Анастасия Орлова
Блад: глубина неба
Осколки
Агенты госбезопасности взяли Асмунда и Риана тем же вечером у Кримсон-Парк. Мальчишки, что были с Фоули, сбежали, а О’Грэйди удалось отвертеться, прикинувшись идиотом: ехал, мол, куда велел капитан, вопросов не задавал, о происходящем понятия не имел.
На следующее утро я старательно изображал удивление скандальным новостям о нашем ротном и мысленно потирал руки: теперь эти двое загремят надолго и не будут мне мешать. Очень скоро госбезопасность докопается до причин отравлений в соседних полках, свяжет все концы и повесит на Риана и Грега, помимо кражи и мошенничества, ещё и две смерти. Возможно, Асмунда ждёт расстрел, но он сам виноват: нехрен было лезть мне под ноги, да ещё и втягивать Инеш, которая (теперь я в этом уверен!) переспала с ним вовсе не из-за внезапно нахлынувшей страсти. Наверняка без старшего братца здесь не обошлось, а этот идиот Грег не в курсе, что он лишь инструмент, для чего-то понадобившийся Фоули. Мнит себя великим интриганом и соблазнителем. Чёрт, да он даже не знает, что я застукал их с Инеш позапрошлой ночью! Как не знает и о моём участии в подмене виски, – Фоули новичков в свои дела не посвящают.
И тут до меня неожиданно дошло…
Асмунд не знал обо мне, но знал о причастности к афере Инеш! И этот дульный тормоз не станет молчать на допросах госбезопасности, особенно когда речь зайдёт о расстреле или штрафбате, что для него равнозначно. Он будет спасать остатки своей шкуры, поджав куцый хвост и налив под собой жёлтую лужу на бетонном полу допросного подвала. Он сдаст всех, включая и эту рыжую дурочку. Асмунд не Риан, которому Инеш с Каданом и отцом полезнее на свободе. Асмунду нет никакого проку выгораживать тех, кто ещё не попался на этой истории.
Я идиот! Я убрал Асмунда, но не подумал, что он потащит за собой ту, ради которой я это сделал. Но всё-таки у меня ещё оставался припрятанный в рукаве козырь и фора в один-два дня (пока госбезопасность не получила анализ изъятого алкоголя и не обнаружила в полках, где случились отравления, солдат с уже известной агентам фамилией Фоули). Надо было действовать.
***
– Я помню ту историю с виски, – подаёт голос священник, – громкая была, шуму наделала.
Молчу. То, что это всё до сих пор так мучительно отзывается во мне, удивляет. Я думал, что пережил эту боль. И, видимо, опять обманулся.
– Скажи, отец… – Случайно сорвавшееся с языка обращение режет мне и слух, и нервы. Морщусь. И эта боль тоже по-прежнему со мной. Старик выжидательно смотрит. С таким одобрительно-терпеливым видом, как у него, подманивают диких лошадей. – Скажи… Скорбь… Она когда-нибудь отпустит?
Священник вздыхает, опускает глаза. Уже может не отвечать, всё и так ясно. Но он отвечает:
– Вся наша скорбь – наша навсегда. Как и все наши радости. Они пережиты нами и стали частью нас, как кирпичи в стене. И от того, как мы эти кирпичи положим, во многом зависит, не рухнет ли стена нам же на голову. Ничто не исчезает бесследно. Но любая боль со временем становится тише.
– И сколько? Сколько нужно времени?
Старик задумчиво пожимает плечами.
– Всем по-разному, рецепта тут нет. Одно могу сказать: самая страшная боль, самая неослабевающая – это угрызения совести…
***
Каким-то чудовищным подхалимажем я выторговал у одного из агентов госбезопасности встречу с Асмундом. Меня проводили в подвальную камеру, где его держали, и оставили нас наедине.
Мне было всё равно, как себя чувствовал Асмунд и насколько удивился моему появлению. Первым делом я окинул взглядом крохотную подвальную камеру: под низким потолком заметил окошко, забранное снаружи старенькой хлипкой решёткой. Небольшое, но Асмунд пролезет, если бросить ему верёвку. Я облегчённо вздохнул, прикинул расположение этого окна с улицы. Осталось лишь припугнуть Асмунда, чтобы он не только согласился бежать, но и свистал до самого Броадора, не оглядываясь. Это было несложно.
