Владимир Михайлович Сушков
Делион. По следам древней печати
– Ты хочешь есть? – капеллан обернулся к юноше.
На самом деле северянин и не знал, что ответить. Есть он хотел, желудок его пустовал, как гнездо, которое уже давно покинули птицы. Но еще больше его мучила усталость, тягостно давившее прессом на его плечи, его клонило в сон, а веки последние несколько часов были свинцовыми. С одной стороны, ему бы выдался момент и поговорить с капелланом, естественно не раскрывая всех карт, не проговорившись о печати и о том, как он попал в здешние земли, с другой стороны ему нужно было отоспаться.
"Возможно не стоит привлекать к себе внимания и нужно идти в свои покои", – так подумал об этом Флавиан и скорее всего оказался прав.
– Я слишком устал, капеллан, спасибо вам большое, за то, что проводили меня, – ответил Сетьюд и улыбнулся жрецу.
– Если что-то понадобится, то можем меня найти здесь, за одним из столиков, – произнес священнослужитель. – Я все равно вряд ли смогу уснуть, пока мой господин не вернется из разведки.
Флавиан кивнул головой и направился к лестнице, которая вела на второй этаж. Лебизье дремал за стойкой, а вместо него хозяйничала одна из его грудастых дам, раскладывая на столе свежие продукты: хлеб, сыр и сосиски из говяжьего мяса. Сетьюд был столь уставшем, что лестница показалась ему бесконечным подъемом в небеса, в бескрайнюю башню богов – Фиолхард, однако он все-таки добрел до двери в свою комнату. Он даже не разделся и едва прикоснулся к подушке, очутился в совершенно другом месте и совсем другом времени – стране грез.
Глава 16
Никто до сих пор не знает, откуда взялись многочисленные вороны в небесах над Рэвенфилдом. Как говорят некоторые, эти вороны являются олицетворением очень древних жителей, живших на этой территории еще до прихода сюда людей.
(с) Путеводитель по Делиону.
Страж стоял молча и соблюдал по отношению к знатным рыцарям дистанцию, не желая вступать с ними в диалог. Ему хотелось побыстрее закончить это дело, и сейчас он даже пожалел, что согласился на это сопровождение. Один бы он справился быстрее, для врага он был бы незаметнее, в одиночку аккуратно двигался по тракту, при этом не уничтожая копытами всадником следы от телеги Жона. Но рыцари уже собрались и о чем-то разговаривал между собой полушепотом, словно их кто-нибудь услышит в столь темную и безлюдную ночь.
На дворе замка кроме них не было ни души, стража беспокоило, нет, злило это промедление и про себя в голове он материл этих бестолковых конюхов, что не могут быстро оседлать лошадь. Время утекало, как песок сквозь пальцы. Но песок можно поднять с морского берега, а вот время ворачивать людям не дано.
Пока рыцари совещались со своими оруженосцами, Галарий проматывал в своей голове все детали беседы с Ордериком. У стража не было сомнений в том, что герцог чего-то не договаривает, но более всего было подозрительно то, что в их диалогах не всплывает имя Аувина – это был самый влиятельный, после герцога, человек в Рэвенфилде. Но глаз стража зорок, а его способности могут прочитать человека, словно открытую книгу. Галарий приметил, что лежало на столе у герцога и было даже странно то, что он не скрывал этого.
Кажется, все труды, что изучал за чашей вина в этот вечер Ордерик касались Лемиона – пожалуй самого таинственного места во всем Речноземье. На десятки лиг и сотни стадий никто не селился вокруг этого загадочного города-призрака, среди местных жителей ходило сотни вариаций легенды о городе, населенным неупокоенными душами и каждый сызмала знал о том, что он себя представляет. Непослушных детей пугали тем, что их отправят в Лемион, на съедение призракам, каждый драматург или бард был обязан сочинить хотя бы один стих об этом городе. Тяжкий рок висел на близлежащей местностью, даже жрецы полагали то, что этот град не очистить от проклятия и всегда предавали его забвению. Но случалось и так, как обычно, что есть на свете храбрецы, способные усомниться в народные словесах и мудрости, нарушавшие запрет и подвергавшие сомнению молву людей, осмеливались добираться до Лемиона, но оттуда так никто и не возвратился. Ведь есть такое, что одного человека можно назвать и храбрым, и глупым, часто эти два качества характера соседствуют друг с другом, а скорее всего и имеют один корень, неразрывно следуя за человеком всю его жизнь.
