Анастасия Орлова
Блад: глубина неба
Аномалия
84-й год эпохи тридия
Он выскакивает на нас неожиданно, когда мы патрулируем свои границы недалеко от Свуер. Маленький дирижабль класса А, имперский лазутчик, который носит имя «Лисий танец», сокращённое до звучного «Лита». Та самая неуловимая «Лита» под командованием прославленной Скади Грин. Осоловело глядевший из-за штурвала Фрипп сразу приосанился, даже пуговицы на кителе заблестели ярче. Я напрягся.
– О, голубушка! – со сладким предвкушением тянет он. – А что это мы тут делаем, в чужом-то воздушном пространстве, а? Сейчас я тебя из пушечки-то и трахну! – Тянется к переключателю, чтобы отдать команду артиллерии.
Поднимаюсь с кресла слишком резко, Медина с недоумением на меня оглядывается.
– Оставьте, капитан, – стараюсь говорить как можно равнодушней, – вы уже не в том возрасте, чтоб молоденьких-то разведчиц тра… – осекаюсь, заметив конвульсию на звереющем лице Фриппа: щека нервно дёргается, усы зловеще шевелятся, из глаз вот-вот посыплются искры. Очередного его сердечного приступа нам бы не надо. – Это «Лита», сэр, – примирительно говорю я, – и вы знаете, кто за штурвалом.
– Ещё бы! – скрипит он. – И знаю, сколько назначено за её голову.
– Меньше, чем за неё живую.
Капитан призадумывается.
– Считаешь, поймаем?
– А вы сомневаетесь в своих силах? – играю на больном. – Или в своём лётном мастерстве?
Лицо Фриппа вновь перекашивается, щека начинает дёргаться активнее.
– Думайте быстрее, капитан, – поторапливаю, бросив взгляд на припустившую от нас в сторону Бресии «Литу», – она уйдёт.
– Не уйдёт, – вмешивается в разговор Медина, указывая наверх.
Из тучи, следом за имперским разведчиком, опускается «Красный лёд» – ещё один наш дредноут. Он не патрульный и не собирается открывать огонь: он намерен взять экипаж «Лисьего танца» в плен – наверняка за ним и послан.
– Отрезайте ей путь, капитан.
– Без тебя знаю! – Фрипп гневно машет на меня рукой, но сам уже полон азарта, как старый охотничий пёс, почуявший утку.
Что ж, поймать маленький дирижабль класса А – это вам не на дредноут с абордажем идти. «Лита» закладывает немыслимые петли, пытаясь уйти от преследования, Медина в восхищении прилип к стеклу.
– С ума сойти, как красиво идёт! – шепчет.
Дурень, не знает, что он не хуже поднятой на щит Грин.
– Она заложит «крюк Диксона» и уйдёт в Траолию, капитан, – предугадал он следующий манёвр разведчика. – Успеем перехватить!
Фрипп крутанул штурвал и пошёл наперехват. Деться «Лите» было некуда – с двух сторон её брали в клещи вражеские цеппелины, позади остался Распад, а впереди клубился сизый туман над грядой Свуер, куда она вряд ли сунется. Свуер – известная магнитная аномалия, из-за неё отказывают приборы. Большинство судов, рискнувших пересечь гряду, так и не вернулись. Обломки их даже не искали – слишком опасно.
– Едрён кардан! – не сдерживаюсь: эта сумасшедшая, пометавшись у нас перед носом, ломанулась в аномалию. Ловлю себя на мысли, что не столько расстроен сорвавшейся охотой, сколько боюсь, что Грин разобьётся.
– Ишь ты, сучка! – Фрипп в таком азарте, что я не верю своим глазам. – Иди ко мне, крошка! – и капитан, дав «полный вперёд», врывается в облако над Свуер следом за «Литой».
– Нельзя! – орёт Медина. – Опасно!
Но полковник его не слушает: его охотничий пыл поддерживает «Красный лёд», который тоже решает идти до конца.
Сначала отказали все приборы: стрелки упали на нулевые отметки, часы остановились. Следом заглохла турбина, и «Ржавый призрак» завис в плотном сером тумане. Стояла невыносимая духота, воздух раскалился, словно где-то рядом была гигантская печь. Кто-то из солдат увидел в иллюминатор каюты, как рухнул «Красный лёд»: бесшумно и молниеносно, так дредноуты не падают.
