Юрий Краков
Магическая вспышка
Однако данный эльф был весьма не обычен для типичного представителя своего народа. Ни одно живое существо, посмотрев на него в этот момент, не поверило бы тому, что этот грязный тощий эльф, одетый в какие-то рваные обноски был сыном короля ардорских эльфов15, Гирандула III. Кто бы мог подумать, что третий сын великого Гирандула окажется в темнице Совета Магии? И если честно, то никто не мог предположить, что именно так обернутся события, ни Илдур, ни Гирандул, даже сам пленный не мог такого представить. И последний до сих пор гадал, что он здесь делает, тем более после того, как он объявил всем имя своего отца, над чем посмеялись даже самые мрачные тюремщики.
Уже пару недель провёл в этой камере принц Атикин, ни разу не выйдя на белый свет, и потому успел изучить помещение, отведённое для него, лучше, чем некоторые знают свои квартиры, в которых прожили более десятка лет. Он знал каждую песчинку в комнате, хотя большую часть времени провёл, упёршись в потолок, лёжа на кровати. Притом надо отметить, что после этих двух недель он не сошёл с ума. Возможно, это была очередная мистическая способность эльфов.
Вот и сейчас он в том же положении лежал на матрасе, и кто знает, сколько бы он ещё смог так пролежать, лишь изредка отвлекаясь на еду, если бы в этот момент не отворилась дверь.
– Вставайте, Ваше высочество, пора выходить.
Атикин послушно встал и подошёл к охраннику. Он ни о чём не задумывался, он просто делал то, что ему говорили, и он бы продолжил не думать, если б его не подтолкнул к выходу страж. Но как только толчок был произведён, Атикин вышел из состояния забвения, и в его голове сразу завертелось множество мыслей, большая часть из которых спрашивала: «А куда меня ведут?» – но когда он попытался расспросить об этом охранника, то не получает ничего кроме грубости человека, который в очередной раз пропускает из-за работы праздничные посиделки с друзьями и семьёй. Остальное время принц провёл в глубоком молчании, пытаясь предположить, что ему грозит.
Страж привёл его в небольшую комнату, напоминавшую светлицу, где некогда собирались принцессы со своими фрейлинами и обсуждали всё, что приходило в голову. Но отсутствие роскоши в помещении принца не огорчило, после двух недель, проведённых в подземелье, его куда больше радовала возможность чувствовать свежий воздух и видеть свет, хотя только и от свечки.
Когда Атикина оставили одного в комнате, он сел на один из восьми стульев, аккуратно выстроенных вокруг деревянного стола, который принц сразу отнёс к поделкам, сделанным ещё в пятнадцатом веке. Атикин сел и начал размышлять. В его голове от насыщенности свежего воздуха завертелись вопросы, что спали с того момента, как его заперли в темнице. И основной из них кричал: «За что?! Что я такого сделал?!» – но он так и не смог найти ответа.
Вдруг что-то зашумело за дверью, словно кто-то бился о стену, пытаясь её пробить. Вслед за этим заскрипел замок и в комнату втолкнули здорового парня, после чего стражи прокричали нечто невразумительное и заперли дверь.
Атикин смотрел на происходящее с выпученными от радости и страха глазами. Никогда ему не было так радостно от наличия поблизости разумного собеседника, хотя стоит отметить, что у эльфов есть свои понятия о разуме: его наличии или отсутствии. Эльфы весьма высокомерные создания и потому мерят весь остальной мир по себе. Например, они никогда не скажут, что низкие гномы являются разумными, как и широкоплечие орки. Лишь худые и длинные гуманоиды по их представлениям имели разум. Что же касается парня закинутого в комнату стражами, то он под это описание подходил лишь наполовину. Его рост превосходил рост почти всех людей и эльфов, что за свою жизнь успел повидать принц, и даже его собственный, но это скорее связано с тем, что сам Атикин не успел ещё дорасти до своего пика. А вот ширина парня, явно не вписывалась в эльфийские стандарты. Он был широкоплечим, таким, какими обычно представляют каких-нибудь борцов или громил при бизнесменах, да и совсем стройным его было не назвать, чувствовалось, что он привык обедать на широкую ногу. Это собственно было видно и по его одежде. Парень был одет в роскошный камзол и сапоги фирмы, которая, как знал Атикин, делала вещи только на заказ.
