Вячеслав Шишков
Емельян Пугачев, т.2
2
Ранним утром Долгополов сидел в поповской избушке против офицера и трясся, как в лихорадке. Все вчерашнее вылетело из головы, в мыслях мелькало: «Фальшивый вексель, фальшивый вексель, купец Серебряков погоню из Москвы послал... пропал я...» У печки седовласый поп в лаптях трубку курит, на пол поплевывает, взглянет исподлобья на купца – улыбнется, взглянет на офицера – нахмурит брови. Попович курицу щиплет, матушка блины печет. А в церковной ограде восемь под седлами коней пасутся, солдаты врастяжку на траве лежат.
Начался допрос с острасткой, то есть с поднесением офицерского кулака к бороденке Долгополова и с угрозой выбить зубы, на что Долгополов смиренным голосом ответствовал, мол, зубы у него давно выбиты, а что касаемо векселя...
– Какого векселя?.. Отвечай на вопросы, мерзкий дурак! Мне возиться некогда с тобой.
Долгополов тотчас смекнул, что дело тут не в векселе, значит, все слава Богу, из остального всего можно, как ни то, выкрутиться... Паспорт есть, денежки в штанах. Он сразу взбодрился.
Стал показывать, что он ржевский купец Остафий Трифоныч Долгополов, стал густо врать, что у него во Ржеве две мельницы, фабрика канатная, на три раствора лавка с красными товарами, он при дворе бывал, овес для царских конюшен доставляет, саму матушку-государыню, ее императорское величество, Екатерину Алексеевну не единожды видывал. А ищет Долгополов распутного сына своего Ваську: он, наглец, с красным товаром в орду поехал, да, надо полагать, и товар и деньги пропил... Ах, как наказан он сыном от Господа!
Узнав о богатстве Долгополова и просмотрев подорожную его, офицер тотчас изменил свое отношение к нему:
– Вот что, господин купец... Поелику пред законом ее величества все равны, то я вас, в силу долга и присяги, обязан привлечь за ваши крамольные вчерашние кличи... Кому вы кричали «ура»?
– Не помню-с. Зело пьян был, васкородие. В забвении-с... Хоть убейте, ей-ей, ничего не помню-с. Окромя сего, не угодно ли в картишки со мной, васкородие, на золотце?
Офицер был умягчен питательным обедом, крепкой выпивкой и золотой игрой. В игре офицеру дьявольски везло. Долгополов от подозрения был освобожден, офицер перепорол на соседнем селе восемь человек да двух поджигателей повесил, в селе же Мазине, где квартировал купец, наказал розгами двенадцать крестьян и увез с собой закованного в кандалы солдата-пугачевца.
По отъезде офицера с карательным отрядом отец Нил перекрестился, взял Долгополова за плечи, сказал:
– Ну, чадо Остафие, возблагодарим Господа, еже избавил еси тя...
Оба встали на колени и кланялись в землю с усердием.
На другой день Долгополов заторопился ехать дальше. Кузнец Гаврила в ночь от него сбежал, сказывают – поймал в поле барского коня и махом утек в Уфу, будто бы в стан самого Емельяна Пугачева.
Долгополов двинулся с верным татарином Махметом. Стали попадаться частые пугачевские разъезды. Татарин присоветовал сказывать встречным, что едут-де они к государю. Долгополов так и делал. Поэтому обиды от пугачевцев путникам не было. Из разговоров татар да башкирцев Долгополов примечал, что были те к Пугачеву весьма усердны.
– Царь-бачка на реке Миас пошла, оттуль побежит крепости брать, воевод крошить. Красноуфимск заберет да Осу. Оттуль на Казань...
– Ну, а что, – любопытствовал Долгополов, – дворян-то много извел царь-батюшка?
– У-у-у... Борони Бог! – защуриваясь, причмокивая, взмахивали татары руками. – Бульно много... Что дворян, что офицеров...
– Ну, а купцов не вешает?
– Нет, – сказал татарин.
– Ну, слава Богу. Я купец.
