокси и кое-что выяснить, а именно – почему пограничник по-прежнему сидит в вездеходе с открытой дверью и не собирается уезжать. Парню, очевидно, было непринципиально присутствие этого пограничника напротив дома, равно как и был вполне непринципиален его сиюминутный отъезд к себе в пограничный пункт, но что-то выдавало в юнце незначительную тревогу и стремление чем-то дополнительно поделиться. Вех не смог стерпеть и вышел к нему. Пограничник сразу зашевелился в салоне, нагнулся и полез в бардачок. Подумав, что тот собирается удрать, Вех (уже с серьёзными намерениями) подбежал к вездеходу и схватился за дверь. Оба были напряжены.
– О-о, вы собрались уезжать? – спонтанно начал на «вы» парень, чем ещё сильнее сбил юнца с толку. – Подождите, я…
– Нет-нет, – засмущался пограничник, – я как раз ожидал вас. Никак не мог отвлечь от важных дел, но и уехать не мог. Поэтому ждал.
– Итак, что вы хотели?
– До нашего пограничного пункта дошло письмо, адресованное, как написано на лицевой части конверта, вам, Веху, и Рокси, никем не подписанное. В адресе указана какая-то чепуха: «Г-29 маршрут 480 км и 12 км за границу». В общем, кто-то отчаянно искал вас с Рокси и пытался с вами связаться. Возьмите.
Вех забрал конверт из рук пограничника. Он действительно был заполнен кривым почерком со множеством закорючек.
– Вам в принципе повезло, что за письмо взялись и отправили его в нашу глушь, да ещё за какое письмо! Ни черта не разберёшь! Отсюда тоже письмо можно отправить, если захотите. Только два раза в месяц: пятнадцатого и тридцатого числа. Пятнадцатое вы уже пропустили… так что у вас есть около двух недель на раздумья. Ждём!
– Огромное спасибо. Погостить у нас не хотите? В знак благодарности или же просто так.
– Не могу: лейтенант прибьёт. Мне велено возвращаться, а я и так задержался.
– Приношу извинения…
– Какие ещё извинения? – расхохотался юнец. – Я понимаю вас и вижу ваши новые заботы. Знаете хоть, от кого письмо? Или от тайного поклонника вашей семьи?
– По крайней мере, есть догадки.
– Это радует. Счастливо оставаться! Скоро увидимся: должны завтра послать к вам врача – младенца осмотреть. А кто его на вездеходе к вам доставит, если не я? Ха-ха!
– Удачи!
Проследив за исчезновением вездехода, Вех в смешанном состоянии поднялся на одну ступеньку и сел на пол веранды. Непонятно, что двигало им: он задумывал вскрыть конверт вместе с Рокси, ведь на нём были выведены оба имени, а не одно, однако его захлестнула дикая страсть сперва разузнать всё самому. Впрочем, внутренний голос вкупе с этим удивительным инстинктом в итоге оправдали себя, но обо всём по порядку. Адресант не соизволил обозначить своего имени и выяснился сугубо по ходу прочтения письма, когда Вех уже раскрыл конверт, извлёк бумагу и погрузился в мелкие строки. Писала мама Рокси:
«Письмо адресовано или моей дочери Рокси, или ближайшему её на данный момент человеку – Веху. Если вас зовут не Рокси и не Вех, то прошу: не читайте дальше этого абзаца, а по возможности передайте мои записи тому, кто имеет хоть какую-то связь с двумя вышеназванными людьми. Я пишу в пустоту, не имея ни точного адреса, ни вовсе представления о том, куда это письмо попадёт. Заранее спасибо.
