Платон Абсурдин
Писец. История одного туриста
Терять уже было нечего – я знал, что Каннингем всё увидит и обо всём узнает.
На кровати учёного, под подушкой, мы нашли то, что искали – тетрадку с записями.
– Якоб, вот она! Смотри, здесь расписание активности дырок! Теперь мы можем свалить от Каннингема и организовать свой бизнес! Или давай лучше его растворим! Нахера он нужен? У нас есть мой папа! Мы будем его кормить, а он делать открытия! Ты получишь нобелевскую премию! И наш ребёнок не будет ни в чём нуждаться!
Честно сказать, я не ожидал от Патриции такого мощного прагматизма и удивился. Порой приходится раскрывать в близких людях незнакомые черты их долбаного характера. Я снова тогда пожалел, что позволил ей затеять эту игру с добрым физиком. Но смог бы я её остановить? Сейчас мне кажется, что вряд ли.
– Патриция, что ты говоришь?
– Пойми же, Якоб, эта тетрадь даст нам всё! Деньги, власть, нобелевские премии!
– Ты всё затеяла ради этого? И Батлера охмурила?
– Он сам подкатывал на полу-сдутых целый год. Ну нравлюсь я ему! Как и тебе! Но это был шанс! Тем более у нас с тобой ещё ничего не было! Ведь так?
– Да. Но он…
– Хватит! Растворим Каннингема – и дело в шляпе! Никто нам уже не помешает! Замешаем ему снотворное в коньяк, когда приедет!
– Патриция, ты не знаешь, что Батлер…
В этот момент зазвонила моя телефонная машина. Как вы думаете, кто звонил? Да-да, это звонил Каннингем.
– Тихо. Он звонит.
– Ну так ответь!
– Заткнись! Что ответь? Он всё знает!
Якоб Гроот разнервничался не на шутку, а я не знал, что сказать любопытному профессору. Наконец, я собрался и ответил, потому что иначе я поступить тогда не мог. Или-таки мог?
Я надеялся, что Каннингем ещё не смотрел сегодня глазами Патриции, и не видел нашей самодеятельности.
– Здравствуй, Якоб! – услышал я в аппаратусе.
– Добрый день, профессор. Как Ваша конференция? Вы уже порвали своих оппонентов?
– На них мне плевать!
Каннингем говорил спокойным голосом, даже с нежными нотками. От них-то мне и стало не по себе – я подумал, что это полнейший провал.
– А как ваши дела? Как там Батлер?
– Всё хорошо. Батлер жив-здоров. Ждём вас.
– Ждёте, значит. А где ждёте?
– Мы в гостинице, а Батлер в Вашем имении. Наводит порядок к Вашему возвращению.
– Отлично! Будет ему премия!
– Это верное решение, мистер Каннингем.
– А Фридриксен не передавал ли привета для меня? Он тоже хочет получить премию, не так ли? Будет и ему премия!
Моя рука с аппратусом опустилась.
– Он всё знает, Патриция.
Моя боевая подруга тут же занервничала.
– Откуда? Батлер?
– Нет. Точнее, да.
И я рассказал Патриции про микрочип.
Каннингем прислал мне сообщение, в котором было четыре слова: «Скоро буду. Не расходитесь.»
Патриция готова была паниковать, и заразила своим психозом Гроота, но я сохранял-таки своё спокойствие.
– Что будем делать, Якоб? Растворить – и баста! – кричала Патриция.
– Каннингем – не дурак. Он уже придумал какой-нибудь спектакль, в котором нам отведены главные, но незавидные роли. Он переиграет нас, Патриция!
– Но что ты предлагаешь? Сидеть и ждать этого учёного отморозка?
– Твой отец не сможет нам помочь?
– Давай не будем впутывать папу! Сами разберёмся! Я сама растворю Каннингема, если ты не будешь мне помогать!
На глазах моей боевой подруги появились слёзы.
– Патриция, не нужно паниковать.
Мы сели на кровать, и я обнял девушку, чтобы успокоить.
– Мы убежим! У меня есть деньги. Много денег.
– Он всё видит и слышит. Ты забыл, что Батлер сделал со мной?
– Батлер ещё ответит нам за всё! А что, если твой отец сможет нам помочь? Ведь это он изобрёл тот аппаратус! Он знает, как от него избавиться!
– Бежим к нему!
