Максим Вадимович Багдасаров
В краю несметного блаженства
– Хорошо-о пошло! – выкрикнул Фландер, захваченный, как и Вех, паром, однако не удушающим, а дружелюбно-целебным. Аморфные пылающие духи, эти невидимые помощники в банном деле, не вонзались в него, а витали подле конечностей, обволакивая их и заставляя выделять крупицы блестящего пота, через который из организма выходили все нечистоты и вся накопившаяся грязь, пожалуй, не только телесная, но и душевная.
Пропотев до основания и высушившись до состояния изюма, Вех кончил париться и пошёл к импровизированной душевой кабинке за стенкой, в которой он как следует всполоснулся тёплой водой, намылил и натёр тело мыльным кирпичиком, всё с себя смыл и, чистый от пяток до ушей, направился на выход. После него помылся Фландер. В предбаннике парень вдохнул полной грудью свежий лёгкий воздух, вытерся большим полотенцем, специально для него повешенным сюда на крючок, обмотал его вокруг бёдер и вышел к Рокси. Та извлекла из своего рюкзака чистую одежду. Вех приоделся, закрывшись полотенцем.
– У вас, оказывается, имеется при себе сменная одежда? – порадовался Фландер, покинув баню вслед за Вехом, с таким же белым, завязанным на животе полотенцем, и обратился к Веху и Рокси. – Это не может не радовать. Голыми бы вас я всё равно не оставил, но предложить бы смог разве что вещички на три размера больше ваших. Ну-с, настала очередь девушки опробовать баньку! Там не слишком жарко, Рокси, проходите, парьтесь и мойтесь на своё здоровье!
Рокси ушла и вернулась, обёрнутая полотенцем, с мокрыми волосами, минут через двадцать. После бани её начало клонить в сон, как и Веха с Фландером. Дом наполнился убаюкивающим благовонием. Хозяин попрощался с парочкой и поднялся в спальню к жене. Парень с девушкой, околдованные головокружительным ароматом чистоты, погасили два масляных светильника, тем самым образовав во всём доме тьму, и улеглись в постель. Рокси долго не спалось, а Веху, хотя он и желал уснуть, пришлось из-за неё не спать.
– Ну что ты? – с жалостью вопрошал он, слыша, как девушка ёрзает под одеялом, а из её уст доносятся нервные всхлипы. – Неужто в бане перегрелась? Плохо тебе? Свет зажечь?
– Ничего не надо… Спи…
– Я не могу спать, пока ты тихо рыдаешь и дёргаешь ногами, так что либо успокаивайся, либо делись со мной тем, что у тебя на душе.
– Это личное… мои мучения…
– Ро, ты только этим вечером встала на ноги после пятидневного сна. Какие мучения успели образоваться в твоей голове в течение тех нескольких часов, что ты бодрствуешь?
– Нет, нет… Мучения образовались задолго до моего пробуждения, задолго до того, как мы здесь оказались, задолго до партии «Нарост». Они начались со слов собственных родителей о плодовой очистке, с пропажи Донована, и продолжаются они по сей день. Я о своём безвыходном положении, связанном с незапланированной беременностью. Правда, и положение моё не так страшно, как положение будущего ребёнка, в частности из-за того, что мне довелось пережить. Он был зачат под наркотическим эффектом, он был постоянно нервирован моими нервами, он был ударен мной в живот, он остался без всякой поддержки со стороны биологического отца и без врачебного наблюдения, он перенёс тяжесть нашего с тобой путешествия к границе и вместе со мной испытал такой нешуточный страх перед волком, что даже я, пусть и молодая, но всё же взрослая женщина, мгновенно ушла в отключку на несколько дней. Как ты думаешь, что из него вырастет? Будет ли он здоров? Нет. Я отвечу: случится выкидыш, который окажется последним гвоздём в крышку гроба моей жизни, ибо я не переживу мёртвого ребёнка.
– Мы уже вели разговор на эту тему.
– Многое тогда казалось проще.
