Анастасия Орлова
Блад: глубина неба
Новый директор
Обвенчаться они договорились через пять месяцев, в следующее увольнение Винтерсблада. Он порывался выпросить у Тен пару выходных дней на свадьбу уже в следующем месяце, но Анна сказала, что хочет провести со своим законным супругом хотя бы несколько суток, а не остаться в одиночестве сразу после венчания, поэтому решили повременить до отпуска. На следующий день он уехал, оставив стареющего Кукуцаполя у Анны, на специально для него заведённой подушечке у камина. Кот не возражал. Блад вернулся на «Заклинателя воронья» окрылённым, и Тен подшучивала, что ещё чуть-чуть, и для полёта цеппелин ему уже не понадобится.
Январь пролетел быстро, а в феврале бои поутихли, и «Заклинатель» был отправлен в недельный патруль. Наступило самое скучное и тягомотное время: и на землю не сойдёшь, и на борту заняться особо нечем. Во всяком случае – воздушной пехоте. Экипаж цеппелина работал в обычном режиме; канониры несли вахту согласно расписанию, а пехотинцы, обязанные присутствовать на дредноуте во время патрулирования лишь для непредвиденного боя, – отсыпались, резались в карты и рассказывали друг другу всевозможные байки. Все были в принципе довольны. Не так, как если бы их отпустили в увольнение, но всё-таки в карты играть – не в бой идти. Тяготились патрулём только Тен и Винтерсблад, которым пришлось засесть за ненавистную бумажную работу, накопившуюся за месяц.
– В двух экземплярах, – не отрываясь от своей бумаги, буркнула Тен, когда Блад, сидевший напротив неё за письменным столом, с довольным лицом отложил последний дописанный документ в стопку готовых.
– Чёрт! – скривился он, забирая листок обратно. – Терпеть не могу эти бумажки.
– Значит, будешь из тех сумасшедших полковников, которые первыми лезут в пекло, а не сидят в кабинете, с личным адъютантом при дверях, – усмехнулась Тен. – Оставь, завтра доделаешь, ночь уже. Иди спать.
– А я стану полковником?
– А ты сомневаешься?
И тут ночную тишину, нарушаемую лишь тихим гудением моторов цеппелина, разорвала сирена боевой готовности. Винтерсблад вскочил на ноги, на пол полетели исписанные листы, Тен неуловимым глазу движением очутилась рядом. В чернильном кусочке ночного неба, видимом в иллюминатор над её рабочим местом, взорвалась оранжевая вспышка. Тело Винтерсблада среагировало раньше, чем он успел осознать, что притаившийся в темноте на их территории враг, о котором предупреждал капитан «Заклинателя» сиреной, открыл по ним огонь. Он сгрёб Тен в охапку, отворачиваясь от иллюминатора, закрывая её собой. За спиной оглушительно грохнуло; дредноут, закладывавший резкий крюк в попытке уйти от снарядов, взбрыкнул.
От взрыва и сильного толчка оторвался прикрученный к половицам тяжёлый письменный стол. Он с разгона врезался в Винтерсблада, опрокинул их с Тен на пол и, проехав над ними, треснулся в стену, оставив глубокие щербины на обшивке. Дредноут качнуло в другую сторону, стол, чуть помедлив, поехал обратно, нацелившись углом на Блада с Тен. Блад успел оттолкнуть её, но не успел откатиться сам: его снесло тяжёлой тумбой письменного стола, протащило до противоположной, искорёженной взрывом стены и впечатало в обломки обшивки. Сверху вывалился выдвижной ящик, треснув его по лбу и осыпав бумагами.
«Заклинатель воронья» продолжал маневрировать, отстреливаясь от противника. Стоило отдать должное новому капитану: в них больше ни разу не попали. Судя по отблескам пламени, плясавшим на стене напротив разбитого иллюминатора, напавший цеппелин горел, но всё равно продолжал по ним стрелять.