Я схватил тетрадь Каннингема, и мы побежали в подвал, но обе двери в жилище Фридриксена были открыты. Это что-то, да означало, как вы, наверное, понимаете.
Мы вошли в комнату, но там вместо профессора мы застали рыжего Батлера – он собирал на совок красно-чёрное месиво.
– Что ты делаешь, Батлер? – спросил я.
– Вы слепые, что ли? Собираю постояльца. Извини, Патриция. Но наш договор, надеюсь, в силе?
– Что ты сделал с ним? – закричала Патриция и схватила рыжего слугу за грудки.
– Мне позвонил Каннингем и приказал понизить давление. Я и понизил! Только вот уборки теперь много.
– Сука!
Патриция двинула Батлеру в морду, и её стошнило.
Я схватил свою боевую подругу и потащил к выходу.
– Закрой глаза! Не смотри! Нам нужно бежать! Каннингем, похоже, решил-таки с нами разделаться!
Патриция закрыла глаза, а я направлял её как слепую.
– Может, и уши прикрыть? Он же и слышит тоже!
– Прикрой! Я тебя выведу!
На улице я купил таксомотор и приказал извозчику везти нас сначала в гостиницу, чтобы мы переоделись, забрали документы Патриции и мои деньги, а затем на аэродром.
По дороге нас с Патрицией снова стошнило. Извозчик попытался было возмутиться, но я заплатил ему втройне, и он вёз нас с нескрываемым удовольствием и аккуратностью.
На аэродроме я выбрал ближайший рейс и купил билеты в Рим.
Правда, на паспортном контроле Патрицию попросили открыть глаза, чтобы сверить лицо с фотографией в паспорте. У нас не было другого выхода – нам пришлось-таки засветиться и подбросить Каннингему жирную подсказку.
В железной птице, после того как мы по очереди бегали в сортир, чтобы наладить самочувствие, мы взяли себе вина, потому что думали, что оно поможет нам.
Вино нам помогло. Пейте хорошее красное, но сухое вино – мой вам совет. Это упростит вашу жизнь в неловких обстоятельствах.
– Что дальше? Якоб, я не могу жить с закрытыми глазами.
– Но слепые-то могут!
– Ты издеваешься?
Я не знал как ответить, чтобы Каннингем не подслушал нас. Ведь писать на бумаге я тоже не мог – Патриция не могла читать.
– Доверься мне. Отдыхай. Можешь поспать.
– Может, сдадим его в полицию? Пускай его судят за убийство отца!
– Патриция, все следы уже заметены. Мы не сможем доказать. И ты забыла, что нас самих могут судить за фальшивые паспорта и другие наши богоугодные дела
– Думаешь, он нас найдёт?
– Эта плешивая морда найдёт свой конец!
– Когда?
– Когда-нибудь. Спи, Патриция.
14
Когда мы прилетели в Рим, мне позвонил Каннингем, и я решил с ним поговорить.
– Привет, Якоб. Или Амир? Как тебе больше нравится?
– Что тебе нужно?
– А ты не догадался? Я хочу избавиться от вас. Вы переступили черту, друзья мои!
– У тебя ничего не выйдет! Ты нас не найдёшь! И тетрадка твоя у меня!
– Ну, Якоб, ты меня недооцениваешь. Ты думаешь, что я тупой, если до сих пор не получил премию мистер Нобеля? Обидел ты меня, очкарик. А я-то думал, что мы с тобой друзья. Конечно же, я продублировал все данные из той тетради, так что не обольщайся. А хочешь я тебя удивлю? Я тоже люблю сюрпризы, как и ты! Все записи на ней исчезнут через несколько секунд, если на них попадёт свет. Ты уже открывал её?
Сердце моё замерло.
– Ты врёшь!
– А ты проверь. Та тетрадка для таких воришек, как ты. Ну что, Якоб? Как тебе мой сюрприз? Ты теперь не сможешь ничего никому доказать! Ты даже снимки не успеешь сделать! И воспользоваться дырками тоже!
Я молчал и пытался сообразить, что делать.
– Не иди ему на уступки! – сказала Патриция.
– Я слышу голос Патриции! Как она там, девочка моя? Как ей живётся без глаз?
– Ты долбаный мудозвон, Каннингем! И всё равно тебе нас не достать!