Очень скоро парень поднялся с пола, отряхнулся и окинул взглядом комнату. По его выражению лица чувствовалось, что в принципе он был доволен внутренним убранством помещения, лишь Атикин вызвал в нём сперва лёгкое отвращение.
Когда парень подошёл ближе к свечке, Атикину удалось лучше рассмотреть его лицо. Внешность парня оказалась абсолютно не эльфийской, даже большинство людей этой широты не обладали такими чертами. Смуглая кожа, крупноватый нос, чёрные, но не очень длинные волосы и обилие различных драгоценностей в одежде – все эти детали говорили скорее о Галийском16 происхождении парня, нежели Яузианском. Однако уже после первых сказанных парнем слов, Атикин почувствовал, что парень точно не является переселенцем, в его речи не проскальзывали странные для уха жителя Яузы словечки.
– Вот почему надо сразу же применять силу? Я ведь всего лишь сказал: «Я не сдвинусь с этого места, пока вы не объясните, что мне грозит» – неужели так сложно объяснить, – произнёс парень.
Он устало посмотрел на одиноко горящую свечку, после чего ещё раз окинул взглядом комнату и достал из карманов камзола десяток свечек.
– Да, не знаю, как можно жить в таком полумраке. Тут же невидно нормально ни лица, ничего, а как можно разговаривать, не видя своего собеседника. Хотя я весьма быстро привыкаю к темноте и могу различить даже самые незначительные детали, но думаю тебе так не дано.
Замолчав, парень глубоко вдохнул, но вместо углекислого газа на выдохе вышла струя пламя, что озарила комнату на несколько секунд. Когда пламя стихло, остались гореть свечки, что парень старательно доставал из камзола.
Расставив свечки на столе и подоконнике, парень вернулся к столу и снова окинул взором комнату.
– Да, всё равно света маловато, но уже значительно лучше. Жаль не помню куда задевал ещё одну дюжину таких свечек, а я ведь отдал за них приличные деньги одному кудеснику, обещавшему, что эти свечки будут гореть вечно. Он явно преувеличил свои способности по заклинанию предметов, потому что пара штук уже успели прогореть, – говорил парень. – Меня кстати Спайком звать.
Атикин поднял свои глаза полные удивления и страха на сидевшего перед ним парня.
– Ты дракон?
– А ты знаешь кого-то другого, кто плюётся огнём? – ответил с улыбкой, не покидавшей его лицо, Спайк. – Так, я тебе уже представился, может, и ты назовёшь себя?
– Да, конечно. Меня зовут Атикин, сын Гирандула III, внук Сермоля II, принц ардорских эльфов, – произнёс принц Атикин.
Улыбка Спайка, что до этого символизировала обычную доброту и жизнерадостность, преобразилась в улыбку, показывающую, что ещё немного и он разорвётся безудержным смехом.
– Прости, но как-то у меня не совпадает образ эльфийского принца, с образом нищего, – чуть не смеясь, произнёс Спайк. – Сомневаюсь, что хоть один принц будет ходить в рваных обносках, в которых в Магграде бедняки просят милостыню на улице храмов. Или в Ардорском королевстве всё настолько плохо? Сомневаюсь… Хотя я должен признать, что в тебе есть черты высших эльфов. Такие белые кожа и волосы, притом волосы длинные, и эти серые глаза – будь на тебе не обноски, а хотя бы кафтан, что висит у меня в шкафу, я бы действительно тебе поверил. А так… чудеса генетики.
Воцарилось неловкое молчание. Атикину было очень неприятно, что единственный его хоть немного разумный собеседник, хоть он и был драконом, коих Атикин видел впервые, не поверил ему. Спайку же было неловко из-за столь невежливого своего поведения, так как он понимал, что с проявления неуважения не начинаются хорошие разговоры, тем более между теми, кто друг друга не знает.
