Платон Абсурдин
Писец. История одного туриста
Питер привёл меня в центр деревни к шатру вождя племени. Вождь не был старым – полагаю, они с Сэндлером были примерными ровесниками, но лицо было разукрашено ещё шикарнее, чем у Питера. Вождь есть вождь, знаете ли.
– Это Вальдер. Голландец. Англичане пытали его, – сказал Питер и задрал мне рубаху, чтобы вождь мог разглядеть мои шрамы.
– Суки! – сказал вождь по-голландски.
Отмечу, что при мне индейцы, вероятно, из деликатности, говорили на европейском языке.
– А это вождь тамагочи – Даан. Он мой отец.
– Приветствую тебя, Вальдер, – сказал Даан. – Окажи нам честь – раздели с нами нашу скромную трапезу.
То, что вождь называл «скромной трапезой» не умещалось на огромном индейском столе. Тут была и оленина, и бельчатина, и глухари, и бобровые мозги, виноград, и даже грибы.
За стол сели самые уважаемые индейцы.
Перед этим каждого знатного индейца представили мне, и мы пожали друг другу руки.
По центру сел сам вождь, его жена Вайона, сын Питер, и дочь Скайлер. Да-да, дочь вождя тамагочи носила такое же имя, как и дочь губернатора Горее. Вот такие бывают удивительные совпадения.
Ей было лет двадцать, и, в сравнении с другими индейками, она была красавицей.
Индейцы, как ни странно, пили бренди – они получили его от голландцев за пойманных беглых негров. Я тоже не отказывался выпить, а Сэндлер всё время требовал добавки, и мне приходилось идти ему навстречу.
Весь ужин я рассказывал индейцам свою историю. Тамагочи веселились и гоготали на весь лес.
Каждый раз, при взрыве туземного хохота, лесные птицы срывались с деревьев и устремлялись к небу – этим пользовались самые ушлые, но не авторитетные тамагочи, которых не пригласили за стол, – они стреляли в птиц из своих луков и сбивали напуганную дичь. Из каждой неприятности можно извлекать выгоду, как видите.
– Расскажи ещё раз, как питон проглотил Джонсона, – просил меня Питер.
И я рассказывал, а весёлые индейцы надрывали свои животы.
Я заметил, что Скайлер, дочь вождя, смотрит на меня и не отрывает своего милого взгляда. Видать, я ей приглянулся тогда, хоть и был уставшим, небритым и нестриженым. Но последний пункт индейцев смущать не мог – они, похоже, и сами не стриглись, а на их лицах растительность вовсе не водилась.
– Ты хорошо рассказываешь, Вальдер! Мы поможем тебе освободить ту женщину, – сказал Даан.
Я уже опьянел, и на радостях полез к вождю обниматься. Питер меня остановил и объяснил, что обниматься с вождём могут только его родственники и геер Стейвесант. Я не знал, кто такой Стейвесант, но на конфликт не пошёл и поблагодарил вождя в устной форме.
Вечер удался, и мы со Сэндлером кое-как добрались до выделенного нам вигвама.
Я уже засыпал, когда ко мне пришёл Питер и зажёг свечу.
– Ты нравишься Скайлер.
Я сначала не понял индейца.
– Какой Скайлер?
– Моей безумной сестре, конечно.
– Я рад. Но прости меня, Питер, – я хочу спать, – сказал я.
– Ей восемнадцать, но она до сих пор не замужем. Это позор. Всё веселится и ждёт своего героя.
– Но я-то при чём? И я не герой.
– А ты женись на ней!
– Ты с ума сошёл! А как же та Скайлер, которая другая Скайлер? Когда мы освободим её, она тоже захочет, чтобы я на ней женился. Меня не хватит на всех Скайлер!
– Ты меня обидишь, Вальдер. Я не стану помогать тебе, если ты не поможешь мне.
Я оказался в непростом положении, но решил пойти-таки навстречу молодому индейцу. Полагаю, бренди вскружило мне голову, и я не смог отказать новому другу.
Я согласился.
И тогда Питер вышел, а внутрь вошла индейская Скайлер. При скудном освещении она показалась мне ещё красивее, чем при дневном свете. Мой милый Kewpie молчал, а я сдался индейке, но, правда, ничего не запомнил.