– Ну-ну. Как тебе Рим – вечный город? По-моему, он прекрасен! Я его очень люблю, Якоб! И с удовольствием побываю там ещё раз!
Я выбросил телефонный аппаратус в урну.
– Он знает, что мы здесь. Можешь открыть глаза.
Патриция обрадовалась и открыла, а яркое солнце ослепило её.
– Что дальше?
Я не знал, что ответить.
Мы заказали кофе – всё-таки итальянцы умеют его готовить, как никто иной, пожалуй.
Я скучаю по кофе, скажу я вам. И тогда я ещё не знал, что пью этот добрый напиток в последний раз.
Между второй и третьей чашкой мне пришла голову идея.
– Патриция, мы уйдём через дырку! Сначала ты, потом я!
– Уйдём? Навсегда?
– Возможно, что навсегда. Ты не сможешь жить с закрытыми глазами, и он найдёт нас. Я думаю, в другом времени он уже не будет видеть твоими глазами. Это, конечно, риск, но это единственное, что приходит в голову.
– Но как же ребёнок?
Я знал, что она задаст этот печальный вопрос.
– Он останется в твоём теле здесь.
– Он погибнет.
– Он скорее погибнет, если мы останемся здесь. Мы постараемся вернуться к нему, Патриция. Мы поступим как Каннингем, когда он уходил в прошлое, чтобы подумать. Мы тоже подумаем и вернёмся!
– Ты обещаешь мне?
– Я обещаю! Ведь я люблю тебя!
Я поцеловал Патрицию, и она согласилась с моим чудесным планом.
Я приготовился и открыл тетрадь, нашёл раздел «Италия» и принялся искать подходящую дырку, которая откроется самой первой. Я спешил, ведь Каннингем мог сказать правду про исчезающие записи.
Ближайшая дырка была в паре сотен миль от Рима. Я успел переписать её координаты, потому что записи, и правда, стали исчезать – профессор меня не обманул. А тетрадь пришлось выбросить.
– Закрой глаза! Нужно торопиться, – сказал я Патриции.
Она так и сделала, и мы поспешили на поезд.
Через пару-тройку часов мы были в небольшом итальянском городке, который построили по соседству с известным вулканом, но названия которого я не помню.
Я оставил Патрицию в номере гостиницы, а сам по координатам нашёл нужное нам место.
На этом месте у дороги лежал большой камень. Но дырка должна была активироваться лишь утром, поэтому я вернулся в гостиницу к Патриции.
Мы заперли дверь, сидели в темноте и молчали. Ведь мы могли не найти друг друга в прошлом, и сегодняшний вечер мог быть для нас последним, который мы проводили вместе. Мы могли и не вернуться назад.
Осознание скорой разлуки и окончания наших совместных приключений печалило нас со страшной силой.
Я обнял Патрицию.
– Знаешь, Якоб.. Я тебе никогда не говорила, но я люблю тебя.
Я растрогался до слёз. Но скорее всего, слёзы пустил тот самый библиотекарь.
– Обещай, что если получится вернуться, ты вырастишь нашего ребёнка достойным его отца.
– Чтобы он так же скакал по дыркам и растворял добрых наркобаронов?
– А пускай даже так! Чтобы не боялся трудностей, и смог бы завоевать сердце принцессы. Такой как ты.
Патриция рассмеялась, но с горькой нотой в своём голосе.
– А если родится девочка?
– Тогда пускай найдёт себе достойного кавалера. А не щуплого библиотекаря, который не может постоять за себя.
– А пойдём в ресторан – выпьем вина! Кто знает, может быть нам больше не удастся выпить хорошего вина! Ведь мы пили вино, когда познакомились!
– Может, лучше закажем в номер?
– Брось, Якоб! Он вряд ли найдёт нас так быстро. Скоро рассвет!
Я согласился, и мы спустились на первый этаж.
В ресторане мы нашли свободный столик и заказали пару бутылок вина.
Мы пили вино, вспоминали совместные дела и смеялись – прекрасный был вечер, скажу я вам. Когда я вспоминаю о нём, то не могу сдержать своих скупых слёз, чёрт бы их побрал!
– Я скоро вернусь. Не скучай! – сказала Патриция, поцеловала меня и направилась в уборную.
Через какое-то время мне показалось, что Патриции пора уже вернуться, и я решил сходить за ней.