Но Атикин всё же нарушил молчание.
– Тебя прислали пытать меня?
– А что тебя должны были пытать? Ты что шпионил за кем-то? – спросил Спайк.
– Нет, меня схватили на рынке, когда я обещал гному-торговцу, что мой отец всё оплатит. Не понимаю, за что меня схватили.
– Даааа, судя по твоим познанием этой жизни, ты и правда принц, только парень, которому никогда ни в чём не отказывали, может решить, что гном поверит россказням про отца. Нет, дружок гномы верят только наличности, а доверяют только таким же гномам.
– Возвращаясь же к твоему вопросу, – минутку подождав, продолжил Спайк, – то я не тот, кто будет тебя пытать. К тому же за такую попытку воровства максимум, что могут сделать, это высечь. Я же тут такой же заключённый, как и ты, только в больших масштабах. Тоже попался на воровстве, только более крупном и не в этой стране. Когда я десять лет назад прилетел в Магград, я подумал: «Как классно! Заплатил нескольким стражам и чиновникам, получил новые документы и тебя никто не тронет, а через лет пятнадцать о твоих делишках вообще забудут» – но недавно мою настоящую личность раскрыли другие стражи, и брать деньги они не захотели, и вот теперь я сижу здесь и ожидаю, что со мной сделают. Накажут ли здесь или депортируют на Драконий полуостров, а может даже в Ларионовы горы к гномам.
– Но разве ты не можешь улететь? Превратиться прямо сейчас в гигантскую рептилию и взмыть в воздух?
– Конечно, могу, каждый дракон способен перевоплощаться в человека и обратно, когда дорастает до определённого возраста. Мне вот было примерно пятьдесят, когда я научился этому. Но какой смысл? – говорил Спайк, приняв задумчивый вид, при котором его усы и камзол делали его похожем на адмирала флота из какой-нибудь пьесы. – Это ведь кудесники, неужели ты думаешь, что у них не найдётся какого-нибудь демонолога или тваребея, что не сможет завалить дракона, как только я попытаюсь смыться? Мы ведь находимся не в какой-то там тюрьме на окраине Басмунда, а в центре Магграда, в замке Совета, что охраняется так же хорошо как спальня эльфийского короля. Так что вряд ли нам тут что-нибудь поможет.
Как только Спайк произнёс эти слова, дверь снова распахнулась, и в комнату спокойно зашёл парень в дорогом зелёном пиджаке. На самом деле назвать пиджак дорогим на Яузе мог только член низшего класса, который не мог его себе позволить. Но носили его только самые бедные бизнесмены, остальные же предпочитали камзолы, кафтаны и фраки; но этот пиджак по своему пошиву относился к самым дорогим пиджакам трёх планет, а значит, носить их могли только самые богатые из самых бедных бизнесменов.
Парень подошёл к столу и сел, явно не зная как ему относиться к остальным невольникам, толи как к друзьям, толи как к партнёрам по сделке.
– О ещё один пожаловал, – произнёс Спайк, – а тебя за что взяли?
– Аааа… – махнув рукой, начал парень, понимая, что разговор принимает приятельский вид, – занимался транспортировкой нариума17 из Махеты18, и договаривался с покупателями. Ну вот на последней крупной поставке меня и взяли.
– Так ведь нариум запрещён, зачем же ты им торговал? Ты ведь должен был понимать, чем это закончится, – произнёс Атикин.
– Сказал эльф, который требовал, чтобы ему вещи без уплаты отдали, – вмешался дракон. – Затея с нариумом, конечно, рискованная, но если выгорает, то приносит хороший и главное постоянный доход, ведь он вызывает привыкание и организм очень скоро без него жить не может. Сделку то о постах успели продлить?
– А ты откуда знаешь, что речь шла о продлении? – спросил парень.