«Господи, мы все здесь умрём!» – стонет мой адъютант, и я грожу своими руками вышвырнуть его за борт – ещё хоть намёк на панику. Стою перед построившимся в главном тренировочном зале полком, думаю, как избежать беспорядков из-за сдавших от страха неизвестности нервов: солдаты и так меня не жалуют, а тут ещё и вся эта чертовщина. Чего доброго, начнут буянить.
– Что происходит, сэр? – спрашивает из гущи строя Брэбиш. – Мы тоже можем… как «Красный»?
– Только если у нас закончится тридий, – отвечаю, – но его у нас недели на три, не меньше. А вот питьевой воды – меньше. Так что не хлещите почём зря. Техники работают, ищут поломку и способ запустить турбину. Полетим сразу, как починимся. Нужно подождать.
– Сколько ждать? – Это вечно недовольный Хайнд. – И так тут уже не меньше трёх часов!
– Я тебе гадалка, Хайнд? Механики работают. Нам ждать, пока они не устранят поломку. Чтобы не скучать, можешь пойти в каюту и лечь спать, ты это любишь. К остальным тоже относится. Свободны! И ты, – бросаю своему адъютанту.
– Но сэр, господин председатель велел неотступно…
– Иди отсюда! Надоел.
Распустив полк по каютам, отправляюсь в гондолу управления. Фрипп так зол, что даже в бороде искрит электричество.
– Это ваша вина, командир! – орёт, едва переступаю порог, да так, что один из механиков, подпрыгнув от его вопля, стукнулся затылком о приборную панель. – Не ломайте мне тут ещё больше, Эткинсон! – рявкает на него Фрипп и вновь переключился на меня. – Надо было сбить её, как я и хотел, а не устраивать догонялки рядом с этой чёртовой аномалией!
– Когда мы влетели в «эту чёртову аномалию», – возражаю, – за штурвалом были вы, а не я.
– Молчать! – жахает кулаком о приборную панель, но попадает по спине Эткинсону. – Пшёл вон! – орёт ему. – Все пошли отсюда вон!!! Не мешайтесь!
– Но сэр, – вмешивается Медина.
– Во-о-он!!! – верещит Фрипп в каком-то сумасшедшем исступлении.
Медина переглядывается со штурманом и техниками, и все выходят. Меня эта команда, разумеется, не касается.
– Вы спесицально это всё пердумали, камдир! – шамкает капитан, ослабляя верхние пуговицы рубашки. Его тяжёлое дыхание отдаётся сипами, а ноги не держат: он грузно опирается о штурманский стол. – Спесиц… спесца… сеспец… ально! Чтобы мне отмести… отмосте… отоместь…
– Вам плохо? – напрягаюсь: всё-таки приступ? – Воды?
– Не, я пойду. Мне пора. – И идёт… прямо в окно гондолы управления.
Врезавшись в стекло, падает навзничь. Подхватываю его под мышки, пытаюсь поднять. Глаза Фриппа лихорадочно блестят, а зрачки расширены до такой степени, что почти закрыли светлую радужку.
– Пойдёмте, я провожу вас в вашу каюту, капитан.
– Не надо мне твоей каюты! – взревел и отпихнул меня с чудовищной силой. – Ты мне всё врёшь!
Хватает тяжеленное кресло второго пилота, с корнем выдрав винты, которыми оно прикручивалось к полу, и швыряет его в окно. Стекло – вдребезги, кресло летит в клубящийся снаружи туман, следом намеревается лететь капитан. Хватаю его за китель, тащу от окна. Он когтит пальцами воздух, пытаясь за что-тол уцепиться, хватает подвернувшуюся подзорную трубу, со всей дури заряжает ею мне по морде и отфутболивает меня коленом в живот. Отлетаю на несколько шагов, свет перед глазами на миг гаснет, а когда включается вновь – Фриппа в гондоле уже нет.
На шум в гондолу прибегает Медина. Слишком поздно, чтобы увидеть, что здесь произошло. Но как раз вовремя, чтобы застать последствия драки и меня с рассечённой бровью.
– Что случилось? Где капитан?
– Не знаю, что. Капитан за бортом.
– Что?! Как?!
– Через окно. Выдрал твоё кресло, высадил им стекло и полез за борт. Был, как пьяный: язык узлом, зрачки расширены. Но силён, как чёрт: я не смог остановить.
Медина молча стоит посреди гондолы, глядя то на меня, то на разбитое окно полными ужаса глазами.