– Ты поставила меня в тупик. Ума не приложу, как тебе ответить и как смягчить твоё горе. Могу сказать жёстко, но правдиво, или ласково, но чересчур фанатично и одухотворённо, в духе божественного откровения.
– Скажи и так, и так, а я послушаю.
– Тогда, по правде, ты действительно в той или иной степени причинила большой урон своему плоду. Разумеется, это сказано образно, поскольку лично твоё участие в нанесении вреда ребёнку минимально либо же отсутствует вовсе. Ты целиком и полностью являешься заложницей обстоятельств, созданных плохими людьми, однако это, с точки зрения жизненного реализма, не перекладывает ответственности за здоровье ребёнка с тебя на плохих людей. Говоря же с долей фанатизма и одухотворённости, то я не верю, что ты родишь больного ребёнка, ввиду того что ты сама ни в чём не виновата. Мы очень много в последнее время беседуем о судьбе, не правда ли? Она не покарает тебя, ей было бы бессмысленно это делать, она скорее покарала бы меня или Донована.
– Тебя-то за что?
– Тогда я сильно разнервировал тебя, порываясь добиться твоего согласия на то, чтобы уехать из страны. Раздевал тебя, держал над балконной пропастью, кричал, пытался что-то доказать. Выбивание согласия насилием – разве не грех, не преступление? Ещё какое преступление… Я буду наказан и получу горький урок, а тебе останется блаженствовать и каждый кратчайший свой миг проживать с удовольствием. Кстати, мальчик или девочка? Ты как думаешь?
– Мальчик.
– И я считаю, что мальчик. Отпрыск Донована. Давай спать, Ро. Не бери в голову всякую ерунду, успокойся и не плачь. Мы проделали столь суровый маршрут не ради того, чтобы печалиться. Наоборот: это наше перерождение. Оставь прошлые кошмары и думай о настоящем, о здешнем.
Не успел Вех договорить последние слова, как уловил приглушённое и медленное дыхание спящего человека. Рокси не дослушала его позитивных предположений, а осталась после словесной поддержки в улучшенном настроении и незаметно провалилась в спокойный сон, и последняя слеза её, скатившись по щеке, как с детской горки, испарилась в непроглядной темноте и нежном запахе горячей бани.
Глава 13. Неожиданный прилёт.
Зима плыла своим чередом. Недавно прибывшая в поселение пара, можно было с уверенностью заявить, освоилась в его насыщенном пространстве, познакомилась со многими его жителями, но самое главное – она переняла ритм жизни, который был присущ этому новому для неё месту, ритм неспешный и одновременно нескучный, разнообразный. Засыпали Вех и Рокси рано, как и вся семья Фландера, и рано просыпались. Рокси полюбились животные. Поутру она кормила кур и коз и ухаживала за ними, не забывала про них и на протяжении всего дня. Вех с Фландером не раз ходили в лес по дрова, иногда брали с собой двуручную пилу и работали вместе. Также они расчищали участок и дорожки к поселению. Однажды Фландер залез на крышу дома с целью очистить её от снега и широкой лопатой сгрёб весь мягкий снежный слой вниз, на землю, но под конец уборки поскользнулся на собственноручно убранной скользкой крыше и с криком полетел с неё, с высоты третьего этажа, как с крутого горного склона, прямо в глубокий сугроб. Благо остался цел и получил живительный заряд адреналина. Вех поначалу распереживался, наблюдая за полётом Фландера со стороны, и инстинктивно хотел позвать кого-нибудь на помощь, но, как только услышал задорный и нелепый смех мужчины из сугроба, оставил эту идею, сам расхохотался во весь голос и побежал извлекать его из снежной ловушки.
