Платон Абсурдин
Писец. История одного туриста
04
Я проснулся потным и без обязательной эрекции, но зато с мыслью о том, что ещё не искал деньги в печи. Я принял сон за подсказку с небес и поблагодарил добрых богов.
На завтраке я молчал и с завидным нетерпением ждал пока все свалят с долбаной кухни.
Не прошло и часа, как детей отправили-таки в школу, а жена Сэндлера тоже куда-то делась.
Я обшарил печь, но денег не было. Зато я нашёл книгу, которая была завёрнута в тряпку – это была учётная книга моего ростовщика.
Сэндлер умел писать, хоть и с ошибками, и детским почерком он записывал имена клиентов, а напротив них – суммы и даты.
Некоторые имена были перечёркнуты – вероятно, эти клиенты долг уже отдали.
Тут же хранились и расписки в получении ссуды.
Список клиентов Сэндлера был внушительным, а суммы, которые он давал в долг, были немалыми. Если ночные заговорщики просили всего пару сотен на подкуп какого-то государственного деятеля, то в списке встречались и четырёхзначные суммы. Этот Сэндлер знал своё дело, как его ни покрути.
Но я не отчаился и продолжил поиски денег – снова обшарил весь дом, но без ожидаемого результата.
Сэндлер просыпался и пару-тройку раз пытался мне помешать – бормотал что-то обидное и пытался сбить меня с ног, когда я поднимался по лестнице.
Но я уже научился справляться с ним – выражение «Заткнись, скотина», которое я выговаривал с особенной интонацией, было самым эффективным в общении с моим милым Kewpie – Сэндлер тут же затыкался и успокаивался.
В расстроенных чувствах я сел за стол и принялся листать его учётную книгу – хотел найти какой-нибудь просроченный долг и потребовать деньги Сэндлера у обнаглевшего должника.
В дверь постучали, а я взял и открыл её. На пороге стоял чей-то чернокожий слуга в несуразной красной чалме и серьгами в ушах.
– Это от мистера Уотсона, – сказал он и протянул мне небольшой мешочек.
Я принял чудесную посылку, а слуга сел в дорогую карету и уехал.
В кошельке мистера Уотсона было около ста фунтов – я решил, что это долг, который вернули Сэндлеру, и подпрыгнул от удовольствия.
Я проверил свою догадку – в учётной книге я нашёл фамилию Уотсон, которую Сэндлер умудрился вывести с двумя ошибками, зачеркнул Уотсона, но сумма всё же не была достаточной для откупа от добрых заговорщиков, сами понимаете.
И тут меня осенило. Я вспомнил, что когда-то читал книгу про сыщика одного английского автора с двойной фамилией, которую я уже не помню, а приятелем того самого сыщика выступал доктор по фамилии Уотсон. В одном рассказе британца клад был спрятан в пристройке над чердаком. Я подумал, что, возможно, у англичан принято прятать клады под самой крышей и побежал наверх проверить свою чудесную версию.
И что вы думаете? Я оказался правым! На чердаке был оборудован едва заметный лаз – он был закрыт от посторонних глаз старыми и грязными тряпками. Нужно было приставить небольшую лестницу, которая стояла рядом, и залезть по ней в узкий проём. Я так и сделал, как вы, наверное, понимаете.
Наверху была крохотная ниша – перемещаться в ней можно было только стоя на коленях, а в углу стоял небольшой сундучок и был запертым на ключ. Не нужно обладать семи пядями на своём лбу, чтобы понять, что ключ в кармане жилета Сэндлера как раз от этого прекрасного сундука.
Полагаю, вы догадались, что было в том сундучке – он был забит монетами под самую завязку.
Я сиял от счастья – первый раз в своей жизни я почувствовал себя богатым человеком.
Это чувство тут же вскружило мою голову. Если вы когда-нибудь становились внезапным обладателем сокровищ, то вы меня поймёте.
Я перебирал монеты пальцами и представлял, как куплю себе особняк в Лондоне и проживу пять лет в роскоши. Как у меня будут чернокожие слуги с серьгами в ушах, а на обед мне будут подавать жареных фазанов под правильным соусом.