– Купцам он... секим башка! – Татарин, ударив ребром ладони себе по шее, вытаращил глаза на купца.
Долгополов съежился, испуганно передохнул.
В селе Яныч Долгополова окружили мещеряки и татаре: «Куда едешь? Пошто едешь?»
– А еду я к великому государю Петру Федорычу искать приказчика... С товаром поехал, без вести пропал. Пущай государь по своей великой милости сыск учинит подлецу!
Бывший тут «походный мещерятский полковник», мулла Канзафар Усаев, увидя в телеге Долгополова туго набитую кису, строго спросил его:
– Куда едешь? Какой дела? Какой прикащик? Чего врешь?..
Он вытащил кинжал, раскосыми глазами стал рассматривать клинок, стал щупать на ноготь лезвие.
Долгополов оробел, подумал: «Влопался, никак. Кажись, бунтовский начальник?» И, запинаясь, ответил:
– Я везу государю подарок из Питера.
– А ну, кажи! – еще строже приказал видный, дородный Канзафар и посверкал кинжалом.
Долгополов нехотя развязал кису.
– Карош подарок, шибко карош, – проговорил Канзафар.
Он был очень подозрителен и решил сопровождать купца до царской ставки. Приняли путь к городу Осе. Разъезды попадались еще чаще, но путников никто теперь не останавливал.
На другой день Канзафар стал настойчиво приставать к купцу, от кого он везет подарки государю. Долгополов сначала мялся, потом не колеблясь объявил, что едет он с дарами от великого князя цесаревича Павла Петровича. Жирное скуластое лицо Канзафара растеклось в сладостную улыбку. Прикряхтывая, он зачастил: «Якши, якши, якши!» И послал сына своего предупредить государя о радостном известии.
3
Через три дня Долгополов прибыл в войско. Пугачев стоял в сорока верстах от Осы. Сын Канзафара Усаева, присланный своим отцом, успел прискакать сюда еще вчерашний день. Весть о гонце от наследника престола стала известна многим.
Долгополов был позван к Пугачеву. С немалым трепетом он подходил к царской палатке: вот сейчас увидит государя императора, бритого, напудренного, в буклях, в треуголке, в высоких тугих ботфортах. Но, войдя к царю, он остолбенел, едва не крикнул: перед ним сидел на ковре, поджав по-татарски ноги, чернобородый дядя в шелковом халате, лицо крепкое, румяное, с загаром, темные глаза выпуклые, быстрые, почти весь лоб закрыт в кружок подрубленными, наперед зачесанными волосами. Все же Долгополов низко поклонился.
– Здорово, дедушка, – ответил Пугачев. В палатке никого больше не было. – Что за человек, откуда прибыл, к кому и зачем? – спросил Пугачев негромко, усталым голосом.
– Я ржевский купец Остафий Долгополов, прибыл к вашему величеству с подарками от великого князя, наследника Павла Петровича.
– Гм, – промычал Пугачев, и под его усами мелькнула едва приметная улыбка. – От наследника, говоришь?
– Так точно, ваше величество... Павел Петрович приказал вам кланяться и вот подарочки шлет, – и Долгополов, развязав черную козловую кису, вышитую мишурой, стал подавать дары: шапку с золотым позументом, сапоги красные, отороченные серебром и мишурою, перчатки замшевые, шитые шелком.
– Благодарствую, – сказал Пугачев, – и тебе и Павлу Петровичу! Ну, каков он, все ли благополучен?
– Он молодец хороший, ваше величество. На немецкой принцессе изволил обвенчаться.
– Как звать принцессу?
– Наталья Алексеевна... У меня и от нее есть вашему величеству подарок, два, многой цены стоящие, камня, – и, привстав на колени, Долгополов подал государю два самоцветных камушка: восточного хрусталя сердечко и четырехугольный желтоватый.
Взяв на ладонь, Пугачев полюбовался ими, лизнул один, сунул оба в карман за пазуху.
– Гм, – крепко сказал Пугачев и сдвинул брови.