В дверях уборной я столкнулся с какой-то недовольной и пожилой дамой – она что-то проворчала, и даже толкнула меня.
Я приоткрыл дверь.
– Патриция, ты здесь? Патриция!
– Якоб!
Голос Патриции исказился, и казалось, что говорит ребёнок.
Я ворвался в уборную и увидел Патрицию – она лежала на полу и теряла свою прекрасную форму.
Я приподнял её голову и взял за руку – тело её изменилось и размякло, а рука стала мягче красной губки.
– Что случилось?
– Он нашёл нас! – пропищала Патриция. – Уходи!
Она растворялась на моих глазах. Сердце моё вырывалось из худой библиотекарской груди.
И тогда я зарыдал, ведь я терял самого дорогого человека, которого любил. Мы многое вынесли вместе с Патрицией, и многое пережили. Полагаю, если вы когда-нибудь теряли близкого человека, вы меня поймёте.
Это тяжёлые воспоминания, и я не буду расписывать их в чудесных подробностях и деталях. Скажу лишь, что сильнее Патриции я тогда никого не любил, знаете ли.
И любил ли потом? Я не знаю.
Но в тот день я дал себе слово вернуться и отомстить Каннингему.
А последними словами Патриции были «Я люблю…». Вот уже долгие годы я тешу себя мыслью, что она не успела пропищать слово «тебя», но кто знает… Может быть, это было «вино»? Потому что вино она тоже любила.
Патриция исчезла из моей жизни навсегда. Я чувствую в этом и свою вину. Хотя с годами чувство вины испаряется, как вода из глиняного кувшина, который добрые греки украсили своими нелепыми рисунками.
Если спросите меня, кто растворил Патрицию, то я отвечу, что не знаю.
Вероятнее всего, это сделала бывшая жена Каннингема, которая, как он рассказывал, жила в Италии и помогала ему с его чудесным бизнесом. А может, у профессора в каждой стране были свои люди, но он не рассказывал об этом нам. Кто его знает…
Я взял одежду Патриции и побежал к тому самому мильному камню у дороги.
Я сел на него, положил на колени вещи своей боевой подруги и приготовился к переходу.
А потом дождался-таки рассвета и зажмурился.
Все посторонние звуки смешались и стали похожими на эхо в альпийских горах. Кроме одного, пожалуй.
Я различал голос Каннингема.
– Куда ты собрался, Якоб? Не торопись, подожди меня! От меня всё равно не уйти! Я не поленюсь прожить несколько жизней, чтобы найти тебя, Якоб! Я найду тебя и съем твою голову!
Я не знаю, был ли это голос Каннингема, или это был голос моего воображения.
Если внимательнее вчитаться в последнюю фразу, которую сказал тот голос, то кажется, что дело всё же в моём воображении.
Но кто же знает, что у физиков на уме? Так что, на всякий случай, я решил свои глаза не открывать.
Потом всё поплыло, гул стих, и я провалился в чудесную неизвестность.
Часть 4
01
Я сидел на том же мильном камне у пыльной дороги, но ноги мои были голыми, а в одной из своих рук я держал кожаный сандалий. Рядом со мной валялся пилум и деревянный щит, палка с прикреплёнными к ней вещами, и на моём поясе висел короткий меч.
– Марцеллус, давай скорее! – кто-то крикнул из пыльного облака.
Я, конечно же, был сбит с толку, но решил-таки не теряться. Нужно было действовать, как вы понимаете, но мой добрый Kewpie сопротивлялся – он уже почувствовал неладное и попытался возмутиться.
– Долбаный скрупул! – сказал он на латинском языке и швырнул мелкий камешек на дорогу.
Я использовал тот же приём, который доказал свою эффективность ещё в работе с Сэндлером.
– Заткнись, сука! – сказал я.
Kewpie замешкался, но я не дал ему опомниться и дал по морде. По какой-то причине, это вывело его из себя.
– Что за…? Му…! – сказал он.
Я дал по морде ещё раз.
– Марцеллус, что ты делаешь? – кричали мне. – Давай скорее!
Я попытался встать, но Kewpie ещё сопротивлялся и не давал мне контролировать тело, собака.
– Эй, Марцеллус, решил соскочить? – крикнул мне человек в доспехах, который появился из дорожной пыли. – Не получится! А если срыгнёшь – я отрежу тебе голову и отправлю долбаным родственникам!
