Платон Абсурдин
Писец. История одного туриста
– Ретиарий наш Писец! Вон сетка валяется! – сказал Фаллакус.
– Слава богам! Всё-таки я правильно делаю, что жертвы им приношу! Если бы тебя слушал, то боги сделали бы его долбаным провокатором!
Парни ударили друг другу по рукам.
– Твои добрые друзья? – спросил меня Безносий.
– Да. Придётся их мочить! Рыжий, похоже, – секутор.
– А чёрный – ретиарий, как и ты? В таком случае, беру на себя загорелого!
Наша встреча на арене была неизбежной, потому что мы чудесным образом оказались в одной связке «ретиарий-секутор», и, по правилам, не могли драться в другими типами гладиаторов. Везение – штука непредсказуемая, скажу я вам.
– А это что за безносая обезьяна там с тобой, Писец? – кричал Теребиний.
– Это, наверное, его новая подружка! – отвечал Фаллакус.
Мордовороты заржали как кони.
– Эй, морды! – сказал Безносий, но продолжать свою речь почему-то не стал.
23
Через три или четыре дня начались римские народные гуляния.
Праздновать начали с Великого Парада Победы, который провели на форуме – в своём подвали мы слышали звуки труб и больших барабанов, под которые легионы с военной уверенностью чеканили свои шаги.
Гладиаторы волновались. Даже мордатые Фаллакус с Теребинием молчали и слушали как гудит древний город. А город тем временем готовился любоваться нашими смертельными номерами.
Когда парад закончился, к нам пришёл счастливый Базилий!
– Хорошо прошли! Я аж прослезился! Всё-таки равных Риму нет! С такой армией мы любых персов одолеем! Вы готовы? Скоро ваш выход!
Мы покивали своими головами.
– Где Дорис? – спросил я Базилия.
– Пошла переодеваться. Сейчас всех гладиаторов выпустят на арену, чтобы они поприветствовали народ. Она тоже выйдет.
После того, как театр забился до самого отказа, нас вывели-таки из всех гладиаторских подвалов на арену.
А нас было более двух сотен – разного роста, цвета и комплекции, но гладиаторы, по какой-то причине, не выказывали своего бурного восторга и предельного восхищения театром и зрителями. Вероятно, они, как настоящие бойцы, умели-таки держать свои чувства при себе.
Солнце слепило и мешало разглядеть трибуны, но по тому нестройному хору, который резал наш слух, можно было понять, что нам-таки рады.
– Победа или смерть! Победа или смерть! – кричали люди на трибунах.
Потом они заткнулись, и ведущий нашего представления, который стоял на специальном высоком подиуме в праздничной чёрной тунике, показал на нашу толпу рукой.
– Эти воины прибыли к нам со всех концов нашей республики! – сказал он в большую трубу. – Это лучшие из лучших гладиаторов, которыми так богат Рим! И они приветствуют вас! Идущие на смерть приветствуют римский Сенат и народ Рима!
Зрители завопили с новой силой. Мы помахали им своими руками, а нам в ответ стали кидать цветы! По-моему, это были розы. Но, может, и гладиолусы – я уже не помню.
Я нашёл в гладиаторской толпе Дорис – она была всё в той же маске, и единственная, с неподдельной радостью, махала рукой и одаривала публику воздушными поцелуями.
– Дорис! Где Триксий? Он не пришёл? – крикнул я.
– Вон он! – ответила Дорис и показала мне на нижний ряд.
Триксий сидел в компании каких-то знатных римлян, держал кубок с вином и смотрел на нас.
Я помахал ему правой рукой, а он показал мне свой кулак.
Потом нас снова разогнали по подвалам, чтобы вызывать на бои по-отдельности.
Базилий сидел с нами и тоже волновался.
– Если сейчас вызовут – не кексуйте – мочите, несмотря ни на что! Первый день – самый сложный! Потом привыкните!
Вызвали пару парней, а мы все молчали и слушали крики толпы и музыку, которые доносились с арены, пока шёл бой. Надо сказать, под музыку драться веселее – если попробуете, то не пожалеете!
Ведущий объявлял имена бойцов и с редкой частотой комментировал сам бой, а публика то вздыхала, то подначивала, то свистела, то ругалась. По этим звукам мы могли составить представление о том, что происходило наверху.