По спине Долгополова забегали мурашки. Запинаясь и отвешивая низкие поклоны, он зашамкал:
– А я служил при вашем величестве и ставил овес для лошадок ваших в Рамбове. Я сразу узнал вас... Вы были еще великим князем тогды, и за пятьсот четвертей мне контора не заплатила.
– Ага! Помню, помню тебя... Знаю и то, что должен тебе.
– А я теперича в несчастье, ваше величество, дорогой-то ограбили меня.
– Молись Богу, старче, вот разбогатею, все уплачу, да, сверх того, и награду примешь.
Надо платить. Пугачев сразу понял, что перед ним плут и проходимец. Он лихо посмеивался в бороду, щурил глаз, покрякивал.
Долгополов, в свою очередь, понимал, что бородатый казак, прикинувшийся императором, ни капельки ему, Долгополову, не верит, только ловко прикидывается, что верит.
Вслушиваясь, как сдержанно шумит и топчется за палаткой народ, Пугачев что-то про себя решил. Он похлопал в ладоши. Вошел Яким Васильевич Данилин. Пугачев приказал приподнять полы палатки и, увидав стоявших сзади казаков: атамана Овчинникова, Перфильева, Творогова, Канзафара Усаева, Ильчигула, Чумакова и других, велел им войти в палатку.
– Садитесь на чем стоите, господа, – шутливо сказал он.
Все сели на ковер, плечо в плечо.
– Вот, прислушайтесь, господа генералы, и вы, атаманы... Сей день Бог великую радость послал мне, – и Пугачев, указав на Долгополова, спросил его: – Ты с чем, дедушка, прислан? Говори!
– А прислал меня, ваше величество, наследник Павел Петрович. «Поезжай немедля, – говорит, – посмотри хорошень, доподлинно ли то родитель мой, да вертайся, – говорит, – обратно с отповедью».
– Узнал ли ты меня? – ликующим голосом воскликнул Пугачев и вскинул голову.
– Как не узнать! – захлебнувшись восторгом, воскликнул Долгополов. – Вы в Санкт-Петербурге жаловали меня, ваше величество, вот этим самым зипуном и шапкою... – Купец дернул за лацкан у своего купленного в Казани на барахолке коричневого зипуна, тронул бархатную, с мерлушковым околышем шапку и убежденно сказал собравшимся: – Вы, господа великие начальники, не сумлевайтесь: есть он доподлинный император Петр Федорыч, уж я точно знаю, много раз в Питере видывал их особу.
Пугачев показал старшинам подарки, затем сказал хмуро:
– Сделайте народу объявление о сей радости нашей. И пускай прочь расходятся, каждый ко своему месту!
Все, вместе с Долгополовым, ушли. Остался один Перфильев. Полы палатки опустились. Корявый Перфильев, крутя ус, проговорил:
– Сдается мне, не высмотрень ли это подосланный... Помнишь, государь, как граф Орлов подослал меня схватить? Надо глаз да глаз за ним!
– Нетути, – молвил Пугачев рассеянно, – этот человек верный! Он в Рамбове у меня бывал.
– Ну, как хошь... Тебе с горы виднее, – грубовато сказал Перфильев.
Свидание и весь разговор государя с Долгополовым облетел за ночь все войско. Большинство уверилось, что старик прибыл послом от цесаревича, стало быть, царь-батюшка есть воистину Петр Федорыч Третий, не для-ча и мозги ломать.
И были среди яицких казаков, старшин и есаулов такие, кои в другой раз приступили к Пугачеву:
– Веди нас, ваше величество, на Москву! Непокорных князьев да графьев мы переловим, а простой люд за тебя весь горою! И наследник престола там с войском... И все прочие близкие твои!
Пугачев не очень-то надеялся на «близких» своих в Москве и отвечал людям с хитринкою:
– Время, время, детушки, не приспело еще мне! Яблочко созреет, само упадет... Вот втапоры и царь-колокол подымем, и из царь-пушки пальнем по супротивнице моей Катьке... Расходитесь, молодцы, с Богом по местам. Сам ведаю, когда нам милостью Божией на Москву идти.
