Анастасия Орлова
Блад: глубина неба
– Да, Лихопой, я и правда забыл, что просил кадета Уивера остаться после урока, моя вина. Я провожу его домой. Идёмте, Уивер!
Парнишка, понурившись, последовал за директором.
С территории училища они вышли молча.
– Ну что, – начал Винтерсблад, оказавшись за воротами, – как мы поступим: ты расскажешь мне, что у тебя случилось, или я просто отведу тебя домой?
Молчал Уивер долго. Шумно сопел, сосредоточенно глядя себе под ноги.
– Значит, домой? – сделал вывод Винтерсблад.
– Он сегодня должен получить жалованье, – выдавил из себя Уивер, – напьётся…
– Твой отец?
Парень кивнул.
– Он тебя бьёт?
Опять кивок.
– Часто?
– Только спьяну…. Каждую неделю пить – денег не хватит.
Блад вздохнул, подумал. Уивер пытался остаться в школе, а значит – ему больше идти некуда.
– Ладно, – наконец сказал он, – пойдём. Погостишь у меня эти выходные.
– Вы только в совет опеки не пишите ничего, господин директор! Пожалуйста! Так-то он хороший! Мать умерла, вот и тоскует…
– Не буду, – помедлив, согласился Винтерсблад, – но только вот на каком условии: в дни его жалованья будешь ночевать у меня, идёт?
Уивер быстро кивнул, улыбаясь робкой и счастливой улыбкой.
– А отцу напишем, что у тебя дополнительные занятия раз в месяц.
***
К концу ноября нужная для уплаты части долга сумма была у Винтерсблада на руках, и он с лёгким сердцем отвёз её Анне. Он всё рассчитал: если на это время потуже затянуть пояс и где-то наступить на собственную совесть, – денег хватит, чтобы рассчитаться с кредитором Уэлча в полной мере и в срок. Настроение улучшилось, спина болела гораздо меньше, жизнь налаживалась. Так Блад думал ровно неделю, пока не получил тревожную телеграмму из Хадвилля.
Анна встретила его на крыльце, кутаясь в шерстяную шаль: бледная, вновь заплаканная, исступлённая.
– Где ты взял те деньги, Шентэл? – прошептала она вместо приветствия, схватив Блада за лацканы кителя.
– Заработал.
– Где?! – надрывным полушёпотом выкрикнула она. – Где?! Ты! Их! Взял! – Она истерично трясла Винтерсблада в такт своим словам, будто надеялась вытрясти из него правдивый ответ. – Они все фальшивые!!!
– Что-о-о?!
– Все купюры до единой! – Анна отпустила его и уронила руки.
– Быть такого не может! Ты уверена? Этот твой кредитор тебе лжёт!
– Нет, – покачала головой Анна, как-то разом сникнув, – он и в руки их не брал. Мы встретились в банке, банкир взял у меня деньги и при нас проверил их. Они фальшивые, Шентэл!!! Отменного качества, но – подделка! Кредитор не стал сдавать меня в полицию. Пока не стал. Заплатил банкиру, чтобы тот забыл об этом… «недоразумении». И за молчание удвоил сумму моего долга…
– Господи! – Блад закрыл глаза ладонью, с силой сдавив пальцами виски. – Значит, своё директорское государственное жалованье я тоже получаю фальшивками, – пробормотал он, немного подумав.
– Это не может быть только твоё жалованье, сумма огромна! – воскликнула Анна. – Откуда остальные деньги?
– За дополнительные занятия с учениками… Да какая разница – откуда?! Откуда бы ни были! Здесь всё серьёзней. Но я разберусь, даю тебе слово.
– Не разберёшься, Шентэл, – едва слышно прошептала Анна, – не успеешь… Он сократил срок до начала зимы…
– Чёрт!!! – Он пнул стоящее на крыльце плетёное кресло, и то перевернулось кверху ножками. – Чёрт! – Прошёлся туда-сюда, что-то обдумывая. – Я успею.
– Нет, Шентэл! – взмолилась Анна. – Не знаю, где ты взял эти деньги, но они уже сильно навредили нам, а те люди, которые тебе их дали, наверняка очень опасны! Ты сделаешь только хуже! Есть другой вариант.
– Какой?