Базилий не выдержал нервного напряжения.
– Пойду гляну! – сказал он и убежал.
Потом привели одного из тех парней, которых позвали помериться своими силами – он был ранен и ругался. Все гладиаторы прильнули к решёткам, чтобы посмотреть на счастливчика.
– Долбаное солнце! – сказал он и сел у стены.
Руки его дрожали, а на глазах были видны слёзы. Видимо, он был как никогда близок к смерти, но боги смилостивились и разрешили ему ещё какое-то время потоптать землю своими дешёвыми сандалиями.
Вернулся Базилий – он выглядел озадаченным, но решительным.
– Сильные бойцы! Будет непросто, парни! Но ничего! Просто сделайте это – и всё! И всё!
А потом вызвали Безносия. Я обнял его, и мы пожали друг другу руки.
– Свобода или смерть! – сказал он и улыбнулся.
Я, конечно, улыбнулся ему в ответ, но, надо признать, Марцеллус распереживался не на шутку.
Базилий открыл дверь, и Безносий шагнул в торжественную неизвестность.
– И к солнцу – спиной! Только спиной! – напутствовал моего друга наш добрый учитель.
– Не боишься потерять безносую подружку? – спросил меня Теребиний, когда Базилий с Безносием ушли.
– Его подружку боги оставят для меня! – сказал Фаллакус.
Бой был долгим, но Фаллакус не ошибся – Безносий вернулся счастливым, но без пальца на руке.
– Дай перевяжу! – сказал Базилий.
– Безносая подружка стала ещё и беспалой! – сказал Теребиний и добрые мордовороты засмеялись.
– Заткнитесь! – сказал парням их же наставник с чёрной бородой, который не был высоким и плечистым, но Фаллакус с Теребинием боялись его и слушались, как малые дети.
Базилий кивнул ему своей головой, а бородач ответил учителю тем же – старые и опытные воины понимают друг друга без лишних слов, надо полагать.
Меня в тот день на бой не вызывали.
Зато в следующие три дня я провёл пять боёв, и в четырёх из них мне пришлось добивать своих соперников. Я ничего не имел против тех парней, но такова была цена моей свободы – полагаю, вы меня понимаете.
Безносий за эти дни выходил пару раз, и тоже вернулся победителем.
А Дорис, по словам Базилия, умудрилась умертвить бычка и леопарда.
– Она – умница! – говорил про неё Базилий с отцовской нежностью, когда возвращался к нам после её боёв.
Дорис выступала в своей маске под именем Аустралия, и зрителям она, конечно, приглянулась – мы слышали, как это имя не раз повторяла благодарная публика, причём делала это с завидной громкостью и упорством.
Дорис стала настоящей звездой того турнира, хотя я в ней и не сомневался.
А Фаллукус с Теребинием громили своих противников с завидной лёгкостью и быстротой – я не успевал съесть фазанье крылышко с хрустящей корочкой, а они уже возвращались из боя без царапин и других видимых повреждений, но с улыбками и скабрезными шутками.
Их молчаливый, но бородатый наставник оставался довольным своими учениками и позволял им пить церес по вечерам.
А Базилий запрещал нам пить церес даже по утрам – мы давились свинцовой водой из подвальных труб. И его можно было понять, полагаю, – наш учитель сам не пил даже вина и всю свою сознательную жизнь сидел на утренней дождевой воде, которую для него собирали его ученики или другие рабы. Может, поэтому он так сохранился и не имел очевидных и досадных признаков старения? Но кто же его знает, этого Базилия…
На пятый день турнира вызвали Безносия и Фаллакуса.
– Сегодня можете прощаться навсегда! – сказал добрый мордоворот.
Не знаю почему, но и я, и Безносий, и даже Базилий, поверили чёрному провидцу. Вероятно, потому, что Фаллакус был сильнее Безносия, как его ни покрути.
Мы простились с Безносием без лишних слов и жалких соплей.
– Сегодня ты обретёшь, наконец, свободу, – сказал я.
– Да. Похоже, боги не простили мне ту проклятую бабку…, – сказал Безносий.
– Убей его быстро! Слышишь? – сказал Базилий Фаллакусу.
Тот посмотрел на своего бородатого наставника – как будто спрашивал у него разрешения – и низкорослый бородач кивнул.