Привет. Обращаюсь к вам обоим и потому буду писать во множественном числе, хотя предназначено письмо скорее для Рокси, нежели для Веха, ведь речь в нём пойдёт преимущественно о нашей семье, но считаю, что Веху в любом случае будет интересно узнать, как тут без него обстоят дела в городе. А дела до сих пор не в порядке. Совсем недавно с улиц убрали все заграждения, мешавшие нормально жить, и теперь я спокойно могу ходить на работу в музыкальный центр, не стоя по два раза в день в бесконечных очередях на пропускных пунктах. Появились легковые автомобили, преимущественно у представителей партийной элиты. С детства их не видела. Пришлось забыть про тихие широкие улицы и шагать не посередине, а по бокам, попутно реагируя на рёв машин и пугаясь, что тебя собьют. Появилось также что-то вроде денег, но пока ими мало кто пользуется. Не знаю, хорошо это или плохо. Мы и без них неплохо жили. Много чего появилось – в письме не передать. Куда мы катимся – сложно предположить. В гимне, который играет буквально отовсюду сутками напролёт, за нас всё давно решили – направляемся в светлое будущее. Так тому и быть. Лишь бы опять не заперли людей с этими заграждениями.»
Вех перевернул бумагу и продолжил читать:
«Я всё думала, писать об этом или не писать. Прошло три дня. Напишу. Твоего отца, Рокси, больше нет с нами. Уже месяц. Осознай и прими это. Всё из-за суда. За неделю до своей гибели он сообщил мне, что связался с недоброжелателями из партии (вернее, они с ним связались), которые через него хотели надавить на судью, чтобы повлиять на исход кое-какого дела, но он отказал им в этом. Они затаили обиду, начали всеми способами угрожать ему, а потом перекинулись и на меня: присылали на мою электронную почту письма с обещаниями поймать и избить, стучались по ночам в нашу дверь, сломали звонок и ручку… В один день твой отец ушёл на работу и не вернулся с неё. Его нашли в захламлённой каморке суда на третьем этаже. Он был изуродован, истыкан ножом, весь в крови, с заклеенным скотчем ртом. На следующий день я обнаружила записку под дверью, в которой было написано, чтоб впредь я была спокойна за свою жизнь, ибо после убийства мужа трогать меня больше не будут. Я обращалась в Надзор. Меня, конечно же, развернули: тех весьма высокопоставленных представителей «Нароста» обвинять в убийстве и уж тем более судить никто не собирался. Наивная. На что я надеялась? Остаётся скорбеть, рыдать в подушку, а с утра идти на работу. Прости, если поделилась чересчур откровенной правдой. Держать в себе и врать я тоже не могу.
Кончается бумага, а я столько хотела обсудить. Мира вам, Вех и Рокси. Надеюсь получить ответ и надеюсь, что вы сможете его послать, но достаточно будет и прочтения. Сможете – расскажите о себе. Доченька, ты скоро должна родить (сейчас у меня конец мая). Пусть родится у тебя крепкий, здоровый ребёнок. Вот бы однажды его увидеть. Ну всё, прощайте.»
От прочитанного внутренности парня в очередной раз смялись в кучу и переворотились. Завертелось-завращалось со страшной силой громадное колесо, перемалывающее человеческие души. Оно проехалось по нему, раздавило все органы, оставив от них высушенные кусочки, и бросило разлагаться в воронку наподобие чёрной дыры – так и никак иначе можно было описать тогдашнее состояние Веха. Он не понимал, что делать с собой и что делать с письмом: показать ли его Рокси или избавиться от него, так, словно никакого письма и не существовало? «Но кто я такой, – возникало разногласие с самим собой при этой мысли, – чтоб лишать Рокси возможности соприкоснуться с частичкой матери, с её словами, хоть даже неприятными и полными страданий, но родными словами? Не слишком ли много я себе позволяю? С другой стороны, этим самым я сберегаю её хрупкое, подкошенное здоровье. Нельзя ей читать данное письмо, нынешняя обстановка не позволяет. Когда-нибудь она его прочтёт, обещаю. Я сохраню его, спрячу подальше у себя. Не сейчас, Ро, не сейчас. Правда, задерживая прочтение письма, я задерживаю и потенциальный ответ маме Рокси, а она, как-никак, сидит, ждёт ответа, волнуется и переживает за судьбу своих строк, рыдает в подушку, как она сама выразилась… Чёрт! Вот задача! Распутье! И любой из двух вариантов по определению в одно и то же время правилен и неправилен. Хрен с ним. Выберу первый вариант. Он звучит логичнее. Прости, Рокси, но пока что ни о каком письме ты знать не будешь. Не собираюсь испортить твоё счастье. Своё я уже испортил».