Глава VII
На берегах реки Камы
1
Оса стояла в трех верстах от Камы на главном Казанском тракте. С падением Осы мятежникам открывался свободный путь на Казань. Узнав, что к Осе приближаются толпы пугачевцев, казанский губернатор фон Брант забил тревогу.
В распоряжении губернатора военной силы было слишком мало. Он послал гонца в Сарапуль с приказом находившемуся там майору Скрипицыну немедля выступить со своим отрядом на выручку Осы.
По дороге Скрипицын присоединил к себе отряд капитана Смирнова, а также воинскую команду Рождественского завода; всего скопилось двести солдат и сто вооруженных крестьян. С этой горсткой бойцов Скрипицын 18 июня пробился без потерь в крепость. Всего защитников Осы было тысяча человек, при тринадцати пушках.
Едва успел майор Скрипицын осмотреться и принять общее командование, как к пригороду подступил сам Пугачев. Он расположился станом в трех верстах от Осы и послал в крепость приказ: «Сдавайтесь на милость». Ответа он не получил и велел расседлывать коней, идти на штурм.
Пригород Осы имел тесную крепостцу: вал, деревянные стены с башнями, за стенами жались друг к другу Успенская церковь, канцелярия, воеводский дом и склады.
Дозорные увидели движение в стане пугачевцев. В пригороде поднялся переполох: женщины, старики, чиновный люд ломились в крепость спасать животы свои. Майор Скрипицын, воевода Пироговский и унтер-шихтмейстер Яковлев всячески ободряли жителей. Капитан Смирнов даже вышел с отрядом из крепости, чтобы отбросить башкирские толпы. С крепостных батарей открыли огонь картечью, осажденные стреляли из бойниц по врагу без умолку, лили с навесов горячую смолу, скидывали бревна, швырялись камнищами. Однако Смирнов был сломлен, бежал за стены, часть его людей ушла в стан мятежников.
Пугачев наблюдал штурм издалека. У него только три пушки, одну пушку разорвало. Он не хотел зря терять людей, приказал дать отбой, чтоб назавтра увеличить штурмующие силы и сразу раздавить Осу.
Яицкие казаки кучкою гарцевали вокруг крепости, кричали:
– Сдавайтесь, сдавайтесь! С нами сам батюшка Петр Федорыч...
Пугачев со старшинами ехал берегом Камы, хозяйским глазом осматривал течение реки, выбирал место для переправы войск, чтобы в скором времени двинуться дальше, к Казани. Дорога плоха, шла нагорным лесистым берегом, в логах она спускалась в мочажины, мосты через речушки ветхи.
– Наумыч, – обратился Пугачев к ехавшему рядом колченогому атаману Белобородову. – Пошли ты по деревням, пущай мужики день и ночь мосты ладят, в топях гати мостят, дороги ровнят.
Возле деревни Пристаничной, пониже острова, ватага рыбаков бродила у берега сетью. Увидав на горе всадников, рыбаки приостановились, защищаясь ладонями от солнца, задрали вверх бороды.
– Здорово, детушки! – крикнул Пугачев и стал со свитой спускаться к воде: с откоса посыпался песок и галька. – Ну, как рыба, ловится?
Голоногие, без порток, рыбаки, спешно подтянув сеть, вылезли на берег, подолы посконных рубах у них взмокли. Дед прищурил на гостей белесые глаза, сказал:
– Рыба ничего, рыбы довольно живет в нашей реке. А вы кто такие?
Белобородов, улыбаясь глазами, пробасил:
– Нешто не видишь, старый хрен? Вот – государь наш, – и кивнул головой на Пугачева.
Государь был в обшитом позументами шелковом бешмете, в высокой мерлушковой шапке, за зеленым кушаком у него два пистолета, вдоль бедра сабля, в руке подзорная труба. Черный рослый конь плясал под ним. Разинув рты, вся ватага бросилась, как встрепанная, надевать портки. Приведя себя в порядок, народ повалился в ноги Пугачеву.
– Встаньте, детушки, не страшитесь: я защита ваша!