Базилий поблагодарил того молчаливого, но авторитетного человека таким же кивком головы.
– Я тебя не больно зарежу, – сказал Фаллакус Безносию. – Но красиво!
Они ушли, а я остался.
Фаллакус исполнил приказ своего учителя – на всё у него ушло не более десяти минут. И с красотой исполнения у него тоже всё получилось – публика аплодировала до исступления.
А может, Безносий не сопротивлялся и пошёл-таки на поводу у своей судьбы, потому что чувствовал свою вину перед той бабкой? Я не знаю. И успел ли он улыбнуться перед смертью?
Чёрный воин вернулся счастливым и весёлым и хлебнул цереса, который был предложен ему в качестве поощрения!
– Заслужил! – сказал бородач и похлопал Фаллакуса по заднице – скорее всего, потому, что до плеча бойца он дотянуться не мог.
– Если бы ты видел, с какой любовью я всадил вилы в твоего приятеля, то пожалел бы, что не был на его месте! – сказал мне Фаллакус.
– Теперь твоя очередь, Писец! – крикнул мне Теребиний. – Тебе отсюда живым не уйти, долбаный мудень!
Я почувствовал, что запахло жареным. Марцеллус почувствовал волнение, а я понимал, что мои шансы победить гиганта Теребиния не самые высокие на свете.
Я не знал что делать, Марцеллус паниковал, а Базилий не хотел расставаться со своей долбаной мечтой о греческом острове и рассвете в лодке и вдохновлял меня на подвиг.
– Завтра тебя поставят с Теребинием! Умой этого германского ушлёпка!
– Базилий, я…
– К долбаному солнцу – только спиной! Не забывай! Знаешь, почему Безносий отправился в долбаную могилу?
– Потому, что его убил Фаллакус?
– Нет! Потому что он встал своей безносой мордой к солнцу и поднял свои долбаные руки! Триксий рвёт и мечет! К солнцу – только спиной! И только к солнцу!
Я пообещал Базилию помнить о солнце, но не почувствовал облегчения, а Марцеллус не перестал паниковать.
Тогда я попросил провести ко мне Дорис – я надеялся, что она сможет-таки что-нибудь придумать, чтобы не лишаться моего скромного общества навеки.
Базилий привёл Дорис ночью, когда уцелевшие гладиаторы спали, а мне снились кровавые сны – один ужаснее другого.
Меня растолкали, я открыл глаза и отпрянул в угол, потому что увидел страшную морду обезьяны.
– Это я! – сказала Дорис и сняла-таки свою чудесную маску.
– Только быстрее! Никто не должен увидеть! – сказал Базилий, закрыл дверь и сел рядом с ней.
Я обнял девушку.
– Я вчера порешила огромного льва! – сказала она. – Его шкура будет украшать таблинум самого консула! Это большая честь!
– Дорис, меня завтра могут убить!
– Я осталась единственным бестиарием! Представляешь? Всех остальных сучек милые зверушки пожрали! Один только морж двух заделал! Ха-ха! Я лучшая! Я принесла тебе вина!
Дорис достала флягу и отдала её мне. Я выпил вино с удовольствием и одним глотком.
– Дорис, мы можем потерять друг друга!
– Почему? Всё так хорошо! Через пару дней ты станешь свободным, а я войду в историю!
– Завтра я стану не свободным, а мёртвым!
– Но ты должен победить!
– Теребиний сильнее меня! Понимаешь?
– Это тот германский красавец с фигурой атлета? Который убивает в два счёта?
– Да. Он уже убил в два долбаных счёта с десяток ретиариев!
– Дерьмо! Тебя с ним поставят? Ты точно знаешь?
– Точно! Больше его ставить не с кем! Я – последний ретиарий!
Дорис расстроилась, но вида не подала.
– А что говорит Базилий? – спросила она.
– То же, что и ты! Что я должен победить!
Лучшая женщина-бестиарий задумалась.
– Что делать, Дорис?
– Есть один способ. Можно попробовать остаться в живых, даже если бьёшься с Теребинием.
– Я готов пробовать! Говори скорее, Дорис! – сказал я и обнял девушку ещё раз.