– Знаком с хозяином одного заведения, где нариум в большом ходу, вот он мне месяц назад и рассказал о том, что вскоре надо будет продлевать договор, иначе у всех будут убытки, – произнёс Спайк, сидевшей в той же расслабленной позе, в которой месяц назад он отдыхал в том самом клубе. – Он мне тогда даже фамилию семейства клонизаторов19 назвал и имя парня, что приедет договариваться. Тебя ведь зовут… кажется… Люк, Люк Доккер.
Парень смотрел на дракона ошеломлёнными глазами. Ему ещё никогда не приходилось видеть парня, что знал бы о подпольных махинациях с нариумом не будучи притом участником сделок. Но это было и немудрено, у Спайка были три качества, которые помогали ему налаживать доверительные отношения с владельцами подпольных заведений. Это были криминальное прошлое, запретные увлечения и деньги. Последнее вообще делало его одним из самых ожидаемых гостей в барах и клубах.
– Да, всё верно, – сказал парень. – Меня зовут Люк Доккер. И да, мы успели продлить договор до того, как нас взяли.
– Вот и чудно, – произнёс Спайк.
Атикин осторожно посмотрел на него. Принца очень смущало, что дракон так много знает о запрещённом растении, об его поставках и о подробностях сделки.
– Спайк, а ты случаем сам не того? Не употребляешь? – спросил Атикин.
– Что? Нариум? Конечно, употребляю, странный вопрос. Знаешь, он добавляет блюдам некоторую пикантность, – отвечал Спайк, но в итоге заметил, что Атикин плохо его понимает, и пояснил. – Дело в том, что я дракон и никакие вещества не могут вызвать у меня привыкание.
– Ах, да драконы же плохо различают вкусы.
– Ну, а вот здесь я исключение из правил, – с лёгким высокомерием произнёс Спайк, – иначе бы я не добавлял бы в суп нариум.
Они продолжали ещё некоторое время беседовать о блюдах, делясь своими любимыми рецептами, но вскоре у Атикина от всех этих мыслей прихватило живот, так как последние две недели он ел только водяное пюре, а никакие изысканные творения поваров к нему в руки не попадали. Поэтому было принято решение, что пора обсудить более важные вопросы, по типу:
– И что нам тогда грозит?
Заданный Атикином вопрос был действительно очень болезненным для сидящих в этой комнате. Каждый из них представлял самое худшее, что способно было с ним случиться, но никто не высказывал никаких предположений.
– Я сначала думал, что со мной поступят по всей строгости закона Магграда и казнят, – сказал Люк, – но потом узнал, что тебя, Атикин, здесь держат за мелкое воровство, и понял, что настолько строгое наказание отметается.
– Почему? – спросил Атикин.
– Просто людей, обречённых на смертную казнь сажают либо в единоличные камеры, либо с такими же обречёнными.
– У меня были приблизительно подобные мысли, – говорил Спайк, – только они меня не перестали мучить. Дело в том, что я десять лет назад сильно напортачил… не хочу рассказывать в подробностях об этом, но итог в том, что меня могут отправить к гномам или того хуже к драконам, и поверьте лучше смерть, чем то, что они способны сделать.
Слушая своих сокамерников, Атикин понял, что и Люк, и Спайк знали, что может быть им уготовано, и понимали, на что они идут. Принц же ни разу не хотел делать что-то противозаконное, он просто поступал так, как он привык, так, как его учили.
– А что грозит мне? – спросил Атикин.
– Максимум за что тебя может ждать наказание, это попытка кражи и бродяжничество, – говорил Люк, явно лучше всех в комнате разбирающийся в законах Магграда, – и наказание здесь явно не такое серьёзное. То есть наибольшее, что тебе грозит это ссылка в Загорье или Куркию.
Тут Спайк принял серьёзный вид или, как бы сказал кто-нибудь из его знакомых, даже напрягся.
– Почему ты сказал про Загорье? – спросил Спайк. – Там же сидят лишь политические преступники и закоренелые убийца с ворами.