Человек имеет вправе интересоваться тем, чего он и сам желает. Однако для Рэвенфилда наступили тяжкие времена, алтарный поход еще не объявили, а рыцарей прибывает не так уж и много. Имперские легионы заняты кровавой войной на западе, и помощи ждать некуда. Почему же Ордерик не придавался думам о своей родной вотчине, о граде своих предков, а копал информацию о далеком призрачном Лемионе? Что он жаждал там найти?
Не составило труда прочитать эмоции герцога. Он часто врал, выдавал удивление и старался играть, как заправский актер. Да, играл он убедительно, он может обмануть пастуха или своего стражника, но не Галария. Оставалось только гадать, какую игру ведет Ордерик.
Мольвия снова вышла из-за туч, половинчатый диск луны из-за всех сил старался осветить этот ночной мрак, но выходило скверно – небесный гребень из облаков и низко плывучих дождевых туч закрыли все яркие звезда не небосклоне. Галарию только оставалось надеяться на то, что небеса не развернутся, только ливня сейчас ему не хватало. Если он смоет все следы, то единственная нить, тянущаяся к пропавшей девочки будет утеряна. Грозы судя по ветру не предвиделось, восточный ветер гнал угрюмые тучи с Мертвенных Курганов, но молнии не рассекали небеса, и Коваль не бил своим молотом.
К счастью, это томительное ожидание не прошло даром. Из здешних конюшен несколько людей вывели оседланных лошадей хорошей гасконской породы. Страж не то, чтобы разбирался в верховых животных, но гасконскую породу трудно было не признать. В отличие от лапирских тяжелых, которые были коренастыми, приземистыми и могли тащить на себе помимо всадника, облаченного в броню, еще много навьюченного груза, гасконская порода отличалась коренным образом. Эти лошади обладали длинной вытянутой шеей и длинным хвостом, таким образом она могла развивать очень быстрые скорости и прекрасно держала равновесие. Гасконская порода считается одной из самых дорогих, и кони этого семейства используются только самыми высшими аристократами – герцогами и наиболее богатыми графами.
– Жузе, обеспечь нашего товарища хорошей лошадкой, – Галарий узнал голос Ланьена, рыцарь распорядился подать лошадь для стража.
Из небольшого табуна низкорослый паж вывел самого настоящего демона – лошадь была черной, как самая темная ночь и своими размерами выделялась даже среди своей породы. Косматая челка прикрывала ее большие и живые глаза, грива была пушистой и покрывало почти всю длинную шею животного. Круп был мощным и накаченным, его можно было сравнить с высоким пологим холмом, эта лошадь была боевой, в этом у Галария не оставалось никаких сомнений.
– Сар Галарий, как вам лошадь? – Ланьен взобрался на свое верховое животное, которое по величию не уступало даже герцогским.
Страж оценил эту зверюгу – у лошади был буйный нрав, она явно не собиралась подпускать к себе чужаков. Но Галарий не был бы стражем, если бы не успокоил ее по мановению руки.
– Пойдет, – прямо ответил рыжебородый и поднес свою руку к ноздрям животного.
В реальном времени прошло несколько секунд, но там… Страж прикрыл свои глаза и расслабив все свое тело подставил все свое естество буйным порывам эфирных ветров. Волны метафизической субстанции накатывали на него одна за другой, он поддавался им, впитывал их в себя, пока не очутился за Границей естественно-физического мира.
