Платон Абсурдин
Писец. История одного туриста
Я плюнул на прогресс и зарёкся что-либо внедрять. Но зато я сосредоточился на психическом состоянии нашего вождя, потому что оно вызывало опасения.
Мне казалось, что главный борец за свободу теряет к ней интерес, как и ко всему остальному, пожалуй.
Я беспокоился за всё либертарианство, а Марцеллус хотел бежать, собака.
Весной решили, наконец, идти на Рим. Но оттуда пришли добрые вести о том, что против нашей чудесной армии Сенат послал аж две армии.
К нам в штаб, который располагался на вилле какого-то казнённого чиновника, влетел Крикс. Великий полководец сидел в атриуме и наблюдал за мухами, которые уже проснулись после зимней спячки, а я проверял отчёты фуражиров и отбирал из них кандидатов в гладиаторы за недостачу. Корнелии не было – её отсутствие уже стало для нас привычным.
– Спартакус! Ты слышал новость?
– Зачем ты так кричишь, Крикс? Я не глухой.
– Сенат собрал сразу две армии – четыре легиона отборных солдат!
– Ну и что?
– Как что? Нам нужно их как-то обломать, я полагаю. Или у тебя есть другие идеи?
– Идей нет.
Крикс налил себе из кувшина вина и выпил его.
– Я думаю, нам пора поговорить. Марцеллус, выйди!
– Марцеллус, останься! У меня нет от него секретов. Говори, Крикс, если тебе есть что сказать.
Спартакус убил зазевавшуюся муху, налил себе вина в любимый бокал с изображением чего-то, что было понятным лишь ему одному, и сделал глоток.
Крикс сел напротив Спартакуса и тоже убил муху.
– Так больше не может продолжаться. Нам пора решить… Нам нужно сделать… А что, если… Мы должны…
– Думаю, правильнее будет спросить её саму.
– Хорошо. Марцеллус, позови Корнелию.
Я стрелою вылетел искать эту красивую женщину, потому что предстоящий разговор двух состоявшихся мужчин представлялся мне решающим не только для них, но и для десятков, а может, и сотен тысяч других людей, которые им поверили и были готовы отдать свои чудесные жизни ради великой идеи.
Я нашёл Корнелию в прачечной – она давала наставления работавшим там женщинам о том, какую мочу следует использовать для отстирывания старых пятен.
– Чем темнее – тем лучше отстирывает. Концентрация имеет значение, – говорила она прачкам. – У тех, кто злоупотребляет цересом – самая никудышная.
– Корнелия, тебя зовёт Спартакус! – крикнул я с порога. – И Крикс тоже!
– Что? Оба?
– Да!
– Я так и знала!
Мы побежали с ней в штаб.
Когда мы вошли, Спатракус с Криксом так и сидели напротив друг друга и, видимо, не сказали ни слова за то время, пока я отсутствовал.
Корнелия села между ними, а я налил всем вина, сел в стороне, взял папирус с отчётом и сделал вид, что не слушаю.
– Корнелия, Крикс хочет что-то сказать.
– Да. Я… Я считаю, что так продолжаться больше не может, и тебе нужно сделать выбор.
– Выбор?
– Да. Выбирай одного из нас. К чему скрывать, если все уже знают?! Положим конец слухам и поставим точку! Мне надоело скрываться и делать вид, что ничего не происходит!
Корнелия задумалась, но мне это показалось странным – я полагал, что она готова к такому разговору, и ответ на этот вопрос у неё уже припасён.
Но она колебалась, или делала вид, что она в затруднении, и выпила вина.
– Я не хочу выбирать, – сказала она.
– Но тебе придётся это сделать, Корнелия, – сказал Спартакус.
– Я или мой друг! Выбирай! – сказал Крикс.
Я замер, потому что не знал, кого она выберет, и мне был до жути интересен этот спектакль.
– Но вы мне оба нравитесь. Я не знаю.
– Крикс, хоть и бывший раб, но достойнее человека я не встречал, – сказал Спартакус. – Я уверен, что он будет лучшим правителем Азии.
Эти слова полководца помогли Корнелии определиться.
– Спартакус, я останусь с тобой.
Крикс разбил свой бокал о стену и выбежал вон.