– На празднике Победы публика обычно жалостливая. Они даже попросили меня не убивать моржа позавчера, и только потому, что он лишился в нашей схватке одного клыка! Но я была сильнее! И куда его теперь без клыка?
– Я не знаю, Дорис. Но мне кажется…
– В общем, когда почувствуешь, что тебе конец – отдай Теребинию руку или ногу, но не голову! Если вызовешь у зрителей сочувствие, они потребуют оставить тебе жизнь! Тем более, что это ваш последний бой! У тебя есть шанс, Писец!
У меня не было ни малейшего желания отдавать Теребинию руку или ногу Марцелллуса, но и других идей тоже не было.
– Я понял. Я понял.
– Хватит трепаться! Писцу нужно выспаться, Дорис!
– Уже иду! – сказала девушка и поцеловала меня в щёку. – Я буду на трибуне рядом с отцом!
Они ушли, а я остался высыпаться.
Но уснуть я уже не мог до самого утра.
24
Утром пришёл Базилий и принес мне какое-то зелье в своей фляге.
– На, выпей! Это прибавит тебе сил сегодня! Пей, чтобы никто не видел! Матёрка запрещена на турнирах! Еле пронёс сюда! Пришлось заплатить стражникам! Выпей всю!
Вероятно, мой учитель таки сомневался в моей победе, но я сделал так, как попросил Базилий.
Поначалу я не почувствовал действия того зелья, потом мне стало веселее, а Марцеллус позабыл об опасности быть убитым в схватке с любезным Теребинием.
А потом ко мне пришёл Безносий и пожелал мне удачи.
– Удачи тебе, Писец! Может, скоро свидимся, друг!
Заиграли трубы, забили барабаны и начался предпоследний день турнира.
Прошла пара-тройка боёв и, наконец, позвали нас с Теребинием.
– Всё, Писец! Сейчас Теребиний тебя кончит! – сказал Фаллакус. – Добегался!
– А вертел я твоего Теребиния! – заявил Марцеллус, хотя я его мнения не разделял.
– Писец оборзел, Теребиний! Кончай суку с особой жестокостью! Как ты любишь!
– За мной не заржавеет! Долбаный мудень будет без рук и без ног валяться и умолять о пощаде! Я ему даже долбаного коротыша отрежу, пожалуй! – заявил Теребиний. – И я не пощажу горемыку, даже если передо мной на колени встанет весь долбаный Рим!
Бородатый наставник похлопал Теребиния по заднице в знак своей поддержки.
– Пойдём, мордатый, я порву тебя в хлопья! – крикнул Марцеллус, а я испугался.
Базилий поскорее надел на нашу с Марцеллусом руку кожаную защиту и вывел из подвала, чтобы мой Kewpie не набросился на Теребиния до начала боя.
Мы вышли к арене, и я увидел Триксия с Дорис, которые сидели на первом ряду с местной знатью.
Дорис отправила мне воздушный поцелуй и показала жест, который с тех пор сохранился в употреблении навсегда, но с неприличным значением, хотя она лишь напомнила мне о руке, которой следовало пожертвовать для спасения жизни.
А Триксий снова показал мне свой кулак. Марцеллус в ответ показал ему длинный язык – этим он озадачил и разозлил своего доброго хозяина.
– Помни про солнце! – сказал Базилий.
– Плевать на солнце! – расхрабрился Марцеллус и плюнул в небо.
– Спокойно, Писец! Перебрал ты с зельем! Бой могут перенести, и тогда тебе уже ничего не поможет, а я не уеду в долбаную Грецию! Убей германского мудня сегодня же! – сказал Базилий и дал трезубец с сеткой мне в руки.
– На арену вызываются гладиаторы: секутор Теребиний и ретиарий Писец! – объявил в свою медную трубу ведущий.
Музыканты заиграли задорную, но героическую мелодию.
Мы тут же выскочили на арену.
Теребиний снял свой шлем и принялся бегать по краю арены с поднятыми руками, в которых он держал гладиус и щит. Зрители приветствовали его стоя.
А Марцеллус вышел в центр площадки и принялся зачем-то вертеть сеткой над своей головой.
– Гонг! – крикнул, наконец, ведущий мужчина с пьедестала, когда Теребиний набегался вдоволь и подошёл ко мне с жуткой гримасой на своей морде.