– Кредитор – друг Уэлча. Бывал у нас в доме. Смотрел на меня, как нищий на жареного гуся в яблоках…
Нехорошее предчувствие защекотало Винтерсблада: он начал догадываться, к чему ведёт Анна. Но ошибся. Нет, она не задумала расплатиться своим телом. Всё было ещё хуже: кредитор готов простить ей долг, если она станет его женой.
– Ты с ума сошла!
– Он стар, Шентэл… А пока он жив, мы будем видеться, как и сейчас – по выходным… у него за спиной, как было при Уэлче.
– Ты серьёзно?! – задохнулся Блад. – Серьёзно?! Анна! После Уэлча ты готова опять к такому же?! Доверься мне, я всё исправлю, чего бы мне это ни стоило!
– Вот это меня и пугает, – тихо сказала она, – я не прощу себе, если из-за меня с тобой что-то случится… Не хочу, чтобы ты из-за меня во что-то вляпался.
– А я не хочу делить тебя со стариком!
– Шентэл, мы справимся! – Анна положила ладони ему на плечи. – Это лучше, чем рисковать жизнью, связываясь с бандитами!
– И думать забудь! – Блад стряхнул её руки. – К зиме я соберу необходимую сумму. Настоящими деньгами, не фальшивыми!
– И сделаешь для этого что-то незаконное, да? – вскипела она. – Что-то, за что потом придётся расплачиваться ещё больше, да не только тебе, но и мне тоже?!
– Я сделаю всё, что потребуется, чтобы защитить тебя. Верь мне, пожалуйста, Анна!
– Я сама могу защитить себя, не нарушая при этом закон! Не рискуя ничьей жизнью! Не заставляя дорогих мне людей жить в страхе за собственную шкуру! Почему ты, защищая меня, плюёшь на мои чувства? Почему ты такой упрямый дурак и не хочешь уступить, выбрав план простой и законный?!
– Простой и законный? – пугающе тихо переспросил Винтерсблад. – Ах, да, я совсем забыл, что шлюховство в Траолии узаконено. И что может быть проще, чем…
Анна хлестнула его по щеке, и её пощёчина оказалась не по-женски тяжёлой.
– Я соберу нужную сумму в срок. Сиди дома и не делай глупостей, – сказал Блад и пошёл прочь, по пути ещё раз пнув плетёное кресло.
Железо и мокрые камни
Весь ночной перелёт обратно в Клеук Винтерсблад не спал, пытаясь расплести спутанный клубок собственных мыслей. Перед его внутренним взором мелькали вечные школьные ремонты по надуманным поводам, благотворительные закупки как нужного для училища, так и совсем бесполезного; ящики из-под траольской рыбы, еженедельно отправляющиеся в обратный путь, и фальшивые деньги, полученные им из разных рук: в бухгалтерии – жалованьем и через Маккормика – от родителей кадетов. Чутьё подсказывало, что между всем этим есть какая-то связь, но найти её он пока не мог. Под утро его осенило: эта поразительно щедрая благотворительность походила на вливание фальшивых денег в экономику Распада. Все закупки для училища производились только в Распаде. Все, кроме рыбы с её загадочными ящиками. А что, если… Если рыбу из Траолии везут для того, чтобы переправить фальшивые купюры, спрятанные в её таре? Потом эти «средства» проводятся как пожертвование школе от неизвестного благотворителя, и так они попадают в финансовый поток страны, когда этот «благотворитель» расплачивается ими за всё, чем обеспечивает школу. Может быть, даже родительский комитет со своими взятками тут не при делах! Может быть, отцы липовых отличников даже не подозревают, что они платят школе ещё что-то, кроме ежегодных взносов за учёбу, и все эти взятки – лишь ещё один способ распространения фальшивок? Никому из учителей и в голову не придёт нести их в банк, чтобы проверить подлинность купюр.
Что же касается жалованья – здесь есть одно общее звено: Маккормик. Он, от лица таинственного безымянного полковника, приглашал Винтерсблада на работу. Он же предлагал ему взятки, но уже от лица родителей. Нет, подпол – просто пешка, слишком уж он смешон, чтобы стоять в таких делах «у руля». А вот этот самый полковник, который курировал училище, – но Блад его так ни разу не видел и даже не знал его фамилии, – вот он может быть верхушкой этой пирамиды. И тем самым «тайным благотворителем».
