Анастасия Орлова
Блад: глубина неба
Чувство высоты
Винтерсблад поднял с пола револьвер, перешагнул через подвывающего Мэннинга, прижимавшего ладони к изодранному лицу.
– Вы в порядке, мисс? – спросил у сжавшейся на кровати девушки.
Она его словно не услышала: продолжала испуганно смотреть на скрючившегося на полу Мэннинга.
– Эй! – как можно мягче позвал Блад, наклоняясь к ней так, чтобы их лица оказались на одном уровне. Девушка перевела на него взгляд больших тёмных глаз. – Вы в порядке? – повторил он свой вопрос, и она отрицательно замотала головой, но потом всё же попыталась улыбнуться. Улыбка вышла кривой и жалкой.
– Спасибо! – прошептала срывающимся голосом. – Спасибо!
– Лора! – В дверной проём, хватаясь за стены, вся в слезах, влетела её мать и бросилась к дочери. – Лора!
Винтерсблад кивнул: с дамами всё будет хорошо, теперь стоит заняться Мэннингом. Он подхватил его за китель и поставил на ноги.
– Ну и рожа! Хоть в воздушный бой играй, – усмехнулся Блад, когда Мэннинг отнял от исцарапанного лица руки. – По заслугам, капитан!
Поддерживая шатающегося Мэннинга за шиворот, Винтерсблад вывел его из дома, воткнул мордой в сугроб, пока застёгивал свою шинель. За углом им встретился патруль.
– Добрый вечер, господа, – как ни в чём не бывало улыбнулся Блад. – Ваш клиент. – Он подтолкнул Мэннинга вперёд, и тот едва не упал под ноги патрульным.
– Напился? – спросили те.
– Как видите.
– Чья кровь? Подрался?
– Подрался.
– С кем?
– С котом.
– С ке-е-ем?
– С котом, – невозмутимо повторил Винтерсблад.
– У вас тоже кровь, – недоверчиво вглядываясь ему в лицо, сказал патрульный.
– Я спасал кота, – иронично ответил Блад.
– Шутите?
– Никак нет, господа. Составляем протокол, и вы его забираете?
– Да, господин младший лейтенант.
Винтерсблад умолчал о дамах: им и так досталось, не хватало ещё допросов в госбезопасности. Наказание Мэннинга того не стоило. Тот, конечно, отделался лишь лёгким выговором за пьянку и к утру был уже в полку.
Вечером воздушную пехоту передислоцировали обратно в Уиплит, а на следующий день Винтерсблада вызвал к себе Асмунд.
– Посмотри, что пишет о тебе наш друг Мэннинг! – он бросил на стол лист бумаги, испещрённый крупными каракулями. – «Проявил слабость и малодушие в бою за Реденс; пренебрёг обязанностями взводного, бросив своих солдат во время атаки; проявил халатность при десантировании, не исполнив команды и задержав дирижабль, который мог попасть под обстрел; подверг опасности товарищей; почти дезертировал с поля боя, но, одумавшись, вступил в бой с большой задержкой…» – В общем, обделался по полной программе.
– Я?! – поднял брови Винтерсблад.
– Ну не я же.
– Ну ты тоже кое-где подсыпал соли.
– Так! – Асмунд хлопнул ладонью по столу, и исписанная бумажка шевельнулась от резкого движения воздуха. Он встал со своего места и прошёлся туда-сюда по бывшему школьному кабинету. – Это сейчас к делу не относится.
– Очень даже относится! – возмутился Блад. – Не нарежь ты винта в тот вечер, не было бы и этой писульки.
– Что ты за человек, Шен! У тебя вечно кто-то виноват: то я, то снова я. Там не приказал тебе с учебки прыгать, тут тебя за руку в расположение не увёл.
– Грег, – Винтерсблад опёрся ладонями на разделяющую их парту, – ты и правда думаешь, что уводить надо было меня? Совесть как, не жмёт, не натирает? Есть она у тебя вообще?
– Я думаю, Блад, что надо поменьше лезть туда, куда не просят, тем более – портить отношения со старшими по званию, тогда и неприятностей не будет. А пока мне велено провести воспитательную работу и принять меры.
– Ага, – кивнул, – пропишешь мне розги?
– Я тебе уже прописал учебные прыжки, забыл? – Асмунд держал лицо, не реагируя на едкие замечания. – И прошу тебя как твой друг и как твой командир: имей уважение к офицерам! Хотя бы притворись. Иначе рано или поздно крепко вляпаешься.
