Платон Абсурдин
Писец. История одного туриста
– Не правда, – сказал Каннингем. – Это поучительная история. Вероятнее всего, его приятель слишком много болтал своим долбаным языком и тем самым нервировал уважаемого джентльмена и профессора. А нервишки у профессоров шалят!
Каннингем достал фляжку с коньяком и отхлебнул из неё пару-тройку раз, а водитель заткнулся и варежку впоследствии не разевал. Зато у нас появилась возможность в тишине полюбоваться красотами древнего города и морскими пейзажами.
Мы подъехали к причалу, но большая яхта профессора качалась в полумиле от берега – море разволновалось и подмывало пирс солёной водой.
– Странно. Почему меня не встречают? Я же звонил Дрейку. Дрейк – капитан моей лодки, – сказал Каннингем. – Совсем расслабились на профессорских харчах! Бездельники!
Мы прошли к катеру, который стоял у пирса, но по дороге промокли. Каннингем сам управился с катером, и мы пришвартовались к яхте, а затем кое-как залезли на белоснежную посудину.
– Дрейк! Я здесь! Где ты, дружище? Мы промокли и хотим есть!
Каннингему не ответили.
Мы вошли в кают-компанию – за столом сидел человек в белой морской форме, но на голове его была чёрная треугольная шляпа – такие носили во времена Сэндлера. Это выглядело странным, но забавным.
– Дрейк, почему ты молчишь? Что такое? Я недоволен тобой!
Капитан с виноватым видом пожал своими плечами и снял шляпу. Он оказался лысым как колено и с огромной серьгой в правом ухе.
Я почувствовал, что за нашими спинами кто-то стоит и обернулся. Позади нас стоял человек с пистолетом, и не один. Я пересчитал злодеев – их было двое и оба обладали азиатской внешностью.
Я заподозрил неладное, а Каннингем, похоже, сделал то же самое.
Он отодвинул резной стул из массива какого-то тёмного дерева и сел за такой же стол, но напротив капитана.
– Ну выходи уже! Зачем в прятки играть? Чай не дети уж! – сказал профессор.
Из соседней комнаты выплыла… кто бы мог подумать… сама Мадам. Она была в любимой белой шубе, которую, видимо, не снимала, и в сопровождении тех же парней, которые привозили её в особняк к Каннингему. Один из них имел чёрный цвет своей кожи, а другой был ярким китайцем, но оба носили дорогие белые костюмы.
Негр приготовил для Мадам резной стул, и она села между Дрейком и профессором.
– Водка есть? – спросила Мадам капитана.
– Диккенс, принеси водки!
– Сам принеси! – приказала Мадам, достала мешочек с табачком и принялась набивать им свою трубку.
Дрейк посмотрел на Каннингема и получил от него немое позволение, затем встал, надел свою чудесную треугольную шляпу, и пошёл за водкой, в сопровождении головореза из мадамовой свиты.
– Ну, здравствуй, долбаный старикан! Думал свалить?
– Ну что ты! Разве можно от тебя свалить? Так, решил ребят на яхте покатать. Им уже скоро тридцать, а они моря не видели.
– Не бзди, старый хрен! Знаю я тебя!
У Каннингема тряслись руки, и он спрятал их под столом, а негр поднёс к Мадам золотую зажигалку, и она закурила.
Приятный запах её табака щекотал ноздри, и я вспомнил о Скайлер. Но тут подоспел Дрейк с холодным графином и налил водку в две стопки.
– Ты можешь идти к своим мореходам – без тебя управимся, – сказала Мадам Дрейку. – И сидите там смирно!
Капитан удалился с мерзкой гримасой на своём лице – вероятно, Мадам чем-то не понравилась доброму морячку.
– Где ты понабрал таких убогих мореходов? Их даже охранять не надо!
Каннингем промолчал, но отчего-то улыбнулся.
– Выпей, морда! – обратилась китаянка к уважаемому профессору. – Разговор обещает быть весёлым.
Каннингем выпил и сморщился.
Потом он поправил свой парик, и взгляд его повеселел.
Мадам тоже выпила и затянулась своей трубкой.
– Откуда ты узнала о моей яхте? – спросил Каннингем.