Потом он надел свой шлем и встал в смешную боевую стойку.
Ударили в гонг.
Марцеллус скопировал позу своего противника и засмеялся. Я не мог помешать Kewpie – он не слушался меня и делал что хотел, собака.
Тем временем Теребиний начал атаковать.
Марцеллус с завидной лёгкостью уворачивался от ударов великана и продолжал смеяться.
Мне казалось, что это не битва насмерть, а какая-то игра, в которой Марцеллус обыгрывает соперника, и даже поддаётся ему. Это было странным, но, похоже, зелье Базилия оказалось эффективнее, чем сам учитель мог предполагать. Тогда я предпочёл не мешать Марцеллусу, и даже поверил в свою победу.
Удивлённый Теребиний уже начал выдыхаться, потому что тратил силы на бесполезные преследования Марцеллуса по всей арене и сильные удары гладиусом по воздуху, но мой милый Kewpie, вместо того, чтобы атаковать и разрешить, наконец, непримиримые противоречия, в которых мы с Теребинием завязли ещё в доме Кайсара, вошел в роль раненого воина. Он даже прикинулся хромым и убогим, хотя я не чувствовал никакой боли ни в ногах, ни в других членах. Этот спектакль его, вероятно, забавлял, но противник не преминул воспользоваться неуместной игрой Марцеллуса и принялся наступать.
Я посмотрел на Дорис. Она, видимо, подумала, что нам конец и снова показывала мне тот жест, который потомки по какой-то причине сочтут неприличным.
Но тут к нам подбежал Спартакус с Корнелией на руках.
– Тяжёлая, Писец! И грязная! Помоги донести до прачечной!
Марцеллус бросил оружие и протянул руки к полководцу либертарианцев, потому что не мог ему отказать, полагаю.
Я запаниковал, потому что заметил звериный оскал на потной харе Теребиния – он собрался нас с Марцеллусом кончать – не иначе!
Я снова посмотрел на Дорис – она вскочила на скамейку и уже с неё жестикулировала с таким надрывом, что заразила своей резвостью и публику. Видимо, зрителям, хоть они и не понимали значения сигнала молодой девушки с маленькой грудью, понравился и тот самый жест, и новый способ выражения своих эмоций – они тоже повскакивали на скамейки и повторяли за Дорис её нехитрые движения – били одной своей рукой по локтевому сгибу другой руки.
Теперь уже и Марцеллус заметил оживление на трибунах и, к счастью, вытянул-таки свою правую руку в сторону Теребиния и попытался дать ему пощёчину.
Я заметил, как гладиус доброго германца блеснул на солнце, а длинная, как питон, рука Марцеллуса отлетела в сторону.
На этом я посчитал свою жизнь законченной; успел вспомнить всех, кого встречал и кого хотел бы встретить и убить; посмотреть на Базилия – он схватился за сердце и глядел на меня с лёгким отеческим укором.
Но, вместо встречи с богами, я, с удивлением для себя, очнулся в какой-то комнате с белыми стенами и приятным запахом цветов.
Я лежал на мягком диване, а в открытое окно задувал тёплый ветер и щекотал мои пятки.
У моего дивана сидела красавица Дорис и ела персик.
– Привет, дорогой! – сказала она и поцеловала меня в левую щёку. – Отличный бой! Красивый! Всё получилось! Ты жив! Скоро вернётся папа – он встречается с консулом.
– Почему Теребиний не убил меня? Он же мог…
– Ты разжалобил народ! У тебя получилось! А без руки можно жить!
Я посмотрел на перевязанную правую руку – она была укорочена по локоть, но болела, как ни странно, отсутствующая её часть. Я расстроился, а Марцеллус пустил слезу.
– Как я теперь? И я не выиграл турнир…
В этот печальный момент в комнату вошёл довольный Триксий в сопровождении Базилия.
– Наш герой уже очнулся! Ты был великолепен! Всё-таки не зря я держу Базилия – это был лучший бой всего турнира! Народ пищал от счастья!
– Но я не выиграл турнир…, – сказал я.
– Да, но зато о моей школе и обо мне теперь знает весь Рим! А это… В общем, я решил подарить тебе свободу!
Дорис заулыбалась, а Базилий посмотрел на Триксия с удивлением.
– Я…, – сказал я.