Он читал эмоции животного. Нюхал ее злость, лошадь была агрессивной, не в насмешку ли над стражем Ланьен дал именно эту кобылу? Галарий чувствовал истоки ярости, он видел откуда тянулись те яростно-багровые нити злости, из-за которых теперь эта кобыла впадает в самое настоящее безумие. Еще будучи жеребенком, эту черную гладкошерстную беднягу выматывали постоянными тренировками, ее оторвали от собственной матери, когда ей еще не было и трех месяцев. Темного жеребенка загоняли каждый день, взмыленный и уставший он возвращался в свое стойбище, накапливая в своем сердце злость того же цвета, что и ее шерсть.
Галарий вновь вернулся в реальность и медленно положив руку на лоб, начал гладить лошадь от челки до самой шеи, чувствуя крепкие шейные мышцы скакуна. Лошадь отозвалась на его ласки и ее темные глаза пронзительно посмотрели на своего нового наездника.
"Ты поняла, что мы с тобой одной породы"
Опустив ногу в стремя, Галарий ловко взобрался на лошадь. Да, это был хороший зверь. Великий. Может эта лошадь статься еще одним прекрасным подарком для его отца.
Прошло еще немного времени, пока отряд собрался в один единый кулак, хотя один палец, по-прежнему выпирал из него. Он не желал был частью этой ладони. Он понимал, что здесь чужой, а зачем кулаку нужен еще один шестой по счету палец?
– Следуйте за мной, точно по моим следам, – обернулся Галарий и обратился к позади стоящим всадникам. – Не заметите нужные мне следы, мы будем двигаться не по тракту, а по обочине, благо оврагов и подлесков близ дороги нет.
– Вы слышали, что сказал страж? – Ланьен добровольно передал бразды правления в руки Галария. – Делайте все, что он скажет. Мы в его подчинении, слушайтесь его, как слушаетесь меня.
Позади да Диже раздались удовлетворительные возгласы и голоса.
– Куда мы направимся, страж? – Ланьен поравнялся с Галарием, чтобы лишний раз не повышать свой голос.
Рыжий воин поднял свою голову. Ветер становился сильнее. Не стоило тут задерживаться, дождь может попортить все планы.
– В Столберг, – ответил воин и поправил свой плащ.
Взяв поводья в руки, Галарий стегнул лошадь, аккуратно надавив своими сапогами на ее бока и животное тронулось, послушав своего новоиспеченного наездника.
– Там начинается наш путь.
***
Странно. Очень странно. Хотя нет, это могло быть странным, если бы Флавиан пытался это понять. Если бы он задался вопрос, "а как я здесь оказался?", он не смог бы на него ответить. Но сейчас юноша даже и не подозревал, что находится внутри собственного сновидения, неважно, навеянного ли последними событиями, или внушаемого третьими лицами. В тот момент колосистое поле из золотых колосьев не казалось ему чем-то необычным. В душе юноши поселилось то чувство, словно он вернулся к себе домой, в те самые нетронутые человеком поля, где северянин мог ощущать себя свободным и необремененным ничем земным. Здесь его дух был умиротворен, а душа пела от восхищения.
Впервые за много седмиц на лице Флавиана появилась искренняя улыбка. Ему было неважно куда он идет, здесь не было никаких цель, он брел куда захотел. Но это не было хаотичным проявлением, как и не было порядочным. Словно его шаги были самим собой разумеющееся. Он просто шел между своих друзей – тех колосьев, что нежно ласкали его загоревшую под солнечным диском кожу. Если бы Флавиан понимал, что он находится во сне, он бы сильно удивился, не ощутив на своей спине следы от бичевания инквизитора.
Сколько это продолжалось было неважно. Он наслаждался своей прогулкой среди тысяч, нет, тысячи тысяч колосьев, которые составляли единое целое поле с одной стороны, с другой же они все являлись индивидуальными и не были похожи друг на друга. Время здесь не имело счета, важно было то, что душа юного пастуха ликовала. Он выставил свои ладони вперед, чтобы каждый шаг отзывался в его руках нежным прикосновением колосковой чешуи. Так продолжалось долго и недолго одновременно. Здесь нет времени, и поэтому понятие "долго" не имеет конкретной привязки к определенной точки. Продолжалось это до тех пор, пока откуда-то сверху не раздался голос.