Признаюсь, даже мелькнула мысль о том, что и возвращаться в ресторан к Патриции большой необходимости нету. Но эту постыдную и глупую идею я прикончил сразу и без лишних сантиментов.
Я стал понимать клиентов Каннингема – его аттракцион, как называла бизнес моего патрона Мадам, воистину был самым лучшим – так я думал тогда.
С небес меня спустила добрая жена Сэндлера.
– Джон! – вопила она снизу.
Я поспешил взять горсть монет, рассовать их по карманам и закрыть волшебный сундучок.
Потом я слез по лестнице на чердак и ужаснулся – передо мной стояла наша с Сэндлером супруга.
– Я хочу просить тебя дать мне немного денег. Мне нужно отдать за обучение детей в синагогу, – сказала она.
– А надо платить?
Жена Сэндлера посмотрела на меня как на местного дурачка, но у неё хватило женского ума промолчать.
Я залез в карман, достал несколько фунтов и отдал симпатичной женщине, а она взяла деньги и ушла.
Скорее всего, до того дня она не знала о существовании тайной комнаты выше чердака. Но что было делать теперь?
Я решил проследить за чудесной женой, а заодно подумать как распорядиться моим сокровищем.
Жена Сэндлера быстрым шагом удалялась от дома, но в противоположном от синагоги направлении. Я начал подозревать неладное и ускорился – меня более не смущал вязкий навоз и зловонные нечистоты под ногами – я был взволнован до предела и боялся потерять милую женщину из виду.
Со мной кто-то здоровался, но я был так увлечён погоней, что не отвечал любезным прохожим.
Какой-то человек даже позвал меня издалека, но я лишь махнул ему рукой и продолжил своё преследование.
Несмотря на лёгкую полноту, жена Сэндлера бегала как нубийская газель – я едва поспевал за ней.
Через пару-тройку лондонских кварталов она свернула в подворотню, а затем исчезла за дверями какой-то каупоны.
Я зашёл в пивную напротив и сел за столик у окна. Мне принесли пинту пива в деревянной кружке, но я осушил ту кружку всего за пару глотков – то ли пиво было превосходным, то ли тревожное настроение удручало и ускоряло приятный процесс. Добрый слуга тут же принёс мне вторую кружку.
Через какое-то время из гостиницы вышла жена Сэндлера, но не одна – её спутником был тот самый молодой проситель денег, к которому следовало обращаться не иначе как «милорд».
Этот господин что-то сказал моей жене и едва заметным движением хлопнул её по толстоватой заднице. Женщина улыбнулась и поскакала прочь, а джентльмен вернулся в гостиницу.
Да, как это ни прискорбно, но приходилось признать, что нам с Сэндлером изменяли.
А этот аристократичный подлец – милорд – ещё и брал у нас деньги! Я не испытывал к жене Сэндлера нежных чувств, но меня это неприятное открытие задело-таки, как ни странно.
А тревогу сменила ярость. Представляю, каково было ростовщику! Но он не подавал вида и никак на новость не реагировал. А может, он знал, собака?
Я залпом допил своё пиво и побежал за коварной изменщицей.
Мысли об измене перемешивались со страхом потерять деньги – получалась жуткая смесь, которая побуждала меня к быстрому действию.
Но жену Сэндлера я не догнал, потому что был сбит лошадью и очутился, когда лежал с головой в навозе, или в каком-то другом дерьме – на улицах Лондона оно было в ассортименте.
На мгновение я потерял-таки своё сознание, но виртуозная ругань пьяного извозчика вернула меня к жизни – я не знал, что английский язык позволяет употреблять в речи такие немыслимые обороты. Тот день был богат на открытия, пожалуй.
Я вскочил на ноги своего Kewpie, смахнул дерьмо с лица, оттолкнул извозчика-виртуоза и побежал домой.
Но миссис Сэндлер дома не оказалось.
Я не знал что мне делать: прихватить деньги и бежать куда-нибудь или остаться, выяснить отношения с резвой толстушкой, перепрятать клад, простить долг наглецу-милорду и развестись к чертям собачьим?