– Я знал, что ты не оставишь меня в трудное для нашей борьбы время. Только отныне забудь о Криксе!
Корнелии не оставалось иного, нежели пообещать Спартакусу то, о чём он просил.
Крикс напился вином и цересом и скрылся в самом модном в Метапонте борделе, который назывался «У сестёр».
На следующий день было решено разделиться на две армии. Первая, под руководством Спартакуса, должна была идти на Север, а второй, которой командовал Крикс, предстояло закрепиться на горе Гарган и оттянуть на себя одну из римских армий.
Нужно ли говорить, что я остался со Спартакусом?
Но надо признать, Крикс справился-таки со своей задачей, правда, погиб смертью храбрых в том сражении вместе с большей частью своих людей.
Когда мы узнали об этом, Спартакус выступил перед своим войском.
– Братья и сёстры! Враги убили нашего чемпиона, нашего Крикса!
Спартакус пустил скупую слезу. Корнелия стояла рядом с ним и сделала то же самое.
Думаю, она переживала гибель Крикса сильнее всех нас вместе взятых, но вида не подавала. Истерика была для неё неведомой роскошью. Сильная была женщина, скажу я вам, – умела держать себя в руках. Да и красивая, к тому же.
– Он был мне больше, чем брат! И я знаю как вы любили его! Мы никогда не простим долбаным ублюдкам его смерти! Так поклянёмся же мстить за Крикса до тех пор, пока последний из этих позорных псов не будет уничтожен карающим мечом справедливости!
Армия дала эту добрую клятву, но дела наши ухудшались.
Корнелия накаркала с Крассом и его яйцами – мужчину назначили-таки нашим главным врагом и уничтожителем либертарианского движения, и он взялся за дело с огоньком.
Для укрепления дисциплины в своей армии он ввёл децимацию – древнюю римскую традицию, по которой казнили каждого десятого солдата, если легион бежал с поля боя или терял свой штандарт. Причём, в роли палачей выступали товарищи жертвы неудачного жребия. Надо сказать, такой стиль руководства армией принёс плоды – легионеры перестали даже думать о побеге от нас и дрались с удвоенным упорством. Римская армия сжалась в крепком крассовском кулаке.
А нас Красс решил взять измором – он не вступал в открытые столкновения с крупными силами либертарианцев, а гонял их по полуострову.
Так продолжалось около года.
В итоге мы оказались запертыми в Регии у сицилийского пролива. Армия Красса вырыла глубокий ров на перешейке, и мы оказались отрезанными от большой земли. Снабжение провиантом затруднилось и начался голод.
– Что будем делать? – спрашивал Спартакус на военном совете своих командиров.
Они не знали и были готовы паниковать. Честно сказать, я тоже чувствовал дискомфорт, а Марцеллус собирался бежать.
– Почему не получается наладить снабжение морем? – спросил Спартакус самого ответственного командира, который отвечал за питание целой армии.
– Римляне прислали флот – они блокировали местные воды – пускают только пиратов. Но киликийцы не согласятся возить нам хлеб – им незачем ссориться с Римом, пока их товар пользуется здесь спросом.
– Суки! Нелепо сдохнуть от голода после полутора лет блестящих побед! – сказал Спартакус. – Почему вы ничего не предлагаете? Я для чего вас держу?
– Спартакус, мы…
– Что вы? Вы только и можете, что в кости играть! Когда вы в последний раз разбили легион? Не помните? А я напомню – три месяца назад! Теперь вы сдулись! Только и делаете, что отступаете! Так мы никогда не доберёмся до долбаного Рима!
Военачальники потупили свои суровые командирские взгляды и молчали. Это расстраивало доброго Спартакуса, и он всех выгнал.
– Корнелия, эти долбаные мудни молчат! Что мне с ними делать? Ума ни приложу…
– А ты попробуй децимацию. Говорят, помогает, – посоветовала верная супруга.
– Ну, это уж слишком! Меня не поймут!
– Ты предпочитаешь погубить движение своим бездействием? Нужна твоя решительность, Спартакус!
– Я поговорю с киликийцами. Может, они согласятся переправить нас на Сицилию.
– Ты хочешь довериться пиратам?
– Корнелия, на Сицилии мы пополним армию – там много недовольных Верресом – это наш шанс!