Утром я протрезвел, конечно, но все уже готовились к моей свадьбе – слабый пол наряжался в лучшие платья и красил свои женские лица, мужчины ушли на охоту за праздничными молочными кабанчиками, а детям было всё равно – они играли в индейцев, как ни в чём не бывало.
Я умылся, и ко мне подошли Питер с Дааном. Вождь обнял меня.
– Я счастлив, друг мой! – сказал он и пустил знатную индейскую слезу.
– Я тоже, – сказал я, но обошёлся без слёз.
– Свадьба будет великой! Уже приглашены соседи. Вожди хитачей и мачуситов обещали прибыть. Это наши лучшие друзья и союзники. Верю, моя добрая дочь станет счастливой! А мы породнимся, наконец, с голландцами!
Я подумал, что нужно спасать голландскую Скайлер, а не гулять на своей свадьбе, и отвёл Питера в сторону.
– Питер, нужно спасать Скайлер! Ту, голландскую. Может, не будем терять времени? Свадьбу можно отложить, не так ли?
Питер посмотрел на меня, как иной раз морячок смотрит на вошку.
– Будем считать, что ты этого не говорил, а я этого не слышал, – сказал он и пошёл к отцу.
Я чувствовал, что нужно торопиться, но ничего не мог поделать – вождь упёрся рогом и желал праздновать свадьбу своей дочери. Его отцовские чувства можно понять, но нужно понять и то, что в одиночку я спасти Скайлер не мог. Или-таки мог?
В тот день я пошёл на поводу у индейцев, скажу я вам.
А свадьба была устроена с размахом!
Для начала меня объявили индейцем, а потом французский бренди, молочные кабанчики, индейские гости – всё смешалось, и я проснулся в объятиях индейской супруги. Но эту радость притупляло одно обстоятельство – я не любил молодую индейку, и всё время думал о голландской Скайлер.
Я оделся и вышел на улицу – повсюду валялись спящие гуляки, и ко мне подошёл Даан.
– Ты теперь один из нас, – сказал он. – Настоящий индеец!
– Я помню и горжусь, вождь! Но когда мы будем спасать ту женщину?
– Не торопись, друг мой. Придёт время, – сказал Даан и ушёл.
Я расстроился, и ещё пару-тройку недель играл роль индейского мужа. Но, по правде говоря, молодую жену вниманием не жаловал и никакими излишествами не баловал.
Меня научили охотится на оленей и сворачивать головы змеям, но каждый день я напоминал индейцам о Скайлер и их обещании помочь мне.
Наконец, я им надоел, и вождём было назначено совещание по моему вопросу. Но оно было в тот же день отложено по причине болезни одного из местных старейшин – на его шее вылез фурункул.
Я опечалился, посворачивал головы всем пойманным змеям, и накачался французским бренди.
Вечером я стоял у дерева, которое поддержало меня в трудной жизненной ситуации, и ко мне подошла моя индейская Скайлер.
– Я помогу тебе, если ты станешь ко мне добрее, – сказала она и погладила мою руку.
– Как ты можешь мне помочь, женщина?
– Есть один способ. Но пообещай сначала, что я стану твоей самой любимой Скайлер, и ты будешь всегда ласков со мной!
Я снова оказался перед сложным выбором, но обещание дал.
Иначе я поступить не мог. Или-таки мог?
Индейская Скайлер потребовала немедленных доказательств моей верности обещаниям, и мне пришлось тут же доставить ей ласковое удовольствие.
18
Скайлер осталась удовлетворённой моими доказательствами, и рассказала мне о своём чудесном плане по спасению другой Скайлер.
– У меня есть чудодейственное средство, о котором мне рассказала моя мать. Это секрет. Понимаешь? О нём знает только она и я. А ей рассказала её голландская подруга, которая недавно ушла в вечность. Она же и поделилась рожками с нами.
– Говори быстрее!
– Тише! Никто не должен нас слышать!
Скайлер отвела меня подальше в лес.
– Мы заправим это средство в еду англичанам! И тогда сможем забрать ту женщину!
– Как? Ты отравишь весь город?