– Ты мне не веришь, майор? Думаешь, я его туда выкинул?
– Я… я не знаю, что думать, – честно признаётся, – никто не видел… Всё это как-то… неправдоподобно…
– А если я его туда, то правдоподобно? Ну спасибо тебе, майор! – Иду к выходу.
– Куда вы, сэр?
– Заштопаю бровь и вернусь. Зови техников, и продолжайте искать поломку.
Долго скрывать от пехоты гибель капитана не удалось: эти псы пронюхали почти сразу. И, в отличие от Медины, знали, что думать… Выводы их, конечно, были не в мою пользу. Атмосфера в главном тренировочном зале, где вновь собрался весь полк, накалялась. Вдруг что-то ударило снаружи по обшивке «Ржавого призрака». Потом ещё раз и ещё. Команда столпилась у иллюминаторов.
– Это бресийский разведчик! Как раз под люком нашего грузового отсека дрейфует.
– Майор Медина, – обращаюсь к пилоту, – готовьте «когти», втащим его в гости.
– Э, командир, погодь! – вскинулся Хайнд. – Мы ещё не знаем, что с тобой делать, так что не тебе решать. Это имперская разведка, кто знает – вдруг это ловушка?
– Или ты с ними заодно, – чей-то голос из толпы, – и мы тут все из-за тебя погибнем, как капитан.
– Да и кто тебя вместо него главным-то сделал? – ещё один голос. – Давайте проголосуем!
– Вот именно! – поддакнул Хайнд.
– Не порите дурь! – отвечаю. – Вам известно, что по уставу командир пехоты – второй человек после капитана. Медина, помогите мне с «Литой».
Медина уходит в гондолу управления, я – в грузовой отсек, чтобы принять имперский дирижабль на борт. За мной трусит адъютант. В грузовом духота и жара ещё невыносимей, чем наверху. На ходу скидываю китель и флягу с виски на адъютанта, расстёгиваю несколько верхних пуговиц рубашки. Внешний люк заклинило, приходится открывать вручную. Хорошо, что «когти» сработали и, подцепив «Литу», втянули её внутрь «Ржавого призрака». Первое, что я вижу – разбитое стекло над пультом управления. На полу, под креслом пилота, лежит Скади Грин. Чёрт! Нет, жива, просто без сознания. Вытаскиваем её из дирижабля, кладём на пол. Больше на борту «Литы» никого нет, и я догадываюсь, что там могло произойти. Приседаю подле Грин, достаю из её кобуры револьвер, из него – патроны, возвращаю револьвер на место.
– Жива? – интересуется адъютант.
– Жива, – отвечаю, – дай сюда флягу, сержант.
– Господин подполковник, воды почти не осталось…
– Тогда дай мою флягу!
Наливаю в ладонь виски и выплёскиваю ей в лицо. Помогает: она приходит в себя, пару секунд смотрит на меня, а потом, видно, узнаёт и хватается за револьвер. Дуло втыкается мне под челюсть. Аквамариновые глаза смотрят враждебно. Чёрт, что это за глаза! Конечно, чёрно-белые фотопортреты в газетах не передают и четверти их глубины. Усмехаюсь. Её взгляд обжигает страстной ненавистью и в то же время делает мне честь скрываемым, но всё-таки заметным уважением ко мне как к достойному противнику. Возбуждает сильнее ласк Майи! Наслаждаюсь моментом, но паузу затягивать не стоит.
– Конечно, давай перестреляем друг друга, Скади Грин, это определённо поможет нам в сложившейся ситуации.
В этот момент Кирк Медина, закончив с «когтями», хотел спуститься в грузовой отсек, но выход из гондолы управления ему преградил Хайнд, за которым толпилось ещё человек двадцать.
– Надо бы поговорить, сэр.
Медина пропустил солдат в гондолу.
– Мы не верим, сэр, – начал Хайнд, – что капитан сам прыгнул. Не мог он ни свихнуться, ни напиться. Без командира тут не обошлось. А сейчас он ещё и бресийского разведчика к нам тащит, будто без этого беды мало! Поэтому больше терпеть его над нами не будем. И просим вас, сэр, принять управление цеппелином.
– Меня?
– Вы теперь первый и единственный пилот «Ржавого призрака». Логично, если вы возьмёте на себя обязанности капитана, пока не выберемся из этой срани.