– Погоди, – Винтерсблад с серьёзным видом похлопал себя по карманам, будто что-то искал, – погоди, сейчас запишу, чтобы не забыть.
– Всё ёрничаешь, – покачал головой Асмунд. – Я ж тебе добра желаю, Шен! – Он понизил голос, наклонился ближе: – Мэннинг – та ещё паскуда, обид он не забывает, не прощает. Такой может и пулю тебе в спину послать в бою, и ремень страховочный подрезать… да что угодно! И ничего не докажешь.
– Тогда какого чёрта ты с ним компанию свёл?
– Вероятных врагов стоит держать не дальше, чем друзей.
– Осталось разобраться, к кому из них ты причисляешь меня, – процедил Блад и пошёл прочь из кабинета.
– Шен! – расстроенно крикнул ему вслед Асмунд, но тот не остановился.
В коридоре он столкнулся с Мэннингом.
– А, капита-ан! – саркастично протянул Винтерсблад. – Получил я твою бумажку. Мягкая. Долго сочинял? Всю ночь, поди, не спал, обо мне думал. – Уголок его губ изогнулся в издевательской полуулыбке.
– Шути-шути, сопляк недоношенный, – скривился Мэннинг, снизу вверх глядя на Блада, – недолго тебе погоны носить, уж я постараюсь! Ещё в ногах у меня валяться будешь и сапоги облизывать!
– У-у-у, какие фантазии! А ты будешь с плёткой и в кожаном корсете или предпочитаешь перья? – Блад иронично выгнул бровь, глядя, как Мэннинг наливается яростью, будто помидор – соком, того и гляди брызнет: полопаются едва затянувшиеся царапины на физиономии. – Не трать время, Мэннинг. Ты меня не возбуждаешь, – и он пошёл дальше, с презрением толкнув стоявшего на дороге Мэннинга плечом.
– Винтерсблад! – спустя мгновение окликнул его тот.
Блад обернулся.
– Я тебя закопаю.
– Пуп не надорви, – нахально улыбнулся Винтерсблад.
***
На учебные прыжки мне дали неделю. Семь дней, чтобы побороть страх высоты, из-за которого я не мог справиться даже с собственным желудком, не то что с головой. В противном случае – не видать мне воздушной пехоты, как своего затылка. Я не Асмунд: я никогда не мечтал ни о дирижаблях, ни о военной карьере. И чёрт бы с ними! Но сейчас, когда Мэннинг, шкворча слюной, пообещал турнуть меня из ОНАР, остаться в полку стало делом чести. Остаться и получить повышение. Ещё лучше – обогнать капитана. И я, стиснув зубы, в очередной раз лез на учебную вышку.
Ветер наверху злой и жёсткий. Бросает в лицо пригоршни колючего снега, высушивает глаза, и они начинают слезиться. Пальцы немеют, с первого раза с карабинами не справляются. Ноги ватные, колени дрожат, по спине течёт холодный пот, в ушах грохочут барабаны. На верхней площадке я не могу встать в полный рост, даже если не подхожу к краю. Радуюсь, что пошёл тренироваться один, после всех, и сейчас никто этого не видит. Перед глазами пульсируют фиолетовые пятна. Чувствую, как рот наполняется кисло-горькой слюной, догадываюсь, чем это закончится. Если не доползу до края, метну харчи прямо на себя. Вот бы Мэннинг потешился!
Кое-как успеваю. Меня выворачивает. Нельзя есть перед этой экзекуцией, нельзя! Подо мной – чёрт знает сколько футов до земли. Не так высоко, как на дирижабле, но всё же… Я надёжно пристёгнут к тросу и страховочным ремням, и даже если сорвусь и не справлюсь с рычагом, то до земли не долечу – выручит блокировочный механизм: замедлит падение, а потом и вовсе остановит движение блока. Цепляюсь за эту мысль так же отчаянно, как за дощатый край площадки. Лежу, глядя вниз, очень долго. Привыкаю к высоте. Не привыкается. Но желудок уже пуст, и больше наподличать ему нечем.
…В первый день я так и не смог заставить себя спрыгнуть. Полежал на брюхе, потом перевернулся на спину и долго вглядывался в глубину неба. Она ещё страшнее пропасти под ногами, она – бездонна. И если уж прыгать, то лучше вниз…
Перевожу взгляд на священника. Он так и сидит подле меня. Терпеливый. Усмехаюсь своим мыслям, и он тут же навостряет уши, смотрит на меня выжидательно, ждёт историю. Нашёл себе сказочника!