– Спартакус…
– А ты спроси Марцеллуса! Марцеллус, что лучше: обезглавить каждого десятого борца за свободу или попросить пиратов переправить нас на Сицилию?
Я, как вы знаете, был противником насилия, поэтому выступил за сделку с киликийцами. Хотя моя интуиция протестовала, а Марцеллус молчал.
Но, думаю, даже если бы я поддержал идею с децимацией, Спартакус всё равно не решился бы рубить головы своим добрым людям. Не такое было у него воспитание!
Через пару-тройку дней мы со Спартакусом принимали пиратов. Они прибыли к пирсу на триреме с позолоченными парусами, а вёсла, казалось, были сделаны из серебра. Мы со Спартакусом удивились такой роскоши.
– Приветствую вас! – сказал Спартакус. – Спускайтесь на берег —мы приготовили для вас отличный ужин!
– Какой ужин вы можете приготовить? – спросил старший пират с рыжей бородой, серьгой в каждом ухе и татуировкой на всю шею, которую к тому же украшала массивная и золотая цепь. – Говорят, вы уже лошадей сожрали. Вы скоро друг друга жрать начнёте!
Пираты засмеялись, но Спартакус не смутился.
– Если вы не голодны, то всё равно спускайтесь – попьём воды, поговорим в непринуждённой обстановке.
– Спускаться мы не будем! Потому что не доверяем рабам! Говори, чего хочешь!
– Я хочу, чтобы вы переправили меня и моих людей на Сицилию!
– И всего-то? А ты и есть тот самый Спартакиадис, беглый раб и гладиатор?
– Меня зовут Спартакус! И я не раб!
– Ладно, мне всё равно, кто ты! Если, конечно, у тебя водятся деньжата. Как у тебя с деньгами, парень? Успели почистить римских фраеров?
– Деньги у нас есть.
– Сколько ты готов нам заплатить? Ты же понимаешь, что дело рискованное. Тут повсюду долбаные крассовские корыта.
– У нас есть пятьдесят талантов серебром.
– И всё?
– Всё.
– Сколько людей?
– Тридцать тысяч.
Бородач задумался и покалькулировал в своём пиратском уме.
– Хорошо. За пятьдесят перевезу половину. Будете сидеть на вёслах! Только серебро – вперёд! Такое у нас правило, дружище. Ну что? Идёт?
– Почему не всех?
– На пятьдесят талантов мне проще продать рабов, чем с вами тут мудохаться. У меня всего дюжина кораблей. Соглашайся, пока я не передумал.
– Мне нужно время!
– Подумай! До утра. Утром дашь ответ! До завтра!
Пираты уплыли, а мы побрели в наш шатёр. Спартакус не хотел обсуждать сделку со своими командирами – мы были в шатре втроём.
– Ну что твои пираты? Согласились? – спросила Корнелия.
– Они готовы перевезти половину.
– А что с другой половиной? Подаришь их Крассу?
– Оставим их пока здесь. На Сицилии соберём армию и вернёмся.
– Ты с ума сошёл! Ты же знаешь, что с ними будет! Они либо сдохнут от голода, либо римляне их перережут, когда узнают, что ты их бросил! Красс не станет ждать, пока ты наберёшь долбаную армию!
– Что ты предлагаешь, Корнелия?
– Наступать, Спартакус! Наступать!
– Тогда это будет последняя наша битва! Люди устали!
– Для поднятия боевого духа я тебе уже предлагала эффективное лекарство!
– Я не стану убивать своих же людей, Корнелия! Как ты не понимаешь?! Я не готов!
– А бросить на произвол их долбаной судьбы ты, значит, готов?
– Я вернусь с подкреплением!
– Делай что хочешь, Спартакус!
Корнелия вышла вон.
– Спартакус, послушай, я тоже думаю, что довериться пиратским мордам – не лучшее решение, – сказал я.
– И ты туда же! Вы сговорились, что ли?! Всё равно будет по-моему!
Полководец ударил своим кулаком по столу, да так, что наши бокалы опрокинулись и вода разлилась.
Утром Спартакус дал пиратам положительный ответ.
– Отлично! – сказал бородач. – Тащите серебро!
Спартакус приказал расплатиться с пиратами, и серебро погрузили на пиратский корабль.