– А что с Винтерсбладом?
– Арестуем, покуда домой не вернёмся. А там сдадим его, куда следует. Пусть госбезопасность разбирается, кто напился, а кто кого за борт выкинул.
Медина медлил, размышлял.
– Если вы откажетесь, – поднажал Хайнд, – я за главного буду.
Арестовывать Винтерсблада хотели идти всем полком. Но все в коридор перед грузовым отсеком не поместились бы, поэтому Хайнд отобрал в качестве поддержки пару десятков солдат, остальные остались ждать. Солдаты держали дверь в грузовой отсек на прицеле, ожидая появления Винтерсблада. В гуще вооружённых пехотинцев, лихорадочно-тревожный, стоял Кирк Медина. Он не был уверен ни в том, что поступает правильно, ни в невиновности Винтерсблада. Он бы принял нейтралитет, но тогда командовать будет Хайнд, и в этом случае нельзя поручиться, что пехота не устроит Винтерсбладу самосуд. Самосуд мог устроить и сам Винтерсблад – прямо сейчас, когда откроется грузовой отсек, и он увидит, что команда подняла бунт. Но Медина, даже опасаясь его непредсказуемой реакции, револьвер из кобуры не достал: он не мог направить оружие на человека, чья вина для него не очевидна.
– Видимо, после обеда у нас по расписанию бунт, – флегматично заметил Винтерсблад, появившись на пороге грузового отсека и окинув взглядом вооружённых солдат. – Медина, и ты с ними? Вот уж не ожидал, что в твоём тихом омуте найдутся столь решительные черти!
Медину бросило в жар. Что он, Кирк, вообще тут делает? Он лишь второй пилот, какое он имеет право?!.. Но что если Винтерсблад и правда виновен? Тогда его, Медины, обязанность – принять на себя управление цеппелином и ответственность за жизни команды, в том числе и преступника.
Винтерсблад кажется спокойным. Вплотную подойдя к Медине, он что-то ему говорит. Тот не сразу понял, что он от него хочет. Из последних душевных сил сохраняя уверенный вид, Медина потребовал сдать оружие. Все замерли и ждали развязки. Кажется, даже не дышали, готовые в любой момент спустить курки, стоит только Винтерсбладу сделать резкое движение. Но тот лишь отдал свой револьвер Медине, а потом, когда Хайнд подтолкнул Винтерсблада, направляя в клетку, шепнул: «Посмотри на их зрачки, Кирк! Не реагируют на свет, как и у Фриппа». И почему-то именно эта фраза, произнесённая едва слышно, накрепко засела в голове Медины.
Следующие несколько часов (сколько их прошло на самом деле – неизвестно, но Кирку показалось, что не меньше семи) были самыми сложными в его жизни. Он распустил солдат по каютам, а сам вернулся в гондолу управления, где с приборной панелью безуспешно возились двое техников.
Но прежде он осмотрел бресийский дирижабль: приборы так же не работают, в гондоле следы потасовки, стекло разбито… Стекло – разбито! И никаких следов остальной команды, хотя на разведчике класса А должно быть минимум три человека: пилот, второй пилот и штурман. Допустим, один из членов экипажа (скорее всего – второй пилот) мог покинуть «Литу» на планере. Куда делся штурман? Уж не вышел ли в окно, как Фрипп? И если командир сказал правду, а с имперским штурманом случилось то же, что и с их капитаном, значит, дело тут не в сумасшествии или перепое. И что там он говорил про зрачки? Медина обернулся на ходившего за ним хвостом Хайнда и вгляделся в его глаза. Зрачки и правда огромные. Что же это тогда?
– Господин Хайнд, – обратился пилот к ротному, – я спущусь к клеткам, посмотрю, как там арестованные.
– Пустое, господин майор, сэр, – с нажимом произнёс тот, – пусть сидят, ничего с ними не случится.
Но Медине было необходимо увидеть Винтерсблада, и требовался повод, чтобы не вызывать подозрений у Хайнда, самого себя назначившего командиром пехоты.
– Вы такой простой, Хайнд, – собрав в кулак всю свою дерзость, возразил Медина, – одна из арестованных – женщина. Столько времени прошло! Возможно, нужно проводить её до… удобств.
– Перебьётся.
– Имейте уважение! И совесть.
Хайнд подумал.
– Пойду с вами, сэр, – решил он.
– Нет уж, Хайнд. Вы тут старший, останьтесь с механиками.