– Знаешь, – спрашиваю, – каким был самый большой страх в моей жизни?
Старик мотает головой, но глядит с интересом и одновременно – с опаской: я выложил ему про Коронеля, – чёрт знает, какие ещё карты остались в моих рукавах.
– Высота.
Дед удивлён: седые брови ползут вверх, на лице – напряжённая работа мысли. Пытается осознать. Что-то сопоставить. Может быть, найти какой-то подвох.
– Но ты же… как же… воздушная пехота…
Мне становится смешно, но не хочется обидеть священника. Откидываю голову назад, упираясь затылком в стену, прикрываю глаза, сохраняю серьёзность.
– Как же ты с ним справился? Со страхом высоты?
Бросаю косой взгляд на старика, неопределённо пожимаю плечами. Но ему этого мало: он сидит и в упор сверлит меня взглядом – ждёт ответа.
– Не справился, – сдаюсь наконец.
Изумления на лице деда прибавляется.
– Как же? Ты же летаешь!
– Я не пилот.
– Прыгаешь!
– Прыгаю.
– Как?!
– Глотнув виски на пустой желудок.
– Но… зачем? Почему воздушная пехота? Ради чего, ведь можно было бы и меньшей кровью…
– Не хотел уступать. Не хотел зависеть от собственного страха. Пусть не смог его побороть, но смог к нему привыкнуть. Смог его приручить.
***
Имперские войска сдавали свои позиции, и ОНАР всё ближе подступала к городу Эшклинг; 286-й полк воздушной пехоты по-прежнему стоял в Уиплите и принимал участие в наступлении, ежедневно вылетая в сторону Эшклинга. А не допущенный к полётам Винтерсблад четвёртый день пытался покорить учебную вышку и совладать с боязнью высоты. С приступами тошноты он справился, тренируясь на пустой желудок, а накатывающую на краю площадки панику чуть приглушала пара глотков виски – без него Блад просто не мог шагнуть в пустоту, несмотря на все страховочные ремни. Спускаться на тросе получалось пока довольно скверно, и среди солдат ползли слухи о неподготовленности взводного, которые всеми силами подогревал Мэннинг. Благо, Асмунд никому не сболтнул об истинных причинах проблемы, и все думали, что дело лишь в неопытности Винтерсблада и несвоевременном назначении его в воздушную пехоту.
– Ты бы хоть не пил, что ли, раз уж в бой не идёшь, – обронил Грег как-то вечером, докуривая сигарету. – Тебя и так недолюбливают, говорят всякое, а теперь ещё и перегаром всех раздражаешь.
– Что – думают, я тут закладываю, пока вы наступаете? – Блад стряхнул пепел в снег себе под ноги, выдохнул струйку дыма в черноту звёздного неба.
– Так и думают. И Мэннинг ещё треплет о моральном облике офицеров.
– Ну да, уж кому, как не ему, про моральный-то облик, – Блад поправил накинутую на плечи шинель, – он это на своём опыте знает.
– Такие, как Вэл, умеют заводить друзей. И изводить врагов. А ты со своим зазнайством всех ещё больше против себя же настраиваешь: пришёл новый человек, толку нет, зато спеси – через край.
Винтерсблад хмыкнул, глубоко затянулся.
– Их дело. Я не детхарская шлюха, чтобы всем нравиться. И не собираюсь подхалимничать перед дружочками Мэннинга. И можешь не стараться: темно, я всё равно не вижу, как ты сейчас закатываешь глаза.
Асмунд вздохнул.
– Какой подхалимаж, Шен? Можно просто нормально с людьми общаться? Уважительно? Не провоцировать никого? Это что, особый вид наслаждения – наживать себе врагов?
– Подхалимаж, Грег, это курить тут со мной, рассказывая, как плох Мэннинг, а потом пойти играть с ним и его компанией в карты, да вовремя поддаться, чтобы всем понравиться. И не говори мне, что это – уважение. – Винтерсблад затоптал свой окурок и пошёл в казармы.
– Ну хотя бы не пей, пока не летаешь, – попросил ему в спину Асмунд, – а то подумают, что ты тут надираешься, болтать начнут!
– Тебя слишком нагибает чужое мнение, Грег, – бросил Блад, – это очень удобно таким, как Мэннинг. Но не жди, что они отплатят тебе за это удобство чем-то хорошим.