Он подошёл к нам с Kewpie с особенной решительностью. Это был мужчина средних лет, и уже с серьёзным выражением лица. Он размахнулся и дал нам по шее.
– Вставай и дуй в строй! – скомандовал серьёзный человек.
Kewpie хотел что-то сказать, но я помешал ему. Я взял-таки на себя управление членами, нацепил сандалий, схватил щит, фурку с копьём, и побежал в пыль.
Оказалось, что пылили добрые люди. Эта была колонна из вооружённых мужчин, которая двигалась по дороге к огромной горе. Некоторые из них были в бронзовых доспехах и красных накидках, остальные, как и мой Kewpie, в простых туниках, но с кожаными шлемами на головах.
Я присоединился к идущим мужчинам. Происходящее напоминало мне историческую киноленту из жизни древних латинян, или иных доходяг. Я подумал, что влип, пожалуй.
– Долбаный профессор! – сказал я так, чтобы ни одна живая душа не расслышала моих слов.
Но мои попутчики таки услышали меня.
– Да. Гессор совсем озверел! Я думал, декан прирежет тебя – ему везде чудятся дезертиры! – сказал молодой парень, который шёл рядом и был одет так же, как и мой Kewpie.
– Да, счас! Не прирежет! Им и так людей не хватает! Еле три тысячи собрали. Не знаю, на что Габр надеется. Либеры расправятся с нами, как с мальчиками, – сказал второй человек, которому, казалось, было за пятьдесят.
К нам подошёл тот самый мужчина, который выразил недовольство нашим с Kewpie сидением на придорожном камне.
– Я повторяю, но в последний раз: если кто-нибудь решит свалить до дела – найду и выпущу кишки! – сказал он.
– Не волнуйся, Гессор! Мы с тобой до конца! – сказал пожилой воин.
Гессор похлопал верного мужичка по плечу и пошёл вперёд.
– Шире шаг! Старина Везувий приветствует нас, парни! – крикнул он.
– Вы и его поймите! Габр приказал распять каждого декана, который растеряет бойцов по дороге. Вот Гессор и переживает. У него же семеро детей, да и жена красивая! – сказал верный и чувствительный мужчина.
Мы посочувствовали Гессору вместе, а я рассмотрел руки моего Kewpie. Они принадлежали молодому ещё человеку, но были изранены и перевязаны в нескольких местах.
По ощущениям, Kewpie был младше даже Якоба Гроота. Это открытие порадовало меня так же, как радует замужнюю женщину комплимент от доброго незнакомца.
День омрачался лишь осознанием того, что меня хотят заставить принять скромное участие в какой-то бойне. Не хватало ещё сгинуть в первый же день своего тура!
Но я дал себе клятву отомстить за Патрицию, как вы, наверное, помните, так что Якоб Гроот не мог сдаться и должен был бороться до последнего.
А Патриция, полагаю, всё равно не смогла бы перейти через эту дырку – по той дороге на Везувий болтались лишь долбаные мужчины.
Бежать я не решился, потому что Гессор казался добрым человеком, который не станет трепаться впустую и может с лёгкостью выполнить свои обещания. Да и куда было бежать?
К вечеру мы разбили лагерь у подножия горы, разожгли костры и поставили палатки. Подошёл обоз с нехитрым провиантом и мутной водой.
Перед ужином нас построили, и к нам на лошади выехал седеющий человек в богатых доспехах, яркими перьями на шлеме, и с пурпурной лентой на рукавах. Красавца-мужчину освещали факелами двое всадников, поэтому его можно было разглядеть в темноте.
– Клавдий Габр! – шептались по рядам.
– Воины! – сказал он. – Скоро вам предстоит доказать свою верность Риму и своё умение быть мужчинами!
Полководец показал рукой на гору.
– Эти долбаные ублюдки залезли на Везувий и думают, что их там не достать! Это глупо и смешно! Долго ли они там просидят без еды и без воды? Я принял решение подождать их здесь. Скоро они слезут и попросят пощады! Или хлеба! Но они не получат ни того, ни другого! Всякий, кто посягнёт на римский образ жизни и наши традиции будет уничтожен! Боги помогут нам, потому что за нами правда и сила наших предков! Когда вшивые головы этих мудней будут нанизаны на наши острые копья, каждый из вас получит по сто сестерциев! Ну, а я приму от Сената скромный венок! А мне большего и не надо! Потому что я здесь не для себя, а для римского народа! И если понадобится, я встречу смерть, но не изменю нашим скрепам, которые приняли наши предки ещё во времена Ромула и Рэма!