– И куча нищеты, – отвечал Люк. – Надо же её куда-то девать, чтобы не было официальной безработицы и перенаселения в мощнейших странах Яузы. Вот большинство неработающих и отсылается в Загорье, а там уж они пытаются выживать на этой варварской территории, среди таких же варварских жителей, без медицины и привычных радостей жизни.
– Ну, я никогда не был в Загорье, и если честно не хотел там побывать, – говорил Спайк, – поэтому не буду высказываться по данному заявлению.
И тут дверь снова отворилась и в комнату вошла юная стройная девушка с слегка зеленоватой кожей и небольшим носом. Когда она прошла к столу, и Спайку удалось, как следует, её рассмотреть, он сказал:
– Что ж, я думаю, если у нас общее наказание, то вариант с Загорьем отпадает.
Спустя некоторое время после приезда Клодвига к шатру подошли и Аракса с Гауеном, но на этом гости не закончились.
Как только солнце окончательно скрылось за горизонтом, у пары ив раздался крик Сегреды. Этот крик совмещал в себе всё, что только могло поместиться в вопле: это и призыв о помощи, испуг, желание спрятаться и куча нецензурной лексики. На крик Сегреды очень скоро сбежались все, кто уже успел прийти на праздник, но поначалу никто не смог понять, что так её напугало, что заставило броситься прочь от ив навстречу спешащим на помощь. Лишь когда Эндан, сохранявший спокойный вид, потому что уже догадывался, в чём дело, растолкал людей и указал всем на белую летучую мышь, каждый понял, что произошло.
– Ну, Фиона, – начал говорил Эндан, обращаясь к летучей мыши, – это, по крайней мере, невежливо. Ладно, я привык к твоим издёвкам над Сегредой, но остальные-то испугались за неё по-настоящему. И тебе очень повезло, что ты не разбудила Загрота, мы его только уложили. Так что давай, принимай обратно человеческий вид и извиняйся перед Сегредой!.. Да и вообще, – продолжал, негодуя, Эндан, – как Лонгрес мог допустить такое поведение.
– Лонгрес бы этого и не разрешил бы, – раздался нежный женский голос, – а я вот разрешила Фионе, подумала, это будет весьма смешно.
Это была Айна. Она протиснулась сквозь толпу и обняла брата. Её аккуратные аристократические черты лица стали в этот момент нежнее, чем обычно, чувствовалось, что она была счастлива.
Эндан посмотрел на сестру серьёзным злым глазом, но долго он не смог его держать и скоро на его лице засияла улыбка.
– Всё можете расходиться и продолжать праздновать, всё в порядке, – сказал Эндан.
После этих слов Фиона с некоторой насмешливой улыбкой прошла мимо Сегреды, двигаясь с Беном к костру. Между женой Эндана и его ученицей не заладились отношения с самого начала, как только Лонгрес привёл свою дочь в дом к юному Миценгейту за пару недель до его свадьбы. Фиона не видела в Сегреде особых положительных качеств, и всегда считала, что Эндан женился потому, что выбора у него уже не было, так как она родила от него ребёнка, пока тот боролся с Назуруктом, и что даже свою беременность она подстроила. Но вслух, конечно, юная кудесница-вампир ничего не озвучивала.
Когда все разошлись и Эндан с Айной остались одни под ивами, архимаг начал разговор.
– Ну что как там родители?
– Всё также считают, что три их сына – позор всего рода, а ты наибольшее их разочарование, – сказала всё с той же милой улыбкой Айна.
– Ну, конечно, – с усмешкой, сев на траву, сказал Эндан. – У нас в семье всегда только ты была умницей разумницей.
– Но при этом большая часть средств уходило на твоё обучение.
– Стараниями деда, – произнёс Эндан.