– Нет! Я не могу травить людей. Просто им станет очень весело.
– Весело? Мы повеселим англичан? Это прекрасная идея! Но как же мы увезём Скайлер?
– Им будет не до неё. Доверься мне.
Я тогда стоял на пороге отчаяния, поэтому был готов довериться всем, и каждому в отдельности.
– Но как мы проникнем к англичанам? Меня узнают и убьют! Или сначала сдерут кожу, а потом убьют! Или…
Индейка рассмеялась.
– Они не смогут, даже если захотят!
– Что это за средство?
– Мы находим его в полях, где бледномордые выращивают свою еду. Женщинам не дают бренди, и если нам с мамой становится скучно, или нас что-то печалит, мы перемалываем чёрные рожки и едим понемножку. И нам становится весело. Очень весело. Некоторые считают нас безумными. Но это всё рожки.
Тогда мне показалось, что Скайлер и в самом деле на грани безумия – её глаза светились счастьем, и говорила она с придыханием, какое зачастую вызывается чрезмерным восхищением. Я не знал, о чём она говорила.
– А бледномордые их не едят?
– Нет. Они почему-то считают рожки заразой и сжигают.
Девушка посмотрела на меня.
– Ты мне не веришь?
Я решил поверить, потому что времени на сомнения у меня не было.
– Верю. Но как мы проберёмся в город незамеченными?
– Нам поможет Питер. Он мне должен, поэтому не откажет. Вы переоденетесь суварами, – это союзники англичан – они продают англичанам дичь. Вы залезете ночью в пекарню и подмешаете порошок в тесто. Англичане любят булки. Я тоже люблю, но отец не позволяет их есть – он считает, что у меня и так большая задница. Но ведь это не так? Скажи!
– Нет. Ты очень красивая. И задница у тебя аппетитная! Даже лучше английских булок!
Для убедительности, я схватил Скайлер за задницу и притянул к себе. Индейка растаяла в моих объятиях. Ну, а я был на высоте.
Потом мы поговорили с Питером. Он сидел один у костра и точил свой нож с костяной рукоятью.
– Я ещё не рассказала отцу о тебе, – сказала Скайлер Питеру.
Индеец раскраснелся и стал ещё более краснокожим – то ли от злости, то ли от стыда.
– Но нужна твоя помощь. Вальдер пойдёт к англичанам сам.
– Один?
– С тобой. Переоденетесь суварами. Отцу не скажем.
– Когда?
– Нужно торопиться, – сказал я. – Пойдём сегодня!
– Лучше утром – придём как раз к вечеру.
Ночью мы перевоплотились в суваров – мне пришлось побриться наголо, измазаться чёрной краской и нацепить какие-то дешёвые шмотки.
Питер посмеялся над моим «луком», как он, почему-то, называл мой новый образ. При чём тут лук? Но зеркала не было, поэтому я не разделил с индейцем его радости. Кроме того, мне было плевать на то, как я выгляжу.
А Питер снял свой длинноволосый парик, чем меня удивил и тоже повеселил – я тут же вспомнил о Каннингеме, а потом и о Патриции.
Так как моя жизнь тогда изобиловала событиями и впечатлениями, то я стал забывать о другой своей жизни – о жизни Якоба Гроота. Годы, проведённые в шкуре Сэндлера, позволили мне по-настоящему вжиться в роль еврея-ростовщика, которого судьба-злодейка потрепала и перебросила через океан.
Но, хвала богам, индейский парик и неожиданные воспоминания вернули мне долгосрочную память. В ином случае, всё могло бы повернуться менее благополучным образом, и я никогда бы не записал рассказ о своих невероятных, но имевших своё место в действительности, приключениях.
Мы выходили с рассветом, чтобы остаться незамеченными. Скайлер провожала нас – она дала мне мешочек с чудесным порошком.
– Высыпь его в тесто. Я буду ждать тебя! И не забывай о своём обещании!
Я пообещал не забывать об обещании, хотя мой Kewpie был против. Девушка поцеловала меня, но плакать не стала, хотя возможность такую имела.
– Если кто остановит – молчи. Притворись немым. Говорить буду я, – сказал Питер.