За сутки заключения Асмунд заметно осунулся и посерел. Он вскочил со своего матраса как ужаленный, когда увидел Винтерсблада; в тёмных глазах мелькнул отсвет надежды, в которую он и сам, казалось бы, не верил.
– Три минуты, – предупредил Блада агент, запирая за ним решётку, и отошёл от камеры.
– Как тебя пустили? Шен, я…
Но Блад не стал его слушать.
– Этим пойлом, которое ты собирался сменять у Фоули на наш виски, насмерть отравились несколько солдат в 418-м и 312-м, – процедил он, и лицо Асмунда перекосил ужас, – так что тебе светит расстрел, дружище. На рассвете тебя уведут «побеседовать», и беседа эта будет не как предыдущая, а с пристрастием. В чём бы ты им ни сознался, тебе это не поможет – финал один.
– Господи! Господи!!! – Асмунд заметался по маленькой камере, вцепившись в свои короткие чёрные волосы.
Блад знал, что тот боится не столько смерти, сколько позора. И реакции отца.
– Завтра днём об этом узнает весь Распад. Твоё имя протащат по заголовкам всех газет ещё и в Траолии, и в Бресии. А когда агенты обработают тебя до неузнаваемости, они позволят репортёрам сделать фотоснимки для новостей, – безжалостно продолжал он. – Таким ты предстанешь перед своим отцом в последний раз. Или в предпоследний, если он придёт на расстрел. Таким в его памяти останется его единственный сын! О чём ты думал, Грег? О чём думал, когда во всё это впутался?!
– Господи, – выдохнул тот, рухнув обратно на матрас, – как хорошо, что дед умер и не увидит всего этого!
– Уймись, – холодно уронил Винтерсблад, присел напротив него на корточки, – я вытащу тебя. Сегодня в полночь. Готов бежать?
Асмунд тупо уставился на него, в глазах ещё не промелькнуло понимания, но голова уже кивнула: тело согласилось на авантюру раньше, чем разум.
– Что? Как? Куда?!
– В Броадор. Там не найдут. Даже соваться туда ради тебя не станут.
– Да, да! – шёпотом закричал Асмунд, вцепившись в предплечье Блада. – Но… как? Как ты это сделаешь?
– Это моя забота. – Винтерсблад поднялся на ноги.
– Три минуты вышли! – крикнул из коридора агент.
***
Госбезопасность располагалась в стареньком двухэтажном здании в центре города. Снаружи охраны не было даже днём, а ночью и внутри оставалось лишь несколько дежурных, которых несложно отвлечь от торца дома, где находилась камера Асмунда.
Ночью центр Реденса был тих и пуст, лишь неярко мерцали вдоль дорог золотые бусы фонарей. Блад приехал на своей трофейной лошади, оставил её поблизости от нужного окна и, избегая лужиц жёлтого света, разлитого по мостовой фонарями, прокрался к противоположной стороне здания. Прицелившись, бросил в тёмное окно второго этажа гранату и отбежал в темноту. Раздался звон стекла, а следом – взрыв.
Пока переполошившиеся дежурные будут бежать с первого этажа в самый дальний кабинет второго, высаживать его запертую дверь, тушить пожар, пытаясь спасти важные бумаги, и разбираться в причинах взрыва, Винтерсбладу хватит времени, чтобы вытащить Асмунда.
Он вернулся к лошади, прицепил трос к решётке окна его камеры, сел верхом и пришпорил кобылу. Та рванула вперёд, с корнем выдернув прутья из ветхой стены. Блад сапогом выбил стекло, осыпав осколками мельтешащего внизу Асмунда, и скинул ему верёвку. Тот вылез, красный как рак, с перекошенным то ли от натуги, то ли от ужаса лицом; поднявшись на ноги, ухватил Блада за локоть.
– Я мразь, Шен! – выдохнул он. – Ты пришёл за мной, а я… мразь.
– Самое время анализировать свои поступки, – прошипел Винтерсблад, за шиворот потащив его к лошади.