Пока я раздумывал, в дверь постучали.
– Кто там? – спросил я.
– Это я, аббат Николсон.
Я отворил дверь. Аббат вошёл и без приглашения сел за стол – англичане тогда не утруждались лишними церемониями, пожалуй.
– Мистер Сэндлер, Вы один?
Я кивнул.
– У Вас неприятности? Вы в каком-то дерьме.
– Попал под лошадь.
– Нужно быть внимательнее, мистер Сэндлер. У Вас всё готово?
Я ответил, что готово, попросил аббата подождать, а сам поднялся в потайную комнату, где стоял заветный сундучок.
Но ключа от сундука в кармане я не нашёл – видимо, он выпал в дерьмо вместе со мной, когда лошадь имела неосторожность наткнуться на меня. Эта новость вывела меня из себя.
Я спустился к аббату и сел напротив доброго священника.
– Я не могу дать Вам деньги сегодня, – сказал я.
– Я Вас не понимаю.
Я повторил.
– Мистер Сэндлер, если Вы думаете, что мы позволим Вам водить нас за носы, то ошибаетесь. Вы обещали сегодня!
– Ваши носы меня не интересуют, аббат! Но давайте всё же отложим до завтра!
– Наше дело не терпит никаких «завтра»! Англия в опасности! И мы вместе с ней! Сэндлер, нам нужны деньги!
Аббат встал на свои ноги, а я на ноги Сэндлера.
Я был на взводе – измена жены ростовщика, валяние в дерьме, потерянный ключ, аббат-вымогатель – всё это действовало самым раздражающим образом.
Я был готовым двинуть мерзавцу в сутане в его морду – мне было не до светских условностей, знаете ли, и гость как-будто это почувствовал.
– Хорошо. Я зайду завтра, – сказал аббат. – Но завтра – крайний срок!
– Да пошёл ты…! – вырвалось у меня.
И он пошёл.
А я подумал, что, возможно, не стоило быть таким резким с аббатом, которого едва знаешь. Тем более, что он представлял какую-то важную и тайную организацию, а Сэндлер был простым ростовщиком с полным сундуком денег, да к тому же евреем.
05
Вскоре вернулась миссис Сэндлер, и в отличие от меня, она пребывала в отличном настроении.
– Скоро вернутся дети – будем ужинать, – сказала она.
Я захотел успокоиться и поговорить с ней после ужина.
Но разговора у нас не получилось – в самый разгар нашей нехитрой трапезы, где-то посередине, в дверь постучали, а скорее, заколотили. Заколотилось и моё сердце.
Жена Сэндлера взяла и открыла дверь.
В дом вошли двое солдат в металлических шлемах во главе с командиром, который отличался от подчинённых широкополой шляпой с большим синим пером.
– Джон Сэндлер? – спросил военный человек.
Мне хотелось сказать правду и ответить «нет», но я почему-то выдавил «да». А может, это сам Сэндлер прохрипел?
– Именем нашего короля Карла Второго, Вы арестованы!
Я не успел возразить – меня выдернули из-за стола и потащили к двери. Я глянул на жену Сэндлера – она молчала, на меня не смотрела и вытирала грязной тряпкой чистый стол.
Мы ехали в чудесной тюремной карете красного цвета с решётками на окнах и жёсткими сидениями, на которых можно было прочувствовать каждый дорожный скрупул.
Я поинтересовался у начальника моей стражи куда меня везут, а тот усмехнулся.
– В Ньюгейт. Куда ещё вас возить, предателей Родины?! – сказал он.
Меня привезли в мрачную тюрьму с оранжевыми стенами и голубыми решётками, обыскали, сняли ремень, опустошили карманы – вытащили все деньги, но я не расстроился.
Потом мне выделили отдельную камеру – она была небольшого размера, но для Сэндлера – в самый раз.
Лунный свет, который поступал-таки через окно, позволял различать предметы, но само окно было таким мелким, что в него не пролез бы даже ребёнок.
Под окном из гнилых досок кое-как была собрана кровать, в которой нельзя было вытянуться даже маломерному Сэндлеру – ноги свешивались к каменному полу.