– Слава Габру! – завопили со всех сторон.
Полководец улыбнулся, поднял руку, и все заткнулись.
– И если кто-нибудь из вас решит, что ему здесь не место, что римские традиции храбрости и долга перед Родиной – это не его традиции, что Ромул с Рэмом – долбаные мифологические существа, – пускай идёт домой! Я его не держу! Но нужен ли такой гражданин Риму?
– Нет! Нет! – кричали воины.
Габр снова улыбнулся и поднял руку, чтобы добрые солдаты замолчали, и они это сделали.
– Каждый дезертир лишится гражданства, а его семья – бесплатного хлеба! Это я вам обещаю! Риму не нужны нахлебники, которые не желают очищать его от смердящего гнилья! Слава Риму!
– Слава Риму! – подхватили солдаты.
Военачальник снова успокоил солдат жестом.
– Эй! Чего разорались? Спать мешаете! – крикнули из темноты со стороны Везувия.
– Заткнись, либерная морда! Скоро вы все сдохните! – крикнул в ответ Клавдий Габр. – Клянусь Юпитером – не один из вас не уйдёт от карающего меча римского правосудия!
– Сам заткнись, жирный боров! Вертели мы твоё правосудие с твоим Римом впридачу! Солдаты, не слушайте лживого Габра! Такие, как он наживаются на вас и заставляют вас умирать за свои долбаные интересы!
Солдаты молчали, а полководец, вероятно, почувствовал смятение в солдатских рядах.
– Если бы сейчас светило солнце, я бы лично перерезал тебе твою паршивую глотку! – крикнул он в темноту.
– Иди накуй, Габр! – был ему ответ.
Клавдий Габр снова обратился к своему войску.
– Вы видите, как рабы растявкались? Совсем распустились, суки! Ну ничего, мы заткнём им их долбаные глотки! А сейчас – ужинать! И напоминаю деканам, что если хоть один отважный воин свалит из его контуберния – распну как кусок дерьма!
На ужин не давали жареных фазанов, но раздали хлеб и пшено, а пить предложили затхлую воду.
Мы сели у костра, который разожгли рядом со своей палаткой. Я был голоден и уплетал булки одну за другой, несмотря на то, что мой Kewpie почему-то протестовал.
– А где поска? – спросил Гессора тот самый молодой паренёк, который шёл со мной по пыльной дороге. Я сделал вывод, что он был приятелем моего Kewpie.
– Скажи спасибо, что воды налили.
– Экономят, суки! Знают, что всем нам крышка! – сказал пятидесятилетний воин, который обещал быть верным Гессору.
– Тише ты! Я не хочу, чтобы меня распяли за твой долбаный трёп.
– Почему, думаешь, Габр не хочет атаковать? Да потому что нас меньше, чем тех либеров! – не унимался храбрый солдат.
– Заткнись, Гур. Их тоже не много. Здесь единственное место, где они могут спуститься. Мы подождём, пока они оголодают. А там и подкрепление подойдёт.
– Наивный ты человек, Гессор. Думаешь, либеры не придумают как обвести Габра вокруг пальцев. Их уже вон сколько времени поймать не могут!
Гессор сплюнул и промолчал, а Гур отвернулся от костра.
После ужина рожок отыграл отбой, и мы легли спать. Палатка была тесной, и я тут же пропотел, а мой Kewpie, как ни странно, молчал и не давал о себе знать.
Перед сном я решил продумать план возвращения к камню через неделю, но не тут-то было.
– Вспоминаешь сестру, Марцеллус? – спросил меня паренёк, который оказался со мной рядом. – Она у тебя красивая.
– Да, – ответил я, чтобы не огорчать симпатичного парня.
– А если я женюсь на ней? Как думаешь? Она согласится?
– Конечно. Вот вернёмся – сразу к ней и подвали.
– Если Габр не обманул, и выплатит сто сестерциев, куплю ей подарок.
– Это правильно. Подарки она любит.
Паренёк размечтался и притих, а я порадовался покою.
– А что ей подарить? Что она любит? Золотые фибулы? Или серьги с камнями?