Они галопировали через весь город, держась самых тёмных мест. Асмунд сидел позади, и Блад спиной чувствовал, как тот раскис и обмяк. Блад предполагал, что Асмунд может струсить, и следовало увезти его подальше за пределы Реденса (и не попасться патрулям), чтобы не спровоцировать в дурьей башке мысль явки с повинной, если вдруг Асмунд решит, что отца (и покойного деда) его казнь расстроит меньше, чем побег.
Винтерсблад остановил кобылу в рощице к югу от Реденса, Асмунд сполз с лошади, как мешок с навозом, тяжело плюхнулся наземь, переводя дух.
– Езжай в Броадор. В седельной сумке – деньги, вода, компас и карта. И не кисни! Глядишь, в землях дезертиров и беглых преступников из тебя выйдет толк, которого так ждали твои отец с дедом, пока ты терял время в ОНАР.
– Ты отдаёшь мне свою лошадь? А как сам вернёшься?
– Пешком, – пожал плечами Винтерсблад, – к утру успею.
– Чёрт! – Асмунд упёр локти в колени и сокрушённо обхватил руками лохматую голову. – Ты меня спас! Ты спасаешь меня не в первый раз, а я…
– На здоровье, – холодно бросил Блад, собираясь уйти, но Асмунд вскочил на ноги и схватил его за грудки.
– Я переспал с ней, понимаешь! – заорал он, встряхнув Винтерсблада. – А ты меня спасаешь! – Блад лишь крепче сжал побледневшие губы, но смотрел всё так же непроницаемо и холодно. – Я ненавидел тебя тогда, ты легко получал всё, даже то, что тебе нахрен не надо, – продолжал Асмунд, – а я… я неудачник. О, как я был на тебя зол! – Его подбородок затрясся, словно у древнего старика. – Но я люблю её! А для тебя она же, признайся, – просто игрушка! Развлечение ведь, не больше! Да? Да?! – Не найдя в застывшем лице Блада подтверждения своим словам, Асмунд перешёл на хриплый шёпот: – В тот вечер она сама подошла ко мне. Сказала, что ты отказался помочь им в одном дельце, и потому у вас с нею теперь всё кончено. А я – не такой гордыбака, и вообще… Она так смотрела на меня и… и прикасалась… Я купился, Шен! А ты мне теперь жизнь спасаешь. Я подлец! А ты – ты оказался настоящим другом… – Асмунд перевёл дух и утёр рукавом выступившие слёзы. – Шен, но я и правда люблю её! Это хоть чуть-чуть оправдывает меня? Хотя бы малость?
Ответа он ждал вечность. Винтерсблад молчал, стальным взглядом нарезая его на тонкие ломтики.
– Я тоже, – наконец тихо сказал он. – Будешь должен! – и резко сбросил руки Асмунда, всё ещё цеплявшегося за лацканы его кителя.
Тот уронил их безвольно и жалко. Не прощаясь, не оглядываясь, Блад пошёл прочь.
– Жизнь буду должен! Всё, что попросишь! – услышал он из-за спины, в перерывах между сдавленными всхлипами Асмунда.
– Чтоб ты сдох! – неслышно прошипел Винтерсблад.
В город он возвращался почти бегом. Он всё понял. Инеш соврала Асмунду, что он, Блад, отказался им помогать. Инеш переспала с Асмундом лишь для того, чтобы тот заменил Блада на очередной встрече. Конечно, она знала про отравления, но Риан не позволил отменить сделку. И тогда она вывела из неё Винтерсблада, чтобы не подвергать его опасности. Чтобы подпись в документах за виски в тот роковой раз оказалась не его, а Асмунда. Его рыжая детка, как бы мерзко она ни поступала, всё-таки любит его. И теперь-то уж им не помешают ни её братец, ни чёртов Асмунд.
Винтерсблад вернулся в город за пару часов до построения и, несмотря на раннее утро, отправился прямиком в бар. Он должен был увидеть Инеш, это сейчас было важнее всего. Дьюроут встретила его осенним рассветным туманом и непривычной для этой улицы тишиной. Не было слышно ни невнятных песен возвращавшихся с гулянок выпивох, ни провожающего их собачьего лая, ни пьяного храпа из ближайшей канавы.
Посреди улицы валялась разбитая дверь «Мерзкой детки».