– О ней не знают только пигмеи! Ты же сам раструбил о своём корыте на весь мир! Глупый старикашка! Научись держать язык за своими долбаными зубами! Хотя… Поздно уже учиться в твоём возрасте. А тем более после того, что ты сделал. Да и зубов, наверное, уже нет.
– А что я сделал?
– Не прикидывайся идиотом! Ты убил мадемуазель Ли!
– Я не убивал никакую… бабу! Разве я похож на убийцу? Я скромный учёный, который…
– Хватит! Сам не убивал, но приказал своим недоноскам перегрызть ей глотку!
– Глотку? О какой глотке речь? О глубокой или нет?
– Каннингем, твоё словоблудие не уместно! Она была мне дочерью. Хоть и приёмной, но любила я её как родную.
– Но ты же не можешь любить. Не дано тебе! Не да-но!
– Заткнись! Не тебе, лысому, рассуждать о любви!
Профессор снова поправил свой чёрный парик.
– Если тебя всю жизнь отбривали, то не потому, что не умели любить. Но ты этого так и не понял! Ты как был мелким базарным торговцем, так им и остался!
Мадам кивком китайской головы показала на свою стопку, и её подручный налил туда водки.
– Этому тоже налей! – сказал Мадам. – Пускай насладится в последний раз.
Китаец налил и Каннингему. Тот схватил стопку и отправил вкусный напиток себе в рот, но на этот раз он и бровью не повёл.
– Ты собираешься меня уничтожить, надо полагать? Стереть в порошок и скормить медузам?
– Медузы тобой подавятся! Я жалею морских тварей. Думаю, что ты и твои тушканы заслуживаете иного.
Тушканами нас с Патрицией ещё никто не называл, поэтому я захотел вспылить, но профессор жестом посоветовал мне сохранять спокойствие, и я последовал совету учёного человека.
– Чего же мы заслуживаем? Талонов на усиленное питание?
Мадам выпила.
– Ты угадал. Вы будете поедать друг друга. И не исключаю, что усиленно.
– Я слышал о твоём новом увлечении скармливать людям их же собственные члены, но думал, что это завистники преувеличивают.
– Никаких преувеличений! Полагаю, я не смогу заставить вас съесть друг друга прямо сейчас?
– Вы правильно полагаете, Мадам, – сказала Патриция.
Мадам посмотрела на неё с презрением.
– Это ведь ты перегрызла горло моей Ниу? Не думаю, что это сделал этот очкарик.
– Я! И сделала бы это ещё раз без всяких угрызений!
– У тебя будет возможность грызть не только чужие глотки и свои грязные ногти. Уверена, это будет интересное представление! Как вы считаете, джентльмены?
Телохранители китаянки оживились и закивали своими головами.
– Мадам, мы будем делать ставки? – спросил негр.
– Конечно. Как всегда. Ставлю десятку, что сначала эти двое загрызут лысого, а потом белобрысая сучка съест долбаного очкарика.
– Что ты задумала? – спросил Каннингем.
Мадам снова затянулась и выпустила дым в немолодое профессорское лицо.
– Я задумала повеселиться, а заодно отомстить. В моём дворце в Макао есть клетка, которую я заказала специально для наших милых шоу. Вас поместят туда и не будут кормить. Воду будут давать, но морскую. И где-то через неделю начнётся самое интересное. Мы будем наблюдать, как ваши животные инстинкты победят ваш глупый гонор, как ваш европейский лоск сменится смердящим безобразием, и вы начнёте пожирать друг друга! Поверьте, на это стоит посмотреть!
– Ты всегда была мерзкой тварью. Удивляюсь, как я мог катать свои долбаные яйца в твою сторону.
– Твои раскатанные яйца тебе отрежут перед началом представления, пожалуй. Это будет справедливо.
– Не думаю, – процедил профессор.
Мадам засмеялась, а я прикинул наши шансы на побег – они показались мне тогда незначительными.
– Думать тебе больше не нужно, – продолжила китаянка. – Ты труп! Тебя больше нет! Тебя, старого, проглотит и переварит молодёжь. А потом она тебя вы…
– Ну хватит! Если едем в Макао, то зачем терять время? Никогда ещё не был в Макао. Это ж португальцы постарались? Я не путаю?
Профессор встал на свои ноги, и мне показалось, что он что-то задумал.
Я не ошибся.