Четырехлеток Фомка, стоявший у куста в драной рубашонке – в прореху большой синеватый пуп торчал, – увидав, как мужики пали на колени, вдруг заорал блажью: «Ой! Ой! Ой!»
– Брось выть, пошто кричишь? – сказал Пугачев. – Заедку, малец, хочешь? Скусная заедка... Держи! – и бросил примолкшему Фомке розовый пряник.
– Кланяйся, сукин сын, – строжились повеселевшие крестьяне. – Скажи: спасибо, надежа-осударь!
– Па-а-си-бо, – хрипло протянул Фомка и, тоже повеселев, принялся грызть подарок.
– Пошто, пузан, плакал? Испугался, что ли? – опять проговорил Пугачев, улыбаясь на мальчонку.
– Спужа-а-ался, – пыхтел, усердно жуя, Фомка. – Думал: ба-а-рин... мужиков драть бу-ди-и-ишь...
Все засмеялись – всадники и рыбаки. А Фомка еще сильней запыхтел, из левой ноздри его выскочил пузырь.
– Откуда будете, крещеные? – спросил Пугачев крестьян.
– Кои из Пристаничной, кои из Зубачевки, а вот мы с Назарием, два старика, государственные, твоей милости, крестьяне села Дубровы, уж прости нас, дураков, твое царское величество...
Пугачев попросил крестьян указать удобное место переправы; два старика вскарабкались на запасных лошадей, и все двинулись вперед. Дорогой Пугачев расспрашивал стариков про помещиков, про тяготы... А знают ли крестьяне, что он, великий царь, жалует их землей, и вольностью, и честью? Старики радостно поддакивали, кивали головами, утирали кулаками слезы.
Обласканные, взволнованные, они наперебой рассказывали государю про свое житье-бытье. Народишко зашевелился в ихнем месте еще в прошлом году о Рождестве. Прикатил к ним напыхом отряд башкирцев, коней в пятьсот. Набольший указ вычитал, что царь Петр Федорыч жив и стоит-де силою под Оренбургом. Мужики враз поверили, и набольший приказал слать выборных крестьян под Уфу, к графу Чернышеву, с объявлением о своей государю покорности.
– Как нам было сказано, мы так и повершили. А нынешним годом о масленице нагрянул к нам твоей царской милости атаман Носков с шайкой, и наказал он нам быть сторожкими от набегов казенных отрядов солдатских, велел расставить бекеты, караул держать. Опосля того наехал Федор Шмотин со своей шайкой, велел делать по селам заборы из жердья с двух сторон, чтобы солдатишкам препону положить. И был в его команде Воткинского завода мастеровой Тимофей, по прозвищу Коза...
– Знаю, знаю Козу. Изрядный мастер. Он при мне сейчас, – сказал Пугачев, вздохнув при мысли о злой гибели механикуса.
– Во-во! – оживились старики. – Сделал тот человек деревянную пушку, не хуже чугунной. И краской выкрасил. А первого апреля, как сейчас помним, подошла к нашему селу казенная команда смуту прекращать: «Пли да пли!» Тимофей Коза из деревянной пушки два раза и ахнул. С ружей палили, каменьем швырялись. Одначе команда казенная верх взяла, вломилась в село, многих наших порубила и село огню предала. Мы в бег ударились, а кой-кого заграбастали да в Казань на расправу увели... Вот, твое царское величество, как дела-то у нас вершились.
Пугачев слушал со вниманием, то вздыхал, то покрикивал: «Ой, черти, ой, черти!» Потом сказал:
– Казань возьму, всем верным моим крестьянам, что в тюрьме маются, свободу дарую. А на место их, в тюрьму-то, врагов наших упрячу!
Место переправы выбрано было против Рождественского завода. Завод стоял на том берегу, за сосновым бором, попыхивал дымом и копотью.
– Белобородов! – крикнул Пугачев и насупил брови. Тот быстро сдернул шапку с черной головы. – Скажи Дубровскому, пущай писчики экстренные приказы пишут моим именем, чтоб все деревни оповещены были: на сем месте плоты ладить, лодки да челны гуртовать, баржи гнать сюды со всех местов. Все оное повершить в трое суток!