Блад осторожно ступил в полумрак бара. Под ногами хрустнуло битое стекло, просочившиеся сквозь перекошенные ставни первые лучи солнца выхватили из общей темноты, словно кусочки мозаики, перевёрнутые столы и стулья, изрешеченную пулями стойку, лужи алкоголя и крови на полу… Сердце остановилось.
– Всех накрыли, – икнув, нетрезво проскрипел чей-то голос за спиной Винтерсблада.
Тот обернулся. Перед ним стоял, пошатываясь, старый Мак-Коверн – завсегдатай бара.
– Они, вообще-то, нынче вечером не работали. Старшего-то братёнка гэбня хапнула, да двое средних, служивых, вернулись. Ну они и закрылись, чтоб переждать. Жгли всё что-то, гарью всё провоняли… Тут эти собаки к ним в гости и явились. – Старик печально икнул. – Так ить, глядишь, и не было б беды, коли б впустили поговорить. А они, бедовые, пальбу открыли! Положили одного ихнего – агента, сталбыть, а те как озверели, за своего-то, и всех Фоули накрыли… – Мак-Коверн горестно вздохнул, опустил глаза, прижав к груди скомканную в кулаке заношенную фуражку. – Долго тарарахали из своих пукалок, мать их через колено, уже по мёртвым. Я вон там сидел, – махнул на ближайший забор, – вдохнуть боялся! Но всё видел, всё-о-о. Потом повозку дождались, сгрузили трупы и уехали. Эх, мир праху ихнему… С ними ж ещё и Макэлрой был этот, вертлявый. Тоже пропал. Жалко ребят молодых! И девочку жалко. Её-то особенно: весёлая была, чертовка…
Мир исчез. Перестал существовать вместе со всем своим светом и воздухом. Вместе с Инеш. Остались лишь две длинные волосинки, горевшие рыжим золотом в единственном солнечном луче, касавшемся подсыхающей кровавой лужицы на полу «Мерзкой детки»…
Что-то настойчиво боднуло Винтерсблада в колено. Раз, другой… На третий он опустил взгляд, встретился им с двумя печальными жёлтыми солнцами Кукуцаполя. Кот поджал рваные уши и приоткрыл пасть, то ли скрипуче мяукнув, то ли хрипло вздохнув, делясь своей бедой.
– Кука, сиро́тонька, – закудахтал Мак-Коверн, неуклюже пытаясь оторвать могучего кота от земли, – пойдём со мной, горемычный! Я уж думал – и ты там полёг! – Старик с трудом закинул безучастного к его ласке Кукуцаполя на плечо и побрёл прочь. Кот висел коромыслом, но вырваться не пытался, лишь продолжал тоскливо смотреть на Блада, провожавшего их опустошённым взглядом.
Через несколько дней в расположение полка пожаловал агент госбезопасности, с блестящей лысиной, прикрытой по осенней прохладе фуражкой; спросил на пару слов лейтенанта Винтерсблада. Ради этого того выдернули с плаца, на котором он спускал со своих солдат третью шкуру за утро. А с себя – десятую.
Он пил, пытаясь напиться до полусмерти, но даже не хмелел. Он изматывал себя муштрой, чтобы не оставалось сил даже дышать, но не мог уснуть ночи напролёт. Он срывал злость на солдатах, провоцируя их если не пристрелить его в тёмной подворотне, так хотя бы дать в морду за несправедливые и оскорбительные издёвки, но те, как назло, очень некстати тренировались в терпении.
В кабинете подполковника агент, доброжелательно улыбаясь, пожал Винтерсбладу руку.
– Благодарю вас за мужество, честность, бдительность и верность нашему общему делу! – с сердцем заявил он, обеими руками потрясая ладонь Винтерсблада.
– Чего? – не понял Блад, и ёрзающий на своём стуле командир бросил на него негодующий взгляд: «ты как со старшими по званию разговариваешь?!», но тот даже не глянул в его сторону.
– Ну как же?! – удивился агент. – Благодаря вашему активному участию, нам удалось обнаружить и обезвредить опасную банду. Поэтому разрешите вас официально… Господин офицер, куда вы?
Выдернув свою ладонь из пальцев агента и скривившись, словно от внезапного желудочного спазма, Блад вылетел прочь из кабинета, хлопнув дверью. Он сел на крыльцо пустой казармы, достал сигареты. Закурить удалось только с пятой спички: они ломались и гасли, не успев разгореться. Затянулся глубоко и судорожно, словно обычный воздух стал для него ядовит, и он не дышал с момента, как покинул кабинет подполковника. В висках стучал кузнечный молот, бессонные ночи царапали изнанку век, раскалённая злость выжигала нутро кислотой.