– Дрейк! Пол-у-ундрра-а! На абордаж! – завопил Каннингем с такой громкостью, что мои уши мигом оказались заложенными. Вероятно, он оглушил всех, кто находился в кают-компании, потому что все присутствующие прикрыли свои уши руками. Руки – полезные штуки, скажу я вам.
Дальнейшие события развивались с такой скоростью, какой мог бы позавидовать любой уважающий себя спринтер.
В кают-компанию влетели морячки во главе со своим капитаном. У всех в руках были шпаги – да, да, я не ошибся – самые настоящие шпаги, какие я наблюдал в своём прошлом вояже.
Морячки в одно мгновение обезоружили мадамовых головорезов и скрутили их морскими канатами.
Мадам даже не шелохнулась, хотя яхту и покачивало на волнах.
– Что ты себе позволяешь, долбаный англичашка? Это бесполезно! Со мной тебе не справиться! Тебя найдут и обезглавят, а твой парик засунут тебе в задницу! Твою коллекцию древнего хлама распродадут на аукционе! Старый дурак!
Она рассмеялась, но как-то без задора.
– Очень может быть, что коллекцию ждёт распродажа, но зато никто больше не увидит твоей мерзкой хари, от которой всех давно тошнит! Я избавлю человечество от дерьма и войду в историю!
Мадам прекратила свой беззадорный смех, и лицо её исказилось до состояния полной неузнаваемости.
– Дерьмо не может войти в историю! Особенно такое низкопробное, как ты! Дешёвка! Шваль!
Мадам потеряла самообладание и была похожа на базарную бабу обыкновенную.
– Посмотрим! Но ты уже ничего не увидишь. Якоб, ты не забыл мой растворитель?
– Он со мной, профессор.
– Доставай-ка, да поскорее – не терпится разложить эту харю на атомы.
– Что ты задумал? Одумайся, Каннингем! Это не сойдёт тебе с рук!
– Заткнись!
– А с этими что делать, мистер Каннингем? Может, покормим Джаспера? – спросил капитан про телохранителей китаянки.
– А он ещё заплывает к нам?
– А то! Прикормили, ведь, бедолагу!
– Тогда конечно! Не оставлять же доброго Джаспера голодным!
Капитан обрадовался, как ребёнок, подмигнул своим морячкам и они утащили четырёх напуганных мордоворотов на палубу.
– Заряжай! – скомандовал профессор.
Я зарядил пузырёк в пистолет и отдал его Каннингему.
Мадам поняла-таки, что ей конец, и лёгким движением руки превратила свою трубку в острый, но короткий нож. Она размахнулась и попыталась всадить его в нежную профессорскую шею.
Но спас профессора не счастливый случай, и не косорукость старой китаянки – его спасла моя боевая подруга Патриция. Она использовала тот же приём, который не раз выручал нас в сложных жизненных ситуациях, но в этот раз она била ногой не в междуножие, а по руке наглой китайской старушки, и сумела-таки выбить из неё смертельное оружие.
– Сучка! – крикнула Мадам по-французски.
– Сучка! – ответила Патриция на языке великого Шекспира, и тут же скрутила старушкины ручонки.
Молодость, как правило, имеет некоторое преимущество в борьбе за жизнь, скажу я вам.
– Спасибо, Патриция. – сказал Каннингем. – Ну что, не будем тянуть. Прощай, старая грымза! Ты подарила мне множество незабываемых мгновений, правда, не всегда приятных. Полагаю, Вселенная примет тебя в свои объятия, потому как не знает зла, – сказал Каннингем сладким голосом священника и всадил в сморщенную шею китаянки пистолет с растворителем.
– Набери-ка заветный код, Патриция, – сказал профессор.
– С удовольствием!
И Патриция выполнила просьбу Каннингема.
Через мгновение Мадам стала исчезать – на её лице озлобление сменилась печалью, и я даже заметил пару-тройку прозрачных слёз, которые капнули на гладкий, но деревянный пол.
Я не жалел Мадам, потому что не мог представить, как я поедаю доброго профессора, а потом Патриция глотает и мои члены. Я знал, что если бы мы не растворили китаянку, то она, без всяких сомнений, устроила бы кровавое шоу с нашим участием на потеху себе и своим головорезам. Я в этом уверен. А прозрачные слёзы могут разжалобить лишь тщедушного библиотекаря.