Солому на кровати, по-видимому, не меняли – она была смята до досок и воняла дерьмом. А рядом с кроватью стоял старый стол, на котором каждый сиделец считал своим долгом нацарапать своё доброе имя.
В углу у двери находилось ведро, куда заключённый мог справить нужду. Оно было ещё новым, но уже протекало.
Всю ночь я пролежал на кровати и думал, потому что спать, как вы, наверное, понимаете, не хотелось. Ведь ещё час назад я считал себя богатым человеком и имел чёткое намерение купить себе большой дом и слуг, а теперь моя судьба встала под большой вопрос.
Я подозревал, что мой арест как-то связан с теми тремя заговорщиками, которые просили у Сэндлера деньги. Денег я им не дал, но их заговор мог быть раскрыт, в конце концов. Тогда, вероятно, арестуют всех. В общем, я понимал, что на усиленное питание и прочие радости счастливой жизни мне рассчитывать не приходилось.
К утру, видимо, я всё же уснул, потому что меня разбудил истошный вопль.
А потом меня привели на допрос к пузатому чиновнику – он сидел за столом и что-то ел из глиняной тарелки – по-моему, фазана. В комнате стоял дурной запах, но толстяка это не смущало ни в малейшей степени – я слышал треск за его чудесными ушами.
Я встал напротив и ждал, пока толстый человек не насытился, наконец.
Чиновник доел, срыгнул и убрал тарелку в свой стол. Затем он достал какие-то бумаги, что-то в них прочитал и посмотрел на меня уже с интересом.
– Джон Сэндлер, Вы арестованы и обвиняетесь в государственной измене, – заключил он.
Кто-то за стеной начал орать, да с такой силой, что заглушал своим криком мои мысли – они сжались в комок и застряли где-то между ушами Сэндлера. Крики были истошными – они усиливали тяжесть тюремной атмосферы.
А толстяк улыбнулся.
– Вы – уважаемый человек, мистер Сэндлер. Вас многие знают и относятся к Вам с почтением, но раз попали в Ньюгейт – не взыщите. Тем более, что Вы – еврей. Сейчас Вы увидите, что случается с теми, кто не желает сотрудничать со следствием и вешает нам на уши лапшу. Но на моих ушах лапша не держится – соскальзывает. Поэтому советую говорить правду и только правду. Возможно, это Вам зачтётся. Правда, в другом мире.
Чиновник перекрестился, а я напрягся.
Толстяк встал на свои ноги, вызвал охранника и они вдвоём повели меня по оранжевому коридору. По холодным стенам стекала чистая вода, но тюрьма, тем не менее, воняла сыростью и гнилью.
Меня привели в большой красивый зал.
На деревянной конструкции, которая напоминала ложе, но с валиками, лежал человек. Он был привязан верёвками, но я узнал-таки в нём аббата Николсона.
– Полагаю, вы знакомы, – сказал толстый тюремщик.
Аббат с ужасом посмотрел на меня.
– Я вижу его впервые! – крикнул Николсон и тут же заплакал.
– Это аббат Николсон, – сказал я.
Аббат отвернулся – вероятно, стыдился своих слёз, а толстяк рассмеялся.
– Аббат. Хе-хе! Его имя Джим Даймонд. Актёришка из театра «Голубой Глобус». Его видела Ваша жена и опознала. Хорошо, что кто-то ещё ходит по театрам! Он, так же как и Вы, обвиняется в государственной измене.
– Я ни в чём не виноват! – завопил Даймонд-Николсон.
– Это покажет следствие, – сказал толстяк. – Что за идеи созрели в ваших тупых головах? А, Даймонд? Театральные людишки обычно трусливы! Что за заговор? Кто ещё входит в вашу преступную труппу?
– Я невиновен! – повторял лже-аббат.
– Тебя видели у Сэндлера. О чём вы говорили? Кто ещё там был?
– Мы пришли попросить немного денег, и только!
– Кто? Назови долбаные имена!
– Стоун и Кейдж.
– Мистер Сэндлер, они просили у Вас деньги?