– А бывают немые индейцы?
– Бывают индейцы с отрезанными языками. Обычное дело. Так что лучше молчи!
По дороге молчали оба – каждый из нас думал о своём.
А к вечеру мы вышли-таки к английскому поселению.
– Нам нужна дичь, чтобы ни у кого не возникало лишних вопросов, – сказал Питер.
Мы охотились не более часа – Питер был мастером охотного дела, а нашей добычей стал кабанчик, который весил не более таланта. Мы закрепили его на жерди, взяли её с обеих сторон и понесли.
На нас никто не обращал внимания – англичане были заняты своими делами, а дел у них было в достаточном для переселенцев количестве.
Морячки болтались по городу пьяными и пытались задеть индейское самолюбие – они выкрикивали какие-то ругательства в наш адрес.
Мы не обращали на них внимания – морской шовинизм казался мне смешным и несерьёзным. Кроме того, я был ненастоящим индейцем, а лишь играл чудесную роль.
Правда, Питер разволновался, и пару-тройку раз хватался за свой красивый нож с костяной рукоятью – он был готовым перерезать английские глотки, но я жестами отговорил его – незапланированное кровопролитие посреди города могло провалить наше предприятие, а я бы никогда не простил себе такого смешного провала.
Пару раз встретились с настоящими суварами – Питер перекинулся с ними несколькими фразами так, что лысые индейцы ничего не заподозрили. Они как будто знали его в лицо. Но наши физиономии были спрятаны под толстым слоем чёрной краски, так что меня это не удивило.
Питер знал где находится пекарня, тюрьма и мясная лавка – мне показалось, что молодой тамагочи уже был здесь. А городок был небольшим – всё располагалось рядом.
В мясную лавку мы продали нашего прелестного кабанчика.
Потом мы зашли в пекарню и купили вкусный хлеб, а заодно прикинули план здания.
Пекарня была двухэтажной – на первом этаже пекари лепили свои булки, а на втором этаже они жили.
Мы решили, что проникать в пекарню будем через склад с мукой.
Затем мы наведались к тюрьме – она была тоже двухэтажной, но убогой – даже Ньюгейт с её оранжевыми стенами, по сравнению с ней, выглядел шикарным казино.
У входа в тюрьму стоял солдат. На ломаном английском Питер попросил его пустить нас внутрь, чтобы посмотреть, – индейцы умели удивлять своей наивностью и пользовались этим, знаете ли.
Солдат выругался и не пустил нас, потому что мы – индейцы, и, по его словам, должны целовать ему задницу. Он даже пнул меня ногой и приказал убираться.
Я разозлился, и уже открыл рот, чтобы опробовать на военном человеке лондонские нецензурные обороты, но Питер одёрнул меня, и тем самым спас наши индейские задницы от разоблачения.
В этот момент из тюрьмы выходил мой старый друг – Уизли. Эта долбаная скотина навещала Скайлер, не иначе.
Мне показалось, что его бельма увлажнились-таки слезами, но уверен, что мне показалось, потому что такая скотина, как Уизли, прослезиться никак не может.
Меня виконт не узнал, но тоже пнул. Я подумал, что, наверное, для суваров быть союзниками англичан выгоднее, чем воевать с ними.
Мы зашли в трактир, но нас оттуда выгнали – указали на непристойный внешний вид и наше индейское происхождение.
Питер не привык к такому уничижительному отношению и поскандалил. Надо признать, ругательства тамагочи отличаются от европейских – они имеют лаконичную, даже сдержанную форму, но понять их можно без знания индейского языка – смысл своих коротких но, вероятно, ёмких выражений Питер показывал на пальцах.
Я стал сомневаться в том, что виконт был в тюрьме у Скайлер, а не по каким-то иным делам – ведь его с таким вздорным характером тоже могли арестовать, чтобы потом отпустить.
– Сходим к дому Уизли. Нужно убедиться, что Скайлер ещё не вернулась туда, что она ещё в тюрьме, – предложил я Питеру.
Мы пришли к дому Виконта и засели в кустарнике неподалёку. Огромная собака виконта надрывалась, но крепкая цепь не позволяла ей приблизиться к нам и пощекотать наши нервы.