– Что от тебя хотел этот пограничник? – спросила девушка, увидев Веха на пороге. Она кормила малыша грудью, тихонько повернув его на бок для удобства. – Он ждал, когда ты к нему выйдешь?
– Да, да. Сказал, что завтра привезёт к тебе педиатра. Точнее, к малышу.
– Ладно, я поняла. Ну что, будем что-то решать с его именем? – вдруг сменила тему Рокси. – Есть идеи? Мы как раз одни, никто не мешает нам обсуждать.
– Я так волнуюсь, когда речь заходит о выборе имени. Это же не раз-два – и назвал. Нужно серьёзно думать. Вообще стоило выбирать имя заранее, как по мне: одно для мальчика, одно для девочки. Так было бы куда торжественнее и продуманнее. А мы в эту минуту будто кличку для собаки выбираем – лишь бы была, – но над смыслом не заботимся.
– Почему не заботимся? Ты же ещё ничего не предложил. Предложи, мы и обсудим, и смысл вложим.
– Голова пуста. Не приходят идеи. Страшно ошибиться, да и процесс не нравится. Давай отложим эту затею, отодвинем её на несколько дней или недель. Что поменяется? Он всё равно не поймёт: есть у него имя, нет у него имени – по барабану! Его куда больше интересует молоко в твоей груди, нежели то, какими буквами его будут называть. Ты согласна?
– Нет, не согласна. Кличка для собаки – это как раз отсутствие у малыша имени. Имя несёт индивидуальность, обособленность, и ребёнок с первых дней должен чувствовать, что им дорожат и его выделяют. Как ты предлагаешь называть его всё то время, пока у него не будет имени? Мальчик? Малыш? Ребёнок? Это глупо! Нельзя медлить с выбором. Я хочу побыстрее назвать его. Ясное дело, первым попавшимся именем никто нарекать ребёнка не собирается, но нужно сесть, как следует поразмыслить и наконец определиться. Мне будет стыдно завтра перед педиатром. Что он подумает о нас? Что мы легкомысленные родители, что ребёнок наш был до того случаен, что мы до сих пор не определились, как его называть, что мы не можем справиться с такой мелочью, на фоне всех остальных ухаживаний за дитём, как имя?
– Перестань себя накручивать. Имя, безусловно, важно, но никто не посчитает тебя плохой матерью, если ты не назовёшь ребёнка в первые дни после его рождения. Это абсурд. Нет такого правила, чтоб кто-то требовал мгновенно бежать и нарекать. Младенцу и недели не исполнилось, ты только подумай.
Рокси кормила малыша и думала, но не о том, что произнёс Вех. Внезапно дюжина воспоминаний, прокручиваемых в мыслях, склеилась в совершенно новую картину, необычайно удовлетворившую девушку, и на выходе она выдала уверенным бодрым голосом:
– Придумала! Имя придумала! Пусть будет Дон. Не Донован, а именно Дон.
– Ты, должно быть, шутишь, Ро. Ну какой Дон? Я бы не хотел при каждом произнесении имени малыша вспоминать мерзавца Донована и его наркотические приключения.
– Со временем ты привыкнешь, и впоследствии имя Дон для тебя будет прочно ассоциироваться с этим чистым и добрым ангелочком. Так мы убьём двух зайцев: ты избавишься от негативного окраса и выкинешь все моменты, которые переносили тебя к былым ужасам, а вместе мы в итоге решим проблему с выбором имени и сконцентрируемся на более важных вещах. Как тебе?
– Умный ход. Я бы не догадался. Но… ты уверена? Задумайся: это на всю жизнь.
– Я-то уверена. Уверен ли ты?