– Тогда возьмите с собой Брэбиша. Но одного я вас туда не отпущу.
– Хорошо, я возьму с собой Брэбиша.
Спустившись к клеткам, Медина отправил Брэбиша проводить Грин, чтобы остаться с Винтерсбладом один на один.
– Куда делся их штурман? – спросил он.
Блад, сидевший прямо на полу, привалившись спиной к разделяющей клетки решётке, даже не обернулся.
– Прошу вас ответить мне, сэр!
– А то ты сам не знаешь! – Он глотнул из фляги виски. – Видел же разбитое стекло?
– Тогда с капитаном – это не опьянение…
– И не я, – желчно уточнил Блад.
– И это может произойти с кем угодно? Зрачки Хайнда тоже расширены. Что это? Отравление?
– Мне почём знать, Медина? Ты теперь за старшего, ты и разбирайся. Под нами – магнитная аномалия и действующие вулканы. Могут быть выбросы ядовитых газов, а в горах – инфра- или ультразвук. Что с этим делать – твоя забота. Но чем дольше мы тут висим, тем больше вероятность, что тут и сдохнем.
– Но вы же врач… Может, что-то посоветуете?
Блад с обречённым вздохом закатил глаза.
– Если это газ, то не дышать посоветую. Подойдёт?
Вернулась Грин под конвоем Брэбиша. Блад оглянулся на него, а потом поглядел на Медину, многозначительно подняв бровь.
«Зрачки, – понял тот, – и у этого тоже…»
– Помнишь, майор, когда-то я сказал, что тебе однажды придётся сделать выбор? Так вот, этот момент настал. Кому ты верен: капитану или председателю?
Когда они вернулись в гондолу управления, там не было ни механиков, ни Хайнда. Нехорошее предчувствие защекотало Медину изнутри. Он попросил Брэбиша найти и привести сюда адъютанта Винтерсблада (Медина знал, что это был человек председателя), прождал больше часа, но никто не пришёл. Тогда он отправился искать их сам и наткнулся на разбитый иллюминатор в главном зале. Предчувствия подтверждались. Нужно вернуть командование Винтерсбладу: без подполковника он не справится.
***
Мы с Грин сидим в клетках уже кардан знает сколько. Успели даже поругаться. Она чем-то напоминает Медину: с той же самозабвенной верой в светлое будущее служит своей стране. Империя велит ей ненавидеть меня, и она добросовестно выполняет поставленные задачи. Только это всё чужое, наносное. Какая ты на самом деле, Скади Грин? Какая ты настоящая? Ей не по себе в моей компании – я это вижу. Она теряется, когда я смотрю ей в глаза, и первая отводит взгляд. Я не пугаю её, нет. Я ей интересен, и она это понимает. Этот интерес оскорбляет её гордость и раззадоривает меня ещё сильней.
В разговоре пытаюсь выяснить, знает ли она о той мерзкой истории, из-за которой меня чуть не расстреляли. Не знает: обвинив меня во всех смертных грехах и назвав говнюком, она умалчивает о самом грязном. Какого-то чёрта это для меня важно. Пусть ненавидит, но за то, что я действительно совершил, а не за то, в чём меня оболгали.
Возвращается Медина. В том, что он вернёт мне командование, я и не сомневался. Надеялся только, что не окажется уже слишком поздно. С цеппелина исчезли несколько солдат, в том числе и оба механика. Остальные постепенно теряют разум: это очень заметно на попытке построения в главном зале. Один из них прыгает в окно прямо там, и несколько человек, включая меня, не могут его удержать. Даю команду запереть всех по каютам и надеюсь, что навыков Медины и Грин хватит, чтобы починить хотя бы один из дирижаблей. Да, на «Лите» сможет спастись человек пять-шесть, не больше. Остальных придётся бросить здесь. Но я не очень верю в счастливый финал, и пять человек – это уже хорошо. А если быть предельно честным, то я согласен и на двоих: Медину и Скади.
Спустя сутки дредноут становится похож на живодёрню: из каждой каюты доносится нечеловеческий вой и треск ломаемой мебели. Несколько дверей не выдержали натиска озверевших солдат и, слетев с петель, выпустили их на волю. Те, разумеется, сиганули за борт. Брэбиш и Гастман по моему приказу заперты в клетках и для надёжности прикованы цепями к прутьям. Этих никакие двери не удержат. Клетки и цепи – удержали. Но, пытаясь освободиться, они перемололи свои тела, раздавив о цепи грудные клетки, переломав кости и оторвав себе конечности. Это страшнее, чем самый жестокий бой: здесь нет врагов. Здесь каждый – сам себе враг. Можно ли спастись от самого себя?