Блад не заметил, как выкурил несколько сигарет подряд и остановился только тогда, когда пачка опустела. Смяв её, запустил прочь и нечаянно попал в откуда ни возьмись появившегося Кукуцаполя. Тот, не обратив на это внимания, запрыгнул на ступеньки и с достоинством уселся рядом с Бладом. Через несколько минут придвинулся ближе – так, что кончики шерстинок защекотали руку Блада, всё ещё сжимающую погасший окурок. Винтерсблад отстранился. Кот чуть выждал и пересел ближе, прижался пушистым тёплым боком к его плечу.
– Пшёл! – Блад несильно пихнул его локтем.
Кукуцаполь не отреагировал.
– Пшёл отсюда! – Он поднялся на ноги, махнул на кота рукой, но тот лишь поджал уши, скептично щуря жёлтые глаза.
– Тупая скотина!
Запустив в кота давно потухшим окурком, он пошёл прочь. Окурок повис на роскошном кошачьем воротнике, и Кукуцаполь словно скривился – презрительно, но беззлобно. Его глаза цвета сентябрьской луны полнились тоской и терпением. Он как будто знал, что из них двоих спасать нужно человека, – обросшего, спавшего с лица, провонявшего дымом и перегаром. Человека, у которого одна жизнь, не девять. И сейчас единственный способ позаботиться о нём – это заставить его позаботиться о ком-то ещё. У кота был только сам кот, и человеку предложить больше нечего. Значит, решено.
Кот и его человек
Скандал с Асмундом повлёк за собой изменения в комсоставе. Подполковника Ходжеса, недосмотревшего у себя под носом такое безобразие, переназначили в другой полк, и солдаты 286-го затаили дыхание в ожидании, кого же теперь над ними поставят. Поговаривали, что место Ходжеса может занять подполковник Тен, о чьих подвигах и граничащей с безумием отваге уже слагали легенды. Но подполковник Тен командовал воздушной пехотой, закреплённой за дредноутами, чьим коньком были воздушные бои, а не наземные, как у 286-го полка. Конечно, попасть на цеппелин класса дредноут мечтал каждый воздушный пехотинец, поэтому весь полк в нервном нетерпении покусывал сигаретки и ждал, когда же станет известно имя нового командира. Весь полк, за исключением Винтерсблада. Ему были до звезды и томящая всех неизвестность, и нарастающее вокруг волнение, и даже собственное повышение. А его тем временем назначили ротным на место Асмунда и дали капитана.
Винтерсблад продолжал гонять солдат, как коней перед сезоном скачек, а себя – и того хлеще. Он отказался от квартиры, которую снимал, и оставался ночевать в казармах. Но уснуть это не помогало, и часто он просто бродил по ночному городу с початой бутылкой виски, задирая не желавших с ним связываться патрульных.
После повышения его на сутки отправили в увольнение, и тогда у него, наконец, получилось напиться допьяна, но желаемого облегчения, хотя бы мимолётного, это не принесло. Наоборот, стало только хуже. Непослушные ноги сами принесли его на крышу, где, несмотря на октябрь, до сих пор стояла одна из тех летних ночей с её запахами и звуками, с небесной звёздной чернотой и уже новым, но столь же бездонным чувством пустоты.
Невидимый фокусник тянул и тянул из груди Блада через его горло воспоминания, словно бесконечные ленты с нанизанными на них разноцветными флажками. Их пёстрый ком разматывался и скрёб его изнутри, грозя вывернуть наизнанку. Флажки-воспоминания забили желудок, глотку, лёгкие и не давали дышать, не давали кричать; их невозможно было ни переварить, ни выблевать, ни залить ядрёным, как спирт, алкоголем. Они накрепко переплелись с нервами, вросли в жилы, и каждый рывок невидимого фокусника извлекал наружу флажок, выдранный с куском кровоточащей плоти.