Схема с фальшивыми деньгами объясняла и резкий рост цен в Распаде за последние месяцы, и кризис экономики. Те, кто стояли за производством подделок, разоряли Распад изнутри. Выгоднее всего это Бресии… И тут Винтерсблад вспомнил имперские оговорки своего бухгалтера, изредка называвшего его «ваше благородие». Картинка сложилась.
Прямо с вокзала он бросился в училище, в котором в воскресный день был лишь сторож. Перерыв все личные дела работников, Блад не нашёл ни папки Монгайта, ни его данных, ни адреса, – ничего. Подозрения крепли. Пришлось ждать до понедельника. Но и тогда Монгайт на работе не появился: кто-то передал, что он сказался больным и взял выходной. Где он живёт, никто из педсостава не знал.
Винтерсблад не находил себе места, он готов был пешком обойти весь Клеук, заглядывая за каждую дверь в поисках паршивого секретаря, но пришлось ждать, из последних сил изображая спокойствие. Он плохо представлял, что сделает, если получит от Монгайта подтверждение своим догадкам. По-хорошему, конечно, следовало донести куда надо. Но, во-первых, у него нет никаких доказательств, и если дельцы успеют свернуться раньше, чем госбезопасность возьмёт их за жабры вместе с их траольской рыбой, то под трибунал пойдёт сам Блад за ложный донос. Во-вторых, если их всё-таки поймают, – директора училища, через которое происходил вброс фальшивок, они, разумеется, потащат за собой, а то ещё и главным организатором выставят: ведь его подпись стоит на всех финансовых документах. И в-третьих, где-то на границе сознания не давала покоя назойливо жужжащая мысль: «Вот она – возможность оплатить долг Анны!». Использовать ситуацию в своих целях, убедиться в собственной безопасности, а уж потом всех сдать. Анонимным доносом. И лучше – напрямую председателю Ортизу (кто знает – вдруг госбезопасность в этом тоже замешана?).
Во вторник Монгайт всё-таки появился и опешил, когда Блад, схватив его за горло, треснул спиной о стену и сунул под нос дуло револьвера.
– Рассказывай, паскуда плюгавая, кто стоит за ввозом фальшивых денег?
Монгайт в панике хватал ртом воздух, цепляясь за запястье Блада. Тот приподнял его по стене, и бухгалтер засучил ногами, пытаясь нащупать хоть какую-то опору.
– Рассказывай! – шёпотом рявкнул Блад, ещё раз с силой припечатав его о стену.
Лысина Монгайта приобрела вишнёвый оттенок и покрылась испариной, большие очки съехали на бок, тонкокожие брыли мелко дрожали.
– Рассказывай!
После третьего удара бухгалтером о стену, с неё отвалился портрет Троя Ортиза, треснув его по лысине. Блад бросил Монгайта на пол, присел рядом, упёрся коленом ему в грудь и приставил револьвер к виску.
– Я всё знаю: про своё жалованье, про деньги от родителей, про этого вашего «тайного благотворителя» и про ящики из-под траольской рыбы. Мне нужна только фамилия полковника. Кто за этим стоит, паскуда?!
– Госп-подин дирек-ктор, – в панике проикал Монгайт, – если я ск-кажу хоть сл-ово, завтра буду м-мёртв!
– А если не скажешь, мёртв будешь уже сегодня! И уж поверь, способов причинить боль я знаю множество и не успокоюсь, пока не испробую на тебе их все. Ну что, сам скажешь, или…
– Скажу! Скажу… – Монгайт замолчал, часто дыша ртом.
Блад ждал.
– Ну? – надавил дулом револьвера на болевую точку за ухом секретаря.
– Мэннинг! – выдохнул тот. – Полк-ковник Мэннинг!
– Продолжай, – ещё один тычок дулом.
– Он курирует училище. Он завербован Бресией. Они поставляют фальшивки через рыбную траольскую фирму, чтобы развалить экономику Распада и выиграть войну!
Винтерсблад ослабил хватку. Мэннинг… Мэннинг! Вот и всплыло то, что не тонет! Как жаль, что он когда-то не дал ему сгореть.