Прохожу по каютам и нахожу ещё несколько таких же изувеченных до смерти. Отдаю приказ не сдерживать беснующихся. Пусть уж лучше прыгают, чем разбиваются насмерть о стены. А сам иду искать Грин: проверить, как она. Ей только что довелось увидеть месиво из Брэбиша и Гастмана… Она всё же пилот, а не привычный к подобным зрелищам пехотинец.
Винтерсблад нашёл Грин в грузовом отсеке, рядом с «Литой». Он подошёл, протянул ей флягу с виски. Скади неодобрительно на неё покосилась.
– Знаю, твоя честь не позволяет тебе пить на работе, – усмехнулся Блад, – но моё бесчестье подсказывает, что в некоторых ситуациях без этого не обойтись. Ты вся зелёная.
Грин скривилась в подобии усмешки, а потом взяла фляжку и сделала большой глоток. Закашлялась. Отпила ещё.
– Ого! – присвистнул Блад.
– Пьют не из-за бесчестья, а в качестве анестезии, – чуть хрипло сказала Скади, возвращая флягу. Он забрал её, невзначай прикоснувшись к руке в белой перчатке. – Заглушают боль и уходят от проблем, разрушая себя.
– Не так радикально, как Гастман и Брэбиш, – сказал Блад и сразу пожалел: Скади на секунду застыла и едва успела отвернуться, как её вывернуло выпитым виски.
– Чёрт, прости, я не думал…
– Тогда стоит начать, это бывает полезным! – перебила его Скади, согнувшись пополам, и вдруг зарыдала. Это были не просто слёзы, это была истерика.
– Эй, эй, – Блад развернул её к себе, – не трать воду, её мало. Всё будет хорошо.
Скади скинула с плеч его руки и зло ударила его кулаком в грудь.
– Что будет хорошо, Винтерсблад, что?! Даже если мы выберемся отсюда, один из нас окажется в плену у другого! Что здесь может быть хорошего? Мы враги, наше перемирие – временное, не смей утешать меня, как будто мы заодно! И убери от меня свои руки!
Она хлестнула его по руке, когда он вновь потянулся к ней, чтобы успокоить.
– Ладно, – ответил совершенно спокойно и поднял ладони так, будто она наставила на него револьвер. – Убрал. Видишь?
Грин растерянно моргнула, переводя взгляд на его руки, и тут Блад поцеловал её – настойчиво, даже грубо. Не прерываясь, перехватил её запястья, когда она попыталась его оттолкнуть, и удерживал их, пока она вырывалась. Должно быть, она и сама не поняла, как её яростное сопротивление превратилось вдруг в не менее яростный поцелуй. Винтерсблад отпустил её руки, прижал к себе и почувствовал, как её ладони скользнули по его плечам, обнимая в ответ. И вдруг она, словно очнувшись, резко остановилась и оттолкнула его.
– Что ты делаешь? – возмутилась, чуть запыхавшись. – Что ты себе позволяешь?!
Винтерсблад улыбнулся одним уголком губ.
– Всего лишь прекращаю твою истерику. Обычная практика. Терять самообладание в небе недопустимо, тем более пилоту.
– То есть своих солдат ты бы так же успокоил?
– Им бы я просто дал в морду. Для тебя какой вариант предпочтительнее?
Скади гневно сверкнула глазами.
– Не смей! Больше! Так! Делать! – отчеканила она, яростно тыкая в него пальцем.
– Не могу обещать, капитан, – нахально прищурился Блад.
– Мерзавец! – и Грин и быстрым шагом пошла прочь из грузового отсека.
– Зато ты теперь в норме! – крикнул ей вслед Винтерсблад. – А я – теперь нет, – добавил он себе под нос.
Она выскочила за дверь и привалилась спиной к стене, переводя дух. Сердце колотилось под самым горлом, душил туго застёгнутый на все пуговицы воротник. На губах горчил пряный привкус крепкого алкоголя и дорогих сигарет – неожиданного, пьянящего поцелуя. Неожиданно пьянящего…
– Чёрт возьми! – прошептала Скади и, стащив с руки перчатку, прижала ладонь к горячему лбу.