Перед домом разгуливал аппетитный фазан – он приковал мой взгляд, и мои тревожные мысли в одно мгновение переключились на гастрономию. Но я справился с искушением с такой же лёгкостью, с какой справлялся с вредными повадками моего милого Kewpie.
Мы с Питером решили понаблюдать за особняком, пока не стемнеет. Вышел пожилой негр-слуга и выдал собаке кусок фазаньего мяса. Псина увлеклась негритянской подачкой и успокоилась.
– А почему ты согласился помочь мне? – спросил я. – Скайлер сказала, что она чего-то не рассказала отцу.
– Да. Я пошёл, потому что она попросила. Я не могу отказать.
– Она что-то знает?
Питер засмущался, взял паузу и не отпускал её, а я не торопил доброго индейца.
– Я встречаюсь с сувару, – сказал он через пару-тройку минут.
– С девушкой?
Питер повернулся и посмотрел на меня с укором.
– Тамагочи встречаются только с девушками! Это закон наших предков! И каким бы он не был, никто из нас не в праве его нарушить!
Мой невинный вопрос задел доброго индейца, и я извинился за свою бестактность.
Через какое-то время к дому подъехал экипаж, и я надеялся, что в нём приехала Скайлер.
Но из кареты вышел Уизли, а за ним какой-то сувару. Я тут же взгрустнул.
– Это не она, – сказал я.
Питер отчего-то напрягся и принялся нервничать.
– Нет! Это она! – крикнул он.
Залаял пёс, а индеец встал и направился к экипажу. Я ничего не понимал, но за Питером не пошёл.
– Ата-та! Ата-та! – кричал Питер.
Издалека я слышал как индейцы ругаются между собой на туземном языке. Сувару говорил женским голосом и я, наконец, понял, что это и была девушка Питера. Оказалось, что женщины из племени сувару тоже бреются наголо и тоже перекрашивают лица в чёрный цвет. И одежда их не отличалась от мужской.
Я понял, для чего Питеру нужен был парик – он снимал его, когда ходил на свидание со своей сувару, и надевал, когда возвращался домой. Таким образом, соплеменники не могли догадаться о двойной жизни молодого человека и его любовных отношениях с врагами. И сувару знали Питера, и его появление в английском городе их не удивило.
Уизли тоже опешил, когда увидел решительного индейца, который направлялся в его сторону. Но виконт опомнился и жестом приказал выскочившему из дома негру-слуге спустить собаку с цепи.
Я дёрнулся на помощь, но что-то меня остановило. Скорее всего, это был мой Kewpie. Или, может, я вовремя вспомнил о своих Скайлер? Я не знаю.
Знаю, что иначе я тогда поступить не мог. Или-таки мог?
Негр отцепил собаку, и она повалила Питера на землю. Девушка кинулась к виконту и умоляла его отогнать пса, но Уизли не был бы аристократом в седьмом колене, если бы позволил себе уступить какой-то разукрашенной индейке – не такое было у виконта воспитание, знаете ли.
Уизли ударил девушку в лицо, и та свалилась наземь. Потом он что-то сказал негру, тот взвалил молодую индейку на своё плечо и уволок её в дом.
Пыль стояла столбом, а зверь рычал – мёртвой хваткой он вцепился Питеру в горло и норовил растерзать влюблённого юношу. Индеец боролся до последнего, а последним для него стал выстрел в сердце из пистолета, который, с аристократической театральностью, сделал Уизли.
Полагаю, Питер даже не успел улыбнуться перед своей смертью.
А виконт засунул пистолет за пояс и скрылся в доме, чтобы развлечься с индейкой.
Я не слышал, но думаю, Уизли сказал: «долбаный индеец», или «долбаные сувару», или «долбаные дикари».
Я хотел выбежать из своего укрытия и проверить, жив ли Питер. Но из особняка вышел всё тот же негр, взвалил индейское тело себе на спину и потащил в сарай.
Я пробрался к сараю и стал подглядывать через щель. Старый слуга взял топор и принялся разделывать тело индейца.
У меня перехватило дыхание, я отвернулся и представил себе встречу с отцом Питера и его сестрой. Что я мог сказать им?