Казаки спешились, воткнули в песок пики, прислонили к кустам самопалы, чтобы разводить костер. Ординарец, казак Ермилка, поскакал к рыбакам за котлом и рыбой.
День ясный, теплый, на душе Пугачева хорошо. У него опять большая армия, и народ все прибывает к нему. Он знал, что Оса завтра же будет взята, путь на Казань свободен: Михельсонишка где-то закрутился в горах, отстал, князья Долгоруковы да Щербатов сидят в Оренбурге с солдатишками, Деколонг в Челябе... Самый раз дело творить.
2
Перестрелка продолжалась. Казаки возле стен горланили:
– Ежели не верите, что истинный государь, посылайте к нам знатеца, пусть дознается!
После обеда того же дня пойманный башкирец показал: у царя-то восемь тысяч войска, много пушек, вдосталь пороху. Население приуныло. Воевода собрал народ в крепость, все начальство появилось на паперти Успенской церкви.
– Пригород наш окружен со всех сторон, – говорил воевода, – помощи ждать неоткуда. Вот, решайте. А мое слово – биться до последа.
Народ разделился на два лагеря. Одни настаивали, что надо защищаться против вора, другие – что надо сложить оружие: Пугачев не вор, а истинный царь Петр III. Страсти крепли. Попахивало дракой.
Тут вышел из толпы отставной сержант гвардии Анцыферов. Старый, с торчащими, как у кота, усами, с седой косой, лежавшей на спине, он был в ветхом мундире, подпирался палкой с завитком, семенил мелкими шажками.
– Его величества покойного государя Петра Федорыча я самовидцем был. Я у его величества на карауле стоивал. Дозвольте во вражий стан сходить, дознаться!
Тогда написали на имя Пугачева предложение, сунули записку в зеленого стекла штоф, и, как подъехали к стене яицкие казаки, силач-целовальник Михайло Калач швырнул в них этим штофом:
– Лови!
Царский стан в трех верстах, на берегу Камы. Когда прочли Пугачеву бумажку, сказал он:
– Ага, смотрины! Ладно... Седлай коня под хрыча-сержанта. Пускай едет сюды.
После обеда он был навеселе, приказал адъютанту скликать в круг сотни две казаков, созвать старшин, сотников, есаулов, хорунжих.
– Вот, детушки, – сказал, посмеиваясь, Пугачев. – Сейчас смотрины мне будут, вдругорядь удостоверитесь, что есть я истинный царь Петр Федорыч Третий. Ну-кося, детушки, дайте мне казацкую одежину, коя погаже, облокусь в нее, пускай по обличью узнает.
Одетый простым казаком, Пугачев вышел из палатки, спросил:
– Что, не приехал еще?
– Едет.
– Двадцать казаков-молодцов – становись в ряд. Я в середке стану двадцать первым.
Шеренга бородатых казаков построилась. Гвардии сержант Анцыферов, сухопарый, высокий и согбенный, в застегнутом на все пуговицы мундире, с тремя медалями и в напудренном парике, подведен был к кучке старшин. Указав на шеренгу, главный атаман и походный полковник Белобородов сказал ему:
– Вот, старичок служивый, посередь этих казаков его императорское величество изволит упомещаться. Присмотрись и узнай владыку своего. Он нарочно облик простого казака принял, без обману чтоб...
Гвардии сержант кивнул головой, покашлял, пожевал губами, ссутулился и, подпираясь палкой, мелкими шажками подсеменил к живой шеренге. Солнце било ему в оловянно-блеклые, обморщиненные глаза. Он прикрыл их, как козырьком, ладонью, прищурился, подал корпусом вперед и, пристально всматриваясь в лицо и фигуру каждого казака, не спеша прошел весь строй. В конце сам себе скомандовал: «Кругом! Ать-два» – и круто повернулся. Его от дряхлости качнуло в сторону.
Вдруг взгляд его столкнулся с хмурым взором Пугачева. Старик враз остановился, его как бы толкнул кто назад и вбок, для устойчивости он растопырил ноги, уперся палкой в землю и выпучил глаза.