Новый год был встречен не всем поселением, а раздельно, по домам, из-за ужасных погодных условий в день праздника. С утра и до вечера валил хлопчатый снег, переносимый по воздуху агрессивно настроенным холодным ветром, который, помимо того что трепал миллионы беззащитных снежинок из стороны в сторону, ещё и смел тормошить давно выпавший снег, сметать его с верхушек сугробов и разбрасываться им по всей местности, образуя настоящую метель. Жители даже не смогли выйти и нарядить невысокую новогоднюю ель, росшую чуть правее от клуба и бывшую символом Нового года, без украшения которого меркло настроение и распылялось чувство праздника. Но не всё было так плохо. Состоялись застолья, в том числе в клубе, и грусть постепенно улетучилась. Семья Фландера праздновала у себя. Все собеседовали – кто с кем – и обменивались пожеланиями на год грядущий. Стукнуло двенадцать. И Вех, и Рокси, закрыв глаза, про себя пожелали одного и того же – здоровья будущему ребёнку. Новогодние гуляния вместе с украшением ёлки были перенесены на второе января.
Через две с половиной недели после гуляний, когда праздничная атмосфера поутихла и сменилась привычной жизнью, в одиннадцать часов утра случилось нечто. Был ясный и бесснежный день, яркое солнце, достаточно высоко поднявшись над горизонтом, безуспешно порывалось разогреть зимний край, в котором оно светило. Вех с Рокси шли с прогулки. Они обогнули поселение издалека, вдоль природной полосы, разделявшей лес и поле, и возвращались домой, как вдруг заслышали треск, растворяемый воздухом, и взглядами поймали искажённую овальную тень вертокоптера, который парил над ними на приличной высоте. Это был обычный чёрно-белый вертокоптер без каких-либо отличительных признаков и без боковых дверей, что было странным зрелищем в холодный период, и он не летал на одном месте, а порхал и маневрировал по всей территории поселения и за его пределами, словно выискивая, куда бы приземлиться. Так оно и было на самом деле. Видимо не найдя уж совсем удобного для себя места, пилот принял решение сбавить высоту и совершить посадку частично в снег в области, наиболее подходившей для этого – южнее поселения и восточнее дома Фландера, стоявшего особняком. Обескураженная пара побежала за вертокоптером прямо по сугробам, однако не без доли страха и сомнения. Диковинную железную птицу, прилетевшую неизвестно с какими целями и неизвестно с какими людьми на борту, отправилось встречать почти всё население, но Вех и Рокси оказались первыми. По обе стороны вертокоптера, упёршись ногами в полозья шасси, сидела четвёрка лиц в чёрных балаклавах и утеплённых серых камуфляжных костюмах. В руках каждого из них находилось какое-то оружие.
– Ляг в сугроб! Спрячься! – от страха прошипел девушке Вех, как только понял, какой опасности она подвергается прямо сейчас. – Внутри сидят вооружённые люди, похожие на военных. Неужто меня выследили те шпионы и теперь прилетели за мной?
Не дождавшись полной посадки вертокоптера, четверо бравых солдат спрыгнули на землю и осмотрелись. К Веху они не подходили и его не трогали, но внимательно рассматривали, не направляя стволов. Двое были вооружены дробовиками с коллиматорными прицелами, двое – имевшими угрожающий вид длинными полуавтоматическими винтовками. Из нутра винтокрылой стрекозы высунулся пятый человек, до этого момента не выглядывавший наружу. Он не был в камуфляже, и балаклава не закрывала его головы. Прищур глаз, какой обычно присущ близоруким людям, скрывал его взгляд, в котором таилось нечто глубинное. Он выглядел как очень недоверчивый господин, затесавшийся в неблагоприятной компании и внимательно следящий за каждым движением своих преступных спутников. Одет он был в тёмный зимний клетчатый пиджак, плотные брюки и высокие ботинки, схожие с берцами, которые в совокупности с пиджаком и брюками смотрелись слегка нелепо, но увидеть на его ногах классические туфли посреди снежного мороза было бы ещё нелепее. Шею обвивал бордовый шарф. Жёсткие коричневые волосы не колебались на поднявшемся ветру. Мужчина дождался, пока лыжное шасси впилось в снег и оставило на нём следы в виде двух параллельных линий, и также покинул мелкое воздушное судно. Пилот не заглушил вертокоптер, но заметно снизил обороты вращения винта.