Через минуту одна белая шуба и куча перстней вкупе с ожерельем, браслетом и мешочком с ароматным табаком напоминали нам о Мадам. Чудесный нож, который маскировался под трубку, я забрал себе в качестве трофея.
С палубы слышались всплески воды и смех добрых морячков.
А мы втроём сели за стол и выпили водки.
– Итак, – сказал профессор. – Леди и джентльмены! Мы победили! Наша война оказалась скоротечнее, чем я предполагал. Это какой-то блиц-криг! Вот что значит продумать план до мелочей за какие-то четыре года! Каннингем начинает и выигрывает! Якоб, наливай!
Я разлил нам водки, и мы снова выпили, потому что ощущали себя героями-победителями, и тяжёлый китайский камень упал, наконец, с наших плеч. Наше настроение приподнялось до самых небес.
– Мистер Каннингем, а мистер Дрейк… Он настоящий? Тот самый Фрэнсис? У Вас получился переход их прошлого в будущее? – спросил я с надеждой в юном голосе.
– Не совсем. Он считает себя Фрэнсисом Дрейком. Когда я купил яхту, то решил, что у меня будет самая лучшая команда во Вселенной. Что это будут самые надёжные люди, самые бодрые и верящие в свою исключительность. А где можно найти таких, как вы думаете?
– На морской бирже труда? – предположила Патриция.
Каннингем рассмеялся.
– На бирже вы найдёте лишь вялых трутней, которые будут делать вид, что работают, и то – строго от звонка и до звонка. Иначе с чего бы им быть безработными? Мне, как и любому другому нормальному владельцу яхт, такие не нужны. Мне нужны люди увлечённые. Ну! Попытка номер два. Якоб!
– Психический госпиталь,– сказал я почему-то – сам не знаю почему.
– Прямо в точку! – сказал профессор и показал на Патрицию.
– Белке в глаз! – подхватила она.
Мы посмеялись, но от души.
– Удивительно. Расскажите, мистер Каннингем! – сказал Патриция.
– Охотно, – сказал Каннингем и разлил нам водки. – Но сперва выпьем за победу!
Мы выпили за победу с не меньшей охотой, чем профессор хотел нам рассказать историю мистера Дрейка.
– Я лично объездил почти все госпитали нашего чудного острова и видел много разных увлечённых людей. Но наполеоны и эйнштейны меня не интересовали, потому что я сам себе и Наполеон, и Эйнштейн. Это скучно! Но в одном захудалом городишке, кстати, здесь в Шотландии, удача мне улыбнулась, и я напоролся на настоящих пиратов! В пределах того госпиталя, конечно. Этот псевдо-Дрейк был когда-то морским офицером. Его списали на берег, после того как начал чудить и чуть не отправил весь королевский флот на морское дно. А уже в госпитале он сколотил себе пиратскую команду из таких же пациентов. Они принялись брать на абордаж палату за палатой, и, как полагается, делить добычу – захваченные кружки, пилюли и скромную госпитальную одежонку, пока их всех не повязали и не поместили в изолятор за чрезмерную увлечённость. Я сразу понял, что это те, кто мне нужен! Я подкупил госпитальеров и устроил парням побег.
– А они…?
– Нет, я не позволяю им грабить большие баркасы. Пока что. Но, поверьте, они делали бы это намного шустрее и эффективнее каких-нибудь сомалитян. Они верят в то, что родились пиратами, и в этом их сила. Так что, если мой маленький туристический бизнес даст-таки трещину, я открою новое направление, и не останусь без куска хлеба и бокала доброго коньяка.
– Но если Вы не даёте им грабить большие баркасы, то они могут почувствовать себя неполноценными, – заметила Патриция.
– А вот этого нельзя допустить! Ощущение неполноценности ведёт к безобразию! Пока что я разрешаю им поднимать чёрный флаг по ночам и кормить время от времени старину Джаспера.
– А кто это?
– Касатка. Добрый такой кит. Они приучили его есть из их пиратских рук. Прикормили, так он теперь заплывает к нам на обеды. Но, как правило, без приглашения.
Я не стал спрашивать у Каннингема, чем его морячки кормят касатку, чтобы не ставить профессора в неловкое положение. Патриция тоже, как вы уже знаете, отличалась деликатностью, и сделала то же самое.