– Что с твоей спиной, чёрт возьми? – сдавленно простонала Тен, поднимаясь на ноги. – Я чувствую отголосок твоей боли, и если мне настолько хреново, то каково же тебе… – Она доковыляла до придавленного к раскуроченной стене Блада, попыталась сдвинуть тяжёлый письменный стол. Не вышло. – Погоди. – Тен выглянула в коридор и позвала первого попавшегося солдата. Им оказался Вальдес. – Помоги отодвинуть стол, только осторожно, – попросила она. – Берись за тот край. Раз-два!
Вдвоём они отволокли стол, освободив Винтерсблада – бледного, едва не позеленевшего от боли, но в сознании.
– Что, майор? – требовательным, раскалённым от беспокойства голосом спросила Тен. – Что?! Не молчи!
Блад лежал, закрыв глаза, и то ли напряжённо прислушивался к своему телу, то ли пережидал приступ боли. Возможно, и то и другое сразу.
– Винтерсблад! – гаркнула потерявшая терпение Тен.
Вальдес ошалело на неё покосился: такой нервной он её ещё не видел.
– Сломан позвоночник, – подытожил свои молчаливые наблюдения Блад, – но ноги я чувствую, значит, нервы должны быть более-менее целы…
– Чёрт тебя дери, майор! Говори, что нужно делать.
– Пока ничего. Сейчас ты полезнее внизу. Иди, я отсюда не убегу.
Однако внизу от Юны, как и от остальной пехоты, толку не было: до абордажа дело так и не дошло. «Заклинателю» не удалось сбить вражеский цеппелин, но тот, пусть и потушил пожар на борту, всё-таки получил серьёзные повреждения и спешно удрал. «Заклинатель» догонять его не стал: он сам получил пробоины нескольких баллонов с тридием, и оставаться в воздухе долго не сможет. Капитан принял решение покинуть патруль и для необходимого ремонта идти на распадские верфи, запросив «Заклинателю» замену. Тен настояла на том, чтобы вызвать санитарный дирижабль-перевозчик для Блада. Ближе всех оказалась медицинская служба Траолии.
– Вот и отлично, – кивнула Тен, – их больницы гораздо лучше наших.
На рассвете привязанного к снятой с петель двери Винтерсблада переправили на пристыковавшийся к «Заклинателю» небольшой дирижаблик с двумя белыми полосами и красным крестом на борту. К Тен, опознав в ней командира, подошёл один из медбратьев.
– Простите, мэм…
– Сэр!
– Сэр… Траолия всегда рада прийти на помощь в мирных целях, но внешняя политика нашей страны…
– Короче! – рявкнула Тен, скрестив руки на груди.
– Лечение будет платным. Мы можем принять раненых любой из сторон, но только как частных лиц: за их счёт. Наша политика не допускает никакого вмешательства в военный конфликт между Бресией и Распадом, в том числе и оказание помощи кому-то из них.
– Развёл тут танцы с фланцами, – закатила глаза Тень, вытаскивая из внутреннего кармана кителя деньги. – Этого хватит?
– Да, мэм… то есть – сэр. Этого вполне хватит.
– То есть помощь, оказанная за деньги, помощью не считается? – хмыкнула она.
– Это коммерческие отношения, – пробормотал медбрат, заискивающе улыбаясь, и поспешил убраться на свой дирижабль.
– Эй, стой! – окликнула его Тен. – Куда вы его отвезёте?
– В главную больницу Треймонда, мэм… сэр!
В этом проклятом заведении я и провалялся целых три месяца. Распятый на наклонённой твёрдой столешнице, пристёгнутый ремнями, словно буйнопомешанный. В таком вот виде получил долгожданное повышение. Но звание подполковника не порадовало: врачи сходились во мнении, что допуска к боевым заданиям мне не видать как минимум год. Я, конечно, спорил. И, привязанный в одних трусах к медицинскому столу, выглядел идиотом. Разумеется, меня никто не слушал. По их мнению мне повезло: перелом несложный, обойдётся без последствий, – а ведь мог быть паралич ног. Я неблагодарный ублюдок, раз чем-то ещё недоволен. О последнем они молчали, но явно это подразумевали. Я так бы и сдох, заживо пришпиленный к этому столу, как жук в коллекции какого-нибудь жуковеда, если бы не Анна. Она временно переселилась в Треймонд вместе с Кукуцаполем и навещала меня каждый день.