Большое собрание людей приближалось к месту посадки. Вслед за парнем и девушкой первым прибежал не человек, а наполовину рыжая, наполовину бежевая овчарка с острыми ушами, ничейная, общая, проживавшая в центре поселения на разных дворах, у кого было удобнее. Навстречу ей прогремел оглушительный выстрел. Брызнула кровь. Собака по инерции прокатилась по земле, перекувыркнулась, упала в снег и больше не вставала…
– Убрать всех животных подальше отсюда! – выразительным голосом заявил тот, кто нейтрализовал овчарку.
Вех одним глазом смотрел на жуткую компанию, а вторым – на непродолжительные мучения собаки, валявшейся в неестественном положении, и неподдельная ненависть по отношению как к жестоким людям с оружием, так и к их главарю в бордовом шарфе, в ту напряжённую минуту прожигала его сердце.
Всколыхнулся, заколебался народ:
– Кто вы, нелюди, и откуда прибыли?
– Глянь – Персика застрелили!
– Улетайте отсюда к чёртовой матери, ублюдки, пока можете!
– Близко не подходим, у них оружие. Женщины – назад!
– Кто же это? Неужели пограничники?
– Нет, не пограничники, пограничники к нам на снегоходах приезжают и ни по кому не стреляют.
– Я бы их за собачку проучил, как следует проучил бы…
После этого всё на какое-то время затихло в некоем всеобщем недоумении. Балаклавы терпеливо ожидали команды от своего лидера, который топтался на одном месте и молчал, жители с опаской ожидали, когда же этот балаган прекратится, и не подходили к вертокоптеру ближе чем на двадцать метров. И без того донельзя раскалённую ситуацию ещё пуще накалил Фландер, появившийся с той стороны горизонта, где располагался его дом. За его спиной шла Марта. Фландер нёс наготове тяжёлое ружьё, которым полмесяца назад «гостеприимно» встречал Веха.
– До меня дошёл слух, – прокричал он экипированной четвёрке, – что какие-то варвары, прилетевшие сюда хрен знает зачем, осмелились достать оружие и распугать беззащитных людей! На нашей же родной земле! Я считаю это вопиющей наглостью и потому от лица всех, кто здесь присутствует, с их, конечно, позволения, объявляю: или вы немедленно садитесь в свою летающую консервную банку и уноситесь отсюда прочь, или бросаете всё своё оружие и приступаете к переговорам. В любом другом случае перестрелки не избежать! У нас хоть и не так много вооружения, но мы в любом случае готовы дать отпор, ибо не позволим относиться к себе по-свински!
В процесс переговоров включился главарь четвёрки.
– Приказываю разоружиться, – сперва сказал он своим людям. – Идиоты. Я не хотел, чтобы всё обернулось таким образом! Вы всё испортили! Убрать стволы внутрь вертокоптера, сейчас же!
Когда солдаты выполнили приказ и освободили свои руки от винтовок и дробовиков, мужчина в пиджаке вышел вперёд них и пошёл прямо к Фландеру.
– Мы ваш запрос удовлетворили, господин с ружьём. Почему бы вам теперь не перестать держать меня на мушке? Я безоружен. Хотите проверить карманы?
– Не хочу, – рявкнул Фландер и прекратил целиться. Бросать ружьё в снег у него не было желания, поэтому он продолжал держать его одной рукой. – По какому поводу вы прилетели? Почему балаганите? Зачем собаку застрелили?
– Одной собакой больше, одной собакой меньше. Они очень плодовиты. Ощенятся – и будет вам шесть-семь новых собак. Отчего бы кого-нибудь из них не пристрелить?
– Может, в таком случае мне пристрелить вас? Одним жестоким подонком больше, одним жестоким подонком меньше…
– Стреляйте, но ни к чему хорошему, предупреждаю, ваше решение не приведёт. Я не стремлюсь вас запугать, просто предлагаю поразмыслить над дальнейшим развитием событий.
– А что произойдёт? Мне и всем остальным жителям не составит труда избавиться от вас и ваших стрелков, тем более безоружных.