Утром, после того как полк покинул расположение, Винтерсблад, глотнув виски вместо завтрака, отправился на учебную вышку. Поднявшись на верхнюю площадку, он надел ремни и, перепроверив карабины, подошёл к краю, глянул вниз. Внутри всё скукожилось так сильно, что стало трудно дышать. Кончики пальцев начало покалывать ледяными иголками, голова закружилась, перед глазами поплыли знакомые фиолетовые пятна. Винтерсблад сделал колоссальное усилие, чтобы остаться на месте, не отступить вглубь площадки, не опуститься на четвереньки, не схватиться за деревянную стойку, когда его накрыло, окатив холодным потом, беспомощное ощущение покатой скользкой поверхности под ногами. Площадка, на которой он стоит – ровная, без уклона, и на нём – страховочные ремни. Даже если он оступится, он не разобьётся. Мало того – он должен, – сам должен – шагнуть вниз.
Блад торчал на краю очень долго, привыкая к высоте, не позволяя страху завладеть им безраздельно и заставить отступить. Сквозь все малоприятные телесные ощущения эта борьба начинала ему даже нравиться. Было что-то щекотно-пьянящее, завораживающее в чувстве высоты, когда страх захлёстывает, словно ледяная волна, и едва не сбивает с ног; дыхание перехватывает, в ушах шумит, но разум достаточно твёрд, чтобы помнить: это обман, страховочные ремни надёжны! Это чувство сродни восторгу: заставить себя шагнуть вниз, сделать то, чему яростно сопротивляются инстинкты, чего больше всего боится тело, и знать, что вопреки всем законам, ничего не случится.
– Бессмертие и всемогущество, – пробормотал Винтерсблад, глубоким вдохом успокаивая нервы, и спрыгнул.
Плавно тормозя рычагом, он замедлил падение и спустился уже до середины троса, как вдруг блок заклинило.
– Копаный бруствер! – пробормотал он, дёргая рычаг, но тот не поддавался. – Чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт! – Блад попробовал подтянуться на тросе, схватившись выше блока, чтобы уменьшить нагрузку на механизм, но это не помогло – рычаг заело насмерть. – Вот паскудство!
Он застрял на высоте шестидесяти футов от земли, на учебной вышке, которая стояла поодаль от расположения, и – кричи не кричи – оставшийся персонал не услышит. Раннее утро, полк вернётся в лучшем случае к вечеру, и до ночи Блада никто не хватится. Может быть, не хватятся и до завтра – кому он ночью сдался? Если учесть минусовую температуру и пронизывающий ветер – до утра он не доживёт. Выход один: лезть наверх, обратно на вышку. Пустой желудок тоскливо сжался и медленно пополз в направлении горла: подняться можно только по тросу, и для этого придётся отстегнуть страховку. В довесок ещё и сам трос слишком тонок, чтобы удобно за него ухватиться (тем более окоченевшими пальцами), он быстро изрежет перчатки и руки в кровь. Блад никогда не опускался до похабных ругательств (они напоминали ему об отце), но сейчас не сдержался.
В голове с яркостью фейерверка вспыхивали образы ближайшего будущего, сплошь безрадостные. Благодаря медакадемии он знал, что и как будет происходить с организмом, останься он ждать помощи. И догадывался, в каком неприглядном виде окажется его тело после такой смерти.
– Чёрт, я буду мёртв, мне будет плевать! – зло пробормотал Блад, пытаясь выкинуть из головы мерзкую картинку, но не тут-то было.
Зажмурился, сосредоточился на дыхании: «думай, идиот, думай!» Вопреки усилиям, мысли лезли исключительно о том, какая смерть в данных обстоятельствах окажется более безобразной и мучительной, – словно то, как именно он умрёт, было важнее непосредственно смерти. «Уж лучше на мине подорваться, чем вот так! Думай, думай-думай-думай-думай! И не о том, что под твоей задницей шестьдесят футов пустоты, трусливое ты дерьмо!»
Не могу понять, что усилилось: головокружение или ветер? Действительно ли трос начало раскачивать, или мне только кажется? Руки занемели, ноги затекли. Ни тех, ни других я уже не чувствую. Разлепляю веки, стараясь не глядеть вниз. Окидываю взглядом картину вокруг и вновь зажмуриваюсь: всё по-прежнему.