Вех задумался, застопорился и ответил недолго думая:
– Да. Уверен. Это твоя идея. И ребёнок по большей части твой, а не мой. Я не смею отрывать тебя от идеи назвать мальчика так, как ты хочешь. Дон? – прекрасное имя!
На том и порешили, и с тех пор Рокси кормила не безымянного младенца, а самого милого и самого близкого ей Дона.
Глава 15. Исход.
I.
Летели дни, недели, месяцы. Есть у времени такая двойственная, противоречивая особенность – лететь вперёд, без оглядки, и самовольно, не спрашивая разрешения, увлекать за собой людей. Двойственность и противоречивость скорого течения времени заключаются в том, что для одних этот временной полёт подобен комфортному полёту в самолёте, а для других – необратимому падению в бездну. Можно прожить жизнь быстро, но при этом быть подхваченным, поддержанным временем, и от этой непривычной скорости ты ничего не потеряешь, а только наберёшься сил и магической яркости, что насытит тебя энергией и даст возможность сполна реализовать все свои планы и идеи. Тогда, находясь на смертном одре, ты не станешь проклинать себя за то, что чего-то не сделал, и жизнь свою затяжной и давным-давно успевшей осточертеть называть не будешь, а в спокойствии закроешь глаза и уснёшь вечным сном без всякой боли, без лишних мучений. А можно прожечь жизнь, позволив фитилю жизни в один миг догореть до основания, и остаться у разбитого корыта, и при этом страдания обеспечены тебе не только под конец жизни, но и на всём её скоротечном пути. Иногда она как бы насильно будет останавливать тебя, стучать по спине, заставлять взглянуть на часы и приговаривать: «Оглянись, дурак, пока не поздно, посмотри, сколько времени прошло и как ничтожно мало ты за это время всего сделал! Одумайся!» И кто однажды одумается, кто взглянет на часы, кто ахнет в ужасе и начнёт меняться – тот спасён, не навсегда, но хотя бы временно спасён, ибо бывают и такие случаи, когда дважды наступают на одни и те же грабли – временны́е грабли.
Стоял конец июля следующего года. Веху было двадцать шесть лет, и уже совсем скоро, в августе, он собирался отмечать двадцатисемилетие, а после него, глубокой осенью, тридцатого октября, Рокси должно было стукнуть двадцать два. Теперь было неуместно и грубо называть Веха парнем: обозначение это ушло с годами, подобно тому как уходят с годами из жизни многие вещи. Рокси оберегал отнюдь не парень, не тот прежний мальчик Вех, который намедни окончил Институт Исследований Физиологических Процессов, попал в Центр Послесмертия и не успел проработать в нём и года, не тот подросток, который, не познавши взрослой действительности, в мгновение ока с головой ушёл под лёд суровых столичных событий и вынырнул лишь в поселении, в иной реальности, прихватив с собой беременную девушку. Рокси оберегал настоящий мужчина, весьма крепкий, исправным физическим трудом набравший мышечную массу и знатно загоревший на солнце. Разумеется, не только телесные параметры выдавали в нём человека созревшего и возмужавшего, но и умственные: склад психики, ход мыслей, степень уверенности в принятии решений и отсутствие былой тревожности – всё это делало из Веха мужчину в самом полном смысле этого слова. Неизвестно, ощутил ли он в себе данные перемены или нет, плавно или резко прошли они для него, чувствовал ли он себя полноценным мужчиной или же был им по высшему недоступному велению, как робот, слепо отрабатывающий «мужские» команды, – вот вопросы, которые оставались за пределами чьего-либо понимания и даже, вероятнее всего, за пределами понимания самого Веха, но, может быть, оно было и к лучшему. К чему ему было знать, является он мужчиной или не является, если объективно он вёл себя и поступал как мужчина. Конечно, всегда оставаться в неведении и действовать бессознательно – неправильно, однако с Вехом это не работало. Хорошие поступки не требуют постоянного напряжения и самоанализа, они требуют действий, а функция анализа переносится с того, кто совершает эти самые действия, на его окружение. Ни Рокси, ни Фландер, ни его семья, ни жители поселения не находили в Вехе ничего негативного и отторгающего, того, за что можно было зацепиться, к чему можно было придраться и что можно было осудить. Вех умудрялся жить и трудиться во благо себя, во благо Рокси, Дона и всех, кто нуждался в его помощи.