– Ну, на первых порах, быть может, ничего не произойдёт: вы разберёте вертокоптер на металлолом, закопаете где-нибудь наши тела, похороните своего пёсика и продолжите жить по-старому. Но спустя какое-то время к вам прилетят несколько таких же вертокоптеров, три, четыре или пять, с вооружёнными до зубов людьми, и со всеми вами не будут сюсюкаться, как сейчас я сюсюкаюсь с вами, а отомстят за меня по полной программе, и ваше дряхлое ружьишко вам уже не поможет. Так понятнее?
– Но…
– Никаких но! Я не для этого сюда летел! Давайте успокоимся и остановим наш бессмысленный диалог о том, кто кого как будет убивать и кто кому будет мстить. Я, между прочим, поначалу не планировал возбуждать в вас столь яростное беспокойство, хотел сделать всё тихо, быстро и уравновешенно. За своего стрелка приношу извинения. Вы довольны? Я могу перейти к освещению той цели, за которой прибыл?
– Можете. Начинайте.
– Мне нужно встретиться с одним человеком, проживающим здесь. Я точно знаю, что он находится в этом поселении. Его имя – Вех. Вех Молди.
– Сперва объясните, для чего вы хотите с ним встретиться. Судя по четырём головорезам в камуфляжной одежде, которые прилетели вместе с вами, намерения у вас не совсем дружелюбные. Даже если Вех действительно проживает у нас, мы не выдадим его вам, первоначально не узнав ваших планов на него и не убедившись в том, что с ним всё будет в порядке.
– Головорезы предназначены, чтобы меня охранять, а не чтобы с их помощью осуществлять некие злые намерения в адрес Веха. Коль вы так колеблетесь, я могу оставить их сидеть в вертокоптере и встретиться с Вехом один.
– Такой расклад, думаю, всех устраивает. В принципе, нам даже идти никуда не надо! Вех стоит за вашей спиной, впереди всей толпы. Эй! – крикнул Фландер жителям. – Мы с нашим незваным гостем всё уладили. Отойдите подальше и не набрасывайтесь на него!
Высоко поднимая ноги, мужчина, выглядевший грозно, по существу с неистовой робостью в душе приближался к тому, за кем летел несколько сотен километров. Он опустил голову и старался не смотреть на Веха, а видел только нижнюю его половину, целиком дрожавшую от волнения. Вех понял, кто шагал в его сторону. Это был не шпион и не надзорщик, а Ролгад, отец, умерший для него десять лет назад и продолжавший находиться в состоянии мёртвого всё время до этого переломного момента. Он вышел как с картины, с одного из восьмидесяти маминых портретов, однако выглядел старее, был морщинистее и сухощавее, нежели на рисунках Эллы, но глаза его и статная осанка изменениям подвержены не были.
Как только расстояние ними сократилось и отец с сыном стояли максимально близко друг напротив друга, они оба замялись, не зная, что предпринять и как поздороваться. Вех вообще не хотел здороваться. Он как будто прирос к земле и поэтому стоял на одном месте, покачиваясь, словно растение, на ветру, в бесконечном ожидании чего-то, что разрешило бы это недоразумение. Ролгад проявил инициативу, приобнял парня и несильно похлопал его по спине со словами:
– Здравствуй, сын.
– Кто сказал, что я твой сын? – сразу рассвирепел Вех, увильнув от объятий.
– Тихо, тихо. Я всё знаю, я всё понимаю. Не начинай прямо здесь, на людях.
– Пускай все знают, что ты – чудовище! Стыдно тебе?
– Чертовски стыдно. Не хочешь поговорить? Где у вас можно посидеть? Где ты живёшь?
Вех громко попросил Рокси и других жителей не следовать за ними, а сам направился вместе с отцом к дому. Фландер остался наблюдать за вертокоптером с военными. Часть людей ушла обратно в поселение, прихватив с собой мёртвую овчарку, дабы похоронить её поближе, часть людей осталась на поле, где произошла перепалка, в ожидании либо её продолжения, либо завершения.
Они шли молча. Ролгад едва поспевал за Вехом, который, набрав скорость, шаркал по снежной тропинке в направлении дома и не оборачивался. Дом оказался пустым: Марта с Вельгмой, судя по всему, находились в поселении. Вех ворвался на кухню, присел за стул и принялся ждать от отца комментариев. Ролгад облокотился на стену и слегка поджал левую ногу.