***
Самыми страшными были первые пять дней. Во всяком случае, мне показалось, что их было именно пять, – ведь все часы остановились, и узнать точно – невозможно, а снаружи – ничего, кроме плотных серых клубов тумана. За это время погибла бо́льшая часть команды, а чувство ужаса и безысходности словно притупилось. На самом деле, оно притупилось день на третий, после гибели Гастмана и Брэбиша.
Я ищу выход из этого дерьма и не нахожу. Медина и Грин пытаются запустить вышедшие из строя приборы, но даже не могут определить причину поломки. Все варианты испробованы по сто раз и пробуются в сто первый – лишь бы не сидеть сложа руки, иначе станет слишком очевидно, что мы все просто ждём конца. «Всё будет хорошо». Если вообще что-то ещё будет. А если нет… То какого кардана мы с тобой, Грин, ещё не в одной постели? Я вижу: тебя ко мне тянет не меньше, чем меня к тебе, с той лишь разницей, что ты не признаешься в этом даже самой себе. Мне нравится, как остро ты реагируешь на нарушение условностей, границ и правил, как «держишь лицо» и как смотришь мне в глаза – со смесью гнева, вызова и влечения. Иногда в твоём взгляде сквозит даже нежность. В такие моменты мне сложнее всего сдержаться и не поцеловать тебя вновь. Но теперь твой черёд, Скади Грин! Следующий поцелуй за тобой, и когда-нибудь я его получу. Я свой выбор сделал, теперь твой ход. Я не вписываюсь в твою картину идеального мира, Скади Грин, потому что я слишком неблагородный для тебя и в то же время слишком тебе нравлюсь. Я не вписываюсь в твою картину идеального мира, Скади Грин, но я там есть. А мир – неидеален. Дай знать, когда примиришься с этим.
В очередной раз захожу в грузовой отсек проверить, как там Грин и её очередная попытка починить «Литу». Скади сидит на полу, устало привалившись спиной к боку своего дирижабля. Ясно: эта попытка тоже не удалась. Воздух густой и душный, влажный, как в бане. Двигаюсь, словно под водой: в этой жаре все звуки приглушённы, жесты замедленны, и немного кружит голову. Хотя последнее, возможно, из-за общего измождения. Или от близости Грин, кто знает. Подхожу к ней, протягиваю флягу с водой. Грин меня не замечает. Касаюсь флягой её плеча. Открывает глаза.
– Виски только усилит жажду, – говорит.
– Это вода. Пей.
Сажусь рядом так, что наши плечи едва не соприкасаются.
– Как успехи? – киваю на «Литу».
– Их нет. Сколько мы уже здесь, как думаешь?
– Дней шесть, не меньше. Куда-то опаздываешь? – закуриваю.
На самом деле мы здесь уже седьмой или восьмой день. Но это неточно. Сбавляю до разумного минимума, чтобы не слишком её расстраивать.
– Я знаю, что ты приставил ко мне одного из солдат, – говорит, – он плохо прячется.
– Он и не должен, – отвечаю и мысленно досадую на бестолкового рядового, который приглядывает за ней на случай, если она окажется в опасности.
– Боишься, что я справлюсь с «Литой» и улечу? – Она поворачивается ко мне, и мы встречаемся взглядом.
– Не скрою, было бы обидно.
– У нас договор. И я держу своё слово. Даже если дала его врагу.
Ухмыляюсь: «врагу». Чёрт возьми, Скади Грин! Ведь ты же так не думаешь? Или думаешь? Вглядываюсь в её глаза. Думает. Ещё как думает! Потому что так велел император. Потому что она – хороший солдат, послушная дочь героя империи, и ей нельзя думать иначе. По уставу не положено.
– То есть ты бы не воспользовалась шансом удрать? – Давай, соври себе, что ты не бросила бы меня лишь из-за «слова офицера».
– А ты? – возвращает мне мой же вопрос.
Склоняюсь к её уху, и от этой близости – и её невозможности желание накрывает меня с головой.
– Не-раз-ду-мы-ва-я!
– Я тебе не верю, – прищуривается и едва сдерживает улыбку, – ты бы не бросил свою команду. Ты лучше, чем хочешь казаться, Винтерсблад.
Штепсель в твой дроссель, Скади Грин, на этом цеппелине только два человека, которых я действительно не брошу, и только один из них – из этой команды.