– Ты бресиец? – спросил он у Монгайта, и тот судорожно закивал.
– Но я бухгалтер, простой бухгалтер! Я… я хорош в своём деле, я должен был лишь подбивать все бумаги так, чтобы никто ничего не нашёл, и уничтожать улики!
– То есть по документам…
– Всё чисто, сэр! Никто никогда ничего не докажет, если только с поличным не возьмут.
– Ясно, – Блад поднялся на ноги, – благодарю за откровенность, – недобро усмехнулся, – пшёл вон!
Секретарь, перевернувшись на живот, встал на четвереньки и пополз к выходу из кабинета.
– Монгайт! – прикрикнул Блад, и тот замер, как гусеница под накатившей на неё птичьей тенью. – Поднимитесь на ноги, Монгайт.
На следующее утро Винтерсблад ворвался в кабинет полковника Мэннинга (зная фамилию, найти его в Главном Управлении Военно-Учебных Заведений было несложно). Мэннинг, обрюзгший и постаревший, сидел за своим столом и, кажется, визиту Блада не удивился.
– День добрый! – безрадостно, но спокойно сказал он.
Винтерсблад не ответил. Дождался, пока за дверь уберётся адъютант Мэннинга, и процедил:
– Я всё знаю, имперская ты шлюха!
Мэннинг вяло усмехнулся.
– Быстро ты! – Скрипнув скрытым под брючиной протезом, он встал со своего места, прохромал к шкафчику со стеклянными дверцами, плеснул в стакан виски. – Я знал, что рано или поздно ты догадаешься, – крякнул, усаживаясь со стаканом на место, с трудом уместив жирный зад между жёстких подлокотников стула. – Один пришёл, без госбезопасности… Сколько ты хочешь? – Его голос вмиг переключился на сталь, похабная улыбочка с лица исчезла, оставив после себя жёсткие складки у рта.
Винтерсблад такого подхода не ожидал. Его замешательство не укрылось от взгляда Мэннинга; бесцветные глазки, непропорционально маленькие на сытой ряшке, ехидно блеснули.
– А ты думал – кто тебе эту должность предложил? Я-а-а, – Мэннинг самодовольно кивнул, – и не прогадал! Ты умный мужик, Блад, и не станешь резать трос, на котором висишь, – крякнул собственной шутке, – я проверял. Ты срать хотел на всю эту политику и шкурой за идею жертвовать не будешь. Шкура твоя для тебя важнее всего остального, что, в принципе, правильно. Поэтому с тобой можно вести дела. – Мэннинг неспешно глотнул из стакана, аппетитно причмокнул. – Повторяю вопрос: сколько?
Винтерсблад взял со стола полковника ручку и написал на уголке чистого листа сумму.
– Подлинными, не вашими, – уточнил он.
Мэннинг достал из лежащего на столе футляра очки; не надевая, посмотрел через их стёкла на мелкий косой почерк, кивнул.
– К концу года.
– К концу недели, – твёрдо ответил Блад.
Мэннинг сложил руки на пузе, поглядел на Блада оценивающе, с прищуром, подумал.
– Через месяц.
– Две недели.
– Три. И баста!
Срок уплаты долга истекал через месяц, и три недели Винтерсблада вполне устраивали. Он кивнул и, не говоря больше ни слова, пошёл прочь.
– А помнишь, – сказал ему в спину Мэннинг, – ты со мной про корсет шутил?
Блад притормозил, но не обернулся: так и стоял, глядя на закрытые двери.
– Ну, что я, мол, в кожаном корсете буду… И в перьях, кажется, да? – Мэннинг вновь довольно крякнул. – А в результате сам-то сколько в корсете проходил со своей спиной, а? Осталось только в перьях обвалять, – в голосе послышалась явная угроза, – и над городскими воротами повесить. Так что ты там поаккуратнее при манёврах, господин подполковник! Человек – существо хрупкое, по себе знаю, – и он постучал под столом протезом.
В этот же день Винтерсблад телеграфировал Анне, что нужная сумма будет через три недели, а на следующий день получил ответ. Анна писала, что деньги не нужны, всё уже решено и свадьба – завтра. А его, Винтерсблада, она ждёт, как обычно, – по выходным, после наступления темноты, и оставит заднюю калитку незапертой. В исступлённом бешенстве он рванул первым же дирижаблем в Хадвилль, забыв хоть кого-нибудь предупредить о своём отсутствии на рабочем месте.