Нелепость развязки меня тогда поразила и удручила. Смерть, порой, удивляет своей внезапностью, скажу я вам.
Негр закончил и вышел из сарая с большими кусками мяса в руках. Он подошёл к собаке и кинул ей сначала один, потом другой. Та принялась с удовольствием уплетать свежий деликатес, а старый слуга погладил пса, вернулся, сложил останки в мешок и куда-то делся, но мне было уже всё равно.
Так как я симпатизировал Питеру, у меня снова появилось горячее желание отомстить мерзкой гниде Уизли, которая доставляла людям одни неприятности. Но я решил не выдавать себя и довести до конца дело, ради которого мы с риском и бедным Питером явились в тот вражеский городок, ради которого я дал несбыточное обещание своей новой жене, и ради которого погиб славный индеец.
Я дождался, пока стемнеет, и направился к пекарне. На первом этаже свет уже не горел, а через полчаса его потушили и на втором. Ещё полчаса я дал хлебопёкам на то, чтобы они уснули.
Луна светила на полной своей мощности, и город не смог погрузиться во тьму.
Дверь мучного склада освещалась луной с особенной тщательностью, и мне пришлось скорректировать первоначальный план.
Я решил лезть в пекарню с противоположной, тёмной её стороны. Там было небольшое окно, а у меня уже был опыт проникновения в окна такого малого размера, поэтому я не сомневался в своих силах.
Я с аккуратностью выломал рамный замок, открыл окно и пролез внутрь.
Я попал в сортир и, когда слезал, чуть было не угодил в яму с пекарским дерьмом. Честно сказать, я не ожидал обнаружить в пекарне, где лепят вкуснейшие английские булки, которые обожают даже индейцы, такой примитивный туалет. Я задержал дыхание и нашёл дверь.
Из сортира я попал в зал, где готовилось тесто. Через мутное оконное стекло луна кое-как освещала четыре больших чана с поднимающимся, но ещё жидким, тестом.
Я достал свой чудесный мешочек и разделил чёрный порошок на пять равных частей. Затем я засыпал четыре части в чаны – одну я решил оставить себе, как говорится, на всякий случай.
Я перемешал смесь рукой, чтобы порошка в чанах не было видно.
Меня тоже не заметили, и я вылез из пекарни тем же путём, что и проник в неё.
За день я так устал, что направился в лес, чтобы поспать, потому что следующий день обещал быть тяжёлым. Хотя я даже не представлял, что будет происходить, и как я буду спасать Скайлер. Но я чувствовал сильное волнение, как вы, наверное, понимаете.
19
Меня разбудили первые лучи солнца, и я вернулся в город.
Булки уже были испечены, и их развозили по трактирам и лавкам.
Я сел у тюрьмы и с удовольствием наблюдал как сонные солдаты употребляют хлеб с индейским сюрпризом. Они съели все булки, но ничего не происходило.
Через какое-то время у площади перед тюрьмой стали собираться горожане. Я заподозрил неладное – оно было явным и бросалось в мои глаза.
Пришли даже индейцы сувару – их было около полусотни, но на площадь их не пускали, и они расположились вокруг.
Торговцы разносили по площади пирожки и булки, а женщины и дети с радостью покупали сдобное лакомство и с аппетитом тут же его поедали. Да и взрослые мужчины, пожалуй, не брезговали мучными изделиями. Полагаю, англичане любят английские булки более всего на свете.
После непродолжительного ожидания, к людям вышел чиновник, который арестовал Скайлер, и объявил, что губернатор и судья задерживаются. А ещё он попросил людей не расходиться.
Народ возмутился, но заиграла музыка и горожане развеселились. Популярные английские мелодии, которые исполняли музыканты на своих нехитрых инструментах, завели толпу. Или, может, это сделали булки со снадобьем?
Из тюрьмы послышался громкий смех – солдаты гоготали как гуси и что-то кричали. Потом они вместе с остроумными солдатскими шутками вывели из здания Скайлер и ещё одну молодую девушку. Узницы выглядели уставшими.
Они были одеты в самые простые платья. Было заметным, что они обе беременны и удивлены происходящим, а происходящее напоминало праздник, не иначе.