Я был в затруднении и не знал что ответить доброму тюремщику, а времени на раздумья у меня, как вы понимаете, не было.
– Да, – сказал я.
Иначе я ответить не мог. Или-таки мог?
– А что за маскарад? Почему ты нарядился аббатом, Даймод? Не слышу!
– Так легче убедить еврея. Мы всегда так делали.
– Вы неоднократно просили у него деньги? Я правильно тебя понимаю?
– Да! Да! Да! Мы знали, что Сэндлер ненавидит короля. Мы представлялись важными людьми и просили деньги, чтобы свергнуть Его Величество. Но мы не замышляли ничего дурного! Это была игра! Спектакль! Понимаете?
– Ненавидит короля! – сказал чиновник. – Это замечательно! Вы слышали, Сэндлер? Игра, говоришь? Любишь играть? Сейчас поиграем вместе. Начинайте!
К Даймонду подошёл человек с каменным лицом – это лицо, по-видимому, было изуродовано страшным ударом и мышцы его застыли навсегда.
Каменноликий человек повернул колесо и валики под аббатом пришли в движение – крутились они в разные стороны и растягивали Даймонда как пружину. Послышался хруст, а Даймонд, по какой-то причине, орал как резаный.
Так продолжалось с минуту, пока толстяк не приказал остановить чудесную пытку. Но Даймонд продолжал-таки нарушать тюремный покой своими воплями.
– При ослаблении ему ещё больнее, ничего страшного, – сказал толстяк. – Мистер Сэндлер, Вы видите? Даймонд предпочитает врать. Говорит, что не замышлял ничего плохого. Но ведь у него на роже написано, что он заговорщик.
Толстяк был прав – лицо театрального аббата искажала отвратительная гримаса и оно не внушало доверия. Но и морда толстяка просила кирпича, знаете ли.
Мы оставили беднягу Даймонда – он лишился чувств, а каменноликий человек поливал его водой.
Толстяк снова привёл меня в свой офис.
– Вы понимаете, что Ваше положение незавидное? Вы стали участником заговора против самого короля, а значит – государственным преступником.
– Но он же объяснил, что…
– То что наговорил Даймонд, не будет иметь на суде никакого значения. Есть свидетель заговора. Сегодня мы схватим ещё двоих и распутаем это скверное дело.
Толстяк сплюнул, а я молчал и старался не думать о Патриции и о фазанах.
– Ваша жена показала, что трое заговорщиков были частыми гостями в Вашем доме.
– Моя жена?
– Да, Ваша жена. Вы запрещаете молиться! Вы служите дьяволу?
– Я служу королю и Господу! – вырвалось у меня. – И в синагогу хожу каждую неделю. Я – порядочный иудей.
– Мне плевать на ваши иудейские дела! Мы опустим Вас в ледяную воду на три часа, и если останетесь живым – Вы невиновны. В обратном случае – Ваша вина будет доказана!
Простота англичан всегда меня восхищала и справедливость такого суда, конечно, не вызывала сомнений, но я не хотел искушать судьбу – я взял себя в руки и решил действовать.
– Послушайте, мистер…
– Да. Меня зовут Джонсон.
– Мистер Джонсон, давайте обойдёмся без воды. Я понимаю, что вряд ли смогу искупить вину перед королём и Господом, но я вижу в Вас человека, способного на богоугодные дела. Господь – спаситель заблудших душ. Я грешен. А моя душа блуждает во мраке дьявольского искушения.
– Продолжайте.
– Скажите мне, как христианин иудею, что я могу сделать, чтобы хоть как-то отвести от себя гнев Божий, презрение короля, и смягчить наказание? Как мне снова уверовать и стать на путь истины и благочестия?
Толстяк подошёл ко мне и посмотрел в глаза.
– Мистер Сэндлер, если бы я не служил в Ньюгейте двадцать лет, я бы плюнул Вам в лицо. Но я всякого повидал. Были тут и графы, и виконты, даже иноземные прынцы. Теперь и евреи появились. Многих я лично отправлял на эшафот. Не люблю я это дело, но служба есть служба. Вы меня понимаете?
Я кивнул.