– Как стемнеет, переправим первую тысячу в одну тихую бухту. Там их не обнаружат! Пускай они вечером соберутся здесь.
– Хорошо!
– Не скучай, Спартакиадис! – крикнул татуированный бородач, когда корабль отошёл от пирса.
Мы вернулись в лагерь, и Спартакус отобрал тысячу воинов. Он был в приподнятом настроении, и даже пошучивал.
Отобранным бойцам он приказал собраться вечером у пирса.
– Сами пойдём в последней партии, – сказал мне вождь либертарианцев.
– А что скажешь тем, кто останется? – спросил я.
– Скажу, чтобы готовились к переправе.
Но ни вечером, ни ночью, ни даже к полудню пираты не появились.
Спартакус понял, что его обвели-таки вокруг пальцев.
– Суки! Пиратское отребье! – кричал он в шатре. – Когда возьмём Рим, я всех их пущу на дно!
Корнелия ухмыльнулась, а я сочувствовал Спартакусу. Да и всем остальным либертарианца, пожалуй, тоже.
Тогда я понял, почему Каннингем считал, что историю не изменить.
Мы остались без денег, без еды, и надежды у нас оставалось с горчичное зерно.
Нам нужно было выбирать: или сдаться, или прорываться через укрепления Красса на восток. Первый вариант не мог считаться приемлемым, потому что вёл к смерти под пытками и несмываемому позору.
Спартакус выступил перед войском и сказал, что иного выхода нет, и нужно идти на прорыв.
– У нас мало сил! И многие из нас останутся в крассовом рву кормить стервятников. Но те, кто вырвутся, продолжат нашу борьбу! Это ещё не конец, друзья мои! Победа будет за нами!
Войско поддержало оратора вялым «Да здравствует Спартакус!»
– А если кто-нибудь из вас увидит пирата – пусть он отрежет ему уши! – закончил полководец.
Вы спросите: почему уши, а не нос? А я вам отвечу: не знаю.
09
Ночной прорыв был кровавым и драматичным. Путь к свободе нам освещала овальная, но всё ещё яркая луна. Было прохладнее обычного – всё-таки была зима, но холода не чувствовалось. Было не до него, пожалуй.
Я заиграл Jingle Bells, и в один момент тысячи голодных людей с ругательствами и мерзким улюлюканьем устремились в глубокий ров, чтобы потом карабкаться на римские укрепления.
Многие из них, как и обещал Спартакус, были убиты во рву римскими лучниками и копейщиками, или завалены камнями, которые римляне с удовольствием сбрасывали с насыпи.
Те, кому удавалось вступить в рукопашную схватку с врагом, дрались как безумцы. Ну или как герои – кому как нравится.
Нам уже нечего было терять, а в таком добром состоянии духа люди готовы совершить невозможное. Так что, если что-то кажется вам невозможным – потеряйте всё, кроме жизни, разумеется, и тогда, наверное, справитесь. Ну, со скукой – однозначно – не сомневайтесь!
Я старался бежать быстрее других, но у меня не получалось – находились те, кто бегал быстрее Марцеллуса.
Я швырнул щит с мечом на землю и сбросил на неё же свои нехитрые доспехи, чтобы догнать вырвавшихся вперёд парней. Но рожок, который висел у меня на спине я сохранил – всё-таки он кормил меня последние пару лет. Думаю, вы меня понимаете.
Я ни о чём не думал. Я бежал и спотыкался о поваленных товарищей и перелезал через них.
Если я падал, то вставал и бежал снова. На просьбы о помощи я не откликался, потому что в темноте искать пострадавших времени не было. Ну, или по другой причине – я не помню.
Помню, как я очутился уже на насыпи, и на моих глазах вырос невысокий, но римский легионер. Луна осветила-таки его лицо – оно намекало своей доброй гримасой на мою скорую смерть, или увечье, на худой конец.
Марцеллус, наверное, так бы и поступил – погиб бы от руки того скромного мужчины с тревожным взглядом, но я не стал идти на поводу у своего глупого Kewpie, а с размаху засандалил своей ногой в междуножие храброго воина, как это делала моя боевая подруга Патриция в минуты опасности.