Я попытался подать Скайлер знак, чтобы она заметила меня, но она его не увидела. Да и не могла видеть, потому что в тот день я был индейцем. И подходить ближе я опасался по той же причине – я мог пострадать от британского шовинизма.
Через пару-тройку минут прибыли губернатор и судья. Они были весёлыми и пританцовывали.
Губернатор взошёл на трибуну для спикеров, которая находилась на возвышении рядом с тюрьмой.
Он открыл рот, но засмеялся, и толпа поддержала его. Чиновник подождал, пока буря народной радости стихнет, и продолжил.
– Друзья! Братья и сёстры! Подданные Его Величества! Мы собрались здесь по случаю приговора, который… который вынес наш… самый справедливый и королевский суд! Ха-ха-ха!
Горожане танцевали, пели, и, казалось, не слушали своего губернатора. Но чиновника это не смущало, и он продолжал. Ему приходилось даже кричать.
– Приговор, я уверен, не менее справедливый, чем наш суд! Ха-ха-ха! Судья, идите сюда – огласите!
На трибуну поднялся смеющийся судья со слезами на глазах. Он был небольшого роста и худой, и находился в возрасте, который некоторые называют преддеменционным.
Дети со смехом носились по площади и задирали танцующим женщинам их пуританские юбки. Отовсюду слышался весёлый смех.
Правда, некоторые горожане, по какой то причине, рыдали. Веселье набирало обороты и превращалось в истерику. Кто-то смелый уже катался по земле и кричал, что он вертел-таки короля и весь его двор.
Судья что-то говорил, но толпа и музыка заглушали доброго старичка. Тогда к музыкантам подошёл священник и заехал в ухо одному из них большим железным крестом.
Музыканты прекратили извлекать звуки из нехитрых инструментов – по всей видимости, авторитет церкви и её служителей, имел немалый вес, как и тот крест, которым они напоминали своим прихожанам об этом самом авторитете.
Послышались недовольные крики из толпы, но люди продолжали танцевать и без музыки.
–… помилованы именем Короля нашего Карла Второго… и приговорены к условному сроку заключения, – говорил судья и посмеивался.
Послышался свист, и на трибуну снова влез губернатор. Он оттолкнул судью и тот скатился на землю.
– А где же справедливость? Зачем портить людям праздник?! Даёшь смертный приговор!
Чиновник три раза ударился лбом о трибуну, чем и вызвал восторг у публики – толпа взревела.
Всё это походило на безумие, а индейцы сидели с раскрытыми ртами, потому что такого зрелищного представления они ещё никогда не видели. И увидели ли когда-нибудь потом?
– Даёшь смерть! Смерть! Смерть колдуньям! – кричала толпа.
Женщины начали прорываться к арестанткам, чтобы вырвать им волосы и выдавить глаза. А у некоторых из-за чрезмерного желания расправиться с подсудимыми изо рта пошла пена.
Солдат это веселило, но они отпихивали ретивых зрительниц толчками в лицо и стряхивали ротовую пену со своих рукавов.
Я не знал, что делать – средство индейской Скайлер действовало самым неожиданным образом.
– Колдуньи приговариваются к сожжению! Музыка! – крикнул губернатор.
Музыканты заиграли под всеобщее одобрение, и танцы продолжались.
К столбам, которые были заранее установлены рядом с трибуной, принесли хворост.
Я готов был кинуться к Скайлер, но почему-то не сделал этого.
Приговорённых губернатором «ведьм» со смехом и ругательствами привязали к столбам.
Некоторые горожанки плевались и швыряли в них камни, а дети последовали примеру своих мамаш. Камни попадали в лицо, грудь и живот привязанных женщин – они не могли уворачиваться и плакали.
Я так взволновался, что моё сердце сжалось в комок. Мне и самому хотелось рыдать!
Я снова порывался кинуться на помощь, но мой Kewpie отговорил меня, и, к тому же, я вовремя вспомнил о Патриции в ресторане.
Я решил бежать из города, чтобы не видеть этой печальной картины, но откуда-то появился старина Уизли.