Чиновник подошёл к окну, которое было наполовину закрыто толстыми железными прутьями цвета морской волны. По стене, рядом с окном, полз большой таракан и толстяк показал на него пальцем.
– Вот, даже он больше всего ценит жизнь. Что уж говорить про людей… А тем более евреев.
Джонсон ударил по таракану кулаком и размазал насекомого своим большим пальцем.
– Мгновенная смерть – что может быть лучше? А Вас ждёт повешение, потрошение и четвертование, мистер Сэндлер. Можете гордиться – Вы будете первым иудеем, кому выпала такая честь.
Меня передёрнуло.
– Но отчего не достаточно одного повешения? К чему так усложнять?
– Оттого, что Вы не вор, и не мошенник, и даже не какой-нибудь долбаный убийца. Вы заговорщик, а следовательно – государственный изменник. Вы, евреи, вообще много себе позволяете. Предатель Кромвель позволил вам вернуться, а вы даёте под процент и строите заговоры.
Толстяк задумался.
– Честно говоря, я бы тоже давал под процент, но не могу – я христианином родился и христианином помру.
Я никогда раньше не слышал о такой чудесной казни.
– Кстати, скоро будете иметь удовольствие наблюдать это представление. По приказу короля, все обвиняемые в государственной измене присутствуют на казни своих единомышленников. Казнь двоих из них через три дня. Так что скорого суда не ждите. У Вас будет целых три для того, чтобы подумать как Вы сможете искупить свои грехи. Хорошенько подумать. Потом мы с Вами ещё раз встретимся и поговорим.
Меня отвели в камеру, а следующие три дня я не спал и почти не ел.
Пару-тройку раз просыпался Сэндлер – в тюрьме мне было тяжелее с ним совладать. Полагаю, это из-за нервного напряжения, или из-за чего-нибудь другого.
Я уже начал было сомневаться, что вернусь в долбаный ресторан. Скотина-толстяк поколебал мою уверенность в завтрашнем дне, если вы понимаете, о чём я.
Бесславный конец на чужбине, да ещё таким оригинальным способом! Я тогда подумал, что Патриция не увидит моего позорного провала, а я свалюсь перед ней мёртвым в ресторане – и всё! Такой исход нашей истории показался мне тогда не самым худшим, знаете ли.
06
Через три дня меня посадили в клетку, которая была закреплена на повозке.
Туда же запихнули и троих проходимцев, которые вымогали у Сэндлера деньги – Даймонда с приятелями. Они чувствовали себя не самым лучшим образом, и так же выглядели – мрачный взгляд без огонька, запекшаяся кровь на свежих ранах, изорванная в клочья одежда.
На меня они не реагировали – молчали, иногда постанывали. Вероятно, что эта экскурсия по Лондону была им в тягость.
В сопровождении двух вооружённых всадников нас повезли по городу как диких зверей.
Добрые горожане бранились и сквернословили, то и дело швыряли в нас камни, плевали или окатывали помоями.
Мальчишки лет десяти-пятнадцати устроили интересное состязание – они мочились на ходу и пытались достать нас своими струями. Надо признать, некоторым это удавалось.
В какой-то момент все эти безобразия вывели меня из себя. Но деваться было некуда, и я спросил у кучера когда мы приедем. Тот ответил, что до Тайберна рукой подать, и что дерево скоро начнёт плодоносить. Я ничего не понял, потому что название мне ни о чём не говорило, а садоводством я не интересовался.
Потом мы выехали на лондонскую окраину и остановились в какой-то чудесной деревне.
– А вот и наша трёхногая кобылка, – сказал кучер.
Посреди деревни, на возвышении, стояла треугольная виселица, на которой с комфортом могли разместиться человек двадцать. Это величественное сооружение окружала толпа зевак.
Люди продолжали собираться на площади и через час яблоку было негде упасть – полагаю, сэр Исаак Ньютон провёл бы здесь своё время без пользы.
Нашу повозку подвезли к тому прекрасному «дереву» и наши охранники никого к нам уже не подпускали.