В болезненном полузабытьи, заменившим ему сон, Блад лихорадочно метался по нескончаемым коридорам заброшенной больницы в поисках скальпеля, чтобы вырезать из себя этот чёртов ком, избавиться от терзавшей его муки, но не находил. А если находил, впадал в исступление, пытаясь удержать скальпель в руках: тот выскальзывал, словно только что пойманная рыбёшка, и скакал по покрытому плесенью полу, а Винтерсблад становился медленным, неповоротливым, словно надутый воздухом, и никак не мог поймать его. На очередной попытке он стряхивал с себя сонное оцепенение, и видения исчезали, и скальпель вместе с ними.
Вот и сейчас, распахнув глаза, Блад обнаружил себя не в заброшенной больнице, а лежащим на знакомой крыше. Сверху неприютно моросил мелкий дождь, под рукой каталась почти пустая бутылка из зелёного стекла, в горле горчило, в груди саднило. Макушка упиралась во что-то тёплое. Он запрокинул голову, и встретился взглядом с двумя терпеливыми, затуманенными полудрёмой жёлтыми солнцами. Солнца тут же прояснились, под серым мехом включилось удовлетворённое тарахтение.
– На кой тебя черти принесли? – спросил Блад, но кот не ответил, лишь как будто усмехнулся, весьма довольный собой. – Не понял в прошлый раз? – Он тяжко поднялся на ноги, одёрнул китель. – Пшёл вон! – Пнул бутылку, которая откатилась к коту и затормозила, ткнувшись в его пушистый бок.
Кукуцаполь проследил за ней взглядом, брезгливо подобрал заднюю лапу, которой коснулось пахшее виски бутылочное горлышко, и поглядел на Блада неодобрительно, но с места не сдвинулся.
– А-а-а, – досадливо махнул рукой Винтерсблад, – кардан с тобой! – и нетвёрдой походкой поплёлся прочь.
Он влез на кирпичное ограждение, балансируя на самом краю крыши, уселся, спустив ноги вниз. Дом был невысоким, но и этого Винтерсбладу обычно хватало для того, чтобы по коже пробежал неприятный холодок, если под ногами не было твёрдой опоры. Сейчас он не почувствовал ровным счётом ничего, будто и не существовало этой высоты. Под ним была ночь. Над ним была ночь. Внутри него тоже была ночь. Сорвись он с крыши – так и не долетит до мостовой, застрянет в этой ночи, как насекомое в смоле. Блад достал из кармана сигареты, закурил. Не увидел, а скорее – почувствовал, как кот уселся рядом. Не глядя, Блад протянул свою сигарету: кури, раз уж пришёл. Кукуцаполь потёрся мордой о его запястье: сперва одной щекой, потом другой, потом лбом. Мгновение подумав, легонько куснул Винтерсблада за палец.
– Ну и чего? Что тебе от меня надо?
Кот не ответил, только замурлыкал.
– Иди к своему Мак-Коверну, – устало произнёс Блад, – мне ты не нужен. Мне уже никто не нужен.
Он просидел на краю крыши почти до света, одну за другой выкурив все сигареты, а потом поднялся и, пошатываясь, направился в часть.
Его солдаты на утреннем построении сегодня отчего-то были особенно веселы и с явной натугой удерживали расползающиеся в улыбке рты. Обругав нескольких без причины, Винтерсблад отпустил солдат завтракать и принялся раздавать задания своим взводным офицерам, потом отпустил на завтрак и их.
– Господин капитан, вы не пойдёте? – помедлил один из взводных.
Последнее время Блад не завтракал и не ужинал, иногда даже не обедал, и к его отсутствию в столовой привыкли, чего сейчас-то забеспокоились?
– Тебе-то что? – огрызнулся он.
– Позвольте тогда ординарцу вашему хоть колбаски принести, если сами не пойдёте, – улыбнулся взводный, – вон глаза какие голодные!
Винтерсблад сперва не понял, о чём речь. Потом оглянулся: на полшага позади него, чтобы не попадать в поле зрения, стоял кот.
– Какого кардана?!
– Так ведь с вами пришёл, – удивился взводный, – хвостом весь смотр ходил, шаг в шаг! Ему б ещё планшет с карандашом, чтоб фиксировал…
Блад наклонился, подхватил Кукуцаполя под брюхо и сунул в руки офицеру.
– Иди завтракай. И этого с собой забирай.