– Куда ты идешь?
Казалось бы, что в реальной жизни этот вопрос, прозвучавший с самих небес мог до смерти напугать трусливого юношу, пережившего такие беды. Но здесь все было иначе. Он задрал свою голову кверху, подставляя свой узкий вытянутый подбородок с небольшой ямочкой под яркие и теплые лучи Светила.
– Кто ты, господин, что интересуется?
Но на этот вопрос Флавиана никто не соизволил ответить, до тех пор, пока он не увидел в насыщенном теплотой воздухе парящего по небесным волнам ворона, который начал медленно пикировать в сторону юноши, изредка помахивая крыльями. Флавиан ждал его, он откуда-то помнил своего старого собеседника и жаждал с ним побеседовать. Ворон сделал еще несколько взмахов своими длинными зауженными крыльями, пока не подлетел к своему собеседнику. Сетьюд вытянул свою левую руку вперед, желая использовать ее в качестве насеста. Ворон не преминул воспользоваться этим и аккуратно уселся на юношескую кисть. Флавиан почувствовал на своей коже прикосновение тонких вороньих лапок. Птица села белым крылом к лицу Флавиана
Ворон повернул свою голову к тому, кто проявил такую доброту по отношению к нему и открыв рот прокаркал.
– Мы уже встречались, чадо героя, – Флавиан даже не удивился тому, что может понимать язык ворона.
Это был тот же самый ворон, что видел Сетьюд в своем предыдущим сне, однако сейчас юноша этого не понимал. Он снова оглядел птицу с ног до головы, отметив одно единственное снежно белое левое крыло и полное отсутствие у животного глаз. Глазницы были пустые, но несмотря на это, ворон видел все, не только то, что его окружает, но и те глубины души, что может узреть его взгляд.
– Встречались? – удивился Флавиан и весело заулыбался. – Я этого не помню.
Ворон опустил свою голову и Сетьюд непостижимым образом смог ощутить, что птицу одолевает безутешная скорбь.
– Как твое имя? – поинтересовался пастух у чернокрылого товарища.
Время от вопроса до ответа могло показаться бесконечным для Флавиана, но на самом деле ворон ответил практически сразу.
– Оно давно позабыто всеми, и даже я есмь тот, кто не ведает его.
Эти странные слова вонзились острыми кольями в мозг юноши. Теперь Флавиан отчасти понимал печаль крылатого слепца.
– Но я тот, кто познает свершившееся, и зрит грядущее.
Ворон поднял свою голову и направил ее в сторону пришельца. Флавиану казалось, что не смотря на свою слепоту, ворон может видеть. Но видел он не его телесный облик, а само нутро и естество души. Пастух зачарованно смотрел на этого величественного ворона и до конца не мог осознать, что за существо село на его длань.
"Кто это? Пророк? Или может даже один из богов?"
– Нет, – птица прочитала мысли человека, и она переступила с лапы на лапу, усевшись поудобнее на юношескую руку. Разве я похож своим величием на бога? Или своим острым языком на пророка?
– Кто же ты? – этот вопрос мучал Флавиана.
– Я тот, кто был до вас, – лаконично и туманными намеками ответил ворон. – Я вижу все, что происходит в Вороньем городе, ибо обладаю десятком тысяч глаз.
Флавиан слушал птицу, затаив дыхание. Только позже, восстав ото сна, он дивился всем чудесам, коими полнились его сновидения. Но сейчас он взирал на пернатого с великим благоговением и восхищением.
– Для чего же ты явился ко мне, господин? – поинтересовался Сетьюд.
Ворон каркнул и задрал свой клюв к небесам. Поднялся теплый южный ветер, колосья затанцевали в экстазе танца, и Светило словно померкло на какое-то мгновение.
– Внемли мне, ибо открылось мне из Безбрежного океана три пророчества, – произнес ворон и Флавиан почувствовал на своей коже приятные тактильные покалывания.