– Без руки ты всё равно драться уже не сможешь. Да и писать, пожалуй тоже. Зачем мне такой раб?
– Триксий, я…
– Да и, честно говоря, за тебя просил сам консул! Каково! Он, как и все, был поражён твоим умением держаться на арене! Решили так: я подарю тебе свободу, а он наградит тебя талантом. Я про серебро.
Дорис захлопала в ладоши!
– Папа! Ты самый лучший! – сказала она и кинулась к Триксию на шею.
– Да! Я знаю! Сегодня же виндицируем тебя – и можешь отправляться на все четыре стороны!
– А я? – спросил Базилий.
– А ты… Твои ученики просрали, не так ли? А один вообще сдох! Ты не выполнил условие нашего договора! И ты мне нужен! Но не унывай, дружище! Через четыре года новый турнир – у тебя есть время подготовить достойных гладиаторов и победить!
Вот так рассыпалась мечта доброго Базилия об острове и лодке. Мне было жаль этого крупного мужчину и прекрасного учителя, а Марцеллус почувствовал свою вину.
Базилий посмотрел на меня с завистью, и я понял, что он начинает меня ненавидеть. А за что? Ведь я старался не подвести его! Так случилось, что не получилось – согласитесь, и такое тоже бывает! И потом, кто из нас лишился руки?!
– Собирайся, Писец! Через час жду тебя у претора – будем оформляться! Дорис знает где – она проводит! Пошли, Базилий!
Счастливый Триксий с печальным Базилием ушли.
– Как всё удачно получилось! – сказала Дорис, прилегла со мной и обняла Марцеллуса. – Завтра у меня последний бой – притащат какого-то убогого медведя, а потом мы сможем уехать. Вместе.
– А Триксий не будет против?
– Нет. Он теперь на короткой ноге с самим консулом – остальное его мало интересует.
– А Куда?
– На Сицилию, например. Говорят, там уютно. Я хочу открыть свою гладиаторскую школу для женщин. Папа обещал помочь. Женщины – тоже люди, и они хотят драться наравне с мужчинами!
– Да… Наверное.
Честно сказать, я не знал, чего я хочу более – вернуться к мильному камню и попытаться увидеться с Каннингемом, или поехать с Дорис и жить в счастливом браке с женой-красавицей.
Марцеллус, понятное дело, склонялся ко второму варианту.
– О чём ты думаешь? Тебе не нравится Сицилия? Тогда поехали в Грецию! Или в Африку!
– Мне нравится Сицилия. Но, может, не нужно медведя? Ну его к чертям! Поехали сегодня же после виндикации!
– Как не нужно медведя?! Ты совсем не думаешь, когда говоришь! Я готовилась несколько лет, чтобы получить сраный венок победителя! А ты хочешь, чтобы…
– Я хочу уехать. С тобой и поскорее!
– Уедем завтра! И не спорь! Иначе я уговорю папу передумать!
Я решил не спорить с милой девушкой, потому что не хотел её расстраивать.
Потом меня освободили и выдали мне соответствующую грамоту с подписями Триксия и претора.
– Поздравляю, Писец! Заслужил! Руку тебе пожать не могу, но желаю удачи! Консульский талант ждёт тебя в каупоне.
Я поблагодарил Триксия и сказал, что приду на бой Дорис с медведем, чтобы поддержать его дочь. Он не был против, и даже купил мне билет на трибуну – Триксий был прекрасным отцом, как его ни покрути.
На следующий день мы встретились в театре. Моё место было на десятом ряду, но я видел всю арену и Триксия, который сидел внизу в обществе добрых аристократов. Он улыбался, пил вино, и был довольным и дочерью, и мной, но более всего, полагаю, собой.
Базилий был, как всегда, в наставнической ложе у выхода из гладиаторских подвалов. Он сидел с задумчивым выражением своего лица и ни с кем не разговаривал.
Меня зрители тут же узнали и просили побаловать их автографами. Я не отказывал римскому народу в такой мелочи и раздавал их направо и налево. Правда писать на глиняных табличках и папирусах приходилось левой рукой, но мои каракули расходились по трибунам и радовали людей, казалось, не менее, чем сами весёлые гладиаторские бои.
Заиграла громкая музыка, и ведущий нашего представления объявил продолжение праздника.