– Что, гвардии сержант, узнаешь ли меня? – властно, громко, чтоб все слышали, спросил старого служаку Пугачев и тяжко задышал, нахмурил брови.
– А Господь тебя ведает, – зашамкал тот. – Ежели истинно ты ампиратор, так дивно помоложе втапоры был и... бритый. А теперича в бороде вон.
Все присутствующие, сразу оробев, водили взглядом от Пугачева к старику. Стоявший тут любопытства ради Остафий Долгополов приоткрыл рот и, шевеля ноздрями, обнюхивал воздух, как лисица. Пугачев еще строже насупился, еще шумнее задышал.
– Смотри, дед, лучше! Узнавай, коли помнишь меня.
Народ затаил дыхание. Задние приподымались на цыпочки, чтоб лучше видеть. Всяк понимал, что, ежели сержант не угадает, будет худо ему. Понимал, надо быть, и старик это. Но не страх, а глубокое раздумье было на лице его. Сугорбясь и покашливая, подошел он вплотную к Пугачеву и, прищурившись, пристально, как в зеркало, вглядывался в прихмуренное лицо его. Сделалась глубокая кругом тишина. И вдруг негромко, так что Пугачев едва расслышал его, негромко, но строго старик вопросил:
– С Катериной-то, царицей-то, как? Уймешь, да рядком и сядешь, нам на погибель... Ась?..
Голова сержанта тряслась, он пуще сощурил глаза, наморщил нос – кошачьи усы его встопорщились. Враз ухватив все, что сказал и не досказал старик, Пугачев одну руку опустил ему на плечо, другую вскинул в сторону бугорка, где, темнея в голубине небесной, стояла виселица-глаголица:
– Видишь? Это ей со дворянством, Катьке моей, гостинец... Чуешь ли меня, старче?
– Чую... Чую... ваше... величество! – гаркнул внезапно старый сержант, отступил на шаг и – руки по швам – замер, как в строю.
– Значит, признаешь, друже? – поднял Пугачев голос и взыграл глазами.
– Признаю, ваше величество!
Вся толпа вдруг разрядилась дружным выдохом, все заулыбались. Пугачев неторопливо стирал с побелевшего лица пот. Затем он шагнул к старику и крикнул ему в рот, как глухому:
– В таком разе иди к своим да толкуй, чтоб не противились мне, государю вашему, а я уж позабочусь о всех!..
Воевода Ф. П. Пироговский, тот, что был в гостях у Зарубина-Чики в Чесноковке, еще майор Скрипицын, духовенство и народ, бывший в Успенской церкви, набросились на возвратившегося сержанта: ну что, ну как, похож ли?
– Ежели по волосам да по глазам, быдто он и не он, – ответил сержант, – а по слову своему правильному – царь и есть... Полагаю я, старый, так: неча нам кровь своевольно лить, покоряться нам ампиратору без бою!..
После минутного молчания майор Скрипицын, потупив глаза в землю, сказал:
– У нас весьма мало патронов да и пороху. И силы наши ничтожны. Мое мнение – пока не поздно, сложить оружие.
– Как же это можно?! – сверкая глазами, воинственно проговорил унтер-шихтмейстер Яковлев. – За сдачу без боя государыня не похвалит нас.
– Государыня не похвалит, зато государь скажет спасибо! – с горячностью выкрикнул низенький, быстроглазый подпоручик Федор Минеев.
Все головы разом повернулись к нему. Воевода застучал в пол шпагой. Начальник гарнизона майор Скрипицын вскочил, закричал:
– Арестовать, арестовать мальчишку! Вы, подпоручик, какого же государя в виду имеете?
– Петра Федорыча, вот какого! – неожиданно прогудел вместо Минеева тучный, красноносый протопоп. Он поднял обе руки и, потрясая ими, гулко говорил: – Сон видел аз, грешный. Сама богородица явилась, рекла: понудь, протопоп, возлюбленный народ мой: да преклонятся Петру, восставшему супротив жены прелюбодейные...