В Хадвилле лил дождь. Ранним пятничным утром на улице было темно и сыро, пахло железом и мокрым камнем. Поймав кеб, Винтерсблад поехал к бывшему дому Уэлча, но Анну там не застал. Часовня – единственная на весь городок – тоже пустовала, а старенький священник, сверившись с записями в толстой тетради, сообщил, что на сегодня венчаний нет. Значит, свадьба Анны в Детхаре.
Блад вернулся на вокзал, купил билет на поезд и спустя два часа приехал в Детхар, где церквей было не в пример больше, чем в Хадвилле. Не оставалось ничего иного, как объезжать все по очереди. Здесь тоже лил дождь, и металлический запах высоких мостов, под которыми пришлось проехать не раз, курсируя по городу в поисках нужной церкви.
Вечерело. Блад нервничал, орал на извозчика и то и дело высовывался в окно, ища глазами очередную церквушку, будто зрительный контакт с ней мог ускорить передвижение кеба по улицам Детхара.
– Вас так ударит насмерть, сэр, – крикнул ему извозчик, – если кто-то обгонять вздумает!
– Тогда езжай так, чтобы не обгоняли! – огрызнулся он и вновь вынырнул в окно.
Из-за поворота у них перед носом выехал нарядный экипаж, запряжённый четвёркой белоснежных лошадей, и в его окне, полускрытом приспущенной шторкой, Винтерсблад увидел Анну.
– Обгоняй! – заорал он своему извозчику. – Останови их!
Кэб обогнал экипаж и преградил ему дорогу в самом узком месте – перед очередным мостом. Блад выскочил на мостовую, бросился к затормозившему экипажу. Дождь лил как из ведра, отросшие волосы прилипали ко лбу и лезли в глаза. Он распахнул дверь коляски.
– Не делай этого, Анна! – крикнул, пытаясь перекричать шум ливня и грохот крови в собственных ушах. – Не делай этого!
– Кто вы, молодой человек? – из-за плеча облачённой в подвенечное платье Анны выглянул сухой осанистый старик в цилиндре.
Анна молчала, умоляюще глядя на Винтерсблада полными слёз глазами, и едва заметно качала головой.
– Не делай этого! – чуть тише повторил он. – Останься со мной! – Дождевые струи лились по его лицу, стекали за шиворот; одежда насквозь промокла и прилипла к телу, но он этого не чувствовал. – Останься со мной, Анна! Ты нужна мне! Я люблю тебя…
Слёзы катились по её щекам, но бледное лицо оставалось бесстрастным, застывшим, словно у фарфоровой куклы.
– Я не изменю своего решения, – едва слышно промолвила она, – я всё сказала вам, сэр… И надеюсь, вы сделаете верный выбор.
Блад стоял под ноябрьским дождём, вцепившись в дверную ручку экипажа, и не верил в происходящее. Он даже не сразу почувствовал, что старик в цилиндре осторожно пихает его в грудь своей тростью с золотым набалдашником, пытаясь отодвинуть от повозки.
– Позвольте, молодой человек, мы спешим!
Блад, словно во сне, отпустил дверную ручку, и старик, перегнувшись через колени Анны, закрыл дверь. Экипаж тронулся. Блад стоял и смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду. Рядом маячил извозчик, но ему было заплачено вперёд, и он, так и не добившись ответа от оцепеневшего Блада, тоже уехал.
– Ты не оставила его мне, – едва слышно произнёс Винтерсблад, – не оставила мне выбора. Ты сделала его за нас обоих и выбрала не меня…
Покачнувшись, словно пьяный, он рухнул на мостовую, раскинув руки. Перед глазами антрацитовыми тучами клубилось небо. Как пули, летели в лицо холодные капли. С губ облачками белого пара срывалось дыхание. Вода перебирала его светлые волосы, размывая их по булыжникам и вновь собирая в пряди. Лил дождь. Пахло металлом и мокрым камнем. Стемнело.
Кто-то легонько пнул его под рёбра мыском сапога.
– Жив?
Блад еле-еле разлепил веки.