Это получилось само собой, хотя, вероятно, если бы в моей руке был меч, то я не стал бы использовать свою чудесную ногу и проиграл бы бой на мечах. Полагаю, этот приём спас нам тогда с Марцеллусом жизнь, потому что несчастный солдат тут же куда-то исчез. Я не стал выяснять его дальнейшую судьбу, а продолжил свой путь к свободе.
Помню, я перепрыгивал через какие-то препятствия, кого-то душил руками и ногами, а кого-то обматерил на немецком.
Всё происходило с космической скоростью, и частое мелькание тел, мечей, лошадей, злобных рож и прочих атрибутов борьбы за светлые идеалы меня тогда утомило.
Мне хотелось куда-нибудь прибежать, наконец, и расслабиться, потому что такие волнующие забеги выматывают нервную систему и портят настроение.
Я очнулся на берегу реки. Оказалось, что я не один добежал-таки до финиша – на этом же берегу я увидел и других успешных стайеров. Что ни говорите, а занятия спортом необходимы, если, конечно, вы собираетесь отстаивать свои взгляды и бороться за справедливость.
Я нашёл Спартакуса – он выглядел уставшим, но счастливым. На лице его была кровь, да и одежда его тоже не была самой чистой на земле.
– Ты ранен? – спросил я его.
– Это не моя кровь! Пустое! Главное, что мы прорвались!
Спартакус обнял меня за плечо.
– А что с Корнелией?
– С ней всё хорошо. Я и не знал до сегодняшнего дня, что она так быстро бегает. Я еле поспевал за ней! Она ещё умудрилась на бегу заделать пару-тройку римлян! Вот это женщина! Вон она делится впечатлениями с такими же прыткими тётками!
В реке мылись женщины, и я увидел среди них Корнелию. Она была перепачкана кровью, и красно-чёрное платье её напоминало, скорее, лохмотья бродяжки, чем наряд супруги выдающегося полководца. Корнелия о чём-то рассказывала своим подругам и размахивала руками.
– Корнелия! Дудь – живой! – крикнул Спартакус.
Она помахала мне рукой и продолжила свой увлекательный рассказ.
После переклички выяснилось, что прорвалась лишь треть либертарианцев – остальные погибли или попали в плен, или пропали без вести.
Я был удивлён, что спасся тот самый Гур, которого я невзлюбил ещё с момента нашей первой встречи у Везувия. Никогда бы не подумал, что такой неуклюжий и пожилой уже человек сможет остаться в живых в такой заварушке.
Я не понимал, почему он до сих пор с нами, а не сбежал к римлянам – у него было множество возможностей это сделать, но он с упорством следовал за нами и точил оружие солдатам Спартакуса даже когда его не просили, и сам подавал нам вино на штабных совещаниях. И он не был беглым рабом.
Как-то, помню, ещё в Кумах я выпил пол-пифоса вина и встретил его на улице.
– Почему ты с нами, Гур? Ты же ни хрена не понимаешь в долбаном либертарианстве!
– А зачем мне понимать? Я уже старый.
Я тогда не понял его ответа, но пытать Гура не стал и пошёл спать.
Причина такой преданности либертарианским ценностям открылась потом.
Вечером у костра Спартакус собрал уцелевших командиров.
Снова было решено сопротивляться до последнего и ни в коем случае не сдаваться крассовским головорезам. Дали клятву с кровью.
Все понимали, что конец не за горами, но озвучивать эту мысль никто не отважился.
Вероятно, никто не хотел расстраивать своего доброго лидера. А он сам, похоже, всё ещё верил в свою удачу. Но быть может, он считал неприличным признаться в обратном. Всё-таки он – потомок Ромула, как-никак.
Настойчивый Марцеллус ещё раз предложил бежать, пока была такая возможность, но я с решимостью отверг это гнусное предложение, потому что дал кровавую клятву. А может, и не поэтому.
Честно говоря, я решил довериться богам, раз они были ко мне до сих пор благосклонными и выручали меня.
Но если мне было суждено погибнуть в жестоком бою или быть распятым на кресте – так тому и быть, думал я, – не я первый, не я последний. Погибнуть за свободу – не самое поганое дело, скажу я вам.
Какое-то время мы ещё поболтались по югу полуострова – пытались не вступать в бой с крассовскими легионами, но старина Красс таки достал нас, собака.