– Сдаваться, сдаваться! – громогласно поддержали протопопа в толпе.
Народ опять пришел в волнение. Начальство растерялось. Арестованный офицер Минеев передал шпагу Скрипицыну и был уведен солдатами на гауптвахту. Воевода тянул бесновавшегося протопопа за рясу:
– Опомнись, отец Панфил.
Тот вырывался, тряс кулаками, вопил:
– Оставь, куда тянешь!.. Сон видел я. Богородица...
– Сдаваться, сдаваться! – орал народ.
Майор Скрипицын и капитан Смирнов, чтоб положить конец шумной распре, сказали:
– Давайте нам срок, будем за всех обсуждение иметь, как быть.
День клонился к вечеру. Над лесами, за Камою, поднялись туманы.
У царской палатки, называемой башкирцами кибиткой, стояли со знаменем часовые и группа спешенных казаков с пиками, на пиках разноцветные флажки. Сам Пугачев со старшинами и дежурным Давилиным ожидали в палатке, какой ответ даст Оса, обсуждали план штурма. Пугачев был в цветном платье – кафтан в позументах, на груди звезда, сапоги красного сафьяна.
– Я полагаю, – говорил Белобородов, – надобно навить десятка два возов сена, да соломы, да бересты и двигать их фрунтом к крепости, а за ними казаки да люди наши. А как придвинем ближе, зажжем и в штурм ударим... Я таким побытом взял Уткинский завод.
Неожиданно ввели гвардии сержанта. Пугачев подбоченился. Увидав его, старик пал на колени.
– Ваше ампираторское величество! Как есть вы царь-государь, народу богоданный, об одном докладаю вам: выжди время, крепость твоя будет.
Пугачев милостиво протянул ему руку. Сержант зажмурился и облобызал пахнувшую чесноком и бараниной руку государя.
– Давилин! Поднеси-ка старикану вина. Пей, гвардии сержант! (Старик выпил изрядный стакашек крепчайшей водки и закашлял.) Пей еще! Редко гостишь у меня...
– Какое редко! Докучаю ежечась... Урра-а-а!.. – завопил сержант и выпил вторую чару, вслед третью, забодал головой, стал отфыркиваться, как конь в воде.
– Ну, гвардии сержант, теперь езжай обратно вспять. Толкуй офицерам, чтоб ворота отворяли да с честью встречали меня. Да смотри – с коня не ляпнись, как поедешь: вино дюже забористо, сам наследник в дар мне дослал его.
Старик стал от трех чарок багровым, едва взобрался на коня и обратной дорогой ехал в великой радости. Вез его губастый казак Ермилка, сидели они верхом двое на одном коне: впереди казак, сзади, крепко обхватив казака под мышки и припав к его спине, трясся сержант. Треуголку и палку с завитком он потерял, седая коса моталась по спине, как маятник. Закрыв глаза, он сплевывал, что-то бормотал, потом задудил по-стариковски жалостливую песню:
Ах вы, бедные головушки солдатские,
Как ни днем, ни ночью вам спокою нет,
Что со вечера солдатам приказ отдан был,
Со полуночи солдаты ружья чистили,
Ко белу свету солдаты по строю стоят...
В крепость вели его под руки. Он кричал:
– Господа офицеры! Полно, не противься... Ниспослан нам подлинный царь-государь Петр Федорыч... Уррра-а!..
Однако и весь следующий день прошел у осажденных в совещаниях: сдаваться или нет? Пугачев выжидал. Но вот 20 июня, поутру, не получив ответа, пугачевцы стали приближаться к пригороду. Впереди двигалась вереница возов с горючим. Из крепости прогремело несколько пушечных выстрелов, башкирцы в ответ пустили из луков рой каленых стрел. Войдя в пригород, лошадей выпрягли, возы подталкивались людьми, за возами шло войско с горящими факелами. Опасаясь пожара, жители кричали с крепостных стен:
– Стой, стой! Дайте нам сроку до завтрашнего дня, без драки сдадимся.
Наступление приостановилось.