– Так что я этим ребятам верю. Как самому себе!
13
Через пару-тройку чудесных дней, которые мы провели в море в компании добрых пиратов, мы вернулись в Лондон.
Профессор засобирался на свою конференцию, а мы встретились с новым клиентом.
Это была молоденькая девушка, красивая, но помешанная на ренессансном искусстве. Её папа, богатый промышленник, дал избалованной девочке пару миллионов, чтобы она приобщилась к этому самому искусству и воплотила свою мечту, а мечтала она познакомиться с любезным Леонардо.
Курировать переход доверили мне. Я как раз получил обещанный денежный перевод из Южной Америки – Сильвия сдержала-таки своё слово – и приступил к работе в прекрасном расположении духа.
Я стал обеспеченным джентльменом и мог позволить себе относиться к работе, как к хобби. Но были и обязательства перед Каннингемом, которые он закрепил на бумаге. Эти обязательства, честно сказать, мешали почувствовать себя свободным в полной мере.
Я пытался, втайне от Каннингема, для которого выгода стояла на первом месте, и Патриции отговорить юную особу от тура, потому что шансов выжить у неё не было – она была инфантильной и имела для такого увеселения неподходящую, тонкую психическую организацию, с которой можно с лёгкостью растеряться в непривычных условиях.
– Ты не увидишь больше родителей. Даже если ты выживешь там, вернуться ты вряд ли сможешь, – говорил я ей.
– Это не важно. Лишь бы Леонардо меня не отверг! – отвечала она.
– Он не интересуется женщинами. Тем более, что ты можешь предстать перед ним беззубой старушкой с клюкой и катарактой.
– А если я сменю пол?
Такой вопрос поставил меня в тупик. Я даже поинтересовался у Патриции, потому что возможность смены пола для вояжа нами ни разу не обсуждалась.
– Забей! Пусть идёт в чём есть! У нас нет времени на эксперименты, – ответила Патриция со свойственной ей краткостью.
– У нас нет времени. Дырка откроется ненадолго, а пол сменить – не коньяка выпить, – сказал я девочке и дал нужные инструкции.
Она покивала своей головкой и сказала, что всё понимает, и сделает всё как надо.
В общем, она подписала необходимые документы и умерла во Флоренции с улыбкой на юном лице.
Я всё же надеюсь на то, что она осталась жива в пятнадцатом столетии, и прожила жизнь в окружении любимых художников и философов, а не отправилась на костёр по обвинению в домогательствах к придворным живописцам.
Вероятно, всё же не нужно идти на поводу у своих детей и выполнять любую их прихоть.
Я тут же вернулся в Лондон. Профессор похвалил меня, перевёл добрую сумму денег на мой счёт и свалил на свою конференцию.
Мы были в номере нашей гостиницы, и Патриция налила мне коньяка.
– Давай, выпьем. Возможно, сегодня мы приблизимся к разгадке тайны, – сказала она.
– Какой тайны?
– Якоб, ты что? Ты забыл, что мой отец пропал, и я до сих пор не знаю, что с ним случилось.
– Ах, ты об этом…
– А о чём ещё можно говорить в такой чудесный день? Сегодня мы пойдём к Каннингему и заглянем в его подвал.
– Почему подвал?
– Потому что туда он не пускает даже Батлера. Что он там прячет?
– Но ведь профессор в Америке утирает носы своим научным оппонентам и вернётся не раньше субботы.
– В этом-то вся соль! Мы будем там без него!
– Ты с ума сошла! Уверен, ему это не понравится!
– А он и не узнает.
Я думал, рассказать ли Патриции о чудесном чипе в её голове, или нет. Не хотелось травмировать и без того шаткую психику беременной женщины такими жуткими подробностями, тем более, что я не знал, как можно было этот чип достать. Мне казалось, что этим я могу навредить.
– Патриция, не нужно этого делать! Каннингем с нами расправится!
– Я договорилась с Батлером. Он нам поможет!
– Батлер? Он нас сдаст! А Каннингем растворит!
– Не сдаст! А если сдаст – мы его сами растворим к чертям собачьим! А если Каннингем не войдёт в наше положение, мы и его растворим! Я ни перед чем не остановлюсь! Я должна найти долбаного отца!