– Ты меня заставил поднапрячься с поисками. Никак не ожидал, что не застану тебя в городе. Барн со своей работой справился отвратительно. Пришлось самостоятельно подымать весь столичный Надзор и выяснять, кто и как упустил тебя из виду и дал тебе возможность смотаться на другой конец страны. Похвально, что ещё можно сказать… Удивляюсь, почему ты до сих пор не пересёк границу, ибо мог спокойно спастись – раз и навсегда – от чужого влияния, в том числе и от моего. Почему ты остался в какой-то деревенской дыре?
– Это не дыра. Дыра – то, во что ты и твои фашистские сподвижники из Второго Правительства превратили столицу. Мне нравится в поселении.
– А жаль. Я прилетел как раз затем, чтобы взять тебя и Эллу поближе к себе. Выделил бы для вас добротный домик, жили бы вы тоже на природе, и ни выращивать еду, ни ухаживать за скотом вам бы не пришлось. Я бы позаботился о вашем полном комфорте и благополучии. Всяко лучше, чем выживать и ютиться с деревенщинами.
– Ч-что ты только что сказал? – Губы парня задёргались и сделались волнистыми, лицо набухло и покраснело.
– Что-то не так? – смутился отец. – Ну ладно, прости за деревенщин. Должно быть, здесь обитают не самые плохие люди.
– Нет! Про маму! Какую Эллу ты хотел взять поближе к себе?
– Ну… маму! Вех, ты в порядке? Элла – твоя мама! Кстати, где она?
Ролгад искренне недоумевал; Вех принял это недоумение за издёвку. Он был готов избить горе-отца за оскорбление своих чувств, но заметил по удивлённой мимике, что тот не врёт и вправду чего-то не понимает.
– Твой Барн тебе ничего не рассказал? – с болью усмехнулся парень.
– Мы с ним особо не успели поговорить. Его убили. За раскрытие тайны, за твой последний с ним разговор, когда он своим длинным языком выдал тебе всю правду о нашей деятельности. В его кабинете была установлена прослушка, а за происходящим следил внедрённый в Центр Послесмертия сотрудник Второго Правительства.
– Берн?
– Да, вроде бы его звали Берном. И я спас тебя, конфисковав все записи после того, как Барн Вигель был убит, иначе Второе Правительство взялось бы за тебя, а уж оно мелочиться бы не стало. Им носители такой сокровенной информации, не причастные к их организации, не нужны.
– Ага, спасибо… Поделом этому уроду Барну.
– Так что там с Эллой?
– Ты хочешь знать? Ты хочешь знать? – повторил Вех ледяным тоном. Вскочив со стула и уронив его, он бросился к своему полупустому рюкзаку, давно освобождённому от еды, покопался в нём и вытащил наружу большой сосудообразный предмет, обёрнутый тонкой тканью. При снятии этой ткани Вех вытянул перед отцом погребальную урну с прахом матери – главную секретную вещь, которую втайне он взял с собой в путешествие и благополучно, без повреждений, доставил до самого поселения. У Ролгада при виде урны глаза из орбит вылетели. Он был готов ко всему, кроме этого.
– Быть не может… – еле-еле выговорил Ролгад. – Когда же она… что… Как оно так… произошло?
– Ты виноват, ты! – Вех был напряжён настолько, что ему приходилось сжимать погребальную урну двумя руками, чтобы в гневе не швырнуть её в отца и не разбить. – Она любила тебя, и любовь её к тебе особо обострилась после твоего письма, однако она не знала, куда направить эту любовь, ведь рядом с ней не было тебя, ты официально считался мёртвым, посему она решила сублимировать в изобразительное искусство и написала в твою честь под сотню портретов, после чего благополучно покончила с собой посредством передозировки лекарствами. Нравится тебе такой исход? Твои руки – все в её крови!