– Жи-ив! – над ним склонились двое в штатском. Судя по физиономиям – из госбезопасности.
– Господин Винтерсблад? – уточнил один из них. – Вы арестованы. Прошу, пройдёмте с нами.
Блад безучастно закрыл глаза.
– Господин Винтерсблад! – настойчиво позвали из внешнего мира. – Прошу вас встать! Ваша попытка сбежать из страны провалилась. Вы арестованы по обвинению в растлении малолетних и в неоднократных насильственных действиях интимного характера в отношении учеников кадетского училища.
– А дальше ты знаешь, – пожимаю плечами, глядя на священника, – в газетах писали. Заявил на меня пузатый Харрингтон – он оказался пасынком Мэннинга. А потом сторож вспомнил тот случай с Уивером. Отец Уивера рассказал, что домой я его сына тем вечером так и не привёл. И у него сохранилась эта моя проклятая записка о дополнительных занятиях по выходным раз в месяц… В общем, улики. Харрингтон твёрд в своём вранье, допросы вели люди, связанные с Мэннингом, ничего не доказать…
– А про поддельные деньги ты рассказывал? – интересуется священник.
– Какой смысл? – горько усмехаюсь.
Дед вздыхает.
– Одного не понимаю, – говорит, – почему Уивер не рассказал о своём отце? Почему врал, что ты помогал ему с учёбой? Почему ты сам говорил то же самое, ведь это выглядит смешно и неправдоподобно!
– Он как мог старался доказать мою невиновность. Он клялся, что я его и пальцем не трогал. Но ему не поверили: решили, он просто запуган. Если бы он рассказал про жестокость отца, он мог бы оказаться в приюте, а это – хуже всего. Не закончил бы образование и потерял бы возможность стать военным. Или хоть кем-то, у кого есть шанс на нормальную жизнь. Я молчал по тем же причинам. Я знаю, что такое приют. И я знаю, что он делает с детьми…
Молчим долго. Светает. До расстрела остаётся не более получаса.
– Отпустить тебе грехи, сын мой? – спрашивает священник.
– Греха, за который меня сейчас расстреляют, на мне нет, – отвечаю.
– А остальной груз?
Весь груз, что есть – весь мой. Я сам должен ответить за него, не перекладывая на седую голову сидящего рядом деда. И я понесу это до самого конца. Недолго и осталось… Старик снова вздыхает, и мне опять кажется, что он читает мои мысли.
– Ты не прав, – говорит, – нельзя всегда одному. Позволь тебе помочь. Замолвить словечко…
Печально усмехаюсь.
– Я не могу тебе ни запретить, ни помешать… – отвечаю, а сам думаю: «Твоя, отец, молитва будет за мою душу единственной».
После тех-то газетных статей не надеюсь, что кто-то ещё вспомнит добрым словом. Хочу сказать, что мне уже всё равно, – но чувствую какое-то приятное спокойствие, почти умиротворение от мысли, что теперь кто-то ещё знает правду и верит мне.
Дед с кряхтением поднимается с пола, отряхивает сутану. Из маленького окошка над головой льётся серый январский рассвет. Прохладная ладонь священника легонько касается моей головы, благословляя, и он выходит в отворённую охранником дверь. Через двадцать минут в неё выхожу и я, но иду совсем другими коридорами и со связанными руками. Не сам иду – ведут, – почти тащат, хоть я и не сопротивляюсь.
Выводят на закрытый задний двор, где уже стоят с карабинами наизготовку пятеро солдат. Стараюсь не смотреть на них, но всё равно краем глаза цепляю и замечаю, что они тоже стараются не смотреть мне в лицо. За расстрельной командой – ещё какие-то люди.
Подводят к стене. Кирпичи перед глазами забрызганы бурым. Под ногами желтеет едва припорошенный снегом мелкий песок, совсем такой же, как на побережье Траолии. Кажется, ещё чуть-чуть, и я услышу пронзительную песню чаек: до зубной боли скрипучую, как механизмы старого дирижабля; свободную, как свист морского ветра. Но пахнет ружейной смазкой, железом и отсыревшей побелкой.
Расправляю плечи, поднимаю голову. Вот и всё.
Позади меня хлопает одинокий выстрел…