– Ничего страшного, – утешала она, – обвенчаемся в августе, когда ты полностью восстановишься, я подожду. Зато потом ты будешь ещё полгода со мной, а не где-то в небе со своей Тен!
Столь долгий медовый месяц подмасливал, но год сидеть без дела! Год!!! Отлежав себе уже всё терпение, я хотел скорее вернуться в строй.
К маю мне разрешили вставать и ходить, но не сидеть, а через пару недель выписали. Несколько дней я провёл у Анны в Хадвилле, но потом пришлось вернуться в Клеук: меня за какой-то надобностью вызывали в Главное Управление Военно-Учебных Заведений Распада. Явиться велели к определённому времени в указанный кабинет, но он оказался закрыт. Я с полчаса, кривясь от боли, ковылял по этим, на кардан их намотай, лестницам в поисках чёрт знает кого, мысленно костеря идиота, который проставил на присланной мне бумаге дату, время и кабинет, но не указал фамилию ожидающего меня полковника. В конце концов нашёл какого-то подпола, и тот вникал в мою ситуацию с таким видом, будто жевал лимон. Оказалось, что нужный мне полковник срочно уехал, и моим вопросом теперь займётся он, подполковник Маккормик.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – предлагает мне стул, проводив в свой кабинет. Словно издевается!
– Постою. – Кренюсь куда-то на сторону: спину после всех этих лестниц рвёт так, что не могу держаться ровно.
– Ах, простите. Вам, наверное, нельзя… по медицинским причинам? – Подпол лыбится будто бы любезно, но всё ещё как с лимоном в пасти. Сам весь с иголочки, тонкий-звонкий, усики навощённые, по линеечке, волосок к волоску. Пороху не нюхал, крови не видел. Подполковник, мать его!.. Даже не крыса кабинетная, а так – болонка диванная. До крысы ему ещё расти.
Маккормик роется в бумагах, находит нужную и озвучивает причину, по которой я здесь: мне, как «уважаемому и особо отличившемуся боевому офицеру, временно отстранённому от боёв, предлагается возглавить кадетское училище». Прежний директор «не оправдал высоких ожиданий», и они вынуждены искать ему замену. Договор на год, его продление зависит от качества моей работы и «нашего обоюдного желания сотрудничать». Условия заманчивые: главное кадетское училище Распада – можно сказать, элитное. Воспитанники из лучших семей, находящиеся в училище на круглосуточном пансионе всю неделю, кроме выходных. Директору полагаются квартира в центре Клеука, два выходных в неделю, секретарь в помощь, неплохое жалованье (даже по нынешним, стремительно взлетевшим распадским ценам). И «о, не будем списывать со счетов возможность научить делу подрастающее поколение, а не бесполезно перекладывать бумажки в одном из кабинетов какого-нибудь управления». Ну-ну. Про то, что отказ от этого предложения поставит под моей ублюдочной неблагодарностью жирную подпись, вновь умалчивается, но опять очевидно. Хотя предложение-то и правда дельное. Особенно в сложившихся обстоятельствах. И я соглашаюсь. Соглашаюсь, не зная фамилии полковника, курировавшего училище и назначившего мне встречу. И это моя фатальная ошибка.
В новую должность Винтерсблад вступил с первого июня. Офицерский преподавательский состав напрягся: накануне в учительской взвинченным полушёпотом обсуждалось, что «уж этот влезет, куда его не просят. Скинет все бумаги на секретаря, а сам будет нам в затылок дышать на занятиях, мешать работать, а потом распекать у себя в кабинете, как мальчишек. Видели мы таких, медалями обвешанных, – всегда больше всех знают!» Штатские учителя, преподававшие общие дисциплины, злорадно косились на своих вечно заносящихся коллег в форме: «Ну должен же и вас кто-то к ногтю прижать, а то сами уж забыли, как порох пахнет, а всё подбородок перед нами задираете!»
Здание кадетского училища казалось только что отстроенным: чистенькое, оборудованное всем необходимым по высшему разряду, с отличной мебелью, прекрасной библиотекой и столовой с отменными обедами.
– Это наш благотворитель облагодетельствовал, – пояснял сутулый очкастый секретарь с красной от волнения лысиной. – И вот это тоже, да.