"Но почему я? Разве из меня хороший толкователь загадок и пророческих слов?" – Флавиан и забыл, что в этих местах ворон может прочитать его помысли, однако ворон не стал отвечать на этот вопрос.
– Услышь же первое слово, – и ворон начал глаголить сакральные речи. – И видели десятки моих глаз, восставших из мертвых графов, видели, как от праха появлялись поверженные герцоги, а надгробные плиты ломались под ударами поверженных королей. И поднялись все мертвые, изгнанные серпом Жнеца из жизни, и пошли войной на живых. Столь велика была сила почивших, что обрели они в войско свое множество из живых, что перестали же быть такими.
Флавиан сам того не осознавая закрыл свои глаза и его начало жутко трясти, колотить как при серьезной лихорадки. Эти слова показались ему очень страшными, страх начал пожирать его изнутри, как язва, он обуял его, и пастух ничего не мог сделать с собой. Из уголков глаз покатились две одинокие соленые слезинки. Он хотел вернуться к себе домой, на солнечное Пятихолмие, забыть про все эти проклятые печати, и поклясться, что он никогда не покинет своего дома.
"Очнись! У тебя не осталось дома! У тебя больше нет матери! Ничего нет, твой дом обратился в темную сажу, твое поселение теперь стал памятник злодейства, а матушка почила в пепелище"
– Заткнись! – завопил во все горло Флавиан, не понимая, что он сказал это вслух.
По коже пробежали мурашки, теперь ветер не ласкал его, а покусывал, словно мелкая злобная собачка. Ему страшилось открывать слова, но он понимал, что теперь находится в совершенно другом месте. Диск Светила больше не поливал его своими теплыми яркими лучами, теперь здесь был мрак и холод.
"Не открывай глаза", – Флавиан не поддавался искушению, взглянуть на то место, где он сейчас оказался.
– Внемли и второму слову! – прокаркал снова ворон и Сетьюд только сейчас понял, что у него в голове старческий голос, глас того, что прожил уже ни одно тысячелетие. – Узрел я картину богохульную – на имперском троне, где раньше правили сыны Дарса, ныне же восседал сын Тьмы, и начал он творить бесчинства по всей Земле, длань его протянулась над границами Империи, и утонула она в насилии и разврате. Но не помышлявший зла прервал его правление, лжеимператор пал, но ненадолго. Возродился черный дух его и пораженное Тьмой тело его, и воскрес он с новой силой.
Флавиан не понимал, что с ним происходит. Он завопил от кромешного ужаса, что начал поглощать его душу и пал на колени, почувствовав под собой холодную и сырую землю. Пророчество звучало в его ушах, звон отдавался в каждой его частички души, он пытался закрыть свои уши ладонями, крепко их прижимал и кричал, чтобы все вышло из его головы. Но пророчество осталось, словно законы, выбитые в граните, что начерчено, того не изменить.
– Хватит! – закричал юноша и прижался головой к своему животу. – Хватит! Умоляю! Мне страшно!
Но глас вороньего пророка был непреклонен. Он исполнял то, что было предназначено для ушей пастуха, он не мог изменить то, что должно было претвориться в явь.
– Теперь услышь и третье слово, – старческий голос был безжалостен к юноше и каждый его звук терзал душу северянина хлеще, чем инквизитор бичевал тело в подземельях Диньера. – Вопли из моей груди были подобны высокому водопаду, горечь в моем сердце была подобно вкусу корней дряхлого пня, скорбь моя была столь велика, что и матери, потерявшие своих сыновей не смогли бы понять меня, ибо видел я пророка могущественно, поддавшегося соблазну, но не то его вина. Не Тьма не совратила, и помыслы его были чисты – мать, что родила его не рожая, обманом зачала. И сей агнец жалобно блеющий, будет пожирать волков, оставлять токмо кости от медведей, а в конце своего пути пожрет и рыкающего льва, хозяина земли.