– Тише, прошу тебя. Боюсь, мы не успеем всех растворить – у Каннингема всегда найдётся козырь в рукаве!
Мне не нравилась эта идея моей боевой подруги – я знал, что профессор лишь с виду такой безобидный учёный, что это была лишь оболочка, а внутри скромного предпринимателя сидел расчётливый и беспощадный физик с неуёмным честолюбием вкупе с чрезмерным авантюризмом и непомерной жаждой наживы. Вот, кто бы не остановился ни при каких условиях и ни перед чем, так это Каннингем, скажу я вам.
Но в тот день я, по какой-то причине, так и не решился рассказать Патриции о чипе, о чём до сих пор жалею.
Более того, быть может, это то единственное в моей жизни, о чём я жалею даже по прошествии стольких лет.
И я не знаю, почему я так поступил тогда. А может, и знаю, но не скажу, даже под пытками.
В общем, я пошёл на женском поводу и согласился проникнуть в дом Каннингема без его ведома.
Мы приехали в поместье, а рыжий Батлер впустил нас в особняк.
– Только быстро! Я отключил камеры, но я не могу долго их не включать, – сказал Батлер. – Он может в любой момент заметить, что камеры не работают.
И тут Батлеру позвонил сам Каннингем и приказал как можно скорее устранить неполадку с камерами, сказал, что места себе не находит и переживает за свой любимый особняк с уникальной коллекцией.
– Он пригрозил уволить меня и растворить, – сказал Батлер после разговора с профессором.
– Я не сомневаюсь, что он это сделает, – сказал я с надеждой на то, что Батлер одумается и выгонит-таки нас с Патрицией вон.
Но Батлер нас не выгнал, собака. А ведь всё могло пойти по другому сценарию, и Якоба Гроота не мучили бы угрызения его долбаной и сопливой совести. Да и Патриция хороша, скажу я вам!
– Батлер, у нас ведь был уговор! Я выполнила свою часть, теперь твоя очередь! – сказала она. – Если ты не проведёшь нас в подвал, станешь моим врагом! И тогда – берегись!
– Пойдёмте! – сказал Батлер и повел нас в подвал. – Профессор всегда бывает там один, мне он запрещает спускаться, но я знаю где ключ.
Пока мы шли, я поинтересовался у Патриции, что за уговор был с Батлером.
– А что за уговор с Батлером, Патриция? И какую часть ты выполнила? – спросил я.
– Это уже не важно! Я чувствую, что мы близки к разгадке!
Такой ответ Якоба Гроота не удовлетворил.
Мы подошли к плотной двери на лестницу, которая вела вниз.
Батлер пошарил своей рукой под дверью и достал небольшой ключ.
– Профессор всегда прячет свои секреты в неожиданных местах, – сказал слуга. – Он считает, что никому в голову не придёт в них искать.
Батлер отворил дверь и мы спустились в подвал.
Тусклый свет включился сам, и мы увидели длинный коридор, вдоль которого, по обеим сторонам, висели картины. Каждая картина освещалась отдельным светильником и рядом с полотнами висела табличка с названием и историей её приобретения. Тут был и Рембрандт, и Дюрер, и Вермеер, и ещё пара-тройка мировых знаменитостей.
– Вероятно, это его секретная коллекция, которую он никому не показывает, – сказала Патриция. – Рабочих, которые вешали картины, он, конечно же, растворил.
– Это бесспорно, – ответил я и подумал, что и нам конец.
В конце коридора была дверь, но у двери висело переговорное устройство с красной, но небольшой кнопкой.
– Что это, Батлер? С кем это Каннингем переговаривается? – спросил я.
– А я почём знаю? Я здесь впервые, так же, как и вы!
– Неужели за многие годы у тебя не было желания сюда проникнуть?
– Я дорожу своей работой. И жизнью тоже.
– Якоб, отстань от него. Не все любят совать свои носы в чужие тайны.
– Честно говоря, я тоже не большой любитель.
– А вот мне – нравится, – сказала Патриция и нажала кнопку.
В аппаратусе что-то пискнуло и мы услышали чужой голос.
– Джон, ты вернулся? Что-то забыл? – спросил незнакомец высоким голосом.
Патриция подпрыгнула как полу-сдутый мяч.
– Папа! Папа! Это ты? Это папин акцент! Только голос какой-то… Как войти? Как к тебе войти?