– Кто у нас такой щедрый? – Винтерсблад быстрым шагом обходил вверенную ему территорию, заглядывая в классы, кабинеты, туалеты и даже кладовки.
– Не могу знать, сэр, благодетель желает оставаться инкогнито. Но ежемесячно, с зимы, посылает нам крупные суммы на развитие училища и для комфортного проживания в этих стенах кадетов. Дети – это же наше будущее! Верно, сэр? – Секретарь семенил вокруг Винтерсблада, забегая то справа, то слева и потрясая какими-то бумажками, подшитыми в жёлтые папки, словно доказательствами. – Вот мы тут и ремонт, и мебеля, и даже морскую рыбу из Траолии – еженедельно! Представляете? Е-же-не-дель-но! – Его указательный палец восклицательным знаком взметнулся вверх. – Врачи говорят, что детям рыба очень полезна, тем более при таких нагрузках, как в нашем заведении. Так что мы, силами нашего дорогого благотворителя (и, конечно, заботами нашего бесценного правительства, финансирующего училище), создаём наилучшие условия для воспитания достойных членов общества! – Он даже немного подпрыгнул от переполнявшей его гордости.
– Я понял вас, Монгайт, – сухо сказал Винтерсблад, – с вашего позволения, от аплодисментов воздержусь.
– Как вам будет угодно, сэр, – не уловил сарказма секретарь.
Блад ознакомился с первым этажом и остановился у широкой нарядной лестницы, ведущей на второй, где располагались ученические спальни.
– Обопритесь на меня, сэр! – Монгайт тут же подскочил под его руку, угоднически подставляя своё плечо. Сам он был почти на три головы его ниже и тощ настолько, что страшно переломить. – Вам ещё, должно быть, тяжело после вашей тра…
– Мне нормально.
– И всё-таки, если вдруг оступитесь, я буду на подстраховке, подхвачу вас. – Секретарь заискивающе обнажил ряд мелких жёлтых зубов.
– Если ты меня «подхватишь», мне придётся заводить нового секретаря.
– Я секретарь-бухгалтер, сэр, – поправил Монгайт, и нас не заводят, а назначают, ваше благоро… господин подполковник, сэр.
Блад покосился на бухгалтера недобрым взглядом, и тот совсем растерялся.
– Господин директор, сэр… – пролепетал он, стараясь как-то сгладить свою оплошность с имперским словечком: в Распаде такое обращение было не принято.
– Учту, – ответил Блад и начал самостоятельное восхождение на второй этаж, оставив вспотевшего от волнения Монгайта у подножия лестницы.
***
В кадетском училище – лучшем в Распаде – директором которого стал подполковник Шентэл Винтерсблад, обучались мальчики с четырнадцати до шестнадцати лет. Программа делилась на три годовых ступени, на каждой ступени было по три класса численностью до двадцати человек. Их родителям такое образование стоило немалых средств; но в классах было и по два-три ученика на стипендии, сумевших набрать высший балл на вступительных испытаниях (а не «средний», которого хватало для «платников»).
Опасения преподавателей подтвердились: новый директор и впрямь не сидел за закрытыми дверями своего кабинета, зарывшись в бумаги – их он свалил на секретаря-бухгалтера, а сам присутствовал на уроках, выборочно просматривал письменные работы учеников и особенно интересовался практическими занятиями по военным дисциплинам. Очень скоро он обратил внимание на самый малочисленный класс первой ступени, а точнее, на несоответствие наивысших во всём заведении отметок этих учеников в учётных журналах их реальному уровню знаний, подготовки и успеваемости.
Единственным «хорошистом» среди румянощёких отличников был стипендиат – молчаливый худенький парнишка с не по возрасту серьёзным взглядом. К урокам он был готов всегда, отвечал с пониманием, а не как зазубренную считалочку, но его учителя «топили» дополнительными вопросами, не входившими в программу. Остальных, невнятно что-то бормочущих, наоборот, вытягивали, как могли, едва ли не отвечая урок за них. Дело пахло взятками. Типичный имперский подход: если ты из богатой семьи, у тебя будет всё, что захочешь, и собственные твои заслуги и качества не важны.