Флавиана скрючило в три погибели, он рыдал навзрыд, пелена горьких слез застила его глаза. Он не понимал, почему его так плохо, почему эти слова теперь навечно будут выбиты на его прискорбном сердце. За что досталась ему эта тяжкая ноша? Разве не хватает ему погибели собственного дома? Разве потеря матери не столь тяжкая утрата?
Пастух открыл глаза и узрел, что их окутывает мрак. Светило больше не сияет на здешних небесах, что разрываемы разрядами молний. Они были столь сильны, что расчерчивали небеса на половинку, там молния начиналась на западе, и уходила за восточный горизонт. И Сетьюд увидел перед собой ворона с пустыми глазницами и вид его был скорбным, а из пустоты незрячего катились слезы. Вороний пророк чувствовал горечь собственных прорицаний.
***
Кавалькада из всадников была единственным движущемся пятном во всем городе, над которым протянулась мрачная полоса из грозовых туч. Черные тучи набухли, словно впитали в себя все моря и океаны, они медленно, торжественной процессией проплывали над Рэвенфилдом. Ночное светило пыталось пробиться через этот грандиозный парад, но свет Мольвии тонул внутри этих гигантских пушистых кораблей. И к сожалению воинов, а может быть и к счастью, вторая луна сегодня не взойдет.
Ордерик наблюдал за конниками и ждал пока они скроются за горизонт. Рыцари изредка пропадали за двухэтажными каменными постройками, тогда герцог начинал следить за хвостом движения. Их было немного – всего несколько рыцарей, их оруженосцы и страж. Капеллан увел мальчика и Ордерик проследил куда они пошли. Северянин показался ему доверчивым, но забитым и трусливым юношей, он знал, как над ним издевались в темничных застенках Диньера. Да, гонец быстро прибыл до Рэвенфилда, столицы Восточной Марки и сообщил о смерти инквизитора.
Как только всадники скрылись за западными вратами, Ордерик глубоко вдохнул ночной воздух, ощущая в нем примесь тех запахов, что нес ветер с Востока. Он буквально ощущал у себя на языке вонь Мертвенных курганов. Герцог слишком устал за это время.
"Мне бы не помешало поспать", – подумал про себя правитель Восточной Марки, но вместо этого плюхнулся на стул, на котором он с десяток минут назад вел свой диалог с этим стражем.
Под своей шелковой рубахой, он нащупал на груди кулон на цепочке и вытащил его наружу. Герцог пристально начал рассматривать эту важную драгоценность, свет от разгоревшегося камина падал на позолоченную основу кулона.
– Любовь моя, – Ордерик поднес украшение в виде сердца к своим губам и поцеловал его. – О, Хильгида, как труден без тебя мой земной путь.
Это было правда. В голове герцога пронеслись события последних лет, и ни одно из них не было радостным. Без Хильгиды весь мир казался ему мрачным и унылым, разве есть повод улыбаться в Делионе, который раздираем войнами, болезнями и предательством?
– Я надеюсь, ты придешь сегодня ко мне во сне, – прошептал Ордерик, лаская кулон указательным пальцем. – Мне сейчас так трудно. Видит Дева, боги возложили на меня непосильную ношу.
Отсвет кулона отразился прямо в глаза герцогу. Показалось, будто украшение отвечает ему.
– Но даже эта ноша не столь тяжела, как-то, что лежит у меня на сердце, – промолвил Ордерик, поднимаясь из-за стола. – Надеюсь, Всеблагая Дева простит меня.
Стражник, стоявший на посту у двери его покоев, проводил повелителя взглядом. Была уже поздняя ночь, воин вперил свой взгляд в спину герцога, но решил не интересоваться, куда собрался правитель в столь поздний час.
"Времена наступили опасные, а герцог куда-то намылился. Наверно опять к надгробию своей жены.", – с таким укором подумал стражник.
Ордерик смахнул с уголка глаза зачаток слезы, сейчас ему действительно хотелось преклонить свое колено перед гробницей своей возлюбленной. Прошло уже три дня с тех пор, как Хильгида последний раз являлась к нему во сне.
"Боги, почему ты молчишь, моя прекрасная? Может быть в империи теней с тобой что-то приключилось? Но будь то Дадур, или даже сама Бездна, я не оставлю тебя там, в том мире."