– Почему она не дождалась? – вопил Ролгад. – Я был готов вернуться к ней, забрать её с собой и позабыть о той разлуке, что отдалила нас друг от друга на долгие годы! Почему ты не помог ей?
– Не смей перекладывать вину на меня, фашист! Не смей открывать свой рот! Я сделал всё, что мог! Я переселил её в свою квартиру, я всячески ей помогал, но моя жалкая помощь оказалась слабее её бесконечной любви к тебе, любви, который ты не заслуживаешь! Замолчи и впредь не говори о маме! Ты не имеешь права! Ненавижу тебя!
– Разве я не достоин прощения, как и все в этом мире?
– Иди и вымаливай прощение у небес, у Эллы. Зачем тебе нужен я?
– Ты – мой сын.
– Повторяю: кто сказал, что я твой сын? Ты сказал? Если да, то я с тобой не согласен. Я не твой сын, я тебе никто, как и ты мне – никто. И Элла тебе – никто. Ты бросил нас ради Второго Правительства, ради фашистов, вот и дружи с ними, а ко мне не приставай. У меня своя жизнь, у тебя – своя.
– Я больше не хочу работать на Второе Правительство. Я не из их компании, я был внедрён в неё, я в ней не вырос, как все остальные. Я чужеродный элемент…
– Хочешь или не хочешь – а придётся. Не можешь же ты прийти к своему начальству и прямым текстом сообщить, что увольняешься с должности. Тебя никто не уволит и не отпустит, а будешь упираться – уволят уже из жизни, как Барна, верно?
– Верно… Но зачем я им сейчас нужен? Цель моя – популяризовать послесмертие – давно выполнена, всё работает как часы, Центр Послесмертия десять лет как запущен в столице. Что ещё им от меня надо? Я бесцельно просиживаю жизнь в главном корпусе Второго Правительства, создавая видимость работы, но на деле ни над чем не работаю. Отчего бы им не отпустить меня на свободу? Отчего всё так несправедливо?
– Ты сам виноват. Примкнул к фашистам – назад дороги нет. Ты должен был бороться ещё до того, как они тебя завербовали. Лучше бы ты принял смерть, как герой, отстояв при этом свои идеалы, свою правду. Теперь пожинай плоды своей трусливости и тогдашней глупости. Я тебе ни в чём помочь не могу.
– Несмотря на мои многочисленные грехи, я бы мог слегка улучшить собственное внутреннее положение, забрав тебя – вместе с прахом Эллы – с собой. Пожалуйста, подумай хорошенько. Семья наша никогда не будет прежней, но у нас есть шанс хоть как-то восстановить связи. Мне выпала возможность, о которой большинство сотрудников Второго Правительства и мечтать не может – возможность встретиться с ближними и хотя бы чуть-чуть пожить по-человечески. Ежели я и не восстановлю в твоих глазах статус отца, не заслужу его, не добьюсь его, то, по меньшей мере, останусь твоим хорошим знакомым или другом, а это всё же лучше, чем ничего.
– Нет, уж лучше ничего, чем знакомство или дружба с фашистом, пусть даже не с идейным фашистом, а с «вынужденным», кем бы он мне ни приходился. Ты так или иначе внёс свою лепту в развитие бесчеловечного проекта, сгубившего и продолжающего губить сотни, тысячи людских жизней, ты распространил послесмертие. Расскажи мне, что скрывается за этим понятием, существует ли послесмертие в природе, или это одна из пустышек, созданных с целью обесценить людей, умертвить их под надуманным предлогом?
– Зеркальный вопрос: неужели Барн тебе этого не раскрыл? Я полагал, что из-за раскрытия конкретно этого секрета к нему и нагрянул карательный отряд.
– Нет, он не ответил. Воспользовался, наверное, моим нервным состоянием и увильнул. Хитрый негодяй.