Подведя итоги первого месяца и сделав для себя некоторые выводы, Винтерсблад собрал преподавателей в своём кабинете. Обсудив прочие моменты, он перешёл к самому, на его взгляд, важному. И неприятному.
– Скажите мне, пожалуйста, – начал он, – почему у нас во втором классе первой ступени неправдоподобно гениальные дети?
– О чём это вы, господин директор? – заёрзали на своих местах учителя.
– О том, господа, что, например, Стоукс, наш круглый отличник, не может связать и двух слов, отвечая урок. Ламберт не отличит револьвер от карабина, шинель от кителя, транспортник от дредноута, а заглянув в его тетради, я засомневался, умеет ли он писать. Но и у него тоже, если верить вашим журналам, сплошные «отлично». А на Харрингтоне скоро форма треснет – такое отъел себе брюхо – у нас он лучший по физподготовке: и бегает быстрее всех, и нормативы у него такие, что… Чёрт возьми, даже я столько не отожмусь без передыху, сколько этот пузырь! Если верить вашим бумажкам, конечно. Хотя на занятиях я наблюдал иное…
– Ну, это талантливые дети, господин директор, очень незаурядные, – пробормотали с противоположного конца стола, – но отнюдь не все такие! Например, Уивер из того же класса. Мальчишка совсем…
– «Уивер из того же класса», – резко перебил Винтерсблад, – единственный там, кто заслуживает «отлично» по большинству дисциплин. По остальным же – никак не меньше «очень хорошо». Но в ваших журналах у него не бывает выше «удовлетворительно».
– Незаурядные дети…
– Незаурядные родители, я полагаю, – гаркнул Блад. – С незаурядными деньгами. Так? Что притихли, господа?
– Это, господин директор, не в нашей компетенции. Нам сверху спустили задачу, мы добросовестно её выполняем…
– Тьфу! – Винтерсблад брезгливо поморщился. – «Добросовестно»! Кто вам это «спустил», позвольте узнать? Прежний директор? Так его здесь уже нет. А я – директор нынешний – запрещаю вам завышать и занижать ученикам баллы. Всё ясно? Я проверю, не сомневайтесь.
– Господин директор, сэр, вашему предшественнику это приказали так же, как и нам, и мы думали… С вами разве не… не беседовали?
– Нет, – отрезал Блад, – и я больше не хочу «беседовать» на подобные темы ни с вами, ни с кем другим. Я надеюсь, вы меня услышали и отставите эти танцы с фланцами.
Успеваемость учеников второго класса первой ступени стала правдоподобной уже на второй неделе июля. К концу месяца Винтерсблада вызвали к подполковнику Маккормику. О теме «беседы» он догадывался. И не ошибся.
– Поймите, господин директор, – взывал Маккормик, – это – серьёзные люди! Гораздо серьёзнее нас с вами! Они могут повлиять на многое, если не сказать – на всё. И они предлагают вам очень, очень солидную благодарность, если вы уступите им в их просьбе. – Маккормик нацарапал на бумажке внушительную сумму, почти вдвое превышающую жалованье Винтерсблада. – Согласитесь, по нынешним ценам это, – он указал многозначительным взглядом на бумажку, – очень приятное дополнение! От вас ведь ничего и не требуется.
– То есть это сейчас так называется? – процедил Винтерсблад. – «Уступить в просьбе»? – Он упёрся костяшками пальцев в покрытую зелёным сукном столешницу, перегнулся через стол к сидевшему за ним подполу. – Прямо как в Империи! Но мы находимся в Распаде, и я уверен, что подобные «уступки» здесь недопустимы. Почитайте на досуге свои же листовки, обещающие, что здесь – каждому – по способностям. И речь не о платёжеспособности. – И он не прощаясь пошёл прочь из кабинета.
– У вас месяц, чтобы передумать! – пискнул ему в спину Маккормик.
– Я не передумаю, – зло ответил Винтерсблад.