И после этих слов разговор на время стих. Воспоминания о Тэте, дедушке Эндана и Айны, нахлынули на них с новой силой. Прошло одиннадцать лет с того дня, когда магистр Илдур объявил, что ещё полный жизненных сил кудесник скончался от старости, и стоит сказать, что это был последний спокойный день в их семье. Смерть Тэта стала поворотным событием для отношений внутри семьи, именно тогда их родители, чьё безумное воспитание всегда урезонивал дед, решили внять словам покойника, что последние четыре года своей жизни провёл с Энданом, уверяя всех, что его ждёт великое будущее, и вложить всего, насколько это было возможно, в голову мальчика. Именно с того дня родители решили тратить все свои силы лишь на Эндана, из-за чего его старший брат Айден связался не с теми людьми, а его младший брат закрылся в себе, а после и вообще сбежал. Но Эндану не удалось вынести всего, что нагромоздили на него родители, а когда в пятнадцать его ещё и из школы магии выгнали, тогда родители полные разочарования махнули на него рукой. В итоге вся семья разобщилась, не желая друг друга видеть, и лишь Айна старалась хоть как-то поддерживать отношения с каждым.
– Ну, а об Энейне что-нибудь слышно? – вдруг задал вопрос Эндан.
– Нет. Ему всё же удалось, как он и хотел, повторить трюк с исчезновением юного графа де Пешка, – отвечала Айна, – о котором тогда писали в газетах.
Молчание возобновилось, но уже ненадолго, потому что вскоре их уединение нарушила Фиона, что прибежала сообщить о подарках и письме, которые Лонгрес просил передать.
Когда Фиона привела Эндана и Айну к костру, она сняла со своей шеи мелочник и раскрыла его. Благодаря карманному измерению, что увеличивает пространство внутри какой-либо вещи, там поместился и конверт с письмом от Лонгреса и все необходимые подарки. Достав письмо, Фиона принялась читать.
«Счастливого праздника всем, кто читает это письмо. К сожалению, мне не удалось присоединиться к вам и поздравить вас лично, но я думаю, каждый из вас понимает, что работа не терпит промедлений. И всё же я уверен, что и без меня у вас собралась замечательная компания, а раз так, то позвольте же мне внести в ваше празднование ещё больше счастья и везения и подарить вам подарки, что я передал своей дочери вместе с сим письмом. Притом хочу отметить, что в сей юбилейный год, когда многие верят, что с него начнётся новая эпоха, дары, как по мне, должны соответствовать этому мнению.
Джарвис, я не знаю стрелка лучше тебя от гор Лариона и до Айховской степи. И этот факт подсказал мне, что я должен подарить тебе в двухтысячный год. Когда-то эта вещь принадлежала Догу́ру, графу Аксильскому, борцу за светлое будущее. Только не смейся, она действительно раньше принадлежала человеку из легенд. Я же получил ее от дедушки, а откуда он не ведаю.
Дорогой Сандро, для тебя я откапал вещь, которую все считали уничтоженной множество столетий назад, но как оказалось это суждение не совсем точно. Её я недавно нашёл, разбираясь в склепе моей скоропостижно скончавшейся тётушки, но я уверен, что это никак не отразилось на ауре моего подарка.
Клодвиг, с тобой у меня разговор очень короткий, так как ты при последней нашей встречи отказался признать существование Леди Везение, то и дара от меня ты не получишь.
Если на этот раз к вам на огонёк всё же заглянул Гауен, то передайте ему, что он мне так и не вернул череп мозгодёра20, убитого нами в лесах Хирани, поэтому пусть оставляет его себе в качестве подарка.
Милая Сегреда, тебе я дарю вещь, с которой связано в вампирском фольклоре множество легенд, страшных историй и проклятий, но это всё старые предрассудки, поэтому не верь всему, что услышишь.
Эндан, тебе же я подарок выбирал не сам, подарить это тебе было одним из последних желаний твоего деда, он попросил меня раздобыть этот предмет и подарить тебе в строго назначенный год. Я не могу ответить, что было тогда в голове у твоего деда, но он никогда не был глупым человеком и потому не соглашаться с его мнением, я считаю преступлением.
К сожалению, я не знаю, кто ещё присоединился к вам сегодня, из-за чего не могу вручить дочери остальные подарки, но знайте, я помню каждого. Удачного праздника!