Перед глазами по закрытым векам прочерчиваются какие-то линии. Четыре вверх, восемь – по диагонали, соединяя их крест-накрест с каждой стороны. Чёрт, это же вышка! Открываю глаза. Неблизко. Но и трос у меня отмотался прилично, должно хватить. А главное – не нужно отстёгивать страховочные ремни: даже если сорвусь – вернусь обратно. Дел-то на пять минут: раскачаться посильнее, достать до опор, проползти по ним до лестницы, чтобы по-человечески спуститься вниз. Начинаю раскачиваться.
С первого раза ухватиться за перекладину не выходит, меня крепко впечатывает в деревянную балку, отбрасывает в сторону, закручивает вокруг своей оси. В глазах темнеет окончательно, голова вот-вот разлетится вдребезги. Отпускаю трос, повисаю на ремнях. Остервенело массирую пульсирующие виски. Мир зыбко колышется, хлещет ледяным ветром, кружит меня в тошнотворном мелькании неба и земли. Зажмуриваюсь. Чувствую себя чаинкой в заварочном чайнике. Спустя вечность открываю глаза. Вокруг всё по-прежнему, но внутри всё занемело, окоченело, как и пальцы – вновь стискиваю трос и практически не чувствую этого.
Раскачиваюсь ещё раз, – и теперь, долетев до перекладин, цепляюсь за одну из них, повисаю на локтях, с размаху треснувшись о балку. Боль выбивает из лёгких весь воздух, нужно несколько секунд, чтобы вдохнуть заново. Кажется, треснуло ребро… К чертям, сейчас не до ребра!
Подтягиваюсь, нащупываю ногами нижний брус – наконец что-то твёрдое под сапогами! Пусть узкое и обледеневшее – это уже детали. Поднырнув под перекрестье, оказываюсь внутри вышки. Двигаться дальше не пускает трос. Отцепляю карабин, и трос со свистом летит прочь. Треснувшее ребро заунывно вторит этому свисту: под ногами – лёд, я остался без страховки, оступлюсь – конец.
Приставным шагом ползу по внутреннему периметру вышки к лестнице. Руки заледенели и ни черта не чувствуют: каждый раз, переставляя ногу, думаю, что плохо ухватился, руки вот-вот соскользнут, и я полечу спиной вниз.
К моменту, когда добираюсь до лестницы, перестают чувствовать и ноги. Валюсь на широкие деревянные ступеньки, с хрипом дышу, готовый их расцеловать. Всё тело болит. Чтоб я ещё хоть раз в одиночку полез на этот причиндал! Уж лучше блевать при всех, чем вот так болтаться.
Я провёл в воздухе, с желудком в горле, почти весь день, но вечером, когда вернулась пехота, всё-таки решил пойти на ужин. Наткнулся на Мэннинга, и тот мне явно удивился: «Ты-то откуда взялся?». И тут я обо всём догадался… Ну, погоди у меня, мразь! Я тебе лицо твоё сытое ещё отрихтую.
Мост
– Вас десантируют здесь. – Подполковник Ходжес ткнул пальцем в южную окраину Эшклинга. – Здесь, – указал он чуть выше, – мост через главный городской канал. Два пулемёта за бетонными блоками, человек двадцать имперских. Если вынудим их отступать – они взорвут за собой мост, а его нужно сохранить. Поэтому рота капитана Мэннинга должна форсированно взять мост. Рота лейтенанта Асмунда прикрывает. Всё понятно? – Ходжес окинул взглядом сидящих перед ним офицеров.
Этот прямой, требовательный взгляд выдерживали не все. Чёрные, чуть навыкате глаза подполковника так смотрели из-под густых бровей, припорошенных снегом ранней седины, что возразить его словам казалось невозможным. Приходилось выскакивать вон из шкуры и соответствовать ожиданиям, даже если командир 286-го полка требовал чего-то запредельного.
– У вас будет часа три-четыре до подхода пехоты. К этому времени мост должен быть наш, а пулемёты – на противоположном его конце, дулом на север. Кто отличится – тому лично проковыряю дырку: в погонах или под медаль. Кто подведёт, тому… к-хм… – Ходжес прочистил горло, погасив непрошеную ухмылку, – тоже что-нибудь проковыряю. Догадайтесь, где. Ясно?! – вернув на лицо серьёзность, гаркнул он.
– Так точно, господин подполковник, сэр! – ответили офицеры.