Рокси тоже повзрослела и не осталась без изменений. За год с лишним, что она провела с Доном, наблюдая его непрерывное развитие и непосредственно в нём участвуя, за все те двенадцать месяцев, что она провозилась со своим малышом, она превратилась из девушки, пресыщенной, несмотря на горе с Донованом и раннюю беременность, беззаботной молодостью, в окончательно сформировавшуюся взрослую женщину, в опытную маму, знающую каждое пятнышко, каждую лишнюю родинку на теле родного мальчика. Она остепенилась, хотя и до этого не была человеком непомерно активным, за исключением короткого срока работы партийным организатором в «Наросте», приобрела бесценный опыт ухода за ребёнком, получила навыки в готовке, приучилась к распорядку дня, закалила нервы младенческими криками и бессонными ночами, а также познакомилась с другими мамами из поселения, две из которых, как и она, нянчились со своими невзрослыми малютками – двумя девочками. Они часто выходили вместе гулять, зимой брали сани и дружно шли кататься со снежных склонов на юге от дома Фландера, в общем, веселились и растили деток совместно друг с другом. Время от времени собирались с мужьями, и получалась довольно многочисленная дружеская компания из трёх семей. У Дона росли пушистые ярко-рыжие волосы, что ставило в тупик друзей Веха и Рокси, которые не могли понять, как у темноволосой пары мог родиться столь отличающийся по цвету волос малыш. На это, хихикая, Вех или Рокси отвечали, мол, генетика – штука непредсказуемая, и добавляли, что у их бабушек, дедушек и прочих дальних родственников были светлые и рыжие волосы, так что всегда присутствовал пусть и малый, но шанс увидеть ребёнка с каким-нибудь экзотическим цветом волос по типу рыжего.
Сейчас же не было зимы, а было тёплое, идеальное в плане погодных условий лето. Дожди проливались редко, но каждый раз вовремя, не заливая жителей шквальным ливнем и не запирая их надолго по домам, но и не позволяя солнцу распылить над поселением и неизмеримыми природными окрестностями свой томительный удушливый зной.
Если ехать из поселения по направлению к пограничному пункту и на полпути, где заканчивается сплошной слой хвойных деревьев, завернуть направо, на всеми позабытую заросшую широкую тропу, по которой сто лет никто не ездил, то можно, двигаясь по ней, обогнуть поселение, оставить его позади, устремиться на несколько километров вперёд и прибыть к одному очень красивому месту, о котором Веху давным-давно, за кухонным разговором, поведал Фландер, а после, заметно позже, во время вечерней прогулки с детьми, об этом месте ему вдобавок напомнил отец старшей девочки и по совместительству новый друг по имени Милли:
– Есть у нас с женой одна семейная традиция – весной и летом каждый месяц ходить туда пешком, через лесок и два больших поля, по диагонали. Дочку не всегда берём, оставляем на старших, ибо маршрут не из лёгких, пять или шесть километров. Представь себе: вас окружает волшебный высокий лес, не сдавливает вовсе, а окружает, как бы защищая от всех напастей. Местность – удивительно холмистая: такое ощущение, что под толщей земли когда-то жил огромный червь, вдоль и поперёк исползавший всю почву где-то у себя в темноте и потому знатно деформировавший весь ландшафт. А в низине, между этими бугристыми холмами, поросшими травой, расположено большое и глубокое озеро с кристально-голубой водой. Посередине него – островок с одиноко растущим деревцем. За всю жизнь я не видел более райского и умиротворённого места, чем там, в этом лесу. Боюсь, оно захватывает твою душу, дурманит её, но дурманит не склонностью к низкому, а слиянием с высоким. Мы бы могли посещать его чаще, один, два раза в неделю, и нам хватало бы на это сил, но из-за страха навсегда покинуть свой разум, безвозвратно отдав его чарам природы, я не рискую часто туда ходить и брать с собой семью. Мера есть во всём, даже в блаженстве, не так ли?