Долг
Преподаватели кадетского училища, отлучённые от щедрой кормушки, невзлюбили своего директора ещё сильнее, но до каких-то откровенных пакостей в его адрес ещё не дозрели, а лишь намекали, что ему неплохо бы в целях соблюдения всеобщих интересов пересмотреть свою позицию. Винтерсблад же гнул своё, вникал во всё, раздражал и преподавателей, и учеников неослабевающим вниманием к занятиям.
На выходные он улетал в Хадвилль к Анне. До свадьбы оставалось уже недолго, и она задумалась о продаже наследованного ею дома, чтобы купить жильё в Клеуке, переехав в страну будущего мужа.
В одно жаркое субботнее утро Анна встретила Винтерсблада измождённая, расстроенная, с заплаканными глазами.
– Я уже нашла покупателей на дом, – всхлипнула она, обнимая ладонями кружку с горячим травяным чаем, который заварила сама (и Блад отметил, что в доме почему-то нет никого из прислуги), – и тут выяснилось, что дом перезаложен… уже не знаю, сколько раз. – Она закусила губу, не давая слезам волю. – У этого проклятого Уэлча долгов – как лент у модницы! А я не знала. Жила всё это время на оставшуюся после него наличку и не знала, что счета – пустые. У меня ничего не осталось. Ничего, кроме его чудовищных долгов! А теперь ещё и вернувшийся из Тобриулы кредитор узнал о смерти Уэлча… По документам я – его дочь, и наследую все его «хвосты».
Сумма, озвученная Анне кредитором покойного «опекуна», была непомерной, и выплатить её всю целиком следовало до середины зимы. В должности директора училища столько не заработать и за несколько лет. И в карты не выиграть, прикрываясь везением. А первый взнос уже в октябре, и если Анна его не оплатит, её ждёт тюрьма. И это в лучшем случае, если кредитор решит всё официально.
Блад долго молчал, сидя напротив Анны за чайным столиком и держа её дрожащую руку в своей.
– Я найду деньги, – пообещал он, – не думай об этом. Собирай вещи, поехали со мной в Клеук.
– Я не могу, – вздохнула Анна, – я должна быть здесь до погашения долга, иначе наша договорённость с шестимесячной рассрочкой потеряет силу. Кредитор позволил мне остаться на это время здесь, в моём доме. Бывшем доме… И покинуть Траолию, пока не верну деньги, я не могу, прости. Свадьбу придётся отложить. Опять…
– Тогда оставайся здесь и ни о чём не переживай. Деньги я достану.
– Где ты возьмёшь такую сумму, Шентэл?!
– Теперь это моя забота. Всё, не плачь, забудь об этом, – и он потянул за ленточку её корсета.
Вернувшись в Клеук, Винтерсблад несколько дней ворочался без сна, напряжённо о чём-то размышляя. И что-то для себя решил. Решение это ему не нравилось, но другого он не нашёл. В последних числах июля он вновь явился в кабинет подполковника Маккормика, но уже по своей воле.
– Ваше предложение ещё в силе? – грубо спросил Винтерсблад.
По тонким губам Маккормика скользнула и тут же пропала лимонная улыбочка.
– Всё верно. В силе до завтрашнего дня.
– Я согласен, – кивнул Блад, – но я хочу в два раза больше.
Брови подполковника поползли вверх.
– Откуда же столько взять?
– Не мои заботы. Урежьте долю учителей. У вас есть ко мне «просьба», у меня есть своя для неё цена. Решение за вами. Я зайду завтра утром, – и он вышел, раздражённо хлопнув дверью.
Маккормик принял этот хлопок за ультиматум и послушно потянулся к трубке висевшего над столом телефонного аппарата. К утру вопрос решился, и сумма «благодарности» удвоилась. Этих выплат вместе с жалованьем Винтерсблада за три месяца как раз хватало на октябрьский взнос Анны.