– Итак, мы продолжаем! – завопил он в свою трубу. – Сегодня последний день турнира – мы подведём итоги и узнаем, кто из наших героев, победивших смерть и дошедших до конца, получит-таки венок и титул чемпиона!
Народу понравились слова ведущего и он зааплодировал.
– А начинает представление та самая Аустралия, наша любимица, которая завоевала сердца римлян на вечные времена! Её имя останется в истории гладиаторских игр – такое решение уже принято нашим дорогим Сенатом! Встречайте! Аустралия – гроза свирепых хищников!
Зрители подняли шум, а Дорис выскочила на арену. Мне кажется, маска обезьяны была ей к лицу и лишь подчёркивала изящные и красивые черты её тела.
Дорис приветствовала публику своими воздушными поцелуями и торжественным проходом по периметру арены. Она крутила задницей, как это делает каждая женщина, которая хочет понравиться, и кричала, что любит всех, кто собрался посмотреть на неё сегодня. Полагаю, они кривила душой, потому что любила она лишь меня. Ну, может, и Триксия – он был заботливым отцом.
Когда Аустралия закончила показывать себя зрителям, ведущий продолжил свой трёп.
– Сегодня Аустралия встретится… с Мишелем! Так зовут огромного медведя, которого подарил нам новый герой Рима – Гай Кайсар!
Публика взорвалась.
– К сожалению, сам он не смог приехать – у него появились срочные дела в Африке, но он просил передать вам свой пламенный привет! Кайсар по какой-то причине уверен в победе своего Мишеля, поэтому жертвует гонорар за этот бой в фонд помощи калекам последних войн! Но мы не склонны разделять уверенность подающего надежды молодого защитника республиканских идеалов! Дерзкая Аустралия уже доказала нам, что палец ей в рот класть не надо – откусит!
Народ похлопал и посвистел ведущему в знак своей поддержки.
Я не ожидал увидеться с Мишелем ещё раз, но, по правде сказать, она меня порадовала. Всё-таки он был не самым обычным медведем в мире – он был хорошим и послушным актёром.
Ударили в гонг, зазвучала музыка, и битва началась.
Народ выкрикивал имя Аустралии, но Мишеля никто не поддерживал. Я симпатизировал мишке, но опасался выкрикивать его имя, чтобы не испортить свою добрую репутацию.
Дорис подбежала к Мишелю и ткнула его своим длинным копьём. Медведь встал на задние лапы и начал танцевать в такт музыки, как он и привык делать.
Публика засмеялась, а Дорис ранила зверя ещё раз. Мишель, как настоящий актёр, терпел боль и продолжал двигать своей тушей.
Публика начала орать ругательства и требовать смерти доброго медведя.
Я молчал, а Марцеллус ждал, когда Дорис прикончит-таки Мишеля.
Дорис не захотела убивать танцующего медведя, а решила устроить такое же театральное шоу, какое показал всем Марцеллус пару дней назад.
Аустралия носилась вокруг Мишеля, выкрикивала обидные для медведя фразы и покалывала его копьём. Потом она стала изображать уставшую от жизни и раненую женщину и подходила к медведю вплотную, и даже дотрагивалась до него рукой – публике такой спектакль нравился.
Дорис осмелела и трогала медвежьи клыки и била Мишеля ножом в ухо, но старательный танцор не обращал своего внимания на такие пустяки и продолжал свой милый танец.
Зрители хохотали и хлопали в ладоши, а я заскучал – мне хотелось забрать поскорее своё серебро и покинуть славный город.
Я закрыл глаза, чтобы не видеть этот спектакль – он мне не нравился, но услышал знакомую фразу, которая меня тут же взбодрила.
– Покачай малыша! – крикнул ведущий в свою трубу.
Я понял, что сейчас случится трагедия, и поспешил на помощь Дорис.
Ударили в гонг, и Мишель начал танцевать в сторону Аустралии.
Я скакал по головам зрителей вниз и кричал.
– Беги! Дорис! Беги! – кричал я.
Но девушка то ли не слышала меня из-за рёва толпы, то ли слышать не хотела. Она думала, что Мишель так и будет танцевать и терпеть её болезненные выходки, а потом позволит себя заколоть в красивом прыжке.