***
Был тот утренний час, когда небо становилось не таким тёмным, как ночью, и сливалось цветом с серо-голубыми сугробами. В этот час невозможно разобрать, где кончается снег и начинаются облака, и почти невозможно заметить в небе распадский транспортник, выкрашенный светло-серой краской. Заранее заглушив двигатель, он, тихий и химеричный, словно предрассветное сновидение, подходил к южной границе Эшклинга, чтобы десантировать две роты 286-го полка.
Оказавшись на земле, солдаты бесшумными цепочками потянулись в сторону моста и спустя десять минут заняли двухэтажный дом, что своим фасадом смотрел как раз на укрепление противника через дорогу. Окна дома были частично выбиты, перекошенная парадная дверь висела на одной петле, а на желтоватых стенах там и тут виднелись следы от пуль. Он послужил укрытием отступавшим имперским солдатам, но из-за продолжающихся здесь боёв мародёры ещё не успели разграбить его: обстановка в комнатах, несмотря на беспорядок и перевёрнутую мебель, была небедной.
Пробравшись во второй этаж, рота Асмунда заняла позиции у окон, а Мэннинг внизу готовился к наступлению. Предрассветную тишину нарушал лишь цокот конских копыт по мостовой, доносящийся не из-за укреплений противника, а откуда-то со стороны. Судя по всему, лошадь петляла, может быть даже закладывала круги, то ускоряясь, то почти останавливаясь. Если она под седоком – он либо ранен, либо мёртв. Цокот приближался: лошадь шла по дороге, разделяющей дом и мост.
Винтерсблад осторожно выглянул в заоконную серость. Асмунд от соседнего проёма сделал ему предупреждающий знак: уберись, мол, увидят, но тут из-за поставленных друг на друга бетонных блоков с моста вышел человек в форме. Он смотрел на дорогу в сторону цокота, протягивая что-то на ладони. В поле зрения появилась лошадь: сёдланная, но без всадника; остановилась, с недоверчивым любопытством вытянув шею. Солдат медленно шагнул ей навстречу, но кобыла вдруг высоко поставила уши и повернула голову в направлении затаившейся в кустах у дома роты Мэннинга. Туда же вслед за лошадью посмотрел и солдат.
– Чёрт! – одними губами произнёс Асмунд.
Бресиец что-то заметил, его рука дёрнулась к кобуре, но не успела: Винтерсблад выстрелил раньше. Лошадь метнулась в сторону, рота Мэннинга открыла огонь и пошла в наступление; на бетонных блоках ожили пулемёты.
Накануне Мэннинг хвастался, как он в два счёта возьмёт мост. Сейчас, прикрывая огнём из окон наступление его роты, самого капитана среди солдат Винтерсблад не видел. Возможно потому, что дело шло из рук вон плохо: имперцы яростно сопротивлялись, не подпуская бойцов ОНАР даже на дальность гранаты. Спустя сорок минут Мэннинг, так и не появившись в поле видимости, скомандовал отступление.
– Асмунд, уходим! – рявкнул он, ввалившись в дом. – Дело дрянь!
– Попробуем ещё, – ответил Асмунд, – Ходжес приказал…
– К чёрту Ходжеса, – заорал Мэннинг, – его здесь нет! А я потерял ранеными и убитыми тридцать из пятидесяти! Больше мы туда не полезем.
– У имперцев заклинило ближний к нам пулемёт, – вмешался Блад, – есть шанс!
– Мэннинг старше по званию, – пожал плечами Асмунд.
– Мы всё равно здесь застряли, дирижабль вернётся часа через три. Можно попробовать ещё раз, – не унимался Винтерсблад.
– Вот и попробуй, раз такой умный, – отозвался снизу Мэннинг.
Через полчаса стрельба поутихла, и с улицы вновь донеслось цоканье копыт.
– Куда, пристрелят! – шикнул Асмунд на Блада, который высунулся в окно до середины корпуса и быстро убрался на своё место.
По стене дома рядом с оконным проёмом хлестнула пулемётная очередь.
– Ты совсем свихнулся, Блад? Ещё бы чуть-чуть…
– Лошадь всё ещё там.
– И хрен с ней, с лошадью! Сам же имперского, который её подманивал, положил, а теперь, как он, лезешь.
– Она совсем близко к нам подошла, как раз у чёрного входа вертится… – Винтерсблад на миг задумался. – Прикройте меня.
– Что ты задумал?