***
Жизнь в кадетском училище вернулась в прежнее русло. Учителя немного оттаяли; отметки Стоукса, Ламберта и Харрингтона взлетели до высшего балла по всем предметам, а стипендиату Уиверу вновь требовалось прыгнуть выше головы, чтобы получить хотя бы «хорошо». Винтерсблад напряжённо искал выход из этой неприятной ситуации, но толком ничего придумать не мог. Он бывал на занятиях во втором классе много чаще, чем в других, и по возможности усложнял жизнь отличникам и облегчал её Уиверу. Доводил преподавателей до тихого бешенства, влезая среди урока с дополнительными вопросами к ученикам. Он сам объяснял им теорию, если они не могли ответить на его дополнительные вопросы или путались, отвечая основной урок. Разжёвывал материал, оставляя непонятливых после занятий, когда у остальных кадетов было свободное время. Засиживался в своём кабинете до ночи, штудируя книги по дисциплинам, восполняя пробелы в собственных знаниях и соображая, как бы сподручней вбить нужную информацию в деревянные головы «отличников». Он во что бы то ни стало решил вытянуть этих «папенькиных сынков» хотя бы на твёрдое «хорошо», чтобы не так резало глаз за деньги проставленное в журнале «отлично».
Мальчишки, сперва глядевшие на директора, как на предмет мебели, быстро сообразили, что он под их дудку плясать не намерен. Сначала он их раздражал. Спустя месяц появились первые результаты: сами «отличники» заметили, что в их головах что-то осело, и теперь они не только могут сдать урок без подсказок, но и ответить на дополнительные вопросы. А ещё, что приятней всего, старшие кадеты перестали звать их «мелюзгой с пустой башкой», ведь теперь младшие могли поддержать «взрослый» разговор, не выставив себя неучами. Но кто-то всё-таки пожаловался родителям на большие нагрузки, и однажды в кабинет директора без стука вошёл представительный мужчина – чей-то отец.
– Вы платите мне за успехи вашего сына, – ответил на его претензии Винтерсблад, – и я делаю всё от меня зависящее, чтобы эти успехи были. Вы как предпочтёте: прикрывать пустоголовость сына деньгами и связями или гордиться его самостоятельными достижениями? Разве ваш ребёнок не заслуживает большего, чем приписка в аттестате? Разве честный высокий результат не стоит тех денег, которые вы на него тратите? Или вы считаете вашего сына неспособным на это? Он неглуп и небездарен, а единственное, что ему мешает в достижении цели – лень и привычка получать всё по щелчку. Но я это исправлю, если мешать не будете.
Вопрос был снят, и возмущённые родители директора больше не тревожили.
Понемногу ученики зауважали Винтерсблада. Они по-прежнему недовольно бурчали за его спиной, когда он оставлял их после уроков или был слишком требователен к их работам, но они видели результат и не противились, когда директор и дальше тащил их в горку. Продолжал ненавидеть его только пузатый Харрингтон, с которого Блад драл три шкуры на физической подготовке, но результат никак не улучшался, а брюшко Харрингтона не уменьшалось. Он единственный плевал на свои успехи. Ему требовался лишь красивый аттестат, а после – спокойное, тёпленькое местечко, где можно будет вкусно есть и сладко дремать, и никто не станет лишний раз беспокоить. А директор стал серьёзной помехой его привычному, размеренному укладу.
***
В сентябре в училище опять что-то ремонтировали и красили на средства «благотворителя, пожелавшего остаться инкогнито».
– Ему что, деньги карманы жмут? – удивлялся Винтерсблад. – Каждые два месяца стены перекрашивать! И так всё блестит кругом, как в музее.
– Так ведь мальчишки… – мямлил в ответ секретарь-бухгалтер и шуршал своими бумагами в поисках нужной на подпись.
– И что?
– Так ведь опять уборную изрисовали, негодники!
– Ну так и покрасили бы только стены в уборной, зачем всё по новой переделывать?
– Так ведь цвет краски не совпадает, а нужно, чтобы всё… Вот, пожалуйста. – Монгайт наконец нашёл нужный листок и ткнул, где расписаться. – А так – за выходные всё и обновят, пока детей-то в училище нет, чтобы им краской-то не дышать. А то…
Что там «а то», Винтерсблад дослушивать не стал, со вздохом закатил глаза и, расписавшись в бумаге, удалился в свой кабинет.
– Цвет краски им не совпадает, – пробурчал он, – не проще ли сразу банкнотами стены оклеить?