Согласившись с философским изречением Милли, Вех запомнил местоположение озера и задумался над тем, чтобы показать это очаровательное местечко Рокси с Доном. Идти на своих двоих он не хотел, боясь заблудиться в незнакомой местности, поэтому поспрашивал жителей, которые, как оказалось, все поголовно знали о лесном оазисе, узнал от них о втором маршруте к озеру, предназначенном для вездеходов и снегоходов, а после этого загорелся идеей взять в личное временное пользование у пограничников транспорт и добраться дотуда. Идею свою он осуществил, но не сразу, ибо никогда не занимался вождением, тем более – вождением вездехода. Пришлось затратить полторы недели на обучение. Каждый день или через день, как уж получалось, Вех добирался до пограничного пункта и по чуть-чуть, не без помощи пограничников, познавал устройство здорового автомобиля и управление им. Никто из солдат не был против таких уроков вождения. Лейтенант поощрял упорство Веха, отмечал перед пограничниками его старательность и прилежность, ставил его всему составу в пример и доходил до шуток:
– Ну, Вех, сейчас мы тебя научим, как крутить баранку, а потом ты к нам в пограничники пойдёшь! Водителем тебя устроим, форму выдадим. Будешь одним из нас, будешь колесить вдоль столбов и наслаждаться здешней безмятежностью. Служба наша – дело непыльное!
Домой его сначала отвозили, затем он стал садиться за руль и отвозить себя самостоятельно. Финальным экзаменом стал одиночный заезд до поселения и обратно, с которым Вех справился на ура. Теперь он был полностью готов реализовать задуманное. Спустя день, в пять часов вечера, после дневного сна Дона, вместе с которым спала и Рокси, Вех подкатил к дому, встретился с любимыми, позволил им перекусить и по окончании полдника пригласил девушку прокатиться на вездеходе со словами:
– Я покажу тебе и Дону кое-что прекрасное.
Они быстренько переоделись и сели в вездеход. Вех ехал медленно, осторожно, чтобы от излишней тряски никого в салоне не укачивало, особенно малыша, и направлялся к старой тропе до озера.
– Я так рада, – восхищалась Рокси, – что ты научился управлять этой махиной. Мы можем наматывать десятки километров, разъезжая по неоглядным пространствам, катать с собой Дона, выбирать лучшие места и показывать ему всё величие окружающей нас природы. Эй, ты хорошо себя чувствуешь? – Она обратила внимание, что Вех, не шевелясь, машинально вращает руль обеими руками и следит за дорогой с понурым видом. Замечание подействовало на него моментально. Он пришёл в себя, надул щёки, повернулся к девушке и поцеловал её, после чего вернулся в исходное положение и заявил отчётливым голосом:
– Прости. Призадумался. Я в порядке, просто… понимаешь, с недавних пор меня не покидает стойкое чувство переживания перед чем-то неизвестным. У тебя не было такого, что ты словно завершила нечто масштабное, нечто грандиозное и длинное по времени, прошла некий незримый, но зато ярко ощутимый жизненный этап, по прошествии которого, однако, ты испытываешь не радость победы, а боязнь перед следующим, быть может, куда более сложным этапом? Это напоминает бесконечную череду пирамид или гор. Ты взбираешься по одной горе, доходишь до её вершины и вслед за вершиной вынужден спускаться вниз, на дно, чтобы взбираться на следующую гору, на следующую пирамиду – снова и снова. И всё, вроде бы, уже у нас с тобой налажено: за нами не следят шпионы, мы не катаемся в вагоне грузового поезда, набитом камнями, нас не жрут волки, мы не проходим немыслимые расстояния