– Чего молчишь, Джон? Что ты забыл?
– Он нас не слышит! Нажми кнопку и говори! – сообразил Батлер первым.
Патриция нажала кнопку.
– Папа, это я! Папа, я здесь!
– Патриция? Ты?
Незнакомец удивился и всхлипнул.
– Папа, как к тебе войти?
– Девочка моя! На двери есть рычаг – потяни его. Когда войдёшь, увидишь ещё одну дверь. Первую дверь нужно будет закрыть!
– Надо идти, – сказала храбрая Патриция и потянула рычаг. – Батлер, жди здесь! И не вздумай что-нибудь выкинуть – у Якоба длинные руки!
Я показал рыжему Батлеру руки Гроота – они, и вправду, были длиннее обычного.
Видно было, что слуга нервничал – боялся Каннингема до смерти, не иначе.
Мы с Патрицией вошли в небольшое помещение и закрыли за собой дверь.
– Нажми зелёную кнопку справа и набери код слева, – крикнул голос из-за двери.
Патриция нажала зелёную кнопку.
– Папа, какой код?
– Я не знаю его! Я думал, ты знаешь! Он трёхзначный – это точно!
– Я не знаю кода! Батлер, какой код?
– Я не знаю, – послышалось из-за двери. – И не хочу знать!
Патриция занервничала.
– Якоб, что делать? Чего ты молчишь?
– Нужно исходить из того, что профессор любит неожиданные решения, если верить Батлеру. Какая комбинация цифр вероятнее всего не придёт в голову?
– День рождения королевы? Возраст Каннигема? Количество миллионов на его счету? Время?
– Остановись. Попробуем вот так, – сказал я и набрал неожиданную комбинацию.
Я набрал 1,2,3 и угадал, потому что в этот момент мы почувствовали, что на нас со всех сторон что-то давит.
– Папа, нас плющит! Что это?
– Это давление, – послышалось из-за двери. – Чтобы войти ко мне, нужно выравнять давление.
– Давление? – прохрипела Патриция, а я хрипеть не стал.
– Ты не надела костюм? – спросил голос. – Но теперь поздно.
Нас стошнило, а дверь начала открываться.
Перед нами стоял высокий и тощий человек с густыми и седыми волосами. Волосы были такими седыми, что казались белыми.
– Папа!
– Дочка!
Патриция вбежала и они с незнакомцем обнялись, а я вошёл и огляделся.
Высокое давление напрягало все мои члены и было непривычным до колик в животе.
Комната была заставлена приборами, склянками, повсюду валялись книги и какие-то тетради. Всё было в сдавленном состоянии и выглядело необычным, но забавным.
– Это Якоб, он мой друг, – сказала Патриция не своим голосом, потому что увеличенное давление изменило и наши голоса.
Я с учтивостью кивнул.
– Патриция много рассказывала о Вас. Но, по-моему, нам лучше свалить отсюда, – сказал я тоже странным голосом, когда снова почувствовал тошноту.
– Папа, пойдём отсюда!
– Я не могу уйти, дорогая.
– Почему?
– Каннингем ввёл мне вместо крови специальный раствор, который я же и получил опытным путём. И если давление упадёт, я просто разложусь, как рыхлый гриб.
– Но зачем?
– Так плешивая скотина исключила возможность моего побега!
– Сука! Но мы не сможем находится здесь долго, папа!
– Я знаю. Поэтому не будем тянуть время! Вы должны передать человечеству все мои открытия! Люди должны узнать о дырках! Они должны пользоваться растворителями и подключаться к нервным окончаниям!
– Это всё твои открытия?
– Да!
– Каннингем говорит, что это он…
– Я знаю. Он был моим ассистентом, когда я работал с дырками. Потом он получил учёную степень, и это вскружило ему голову! Он решил, что достоин один пользоваться моими открытиями и зарабатывать этим деньги. Он отказался делиться новыми знаниями с человечеством и спрятал меня сюда! Если бы он этого не сделал, я уже был бы нобелевским лауреатом! И не единожды!
– Папа, мы всё сделаем! Где расписание активизации дырок?
– Каннингем не доверяет компьютерам, поэтому все записи делает на бумаге.
– Где бумаги?
– Он хранит их у себя в спальной.
– Под подушкой? – спросил я.