– Она любит всё, что блестит.
– Но ведь всё блестит, что дорого стоит.
– Подари ей что-нибудь.
– Хорошо. Куплю ей фибулу с камнем. С двумя. Как думаешь?
– Заткнись! Дай спать!
– Ладно. Подарю ей серьги.
02
Я проснулся со звуком рожка. Но дудел не наш рожок, а тех парней, что сидели на горе. Их дудь, по какой-то причине, фальшивил с особенным старанием.
– Вот удивительно! – сказал Гессор, – Рабы, а тоже в рожки дуют. Или они считают, что у них настоящая армия? И почему наш не играет подъём?
Мы выползли из палатки и пошли умываться.
Оказалось, что наш дудь проспал, и по этой причине не смог отыграть свою добрую партию.
Перед завтраком его казнили – отрубили голову и повесили на копьё в самом центре лагеря. Перед нами снова выступил Габр.
– Так будет с каждым, кто не станет выполнять свои обязанности! Это хорошо, что дудь проспал, а если завтра это сделают караульные? И либеры перережут нас, как кроликов! Я не позволю превращать армию в сборище долбаных кретинов, которые только и мечтают, чтобы вдоволь отоспаться и отожраться за казённый счёт! Кстати, сегодня все лишаются завтрака из-за того упыря! Но кто ещё умеет дудеть?
Я понял, что это мой шанс. Я рассудил, что, возможно, дудь не обязан рубиться на мечах в случае атаки неприятеля, и я смогу выжить и вернуться к камню. И возможно, меня не станут лишать завтрака по таким пустяковым поводам. Вот, наконец, и пригодился мне полезный навык отменного дудения, который я получил ещё в школе.
Kewpie пытался меня остановить, но я был сильнее него, и вышел из строя.
– Как тебя зовут? – спросил меня Габр.
– Марцеллус.
– Говори громче! Пусть все знают имя нового дудя, который не проспит подъём ни в коем случае!
– Марцеллус! – крикнул я.
Я крикнул с такой громкостью, что на горе меня тоже услышали.
– Что? – спросили с Везувия.
– Иди накуй! – крикнул Габр в ответ и с гордостью посмотрел на наши ряды.
Вероятно, одного из неприятельских парней тоже завали Марцеллусом, и он отзывался всякий раз, когда слышал своё имя. Отмечу, что так делают многие люди, по какой-то причине, им всё равно с завидным упорством дают одинаковые имена.
– Отныне ты, Марцеллус, назначаешься дудём. Выдайте ему рожок! Пускай дудит!
Я переселился в палатку, в которой жили привилегированные воины. Со мной жил врач, писец, сигнифер, и ещё пара-тройка чудесных парней.
В новой палатке было зеркало, и я, наконец, смог рассмотреть своё новое лицо. Оно не было самым красивым во Вселенной, но и мерзкой харей его тоже было не назвать. Смешная причёска из тёмных волос, которая напомнила мне о добром дикаре из южноамериканских джунглей, украшала мою новую голову.
На вид мне было не более двадцати лет, как я и предполагал с самого начала тура. В общем, всё складывалось удачнее, чем я мог себе представить – боги позаботились обо мне – я был молодым и крепким юношей, и у меня была сестра, которую я, правда, не видел, и была работа, за которую полагался добрый паёк.
Согласитесь, с такими данными можно жить даже в Древнем Риме!
Единственное, что могло беспокоить меня – участие в потасовке с какими-то либерами. А это могло стоить жизни и мне, и моему молчаливому Kewpie.
До обратного перехода оставалось менее недели, и я решил, что если в ближайшее время дело у Везувия не сдвинется с мёртвой точки, то я сбегу – пускай Габр меня поймает, если сможет.
Я был прав – завтрака меня, в отличие от простых солдат, лишать не стали, а наоборот – добавили к моему рациону… что бы вы думали? Конечно же, моих любимых фазанов с лучшим в мире соусом! Так что, если в детстве вас заставляют играть на пиано, гармошке, или на барабане – не возражайте и играйте до потери пульса, ибо это умение может пригодится вам позднее в самом неожиданном месте и при самых необычных обстоятельствах. Если, конечно, вы хотите получать жареных фазанов с соусом на завтрак, обед и ужин. Таков мой добрый совет.