по снегу в поисках малейших признаков цивилизации и так далее. Нам виден горизонт, видны дальнейшие цели, но мне по-прежнему боязно. Возможно, именно страх побудил меня отправиться на вездеходе в наше с тобой небольшое путешествие. Я хочу покончить с прошлым, оставить его позади и убедиться в том, что я вхожу в новую, но отнюдь не финальную стадию. Только вхожу, Рокси, ты можешь себе представить? А ведь прошло полтора с лишним года, как мы живём здесь. И всё это время я своим нутром находился не в поселении, не рядом с тобой, а там, на предыдущем уровне, на той высокой горе, с которой пришлось рухнуть – совсем не от хорошей жизни. Сегодня, этим, казалось бы, простым летним вечерком, я созрел для будущей горы окончательно и бесповоротно, и шанс этот – войти в новое состояние, набраться нужных кондиций – упускать не рассчитываю, так как есть опасность задержаться на дне, между двумя этапами, заработать себе раздвоение личности и сойти с ума. Движение спасает от безумства, оно – лучшее лекарство. Я готов двигаться. Завершим начатое вместе, а? Смекаешь, о чём я, Ро? Кажись, никто меня не понимает, даже ты…
– Понимаю, Вешик. И у меня протекали эти жизненные этапы, просто не было столь продолжительного переходного периода, как у тебя. Мой переход был подобен вспышке. Он осуществился в тот короткий миг, когда серый волчище напал на меня из-за спины, и я одномоментно поняла, прежде чем пасть без сознания, что отныне не вернусь к той девчонке по имени Ро. Ко мне в виде знамения пришло осознание ценности своей и чужой жизни, ко мне пришла важность семьи. Проснулась я абсолютно другим человеком, миновав таким образом страдания в ущелье посреди двух гор, о которых ты с таким рвением рассуждаешь.
– Спасибо за понимание. Я бы сказал, что тебе в этом плане было куда легче, чем мне, но не могу: всё-таки у тебя были роды, хлопоты с малышом, возня и суета. Боюсь, подобные дела будут поважнее сопливых переживаний двадцатишестилетнего мужика о боязни грядущих этапов на его пути.
– И то и то важно в равной степени. Делись всем, что тревожит тебя, и я в свою очередь буду делиться моими тревогами с тобой. Итак, куда мы едем?
– Сам не знаю. Куда Милли посоветовал. Ни разу там не был, как и ты. Но красиво, говорят, чертовски там красиво…
Стоял конец июля следующего года. Временная линия закрутилась в петлю и вскоре возвратилась на круги своя, продолжив общий и неумолимый ход событий. Вездеход был брошен у деревьев, задняя дверь его – небрежно оставлена открытой. Когда Вех доставал с сидений погребальную урну, заведомо взятую с собой в поездку, то забыл захлопнуть дверь, а Рокси и подавно не заметила подобной мелочи, поскольку была приятно поражена чудесными видами, открывшимися для неё, стоило ей только покинуть транспорт. Она сняла Дона с коленей и выпустила его на воздух. Мальчику нужна была опора, дабы ровно стоять и совершать неторопливые шажки вперёд. Он потянулся своей ручкой к маминой ладони, притянул её к себе и заголосил мягкими слогами, улыбаясь во весь рот несколькими молочными зубками.
Оторвавшись от созерцания красот этого великолепного места, Рокси переключила внимание на Веха и обомлела, когда увидела у него в руках урну с прахом.
– Для чего это? – поинтересовалась она в мутном смятении.
– Извини, что не предупредил насчёт… – замялся Вех. – Переход в новый этап, я считаю, обязательно должен сопроводиться развеиванием маминого праха. Пора выпустить последние её частички на волю, а воля – она прямо тут. Не пугайся.