Последний бой либертарианцев был коротким – складывалось впечатление, что они сами накалывались на копья римлян и подставляли свои шеи под вражеские гладиусы. Это было похожим на массовое самоубийство.
Те, кому не хватило духа принести себя в жертву своей прекрасной идее, были пленены добрыми римлянами.
Я отыграл «Праздник к нам приходит» в последний раз – это был реквием по славному двухлетнему движению тысяч людей по Аппенинам в поисках свободы.
Нашли ли они её? Этот вопрос философский, и я не желаю тратить своё и ваше время на бесплодные рассуждения.
Сама по себе свобода – штука и относительная, и до глубины личная. Свободу нельзя измерить – её можно лишь ощутить, пожалуй.
В тот момент я ощутил её всем своим сердцем вкупе со своей беспокойной душой и отбил-таки лошадь у одного всадника – вероятно, он устал рубить крепкие либертарианские тела и потерял бдительность.
Рожок дудя снова сыграл Марцеллусу добрую службу и был использован им как грозное оружие.
На этот раз Марцеллус в первую очередь дал дудкой по морде лошади – она от неожиданности и наглости моего Kewpie взбрыкнула и сбросила с себя крассовского солдата. Но после многократного контакта с головой сбитого всадника, инструмент пришёл в негодность, и мне пришлось его выбросить.
Я матерился, но кое-как залез на кобылу и поскакал за Спартакусом и Корнелией – они неслись вдвоём на одной лошади, которую, вероятно, Спартакус тоже получил от римлянина, по направлению к голубому заливу.
Супруги пересекли поле и скрылись в лесной чаще. По-видимому, враги не обратили внимания на беглецов, потому что хотели побыстрее закончить утомительную резню, и не отвлекались на пустяки.
Я ехал и думал о том, что трагедия Спартакуса не в том, что он проиграл свою битву, а в том, что его след в истории оказался другого размера и с другим рисунком. Искажённое представление потомков о вожде либертарианцев и о его устремлениях печалило меня более, чем разгром целой армии.
У каменного обрыва, с которого открывался живописный морской пейзаж, беглецы спешились и обнялись.
– А, Марцеллус! Хорошо, что ты здесь! – сказал Спартакус, когда я подъехал.
– Куда теперь? Найти лодку? – спросил я.
– Не нужно лодки. Мы останемся здесь.
– Но они нас схватят! Нужно бежать!
– Беги! Только сначала сделай последнее доброе дело для нас с Корнелией, дружище!
– О чём ты, Спартакус?
– Мы не хотим, чтобы наши головы украшали римские колонны! – сказала Корнелия. – Ты понимаешь?
– Понимаю, но…
– У нас мало времени! Когда мы закончим, спрячь нас. Чтобы ни одна римская собака не нашла! – сказал Спартакус.
Я пообещал выполнить их просьбу.
– Спасибо, друг!
Спартакус обнял меня, а Корнелия поцеловала в левую или в правую щёку.
Великий, но поверженный полководец снял с пояса длинный нож. Я из деликатности отошёл в сторону и старался не смотреть на этих двух симпатичных мне людей, чтобы не мешать им насладиться последними мгновениями жизни.
Но мой Kewpie так и не смог оторвать от них своего взгляда – он любил драмы.
Они ещё раз обнялись, и Спартакус направил лезвие в своё сердце.
– Дай мне, – сказала Корнелия и с женской аккуратностью взяла нож из рук супруга.
Они смотрели друг другу в глаза, но в их взглядах я не увидел ни страха, ни печали.
Корнелия с силой вдавила нож в свой живот и на пурпурном платье появилось тёмное кровавое пятно.
– Не больно, Спартакус, – сказала она. – Только жаль, что он так и не увидел света.
Спартакус прослезился.
Картина и в самом деле была трогательной, и неудивительно, что на глазах Марцеллуса тоже появились слёзы.
Корнелия закрыла глаза и осела в объятиях Спартакуса. Он поцеловал её, положил на землю и достал из её тела окровавленный нож.
Потом он повернулся к морю и перерезал себе горло.
Так закончилась история двухлетнего противостояния, которое в умных книжках принято называть «восстанием рабов».