Прошла пара-тройка дней. Я дудел по утрам и вечерам, получал фазанов, не ходил в наряды и на занятия по умерщвлению либеров одним ударом гладиуса, и не знал бед.
Я был уверен, что в скором времени встречусь-таки с Каннингемом, и с твёрдостью решил использовать надёжный приём дорогой Патриции – перегрызть ему горло, и более не думать об этом деле. К чему лишние движения, если можно за минуту поставить жирную точку и начать новую жизнь?
Я уже начал готовиться к побегу – набрал поски и сухарей в дорогу, обменял свои потрёпанные сандалии на новые – отдал за них три четверти фазаньей тушки, когда сидящие на Везувии парни, во главе со своим чудесным предводителем, взяли и всё испортили.
Это случилось утром. Я отдудел подъём, позавтракал и забрал свою фурку с нехитрым скарбом из палатки.
Караульным я сказал, что иду проведать свою тётушку в Геркуланум, и скоро вернусь – мне, как приближенному к Габру дудю, поверили.
Но на пути к пыльной дороге, которая вела к моему заветному камню, я увидел вооружённых людей. Они пригнулись и неслись к нашему лагерю с бешеной скоростью. Я подумал, что они не желают быть замеченными, раз бегут и молчат.
Я хотел спрятаться в кустах, чтобы меня не убили между делом, но мой Kewpie запаниковал. Я не смог справиться с ним, и мы побежали в лагерь.
– Они уже здесь! Либеры спустились! – кричал Kewpie как резаный, хотя бегуны к нему и пальцами не притронулись, потому что бегал он быстрее них.
Солдаты повскакивали, а кое-кто даже успел выхватить гладиус. Я подавил-таки своего Kewpie и схватил свой рожок. Я не знал боевого клича, поэтому заиграл какую-то мелодию из школьного репертуара.
Ко мне подлетел один из центурионов.
– Ты что? Скотина! Отдай!
Он схватился за дудку и попытался выхватить её из моих рук, но я вцепился в инструмент железной хваткой, как пёс цепляется за кость фазана, когда я пытаюсь её отобрать. Всё-таки этой дудой я зарабатывал себе на жизнь, и она же обеспечивала мне отличный статус в обществе смелых воинов! Полагаю, вы меня понимаете.
Моё сопротивление разозлило центуриона, и он даже замахнулся на меня своим коротким мечом, но кто-то из нападавших спас-таки нас с Kewpie от глубокого ранения, потому что метнул свой пилум с завидной меткостью и проткнул им храброго офицера насквозь.
Пока я соображал что мне делать, и куда бежать, начался бой. Но, скорее, эта была резня, потому что напавшие парни распарывали животы и отрубали головы, забивали солдат щитами, а те от неожиданности не могли дать достойного отпора доброму неприятелю.
Вопли и печальные стоны вперемешку с отборной матерщиной на разных языках раздавались отовсюду. Это обычная картина для тех случаев, когда вооружённые мужчины встречаются, чтобы выяснить отношения, скажу я вам. Кто-то назвал это «войной». Но я бы назвал это «особыми мероприятиями по сокращению численности особей одного вида». Вероятнее всего, сами боги создали этот элементарный механизм для простоты регулирования и удобства контроля.
На моих глазах вспороли брюхо тому самому пареньку, который мечтал жениться на сестре моего Kewpie и подарить ей серьги. Он встал на колени, схватился своими руками за окровавленный живот и пытался не позволить своим кишкам вывалиться наружу. В глазах его был дикий ужас вкупе с детской непосредственностью. Он как будто разбил кувшин с гарумом, но испугался материнского гнева и старался собрать всё в начальное состояние. При этом он шевелил губами и повторял какое-то слово.
Вероятно, мой Kewpie питал к пареньку дружеские чувства, или он мечтал поскорее отдать сестру замуж, потому что Марцеллус заорал и кинулся на убийцу паренька.
Я даже не успел опомниться, но уже сидел на злодее и бил его по голове своим рожком. Марцеллус рычал как нубийский лев, а из его рта на лицо поверженного воина капала слюна.
Звук от ударов кочевал от ноты «ля» к «си», но не далее.
Kewpie бил по неприятельской голове до тех пор, пока труба не потеряла свою изящную форму, а лицо убийцы завидного жениха не превратилось к кровавую кашу.