– Раскусила тебя? – улыбается.
– У-у, какие фантазии! Но если действительно захочешь укусить меня – я не против, только намекни, – легонько толкаю её плечом: не могу удержаться от желания прикоснуться к ней.
– Ты отвратителен!
– А ты нелогична.
– А если честно, Винтерсблад, чего бы ты сейчас хотел больше всего? После, разумеется, желания выбраться отсюда.
Смотрит с хитринкой. Конечно, ждёт, что я захочу спасти команду. Или вернуть к жизни уже погибших. Тогда ей не стоило просить честного ответа.
– Заняться любовью.
– С кем?
Мне удалось её смутить, и чтобы избежать неловкой паузы, она говорит первое, что приходит ей в голову, и ещё больше краснеет. Я с удовольствием наблюдаю. Молчу, многозначительно изогнув бровь. Смотрю ей в глаза. Ещё чуть-чуть, и поцелуй станет неизбежен, а ведь я обещал, что теперь выбирать будет она.
– Займёмся любовью, Скади Грин?
Она отводит взгляд. Не возмущается, не обзывает меня наглецом, не отвешивает мне пощёчину и даже не уходит, раздражённо чеканя шаг. Вместо этого она безуспешно борется с улыбкой. Чёрт возьми, ей смешно!
– В таких обстоятельствах ты действительно думаешь об этом?!
В таких обстоятельствах я думаю, что слишком поздно встретил тебя. Не в тот момент. И не в том месте. Да и сам я тебе не в масть. Но всё-таки мы встретились…
Пару минут молчим. Потом она спрашивает, кем я был до войны. Рассчитывает списать мой дерьмовый характер на тяготы военного времени. Зря рассчитывает.
– Нет, Скади Грин, война не меняет нас, а просто открывает другие стороны. Мы те, кто мы есть. Хоть до, хоть после. Ты – дочь героя, которая верит в свои идеалы, а я – тот, у кого их нет, – поднимаюсь на ноги, – потому что из всех наших зависимостей эта – самая страшная. Рано или поздно ты в них разочаруешься. А до этого наделаешь из-за них уйму глупостей.
– Мой отец служил императору. И его отец. И отец его отца. Мы верны своей стране. В этом невозможно разочароваться.
Киваю, усмехаюсь.
– Тебе виднее, Скади Грин. Я в своём отце разочаровался ещё в младенчестве. А когда мне было тринадцать, убил его. Что теперь скажешь? По-прежнему думаешь, что я лучше, чем хочу казаться?
Молчит, смотрит на меня озадаченно.
– Либо ты врёшь, либо… всё было не так. Должны быть какие-то причины, – делает вывод.
Приседаю рядом на корточки, чтобы не смотреть на неё сверху вниз, а ей, оставшейся сидеть на полу, не задирать на меня голову.
– Иногда люди просто совершают то, что совершают, Скади. Не суди по себе. Если ты ни разу в своей жизни не делала гадостей, то это вовсе не значит…
– Делала, – перебивает она упавшим голосом, – ещё как делала. – Спала со своим инструктором в лётной академии. Ему было сорок, мне не было и двадцати…
– Ты наверняка влюбилась в него, – пожимаю плечами. Ни за что не поверю, что она могла бы сделать это ради выгоды.
– Да.
– Ну вот… – Не успеваю договорить.
– Но он был женат… – добивает она.
Не меня добивает. Себя. И словно снимает с себя лишнюю тяжесть, чувствуя близость смерти. Нет, Скади Грин, какие бы грехи ты мне ни исповедовала, я не дам тебе погибнуть здесь, вот так! Не рассчитывай.
***
Медина оторвался от разобранной приборной панели «Литы» так резко, что боль прострелила затёкшую поясницу. Он понял! Он нашёл способ запустить дирижабль класса А! Восторг, облегчение, надежда – всё это захлестнуло его и столь же быстро иссякло: на «Ржавом призраке» осталось двадцать человек. На «Литу» поместится не больше шести. Для того, чтобы её починить, нужно будет забрать одну из деталей «Призрака», и тогда остальные оставшиеся на нём солдаты – покойники. Винтерсблад бросит лишних, а вернуться за теми, кого оставят, они, конечно, не смогут. Это не выход. «Лита» – пока не выход. Нужно попытаться запустить дредноут, чтобы спасти всех, кто ещё жив.