К сожалению, она не знала о сценарии, который когда-то придумал для Мишеля Карлиний, как и я не знал, что Кайсар вместе с Мишелем прислал ещё и инструкции по управлению ручным медведем – вот почему он был уверен в Мишеле.
Я выскочил на арену и побежал к Дорис. Наконец, она заметила меня и удивилась, но я опоздал – Мишель взял и поднял её своими огромными лапами, и откусил Дорис голову.
Музыка стихла, толпа заткнулась, а я осел на песок.
Мишель, видимо, подумал, что сделал что-то не так и испортил нам праздник – он опустил тело на арену и положил рядом с ним голову. Скорее всего, медведь испугался, что его накажут за испорченный спектакль, лёг на песок и закрыл своими лапами глаза.
Мне было жаль и Дорис, и Мишеля, но не все истории имеют счастливый конец, знаете ли.
– Сука! – закричал Триксий и его голос, казалось, услышал весь Древний Рим.
Озверевший отец выхватил меч у одного из легионеров, подбежал к Мишелю и парой-тройкой ударов отсёк лежащему медведю голову. Но в чём была вина Мишеля? Ведь он сыграл свою роль с завидной безупречностью!
Потом Триксий сел со мной на песок и зарыдал.
Нас попросили уйти с арены, чтобы не мешать – публике предстояло насладиться ещё несколькими боями.
Мы ушли из театра в подавленном состоянии и не разговаривали.
– Что я скажу Гере? Сука медведь! Всю карьеру мне поломал – теперь станет известно, что Аустралия – моя дочь! Зачем я выбежал?! Теперь инфамии точно не избежать! Сука! – говорил Триксий сам себе и рвал свои волосы.
А потом он накачался вином и цересом до скотского состояния, и я не стал с ним прощаться, как, впрочем, и с Базилием.
В тот же день я уехал в Африку, чтобы насладиться, наконец, свободой и начать новую жизнь.
25
На консульские деньги я открыл на африканском побережье небольшую мануфактуру по производству гарума – это единственное занятие, которое могло приносить мне удовольствие, пожалуй.
Я научился писать левой рукой – обучение, конечно, заняло какое-то время, но результаты превзошли ожидания – моему почерку завидуют все, кто умеет писать.
А потом я женился на девушке из уважаемого рода.
Моя жена Виктория родила мне пятерых детей. Двое, правда, умерли ещё в детстве, но трое стали-таки взрослыми людьми и все они уже обзавелись своими семьями.
Мой старший сын Маркус – морской офицер.
Младший сын Гай изучает искусство гарумоварения и унаследует мою мануфактуру.
А дочь Дорис замужем за римским наместником в Британии, которую Кайсар таки прибрал к римским рукам.
У меня шестеро внуков и одна внучка. Есть уже и правнуки – правда, я их ещё не видел.
Моя жена во всём поддерживает меня и помогает готовить самый лучший гарум во Вселенной.
До неё все мои женщины оставляли меня и уходили в иной мир, но Виктория до сих пор жива, и, хотя мы скоро будем праздновать её шестидесятилетие, помирать она, слава богам, не собирается. Может, даже переживёт и меня. Но что-то я в этом сомневаюсь.
Про дырку у Везувия я позабыл как только мои дела пошли в гору. Мой гарум стал самым популярным во всей Империи, и я поставляю его в лучшие дома Рима, а также во все крупные термопольные сети.
Даже «Жареные крылышки Кайсара», которые появились в Азии, и в Британии, и даже в Африке, покупают гарум лишь у меня. Я горжусь этим и жалею, что Кайсар не дожил-таки до этого и не увидел моего успеха. Я никому не посоветую заниматься политикой, если, конечно, вы хотите сохранить свою жизнь.
Но дело Кайсара, в отличие от него самого, живёт, и переживёт оно не только меня, но будет существовать ещё не одно тысячелетие.
Если вы спросите меня в чём его секрет, то я отвечу, что в гаруме. Я уверен в этом так же, как и в том, что мой рецепт уникален, и никому не придёт в голову готовить гарум так, как делаю это я. Для этого нужно иметь лучшее воображение на свете, быть настойчивым, как Кайсар, и не бояться экспериментировать. Но людей с таким набором исключительных способностей я не встречал, пожалуй.