– Взять мост, раз уж Мэннинг труса празднует.
– Один? Без ружья?! – изумился Асмунд глядя, как тот откладывает в сторону карабин.
– У меня револьвер и гранаты. – Блад весело подмигнул и хотел уже направиться к лестнице, но Асмунд его остановил.
– Хочешь, чтобы прикрыли, – рассказывай, что задумал! Иначе я и пальцем не шевельну: лезь под пули, сколько тебе вздумается.
– Я хочу подманить лошадь.
– И? Дальше что?
– У имперцев остался один пулемёт. Если скакать галопом и широким зигзагом, выходя за границы зоны поражения, они не будут успевать его разворачивать. А когда я окажусь в опасной близости, закидаю укрепление гранатами, и им тем более станет не до пулемёта.
Асмунд молча буравил его напряжённым взглядом.
– Ты сейчас пошутил?
– Я сейчас абсолютно серьёзно.
– И ты настолько хороший наездник, чтобы выделывать все эти трюки? Да ещё и под пулями?
– Да разве это трюки? Я ж говорил тебе, что в цирке работал. С конями. Ну что, ротный, прикроешь меня, когда бресийцы начнут палить из всего, что у них там осталось?
Асмунд тяжело вздохнул, судя по нахмуренным бровям – что-то соображая, потом кивнул. Винтерсблад довольно ухмыльнулся и пошёл вниз.
– Он совсем сбрендил? – прошептал от ближайшего окна один из солдат. – Его же убьют, не успеет и шагу ступить!
– А вы тут на что? – огрызнулся Асмунд. – Прикрывайте!
– Есть прикрывать, господин лейтенант, сэр!
Винтерсблад спустился на первый этаж, где остатки Мэннинговой роты закончили бинтовать раненых и теперь отдыхали прямо на полу, кто сидя, кто лёжа; приоткрыл дверь чёрного входа, выглянул на улицу. Лошадь продолжала нарезать круги, всё больше забирая к их укрытию. Блад достал из сухарной сумки кусочек сахара, вытянул его на раскрытой ладони и тихонько посвистел. Лошадь остановилась, навострила уши. Свист повторился. Такой подзыв оказался кобыле знакомым, и она сделала первый неуверенный шаг в сторону Блада.
– Гляди-ка, измаялась, родимая! – прошептал над его ухом один из солдат, заинтересованно выглядывая из-за его плеча. – Чёрт знает, сколько тут одна шарахается. К людям хочет, а страшно.
– Ш-ш-ш, – шикнул на него Винтерсблад, – иди отсюда, не пугай ещё больше.
Солдат отошёл вглубь дома, и Блад посвистел ещё раз. Лошадь медленно подошла к нему, вытянула шею, оттопырила губу, чтобы забрать сахар, но не дотянулась до него совсем чуть-чуть: Блад незаметно приблизил ладонь к себе, вынуждая животное сделать ещё шаг. Кобыла повелась на уловку, подошла ближе, захрустела сахаром, и Блад взял её под уздцы, завёл в дом и закрыл дверь.
– На кой чёрт тебе конь? – насторожился Мэннинг.
– Сделать то, на что у тебя, капитан, гайка слаба. Сам же предложил.
Мэннинг хлопнул глазами, укладывая в голове ответ. А Блад уже проверял подпругу.
– Ты совсем с резьбы слетел? Кто тебе такой приказ дал?
– Подполковник Ходжес.
– Мне! – взвизгнул Мэннинг.
– Ну и иди, раз тебе, кто ж тебя держит, – спокойно ответил Блад, наблюдая, как у того глаза наливаются кровью.
Он оседлал лошадь, кивнул одному из солдат, чтобы открыл дверь.
– Отставить! – гаркнул Мэннинг так, что кобыла присела, а солдат отдёрнул руку, растерянно глядя на Винтерсблада.
– Я выполняю приказ подполковника Ходжеса, открывай, – спокойно сказал солдату Блад.
– Ходжеса здесь нет, и командую я – как старший по званию! – вновь встрял Мэннинг.
– Ты провалил задание, капитан, и за это никого не похвалят, – вмешался Асмунд. Он спустился со второго этажа и теперь стоял позади всех, скрестив на груди руки. – Пусть Винтерсблад попробует. Под мою ответственность. – Он посмотрел на солдата, держащегося за дверную ручку: – Открывай.