Ордерик широким шагом вышел из замка, стражники переглянулись между собой, но вслух ничего не произнесли. Герцог спешил, он хотел быстрее узреть свою возлюбленную жену и воссоединиться с нею. Ночь была подобно герцогским мыслям – темной и непроглядной, но он знал куда идет. Нет, он не свернул к северной стене, храм с гробницей подождет. И пока Ордерик направлялся к своей цели, он думал почему Хильгида перестала навещать его в сновидениях.
Миновало уже три оборота с той поры, когда Ордерик воочию не мог уверовать в настоящее чудо. Об этом никто не знал, даже своему неназванному больному брату он не открыл сей секрет. Он предпочел запереть эту тайну в подземных казематах за семью печатями и поклялся Хильгиде, что никто не узнает, что она посещает его. Три оборота назад.
"Моя роза, Светило моей души, зачем ты вновь встревожила мою едва затянувшуюся рану?"
Уже давно эта глубокая рана начала зарастать, оставив на сердце глубокий рубец, который лишь изредка щемил его душу. Сначала утрата Хильгиды грызла его душу, откусывая от нее большие куски жизни, и вскоре, он волочил лишь свое жалкое существование, совершенно позабыв об Оделии. Как только девочка появилась на свет…
"Хватит уже об этом думать", – Ордерик попытался заглушить собственные мысли, но они прерывались через преграды и были назойливы, словно мошкара в летнее время.
Одна жизнь взамен другой. Одна звезда на небесах погасла, чтобы зажглась другая. Веточка ивы сгорела, чтобы зажечь костер.
– Гори так, чтобы согревать других, – так когда-то сказала Хильгида.
Тут Ордерик понял, что даже не накинул ничего сверху на себя – он шагал по улицам без капюшона и его могли узнать, но ворачиваться он не стал. Было слишком темно, и на расстояние вытянутой руки нельзя было разглядеть хоть что-нибудь.
Но прошло немного времени, как навязчивые мысли снова поползли в его голову, словно ядовитые змеи, готовившиеся атаковать свою жертву. Четырнадцать лет назад, его возлюбленная почила в страшных муках, на родильном ложе, Ордерик не отходил от своей мертвой жены еще несколько дней. Герцог ни ел больше недели, пока лекарь не привел его в себя.
Вскоре он пришел к месту назначения. В окне тускло отражался свет от горевших свечей. Герцог старался не приходить сюда лишний раз, не мозолить глаза соседям, дабы те не сеяли слухи, ведь это одно из основных развлечений простолюдинов. На этот раз дом был окружен его личными стражниками, и они поприветствовали его.
Ордерик занес кулак и три раза постучал в дверь, стараясь при этом не перебудить соседей. Занавеска дернулась в сторону и оттуда высунулось неопрятное и уставшее лицо, в глазах хозяина можно было прочитать злобу и агрессию, но как только он увидел своего гостя, то сразу побежал к входной двери.
– Милорд, сию минуту, – послышался голос из-за двери, герцог ничего не ответил и терпеливо ждал, пока послышится характерный звук железа от задвижки.
Дверь открылась и Ордерик сразу смог учуять, что хозяин дома не спит, а продолжает что-то варить.
– Я вас ждал милорд, сильно перепугавшись ваших воинов в моем саду.
– Пришла пора действовать, Сонье, – ответил Ордерик и перешагнув порог, оказался в доме лекаря.