– Что ж, тогда правильный ответ – второй. Послесмертие, безусловно, не полностью абстрактная пустышка, но это также не природное явление и уж тем более – никакая не альтернативная реальность, а, вернее всего, высококлассная компьютерная программа. Всё работает от одних электрических пластин; мозг и шприцы с экситантином – лишь декорации. Послесмертие спокойно активируется без участия мозга, без вонзания электрических пластин в него, без впрыскивания экситантина. Дело только в пластинах. Для пущей убедительности мы внедрили в компьютерную программу статистический фактор удачи: послесмертие может отобразиться, а может и не отобразиться, и это ни от чего не зависит: ни от «экситантина-F», ни от особого состояния умершего, ни от чего-либо ещё. От чистой удачи. Новые пластины, выпущенные совместно с «экситантином-F», были запрограммированы под меньший процент неудач, что создавало иллюзию действительных научных открытий и постоянной работы над послесмертием. Сама эта реальность послесмертия – как компьютерная игра, но с которой нельзя взаимодействовать: ничего сверхъестественного. Что-то на экране дёргается, травка колышется, деревья растут, солнышко светит – лепота! Вот тебе и послесмертие, вот тебе и вся тайна!
– Получается, я три месяца работал ни над чем? Играл в игру? Вскрывал черепа у трупов? – с досадной обидой спросил Вех как бы самого себя, но вслух. Он почувствовал тягостное опустошение от осознания того, что занимался ничем, занимался пустотой, но самое страшное – от осознания того, что он верил во всю эту манипуляцию, что в неё верил Брайан Хемельсон, верила, ещё будучи живой, мама, верил весь Центр Послесмертия, верила столица и верили люди за её пределами, верили и прыгали с крыш, посещали ППОППы, откуда не возвращались, и при этом были от всей души убеждены, что за этой невыносимой жизнью их ждёт рай. Ошеломительная информация о сущности послесмертия не то что пошатнула Веха – она буквально сбила его с ног и не позволяла подняться ни на миллиметр. Вместе с тем он беспокоился о том, как сложилась
«послесмертная» судьба Эллы. Если раньше он мог успокоить себя тем, что мама, покинув жестокий мир, оказалась в райской обители послесмертия, то теперь он не ведал, в какое измерение она провалилась. Верить в то, что она «растворилась в вечности» и погрузилась в бесконечную тьму, ему было страшно и мучительно.
Ролгад оставил эти три вопроса без ответа, однако завёл философскую речь:
– Смерть – это благо. Со стороны высших сил было бы весьма глупым решением даровать любому живому существу, особенно человеку – возможность жить вечно, жить всегда. Нет послесмертия: это выдумки людей. Нет эликсиров вечной молодости. Люди тысячелетиями утешают себя сказками о вечной жизни, потому что боятся той тёмной стороны, доподлинно неисследованной и неизвестной. Они открещиваются от мыслей о смерти и стремятся всеми силами продлить своё нахождение на Земле, но забывают о самой жизни, о том, что надо жить. Нам отмерены тысячи, десятки тысяч дней, и мы, упиваясь благодатной щедростью природы, в знак «благодарности» разбрасываемся этими днями как бесполезным хламом, а потом жалуемся, что смерть-злодейка отбирает наши жизни. Людской эгоизм. Нам всегда всего мало. Смерть – величайший инструмент, божественный уравнитель, над которым не властен ни один венец творения! Она наглядно демонстрирует отношение каждого к своему существованию. Кто боится смерти и содрогается при ощущении её костлявого духа, витающего над макушкой, тот не жил праведно, не жил так, чтоб под конец сомкнуться с ней лицом к лицу, освежить воспоминания, перечислить все свои достижения на жизненном пути и с улыбкой на побледневшем лице отдаться ей. Истинное бессмертие заключается в отсутствии страха. Смерть не покоряет таких людей. Привыкши к созерцанию людских страданий и упиваясь ими, она со скрипом в зубах забирает лишь тело (подобно тому как домашний пёс забирает мясные остатки пищи, брошенные хозяином), а душу высвобождает. Только так можно преодолеть смерть – улыбкой в ответ на её глумление.
– Ты прав. И Элла – бессмертна.
Ролгад пустил слезу. Вех не выдержал и полез обниматься с тем, кого стыдился называть своим отцом.
– Что мне делать? – сказал на ухо Ролгад. Умоляющие его глаза кричали о помощи.