– Младший лейтенант, – выкрикнул Мэннинг, наставляя на Блада револьвер, – если вы сейчас же не спешитесь, я буду вынужден стрелять! Я не шучу!
– Ваше право, капитан, – пожал плечами Винтерсблад. – Открывай! – кивнул солдату.
Тот потянул наконец за дверную ручку, Мэннинг напружинился, делая вид, что готов спустить курок, и тут Асмунд наклонился и резко дёрнул на себя половик, на котором тот стоял. Лошадь рванула вперёд от звука выстрела; пуля ушла в стену, посыпалась штукатурка, а Мэннинг рыбкой нырнул носом вперёд, только сапоги в воздухе мелькнули.
Пулемёт ожил почти сразу, пытаясь попасть по петляющей, словно заяц, лошади. Она оказалась сообразительной: слушалась малейшего движения Винтерсблада и не своевольничала. Кобыла неслась во весь опор, уходя от пуль, закладывала такие лихие петли, что едва не падала на бок. Пулемётчик не успевал за её манёврами, с опозданием ворочая тяжёлое оружие, и очередь каждый раз хлестала мимо.
Из укрытия показались несколько имперцев с карабинами, надеясь остановить сумасшедшего на коне, но Блад, свесившись с седла чуть не до земли, стрелял точнее. И не только Блад: из окон второго этажа по бресийским солдатам открыла огонь рота Асмунда. На подступах к бетонным плитам, когда уже не было шансов уйти от столь близкого огня, Блад бросил гранату.
Грохнул взрыв, пулемёт затих. Винтерсблада оглушило, осыпало каменной крошкой и каким-то мусором, а лошадь под ним со страху рванула по прямой. Если бы она вздумала сигануть в канал, Блад, возможно, с ней бы не справился. Но кобыла понеслась на мост, взяла разгон и полетела через остатки укрепления. Винтерсблад глянул вниз. Там, засыпанные каменными осколками, контужено копошились выжившие бресийцы. Как только лошадь приземлилась, он обернулся и бросил вторую гранату, а за ней – и третью. Если бы первый взрыв не оглушил его так сильно, он бы услышал, с каким азартом закричали идущие в атаку солдаты Асмунда.
Кобылу два новых взрыва подстегнули ещё сильней. Она совсем обезумела и, миновав мост, пласталась над широкой набережной, едва касаясь земли копытами. Винтерсблад выпрямил спину, упёрся ногами в стремена, одним поводом постарался нагнуть её голову и встать на предельно маленький вольт, мешая ей двигаться по прямой.
– Тише, девочка, тише! – повторял он, не слыша себя, но надеясь, что лошадь его слышит, и голос его достаточно спокоен, чтобы она поверила.
Блад кружил её по вольтам, постепенно уменьшая диаметр, пока она не успокоилась и не остановилась. Спешившись, он похлопал кобылу по взмыленной шее. Руки слегка дрожали, в ушах по-прежнему стоял звон, прерываемый лишь хрипами тяжёлого дыхания.
– Умница, девочка, умница! Как мы их с тобой, а? Хорошая лошадь, надо придумать тебе хорошее имя, согласна? – Он взял её под уздцы. – А теперь пойдём отсюда, кто знает, что тут может нас поджидать. – Он опасливо оглядел окна ближайших домов, но если кто из имперцев и затаился где поблизости, то ничем своего присутствия не выдал, и Блад направился обратно к своим.
Рота Асмунда захватила мост и теперь возводила баррикаду на другом его конце. Винтерсблада солдаты встретили одобрительными возгласами. Окружили, похлопывая его по плечам и поглаживая кобылу.
– Что за шум, чего празднуем, работу бросили? – недовольно выкрикнул Мэннинг, прокладывая себе путь в толпе солдат локтями. – А-а-а, явился! – Он смерил злобным взглядом Винтерсблада и приосанился, чтобы не выглядеть рядом с ним низкорослым. – Вы что себе позволяете, младший лейтенант?!
– Выполнял приказ подполковника Ходжеса, сэр, – отрапортовал Блад, – мост взят, капитан.
– Я вижу, что мост взят, не дурак! – заорал Мэннинг. – А ты, младший лейтенант, ослушался моего прямого приказа, поставив под сомнение компетентность вышестоящего офицера. И я обязательно отражу это в рапорте! Такие безобразия не должны оставаться безнаказанными, слышали? – обратился он к притихшей роте. – Надеюсь, ты уже крепко пожалел о своём проступке и готов принести мне извинения.