***
Воины послушались его, хотя Галарий этого и не ожидал. Рыцари беспрекословно подчинялись его требованиям, двигались аккуратно, как и просил их страж, по самой обочине тракта, чтобы не натоптать лишних следов. Как только они выехали за врата Рэвенфилда, на западную дорогу, их отряд перестроился в колонну по одному всаднику, по тому, что здесь была утрамбованная земля, а не каменный тракт, можно было смело предположить, что Империя не очень-то нуждалась в Восточной Марке. Имперская канцелярия хорошая знала речноземный менталитет, психологию рыцарей и вожделения их душ, ненависть к нежити была у них в крови, но странным являлось то обстоятельство, что верховный совет Речноземья, над которым главенствовал лорд-протектор Телий, имперский наместник, так и не объявили алтарный поход. Сейчас Рэвенфилд более всего нуждался в алтарном похоже на восток, Мертвенные Курганы подняли свою голову и хищническим взглядом посматривали на западные земли. Много сотен лет Рэвенфилд являлся щитом для всего Речноземья, но рыцари словно наплевали на всю Восточную марку и продолжали заниматься мелкими склоками между собой. Как только Риверланд попал под протекторат Империи междоусобные войны между герцогствами прекратились и перетекли в судебные тяжбы. Однако, даже под имперской властью феодалы находили в себе хитрость, чтобы отрезать лакомый кусок пирога – они нанимали на службу под нейтральными флагами различные кланы разбойников, поддевали документы и фабриковали претензии на соседние земли, в общем, занимались тем, чем обычно занимаются политики.
– Куда мы едем? – размышления Галарий прервались вопрос Ланьена.
Страж был знаком с его братом, в свою пору бывав в Просторе на очередном задание из Обители. Но Ланьена он увидел в первый раз здесь, в Рэвенфилде, и он мало походил на своего брата.
– На развилку, – ответил рыжебородый.
Рыцарь ехал вслед за стражем, словно он являлся главой отряда, а Галарий был всего лишь надстройкой, следопытом, который словно шавка мог найти следы.
– Развилку?
– Вы думали тут нет развилки? – Галарий притормозил лошадь и поравнялся с Ланьеном. – Да, тракт сворачивает на югу и первое поселение на пути по тракту будет Столберг, но есть еще одна дорога, я узнал об этом от барда, в трактире.
Ланьен пожал плечами.
– Куда же ведет эта дорога? На запад?
– Нет, – отвечал страж. – На западе, у реки Холодной крутые берега, и она часто там выходит по весеннему половодью, мост через такую крупную реку не построить, воды будут размывать его почти каждый год. Дорога уходит на север.
Галарий и так проговорился более обычного и не собирался отвечать на расспросы Ланьена. Однако рыцарь был любознателен, или он хотел узнать о том, с чем им предстоит иметь дело.
– На север? – переспросил Ланьен, гордо восседая на своей лошадке. – Разве на севере есть поселение?
– Есть, – ответил Галарий. – Бережок. Это поселение было заброшено год назад, так что скорее всего дорога к деревне еще не сильно заросла. Мы должны ее отыскать.
На обочине возник небольшой овраг, и путники предпочли чуть сдвинуться на край тракта, и держаться ее правой стороны. Овраг был заполнен влажной жижей, трава спокойно покоилась на воде.
– С чего ты взял, что дочь герцога именно в Бережке? – Ланьен надоедал своими расспросами и страж уже пожалел, что согласился ехать с его отрядом.
– Знаю, – лаконично ответил Галарий и замолчал.
Рыцарь бросил свой взгляд на плетущихся в конце своих оруженосцев. Сразу за Ланьеном ехал Каси и невольно подслушивал обрывки доносившихся фраз.
– Господин страж, – начал свое обращение Ланьен. – Я величаво приношу вам свое прощение за то, что надоедаю вам своими разговорами.
Пусть и было темно, но Галарий увидел в глазах рыцаря горевшие огоньки.
– Но мне надо знать, куда я со своими людьми отправляюсь, – продолжил белокурый воин. – Мы не бродим вслепую.
Страж помолчал некоторое время, но все же соизволил дать наиболее полный ответ. Лошадь фыркнула. Птички защебетали, а сверчки и не переставали давать свой ночной концерт.
– Это всего лишь мое предположение, – ответил рыжебородый. – Бережок заброшен, и это обстоятельство как-то связано с вампирами. Чуть больше оборота Светила назад там появилось некое чудовище и местные покинули Бережок. Я считаю, это место идеальным, чтобы там содержать в плену дочь герцога.