Я подождал, пока Спартакус не испустил дух, и уже собирался захоронить тела, как заметил бегущего ко мне человека. Он махал мне своей рукой и что-то кричал.
Когда он подбежал, я узнал в том человеке того самого Гура, которого знал ещё с Везувия.
– Думал, опоздаю! Хорошо придумал, Марцеллус! Скажем, что замочили ублюдков, и поделим денежки пополам! Ты ведь не хочешь забрать всё себе?
– Ты о чём Гур?
– Как о чём? О вознаграждении! За их головы обещали десять талантов серебра! Десять, Марцеллус! По пять на брата!
– Не брат ты мне!
– Брось, друг! Головы будем отпиливать, или так сдадим?
– Будем, – сказал я.
Я поднял нож Спартакуса с земли.
– Не успеем! – сказал я и показал своей рукой в сторону леса. – Смотри! Они уже здесь!
Гур повернулся к лесу, а я схватил его за шею и всадил нож под рёбра доброго дельца.
Я не хотел нарушать своё обещание, которое дал Спартакусу с Корнелией и продать их головы врагам. Надеюсь, вы меня понимаете.
Да и стали бы римляне платить нам с Гуром? Полагаю, вряд ли. Ведь мы для них тоже были рабами, да и бунтарями к тому же, – а это ни в какие ворота не пролезет!
Так что иначе я тогда поступить не мог. Или-таки мог?
Я привязал уздечками и ремнями от сёдел камни к телам Спартакуса и Корнелии, и сбросил их с обрыва в море. В тот день они исчезли навсегда. И если о Спартакусе будут помнить и через тысячелетия, то о существовании прекрасной Корнелии люди смогут узнать только из моей рукописи.
Гура я сбросил без камня, потому что его плавающее, как дерьмо, тело вряд ли смогло бы кого-нибудь заинтересовать – такого добра в прибрежных водах всегда в достатке.
Я прогнал лошадей, а сам доверился воле богов и побрёл вдоль берега навстречу неизвестности и новым приключениям.
Или вы думаете, что я тоже захотел наложить на себя свои руки и броситься с обрыва для пущей драматичности сюжета? Такой мысли не возникало даже у моего милого Kewpie, скажу я вам.
10
Когда я устал-таки идти и подумал о ночлеге, то увидел одинокую лачугу, которая стояла у самого берега.
Я постучался в дверь и добрый рыбачок впустил меня в свой неказистый дом.
Рыбачок был сухим и пожилым уже мужчиной, но жил один. Лишь дохлый пёс заморской породы и с язвами на шкуре кое-как скрашивал его одиночество.
– Я накормлю тебя ухой, – сказал он. – В последнее время мне везёт с уловом! Хорошо, что ты зашёл, а то мне старику и поговорить не с кем!
– Спасибо тебе, добрый человек. Но я так устал, что вряд ли буду самым разговорчивым человеком на земле, – сказал я.
– Отдыхай, сынок. Говорить буду я.
Меня такой вариант устраивал, и я сел за небольшой стол.
Сильный запах наваристой ухи вызвал у Марцеллуса выделение слюны, но он вовремя её вытер.
– У тебя липкий пол, – заметил я. – И стул.
Старик промолчал, но разлил уху по потрескавшимся от старости тарелкам. Он не забыл поделиться и с дохлым псом, но пёс даже не понюхал предложенную хозяином похлёбку.
Я стал с жадностью поедать нехитрое, но сытное угощение – уха была жирной и приятной на вкус.
После первой тарелки я попросил ещё одну – вероятно, из жадности. Старик не отказал бедному путнику.
– Я смотрю, жизнь и тебя потрепала, – сказал мне старик, когда я принялся за добавку.
– Да.
– Ну, ничего. Главное – живой. Твою драную одежонку мне заменить нечем, разве только могу предложить тебе иголку и нитки. И постирать можешь в морской водичке.
– Отлично!
– Куда идёшь?
– В Помпеи, – назвал я первый город, который пришёл мне на ум.
– Не бывал. Но слышал о нём. У тебя там дела?
– Да. Кое-какие…
Старик встал, куда-то вышел, но вернулся и принёс белый кувшин.
– Это церес. Не откажешься?
– Нет, что ты! Обожаю церес! – сказал я.