Он начал прорываться к Скайлер, и кричать, что она беременна и что её нужно отпустить. Но танцующие люди смеялись в его аристократическое лицо – их глаза помутнели и, казалось, они и сами не понимали что происходит.
Уизли выдернул из-за пояса свой чудесный пистолет и выстрелил в воздух. Полагаю, толпа расценила выстрел как угрозу – один сухонький мужичонка схватил виконта и повис на нём, как ребёнок виснет на своём родителе, если ему не покупают нужную игрушку.
К повисшему человеку присоединились другие добрые горожане – они повалили виконта на землю и стали прыгать на нём, как на батуте. При этом, они продолжали смеяться, и даже умудрялись танцевать. Хоть я и ненавидел виконта всей своей душой, но в тот день я ему посочувствовал.
Какая-то женщина подняла руку, которая держала оторванное от виконта ухо. Толпу это, конечно, возбудило, и Уизли стали рвать на куски. Индейцы, хоть и привыкли к кровавым ритуалам, но в тот день они недоумевали – сильное недоумение читалось на их прекрасных лицах.
Я жалею о том, что Уизли принял смерть не от моей руки и в честном поединке, и не с улыбкой на лице. Но каждому – свой конец. Может, такую смерть он и заслуживал? Кто знает…
Священник спел какую-то молитву, но его никто не слышал, да и не слушал, пожалуй.
Хворост подожгли и огонь разгорался с мучительной неспешностью. Несчастные «ведьмы» кричали и умоляли их пощадить, но толпа смеялась, дети передразнивали орущих от боли и ужаса женщин, а пламя пожирало-таки своих жертв.
Я не буду описывать как лопаются животы беременных, которых сжигают заживо, потому что не хочу – даже мне такие воспоминания могут испортить настроение. Скажу лишь, что «ведьм» в человеческой истории сжигали чаще, чем вы, возможно, думаете.
В тот день я убежал-таки с той злополучной площади и два дня не мог прийти в себя.
Получалось, что если бы я не влез в ход событий со своим долбаным порошком, Скайлер бы не сгорела в костре, а отделалась бы лёгким испугом и королевским помилованием, и родила бы виконту наследника.
А я смог бы сам разделаться с Уизли, как того сам желал. Но кто же знал, что случится так, как случилось? Такие дела.
Но муки совести и чувство вины какое-то время не давали мне покоя.
Я успокаивал себя и думал, что я не мог тогда поступить иначе. Или всё-таки мог?
Как я потом узнал, тем чудесным средством, которым я спровоцировал помутнение английского разума и сжигание «ведьм», была обычная спорынья, какая паразитирует на злаках. И эпидемия «танцевальной чумы» не раз накрывала целые города. Но это всё – весёлые пустяки!
К тамагочи я уже не вернулся. Вероятнее всего, мне не простили бы нелепую потерю Питера и сняли бы с Сэндлера скальп, а то и всю кожу разом – этого я допустить не мог, как вы, наверное, понимаете.
Я посчитал это излишним и решил пробираться к голландцам. А потом и в Европу, потому что время поджимало – до открытия дырки оставалось не более нескольких лет.
А до Нового Амстердама было около ста миль на юг.
Я смыл свой индейский макияж и отправился в путь.
В дороге мне пригодились охотничьи навыки, которые я получил в гостях у тамагочи, поэтому пропитанием я себя обеспечивал сам. Потом я прибился к голландскому обозу, который направлялся туда же, куда и я, и через пару-тройку дней въехал в город.
Новый Амстердам был более крупным поселением, нежели английская деревня.
Первым делом я пришел к губернаторскому дому, заявил, что я голландский подданный, которого пленили англичане, и потребовал встречи с главным чиновником.
Я сказал охранникам, что имею ценные сведения, которые могут заинтересовать их начальника, и мне назначили аудиенцию на вечер.
Я дождался вечера и явился на приём к голландскому губернатору.
Генерал-губернатор Стейвесант оказался высоким, приятным и умным человеком, но одну его ногу заменял протез.
Когда я узнал его имя, то сразу вспомнил тамагочи и их вождя Даана, которого мог обнимать один лишь Стейвесант. Союз тамагочи с голландцами был самым надёжным союзом, как его ни покрути.