Валидоров Лонгрес, сын Клидора»
Когда Фиона закончила читать и попросила попить, чтобы восстановить голос, молчание продолжилось. Первым, кто нарушил эту ночную тишину, был Гауен, гоблиноподобный воин.
– Что ж, зато теперь можно не терзать себя муками совести, за то, что я продал череп какому-то парню из Магграда.
Выпив воды и переведя дыхание, Фиона снова раскрыла мелочник и начала доставать свёртки разных размеров и передавать их будущим владельцам. Первым распакованным подарком был дар Джарвису, что оказался стрелой, которую Сандро по манере её изготовления и цвету дерева сразу отнёс поделкам девятого века. Джарвис не стал высказываться об этом даре, так как для него стрела, изготовленная тысячу лет назад, ничем не отличалась от стрелы выструганной пару дней назад.
Вторым был Сандро. Как только Фиона передала ему свёрток, он развернул бумагу и обнаружил серебряные карманные часы.
– Ну, часы как часы, чего в них такого необычного? – спросил Джарвис.
– Ты не понимаешь, – сказал Сандро, внимательно изучающий прибор, находящийся в его руках. – Видишь эти узоры на крышке? Это давно умерший язык. Талхитский, если быть точным. А знаешь, что это означает? Это значит, что этим часам больше двух тысяч лет. Но разбираться с этой технологией мы будем уже на трезвую голову.
И Сандро убрал часы себе в карман.
Третьей была Сегреда. Она распаковала свой подарок и обнаружила золотое ожерелье. При первом же взгляде на украшение становилось понятно, что сделано оно было лучшими мастерами неизвестного народа: подвижное золотое тело, крохотные алмазные зубки и маленькие завораживающие изумрудные глазки. Как только Сегреда увидела в бумаге столь прекрасное ожерелье, её лицо засияло, словно солнце в летний день. Никогда в жизни у неё ещё не было драгоценности, такой значимости, не смотря на почётное звание графини. Лицо же Фионы в это мгновенье смешивало в себе восхищение красотой ожерелья, гнев на отца, что не ей он подарил такое украшение, зависть и насмешка.
– Это же «змейка Аксаджавы»? Я ведь прав? – спросил Сандро, глядя на Фиону.
– Да, она же «метка Баронессы», – отвечала Фиона.
– И что? С ней действительно связаны ужасные вещи? – с встревоженным лицом произнесла Сегреда.
– Их действительно много, – не отрывая взгляда от змейки говорила вампир, – но их я расскажу ближе к полуночи, чтобы эффект был ярче.
– Моя школа, – раздался холодный голос Клодвига.
Единственным не развернувшим подарок оставался Эндан. Получив свёрток, он уже знал, что в нём. Никакая упаковка не могла создать интригу вокруг меча. Любой боец за пару секунд поймёт, какой тип оружия перед ним, что уж говорить об архимаге, что способен чувствовать предметы. Но снимать эту упаковку он не хотел, будто сразу после этого должно было случиться что-то нехорошее. Что-то, что изменит его жизнь навсегда.
– Может, ты не будешь просто так стоять, а уже откроешь и покажешь нам, что за меч твой дед завещал тебе, – произнёс Бен.
Эндан бездумно начал распаковывать меч, погружёно внутрь своего сознания. Вскоре из бумаги показалось лезвие с зеленоватым отливом, а позже и рукоять с клыком моурка21.
– Вампирский клинок, очень элегантное и опасное оружие, – сказал Клодвиг. – Один порез и всё организм противника отравлен ядом моурка. Главное во владении им не поранить себя.
Пока разговор об оружии продолжался, к Эндану подошла Айна и сказала:
– Убери, пожалуйста, клинок в ножны… И прости меня…
Эндан не сказал ни слова, он просто выполнил просьбу сестры и закрыл глаза. Ему казалось, что он с самого утра знал, чем закончиться сегодняшний день, и потому не сопротивлялся, когда из ниоткуда появились огнестражи22 и увели его за собой в портал.