Я хоть и привык к палермскому красному вину, и в глубине души недолюбливал церес, но не хотел обижать доброго хозяина.
После ухи церес показался мне вкуснее обычного.
Я повеселел, да и Марцеллус почувствовал невероятное облегчение.
– Вкусный церес! В жизни не пил такого!
– Пей – не стесняйся! Я хоть и беден, но долбаный церес у меня есть всегда. Иначе – что за жизнь?
Я согласился со стариком, что жизнь – дерьмо, и выпил пару-тройку кружек чудесного напитка. Старик тоже повеселел, и наш разговор перешёл в дружеский формат.
Но через какое-то время весёлое расположение духа сменилось на обратное.
– Ты не представляешь каково жить в старости одному! – сказал рыбак и пустил слезу, а то и две. – Ноги не ходят, сети не достать! Долбаную рыбу приходится на удочку брать! И некому мне помочь!
Марцеллус растрогался и пожалел рыбака.
– А где твоя семья? – спросил я, когда оба суровых мужчины перестали слезоточить.
Старик загрустил пуще прежнего.
– Когда-то у меня была семья, – сказал он. – И семья, и положение, и таланты – я про серебро.
Я удивился такому крутому повороту, потому что считал старика обыкновенным неудачником, и попросил его рассказать свою историю. Рыбачок не хотел вспоминать былое, но я уговорил-таки старого хороняку.
– Случилось так, что я убил свою жену, – начал он свой весёлый рассказ. – А у меня была лучшая жена в городе – из знатного рода, красавица, и грамотная, к тому же. Я не хотел убивать её – всё получилось само собой. Я тогда был судьёй. И в тот день мы как раз приговорили пару-тройку десятков рабов к смерти, за то, что они утопили своего хозяина. И хотя было доказано, что они не делали этого, что он сам накачался долбаным вином и полез в бочку купаться – нырнул в неё головой, а вынырнуть не смог, нас попросили признать рабов виновными. Ну и заплатили, конечно. Такое случается, когда в деле замешан кто-нибудь из влиятельных граждан.
Старик принёс ещё один кувшин с цересом.
– Оказалось, что у этого семейства были милые доброжелатели, которые хотели ослабить таким образом своих конкурентов. А раб тогда стоил – не то что теперь! За хорошего раба можно было дом просить! Ты понимаешь?
Я ответил, что понимаю, не обманул и хлебнул цереса.
– Ну мы это дело отметили вином. Потом зашли в попин и добавили цереса. Там же подрались с какими-то центурионами. В общем, домой я-таки вернулся, но уже под утро, злой, пьяный и с разбитой харей. Но жены я дома не обнаружил. Я допросил рабов – они сказали, что жена ушла. Она подумала, что я, как обычно, не вернусь и свалила. Сука. Я тогда часто отмечал с друзьями долбаные смертные приговоры и мог не возвращаться домой по несколько дней. Меня эта новость вывела из себя и я принялся искать её по всему городу. В конце концов, я нашёл её в объятиях какого-то чернокожего раба. Раба! А ведь я любил эту стерву! Ты понимаешь?
Я снова признался бывшему судье в том, что понимаю его как никто другой.
– Ну, я взял и порешил обоих! Зарезал, как свиней.
Рыбачок замолчал, потому что задумался – волнительные воспоминания не давали ему покоя, но потом он выпил кружку цереса одним глотком и продолжил.
– Дело, как говорится, житейское – за раба я заплатил хорошую компенсацию его хозяину, но вот с жёнушкой пришлось сложнее. Её папаша, долбаный и вредный старикан, решил меня засудить. И, несмотря на то, что совокупление жены с рабом, а тем более измена мне в такой грубой форме оправдывали мои действия, суд встал на сторону моего тестя. Полагаю, он купил судей с их долбаными потрохами. В общем, меня признали виновным, лишили должности и заставили выплатить штраф и компенсацию тестю. Я выплатил всё до последнего асса! Но эта тупая морда требовала для меня смертного приговора! Он продал дом, или даже два, чтобы подмазать честных судей. Я решил не дожидаться исхода дела, потому что был уверен в неподкупности служителей закона, и бежал на юг вместе со своим сыном. Ему тогда было пятнадцать.