Атмосфера, надо сказать, царила весёлая и непринуждённая. Продавцы эля и булок шныряли в толпе и предлагали выпить и перекусить. Дети бегали друг за другом и прятались в подолах матерей, а мужчины что-то обсуждали и гоготали на всю округу. Англичане – шумный народ, знаете ли.
Не прошло и пары часов, как на высокий помост вышел важный человек и зачитал всем приговор. А приговорили в тот чудесный день ни много, ни мало, а дюжину преступников.
Мужчин решили наказать, в основном, за воровство, а двух женщин признали-таки добрыми ведьмами.
Приговорённых злодеев вывели из толпы – оказалось, что они всё время стояли неподалёку, но я их не замечал, потому что они не отличались от остальных зевак – им даже не связали руки.
Правда, почти все они грустили – лишь один молодой паренёк, по-моему, умалишённый, пытался шутить – я не смеялся, но публика оживилась.
Важный человек спросил у собравшихся, не желает ли кто-нибудь попробовать себя в роли палача.
Я удивился такому чудесному предложению, но желающие нашлись тут же, знаете ли.
Вышла пара-тройка мужчин, один подросток и одна женщина. Угадайте, кто была эта женщина!
Я и сам не поверил своим глазам – это была жена Сэндлера, прилежная домохозяйка, которая может вязать целыми днями и молчать, мать двоих детей, и моя жена, кстати, тоже. К счастью, детей любезного ростовщика я в толпе не заметил.
У ведущего мероприятие мужчины была нелёгкая задача – выбирать на роль палача между женщиной и подростком – мужчин он даже не рассматривал.
Ребёнок, к моему удовольствию, роли палача не получил и разревелся на всю округу, зато жена Сэндлера была в восторге.
Всё происходило как во сне. Я щипал себя и уговаривал проснуться, но я почему-то не просыпался, а шоу продолжалось.
Но проснулся Сэндлер, начал смеяться и орать, что он ни в чём не виноват. Я пытался его успокоить, но не мог.
Меня спас охранник – он с силой приложился дубиной к уху ростовщика и тот мигом заткнулся. Я же взял себя в руки и тут же вернул контроль за своим разумом.
Тем временем помощник ведущего расставил приговорённых по местам – каждый из них получил по деревянному пьедесталу со ступеньками. Они зашли на свои подставки, а ассистент связал им руки и накинул на их шеи петли.
Подоспел священник и прочитал чудесную молитву, от которой зрителей клонило в сон, а сумасшедший паренёк, уже с петлёй на шее, засмеялся, плюнул в священника, но не попал-таки.
Ведущий представления дал, наконец, команду начинать.
Последнего слова приговорённым не дали – для экономии времени, не иначе.
Миссис Сэндлер вышла под аплодисменты восторженной публики – она поклонилась зрителям и тут же выбила ногой подставку у первого мужчины с петлёй на шее. Тот повис и задёргался – вероятно, попытался задержать самый печальный момент своей жизни.
Пара волонтёров повисла на его ногах, а через минуту он перестал сопротивляться своей смерти. Когда на штанах казнённого появилось мокрое пятно, толпа взревела от счастья.
Миссис Сэндлер была великолепным палачом, скажу я вам. Она выбивала подставки, а двое уважаемых горожан повисали на ногах преступников, чтобы повеселить добрую публику.
Висельников подбадривали криками и свистом, и через полчаса вся дюжина болталась на чудесном треугольном «дереве», которое время от времени «плодоносит».
Безумный шутник, единственный из всех висельников, умер с улыбкой на лице. Всё же умирать нужно с улыбкой – и никак иначе.
Зрелище в Тайберне показалось мне тогда отвратительным и недостойным цивилизованного общества. Но с другой стороны, общество мне ничего не обещало и не было обязанным соответствовать моим юношеским идеалам. Люди есть люди, думаю я, и они всегда будут любить развлечения.
В заключении своего выступления, омерзительная миссис Сэндлер подошла к моей клетке, провела рукой по своей нежной белой шее и рассмеялась, а я промолчал и отвернулся.
Она была мне неприятна и казалась выжившей из ума – иной раз люди, в каких-нибудь чудесных обстоятельствах, раскрывают свои самые удивительные качества.