Под окном что-то грохнуло. Он выглянул наружу: на дворе двое крепких ребят грузили на повозку деревянные ящики из-под траольской рыбы. Ещё одна придурь богатого благотворителя: после разгрузки траольских поставок тару требовалось отправить обратно для вторичного использования. Будто бы это удешевляло стоимость рыбы. А сколько стоит перевоз этих ящиков туда-сюда, интересно? Неужели выгоднее выходит, чем каждый раз в новых присылать? Но эти поставки организовывал благотворитель, у него с траольской рыболовной компанией договорённости такие, и вмешиваться не позволялось даже директору.
«Пусть делают что хотят, – махнул рукой Блад, – их деньги – их воля. Мне дела нет, в каких ящиках принимать продукты для кадетской столовой». Сейчас его больше беспокоил стипендиат Уивер – тихий и нелюдимый мальчик, умный и очень старательный в учёбе. Не в первый раз Винтерсблад замечал на нём синяки. Сначала он думал, что парня бьют его богатенькие одноклассники, но вскоре выяснил, что им до него дела нет – они просто не замечают его, как человека не своего круга. Понаблюдав за мальчишкой, Блад отследил, что новые синяки появляются после выходных, когда учеников распускают по домам. Дерётся? Ввязался в какую-то историю? Или его бьют дома? Он попытался осторожно наладить с Уивером контакт и даже как-то раз специально оставил его после уроков, но тот был замкнут и сосредоточен на учёбе: выяснить Винтерсблад так ничего и не смог. Пришлось навести справки о его родителях. Отец – простой рабочий, мать умерла ещё в прошлом году. В личном деле из предыдущей школы нареканий нет. Что ж, на драчуна не похож. Блад склонялся к тому, что Уивера избивает отец. Знакомая история…
По пятницам кадетов отпускали домой сразу после занятий. Винтерсблад обычно тоже уходил пораньше, чтобы успеть на дирижабль до Хадвилля, но сегодня задержался: в эти выходные они с Анной не увидятся. Увы, любовь не могла заменить абсолютно всё, и для нормального существования требовались деньги. Всё его жалование и то, что он получал за липовых отличников, уйдёт на первый взнос по долгу Анны. Небольшую сумму на свои нужды он решил выиграть в карты, записавшись на нелегальный турнир в подвале какого-то кабака в эту субботу. Анна ни о чём не знала и думала, что Винтерсблад остался в Клеуке по служебной необходимости.
Домой он пошёл поздно, самым последним, когда в здании училища остался лишь сторож – Харсей Лихопой – крепкий седой дед со смешным акцентом и громовым басом, который было слышно по всей школе, когда он беззлобно распекал учеников за шалости. Вот и сейчас, запирая свой кабинет, Блад услышал, что сторож кому-то выговаривает. «Кому бы это – так поздно?»
У главной лестницы, перед рослой фигурой старика, подпиравшего опоясанные фартуком бока кулаками, стоял, понурив голову, Уивер.
– А! – обрадовался сторож, завидев Винтерсблада. – Вот и господин директор! Сейчас у него всё и выспросим, что вы мне тут тень на плетень наводите, колобродник!
– Что у вас случилось? – поинтересовался Блад, подходя ближе. – Почему ты до сих пор не дома, Уивер?
– Да вот, господин директор, полюбуйтесь! – растопырил пятерню сторож, указывая на кадета. – Поймал их в спальне, домой нейдут, никак не могу выгнать! А ведь не положено им на выходные здесь оставаться. А они мне толкают, понимаете, речу, что по вашему, господин директор, указанию после занятий оставлены и с места не сдвинутся, пока личного разрешения от вас не получат! А я говорю: так нешто вас на ночь-то домой не пустят? Ступайте, говорю, господин директор уж и думать об вас забыл – забот ему, окромя ваших, недостаёт, что ли?! А дома мамка, поди, заждалась – темень уж вон какая на дворе!
Блад окинул взглядом громогласного сторожа и покрасневшего в цвет околыша на своей фуражке Уивера, низко опустившего голову. Тот не решался посмотреть в ответ: ни после каких занятий Блад его, конечно, не оставлял. Парень просто не хотел идти домой, рассчитывая тайком пересидеть в училище, и Винтерсблад догадывался почему.