Они ушли с тропы и сквозь полосу хаотично разбросанных сосновых деревьев пошагали к озеру. По окончании этой полосы ландшафт действительно серьёзно изменялся и походил на землю, подвергшуюся сотню лет назад массированной бомбардировке, но частично восстановившуюся под изумрудным травянистым покрывалом. Сперва был опасный спуск вниз, к холмам, перетекавшим в маленькие плоские холмики, который парочка с малышом на руках успешно миновала. В низине было значительно холоднее, чем на высоте, и бесформенная тень стелилась по ней вечным тёмным пятном. Из-за очередного холмика, которого достигли путешественники, снизу показался фрагмент неподвижной голубой воды. Спустившись ещё ниже, Вех с Рокси столкнулись с обрывом, и поэтому им пришлось обогнуть четверть озера, чтобы наконец подойти к его наполовину песчаному, наполовину глинистому красно-жёлтому берегу. Прохладный песок был покрыт тенями нависавших над ним с верхних «этажей» деревьев, зато самую середину озёрной глади согревало уже вечернее, но всё же жаркое солнце, не закрываемое ни облаками, ни зелёными ветвистыми кронами.
Вех присел на корточки и двумя пальцами прикоснулся к водной поверхности, едва колышимой у берега лёгким ветерком. Она была тёплой. Тогда Вех погрузил на дно руку по самый локоть и выяснил, что на глубине вода гораздо холоднее. «Вот так ловушка, – удивился он. – Потрогаешь нагретый солнышком слой, обрадуешься тому, что тепло, захочешь искупаться, прыгнешь безоглядно, а озеро схватит тебя, заколет своими холодными шипами, и будешь ты, парализованный, долго выбираться на берег».
Купаться они не собирались, хотя Вех с превеликим удовольствием бы доплыл до уединённого островка посередине озера, ибо оттуда, как он думал, можно было бы с удобного ракурса рассмотреть все дивные окрестности замечательного лесного оазиса. Оставаться на прохладном подобии пляжа им также не особо хотелось, посему Рокси предложила вернуться назад, повыше, на травку, где светит солнце, и с её предложением Вех охотно согласился. И вот они лежали над озером на небольшом травянистом выступе, правда, не на самом его краю, исключительно ради безопасности Дона, ползавшего между ними и пытавшегося ходить без помощи мамы. Впрочем, его неуклюжие медвежьи движения не нарушали семейной идиллии на лоне природы, а делали её ещё крепче и приятнее. Где-то за их спинами, попрятавшись на деревьях, целым оркестром щебетали птички. До заката было далеко, и вся зелень, будучи покрытой лучистой желтизной дневной звезды, тихо раскачивалась от прикосновений свежего летнего воздуха.
– Ты был прав, – заговорила Рокси раздумчиво. – Здесь и вправду прекрасно. А какой широкий простор – ах! Думаю, с противоположного берега открывается не менее потрясающий вид. Целого дня не хватит, чтобы обойти эту приозёрную местность со всех сторон.
– У нас будет достаточно времени на её изучение. Мы приедем сюда ещё много раз, только если тебе, конечно, захочется приехать. Я был бы рад, но в августе вновь начнутся комары, и они не дадут нам спокойно посидеть на травке, как сейчас.
– Комары есть всегда. Меня, зараза, один уже успел укусить под колено. Сильно чешется! Ну ничего, пройдёт. Да, их станет больше…
– Да…
– Скажи, ты никогда не ревновал меня к Доновану? – спустя мгновение спросила Рокси настолько серьёзным тоном, насколько это в принципе было возможно, и от этого тона крайне неловкий холодок пробежал по телу Веха, вынудив его пару раз содрогнуться.
– Нет, что ты? – отвечал он кряхтя. – Я… я и внешность его позабыл, и характер его гадкий позабыл и вообще не вспоминал о нём, по правде говоря, с тех самых пор, как мы нарекли Дона прошлым летом. Чёрт! Ну ты и заставила меня вспомнить! Вылетел он из моей головы! А представь, что он ежемесячно писал и отправлял мне письма, на электронную почту моего давно выключенного компьютера, в надежде, что мы с тобой дождёмся его возвращения из Органа Социальной Реабилитации. Должен был Донован освободиться и вернуться в город ещё в ноябре предыдущего года. А нас нет в городе: мы за пятьсот километров от столицы. Как жизнь его сложилась после выхода, интересно?