– Есть, сэр! – просиял ротный; компания пришлась ему по душе.
Вместо завтрака Винтерсблад пошёл курить на крыльцо опустевших казарм. Он сел на ступеньки, расстегнул пару верхних пуговиц рубашки. Прохладный и влажный октябрьский воздух казался ему слишком душным. Не успел затянуться, как со стороны пищеблока галопом прискакал «ординарец», принёс кругляш колбасы. Бесцеремонно влез Бладу на колени, упёрся передними лапами ему в грудь, приветственно боднул в подбородок и выпустил колбасу прямо ему в расстёгнутый ворот.
– Да едрён кардан, Цап! – возмутился Блад, пытаясь спихнуть кота со своих колен.
Но тот, повернувшись задом, отрядил ему по лицу хвостом, смахнув изо рта сигарету. Колбаса под рубашкой, холодная и жирная, съехала ниже и неприятно прилипла к животу.
– Чёрт тебя дери!
Блад вскочил на ноги, рассчитывая, что кот отвалится сам. И кот отвалился. Но сперва попытался удержаться когтями, располосовал Бладу ноги и разодрал штаны. Тот психанул окончательно, хотел его пнуть, но поскользнулся на размытой ночным дождём земле и рухнул на спину. Кот затарахтел и влез ему на грудь, припечатав собой колбасу под Бладовой рубашкой. Восемь когтей с явным наслаждением попеременно прокололи ему кожу, отпустили, а потом прокололи вновь. Цап, басовито мурлыча, утаптывался, довольный исполненной миссией. Безошибочное кошачье чутьё подсказывало ему, что, как бы этот человек ни продолжал ругаться и упрямиться, отныне это его человек.
– Вам помочь, господин капитан? – осведомился пробегавший мимо Вальдес.
– Иди к чёрту! – рявкнул тот. – Не видишь, я занят?!
– Есть, сэр! – булькнул едва сдерживаемым смехом Вальдес и припустил прочь почти бегом.
– Выставил меня на посмешище, копаный ты бруствер, – проворчал Блад, потрепав кошачий загривок, – ординарец хренов. Что с Мак-Коверном-то тебе не жилось, скотина ты полосатая?!
Избавиться от кота не вышло. Винтерсблад демонстративно не замечал Кукуцаполя, а тот, в свою очередь, так же демонстративно повсюду ходил за ним след в след, победоносно задрав хвост. Тем временем весь полк обсуждал назначение нового командира. Им, как и полагали, оказался подполковник Тен, и теперь солдат и офицеров ждал перевод на дредноут. Не менее горячей темой для обсуждений была и личность нового командира: как выяснилось, никто не знал, как он выглядит и что за человек вообще. Газеты трубили о его военных успехах, но ни разу не опубликовали ни одного фотопортрета, ни единого слова о его вневоенной жизни. То ли подполковник был настолько скрытен, то ли его островная вера не позволяла ему отвечать на личные вопросы и делать снимки. Эта таинственность ещё сильнее подогревала и без того закипающее любопытство солдат, и кто-то даже начал делать ставки, споря с товарищами, каким всё-таки окажется новый командир. Островитяне редко бывают слишком высокими или полными, значит, офицер Тен почти наверняка средних роста и комплекции, смугл, черноволос и узкоглаз. Все его нашумевшие подвиги больше соответствуют портрету человека лет тридцати пяти, так что и возраста он тоже среднего.
– Посредственность какая-то получается, – хмыкнул Вальдес, доедая свою порцию похлёбки.
Его собеседники обед уже закончили и сидели над пустыми мисками, строя очередные предположения о подполковнике, который приезжал уже завтра.
– Да и ладно, – отозвался Макги, – а то как принесёт нелёгкая ещё более отрихтованного, чем Ходжес!
– Ещё более отрихтованный у нас вон. – Бойд кивнул на выходившего из столовой Винтерсблада, за которым, как привязанный, семенил кот. – Думали, в ротные поднимется – от нас отцепится. Ага! Не успели губу раскатать, – он нас за неё поддел под конский хвост и поволок галопом.
– Зато самые лучшие показатели на весь полк, – пожал плечами Вальдес.
– О, заступник отыскался! А кто весной слёзы свои крокодильи по в десятый раз переделанной стенгазете размазывал, кто на марш-броске пристрелить просил, чтобы не мучиться, а?