– Да. Но как Вы узнали? Он считает это самым надёжным местом.
– Я знаю, – сказал я. – Но почему Вы такой худой, профессор Фридриксен? Каннингем Вас не кормит?
– Почему же? Кормит он меня лучше, чем в звёздных ресторанах. И фрукты приносит, – сказал профессор и показал на сплющенные апельсины. – Правда, редко.
– Папа всегда был худым, – сказала Патриция.
– Это точно. Я помню, когда…
– Папа, нам нужно идти.
– Да, я понимаю, детка. Конечно, идите. А за давление не беспокойтесь – вы были тут совсем недолго – протошнитесь пару дней – и всё пройдёт.
Патриция повисла у учёного человека на шее, и они расцеловались.
– Прощай, папа! Мы обязательно расскажем людям о дырках, и ты получишь премию Нобеля!
– Я верю в тебя, дочка!
Мы, наконец-то, распрощались с профессором Фридриксеном, потому что нахождение в его тайном логове было опасным для наших жизней. Так нам казалось.
Мы закрыли за собой дверь, но вторая дверь не открывалась. Нас тошнило, и от неприятных ощущений хотелось избавиться.
– Эй, Батлер! Ты там? Дверь не открывается! – вопила Патриция смешным мультяшным голосом.
– Конечно, не открывается. Я ведь её заблокировал! – услышали мы голос слуги.
– Ну так разблокируй! А то мы сейчас заблюём Каннингему кнопки! Сам полезешь отмывать!
– Я открою. Только сначала мы заключим с тобой новый договор!
– Какой договор? Рыжая скотина! Отпирай дверь!
– Я отопру дверь, а мы повторим с тобой… ну ты понимаешь, о чём я!
– Ты что? Совсем обезумел? Какое, нахер, повторим? Я сейчас коньки отброшу! И не смогу ничего повторять!
– Ты соглашайся, иначе подохните тут с очкариком! Сама говорила, что понравилось!
– Патриция, что случилось? – кричал из-за другой двери профессор Фридриксен.
– Если мы тут сдохнем, тебя Каннингем растворит, как пить дать!
– А я ему скажу, что вы сами сюда забрались! Мне он поверит, будь покойна!
– Вот сука!
– Патриция, вам не выйти?
– Всё нормально, папа! Займись долбаной наукой!
– Патриция, о чём он? – спросил я свою боевую подругу.
– Не важно! Мне хреново, Якоб!
– Ты спала с рыжим ублюдком? – спросил я писклявым голосом.
– Якоб, сейчас не время выяснять отношения!
Якоб Гроот вспотел и напрягся. По-моему, он тогда снова решил ревновать Патрицию. А я тогда, наконец, понял, кто потерял детальку в номере Патриции, и кто вставил в Патрицию микрочип.
– Ты спала с ним? С этой рыжей харей? И тебе могло понравиться?
– Да! Спала! Ну и что! Зато я нашла отца! Плюнь! Надо выбираться! – сказала Патриция. – Хорошо, я согласна!
– Поклянись здоровьем папочки! Ведь это он здесь живёт? Если нарушишь договор, я найду способ помочь твоему отцу склеить ласты!
– Клянусь! – крикнула Патриция, и её снова стошнило.
Батлер открыл-таки двери и давление выравнялось, а мы вывалились в коридор.
Патриция попыталась зарядить Батлеру в междуножие, но у неё от усталости и плохого самочувствия ничего не получилось. Я захотел дать рыжей морде в ухо, но тоже промахнулся. Мы сели у стены, чтобы отдышаться.
– Ну что, Патриция, когда? Сегодня? – Батлер начал доставать. – Но ты вся в дерьме!
– Заткнись! Нам нужно попасть в спальню Каннингема! Проводи!
– Ты хочешь делать это там? Нет! Там я не отказываюсь! И пускай очкарик уйдёт!
Я встал и дал-таки рыжему человеку в его нос.
– Веди в спальню!
Слуга попытался завязать драку, но мы с Патрицией скрутили мерзавца.
– Или ты ведёшь в спальню, или мы тебя растворим прямо здесь! И плевать на всё!
Наши намерения казались серьёзными, поэтому Батлер перестал валять дурака и отвёл нас в спальню профессора. Мы его прогнали и закрыли дверь.