Вальдес опустил обиженный взгляд в полупустую миску, поскрёб её дно ложкой, собирая гущу.
– Зато я похудел на тридцать фунтов, – пробормотал он, – даже форму новую пришлось выписать. Сам-то сколько пытался сбросить, а всё без толку.
– О-о-о, – протянул Макги, – как девушки начали заглядываться, так и ротный уж не таким извергом кажется, как прежде! Ясно, ясно, красота требует жертв. А красотка – и тем более. Ради женской ласки можно и отбитого на всю башню командира потерпеть.
На завтра планировалась торжественная встреча подполковника Тен, но с утра всех подняли на час раньше новостью о том, что новый командир просит заменить встречу построением, на котором он сам осмотрит полк.
– «Давайте без лишних спектаклей», говорит, – донеслось до Винтерсблада от группы офицеров, что курили неподалёку, – представляете, так и сказал: «спектаклей»!
– Да он, говорят, к самому Ортизу вхож, вроде бы и переворот не без его участия был. Так что может себе позволить двери с ноги открывать.
Разговор прервала команда строиться: из низких осенних облаков выплыл стального цвета дредноут.
– «ЗВ-12-90», – шёпотом прочитал номер стоявший рядом с Винтерсбладом Вальдес, – какая-нибудь «Звёздный варвар»?
– А почему, например, не «Заводной велосипед»? – хмыкнул Бойд.
– «Замордованный вояка», – мрачно проронил Блад, и солдаты с удивлением уставились на ротного, впервые поддержавшего их междусобойчик.
Все дирижабли, кроме транспортных, имели имя, которое давал им капитан по первым буквам номера. Предыдущий полк подполковника Тен был приписан к «Небесной косатке», там и остался, а самого подполковника переназначили на новый цеппелин.
Дредноут против ветра зашёл на швартовку, сбросил анкерные канаты.
– «Заклинатель воронья», чёрт возьми! – Вальдес прочёл открывшуюся взглядам солдат свежую надпись. – Ну логично, конечно, что про птиц – они ж на островах священны, но как-то…
– Непоэтично? – ухмыльнулся Бойд.
– Ну да, можно было и покрасивше назвать.
– Зато сразу понятно, в чьих руках яйца, – хмыкнул Макги, – название-то явно не капитан дредноута придумал, если, конечно, он тоже не с островов, что вряд ли.
– Чьи яйца? – не понял Вальдес.
– Что-то мне подсказывает, что теперь и наши, – мрачно вставил Винтерсблад.
Трое человек в форме вышли из цеппелина и теперь спускались по бесконечным железным лестницам пристани. Внизу, на плацу, изнывал заинтригованный 286-й полк. Наконец делегация оказалась на земле: высокий смуглый пилот с красивым благородным лицом и большими бархатными глазами – капитан «Заклинателя воронья»; лысый как коленка молодой (и сразу видно – старательный) адъютант подполковника Тен и сам подполковник, узнать которого по миндалевидному разрезу узких чёрных глаз не составляло труда.
Одного взгляда в эти пронзительные, как парные островные кинжалы, глаза, было достаточно, чтобы понять: такому человеку нет надобности повышать голос. При таком командире нормальный солдат даже дышать без разрешения не осмелится. И его вытянувшийся по струнке адъютант был убедительным тому доказательством. По плацу электрическим разрядом прошла волна энергетики Тен: резкой, как свободное падение, стальной и блестящей, с привкусом холодного моря и запахом высокого неба. Выглядел подполковник весьма экзотично. Невысокий, лет тридцати пяти, прекрасного сложения. Виски гладко выбриты, по ним ото лба к шее спускаются чёрные татуированные птицы, вплетённые в сложный орнамент, и прячутся под воротником кителя. Смоляные, с контрастными белоснежными прядями ранней седины волосы по центру головы заплетены в косу, змеящуюся по спине почти до самого поясного ремня. На плече, привалившись боком к щеке командира, восседала одноглазая сорока.
– Хренасе! – едва слышно прошелестел Вальдес, и очень точно выразил охватившие всех, включая Винтерсблада, чувства.
Новый командир, прямой и острый, чёрно-белый, как и его птица, производил сильное впечатление. И он был женщиной.