Но представление должно было продолжаться, и во втором акте публике предлагалось повешение, потрошение и четвертование.
На площадь на деревянных салазках, которые были похожи на куски плетёной изгороди, приволокли двух мужчин.
Всадники подгоняли лошадей и те несли во весь опор, а приговорённые к смерти задыхались в пыли, нечистотах и конском навозе.
У «дерева» их отвязали и помогли подняться на помост.
Затем зачитали приговор – имя одного из преступников я запомнил – Харрисон, и он был генералом.
Самообладанию Харрисона можно было позавидовать – он держался молодцом, и в отличие от висельников, ему дали возможность сказать последнее слово. И было слово. И слово это было крепким.
С вашего позволения, я не буду его цитировать, потому что оно выходит за рамки пристойности и может поколебать доверие к правдивости моего повествования.
Вероятно, Харрисон с приятелем напакостили от души, раз их признали виновными в государственной измене. Изменять государству – занятие неблагодарное и опасное для жизни. Если хочется изменить – измени супруге или своему доброму мужу, но не государству. Таков мой добрый совет.
Потом добровольные помощники развели костёр, а перед виселицей поставили деревянную скамью.
Волонтёров на роль палача на этот раз вызывать не стали – характер казни не допускал дилетантского подхода к делу. Потрошить и четвертовать – это вам не подставки ногами выбивать – тут нужна сноровка и выдержка.
На передний план вышел человек в длинном кожаном фартуке. Он был спокойным, и как будто не замечал толпы, – его движения были точными и размеренными – угадывался мастер своего дела, знаете ли.
Палач осмотрел топор и нож, а затем подал знак своим помощникам. Они сняли Харрисона с изгороди, связали ему руки и повесили рядом с казнёнными в первом акте.
Он задёргался, как и прочие до него, а толпа с восторгом наблюдала и аплодировала палачу.
Людей, вероятно, можно понять – ведь не каждый же день вешают целых генералов, да ещё с таким завидным профессионализмом.
Когда Харрисон начал терять сознание, его подхватили, перерезали веревку, раздели до нижнего белья и положили на скамью.
Генерал очнулся, а палач развязал ему руки и воткнул нож в упругое генеральское тело.
Харрисон вскрикнул, а из него полилась красная генеральская кровь.
Палач без суеты и спешки взрезал военному человеку живот и поднял окровавленный нож над своей головой. Зрители ликовали!
Но в этот самый момент, когда восторг публики достиг апогея, генерал приподнялся, что-то сказал, – вероятно, что-то обидное – я не расслышал, и с размаху заехал своей рукой палачу в ухо. Тот не ожидал нечестной игры от бывшего, но всё же военного человека, и растерялся, и даже выронил нож.
Да, Харрисон сыграл против правил, но настоящего мастера не сбить с толку, даже если действовать исподтишка, скажу я вам.
Палач схватил топор и одним ударом отсёк чудесному генералу Харрисону его голову. Это тоже было против правил, потому что, по правилам, голова освобождалась от тела лишь после изъятия внутренностей и отсечения конечностей.
Публика, конечно, простила палачу маленькую вольность, но требовала завершения процедуры, и палач доделал работу без лишних телодвижений и ненужных слов.
Мне был симпатичен этот Харрисон – жаль, что я не был с ним знаком.
Его приятеля разделали по всем установленным правилам – придушили, затем вспороли живот, достали кишки на его глазах, отсекли сначала руки, потом ноги, а потом и голову. Его криков слышно не было – он заглушался рёвом благодарной толпы.
Внутренности казнённых изменников Отечества покидали в костёр, отчего по площади разнёсся запах горелой плоти, а отсечённые части тел рассовали по большим корзинам, погрузили на повозку и увезли.
Я вернулся в тюрьму в подавленном настроении. Мало того, что сам спектакль потряс меня и ужаснул, но мысль о том, что мне тоже придётся покинуть мир под аплодисменты ликующей толпы не давала покоя.
Пускай, думал я, будут резать не моё тело, а тело Сэндлера, и кишки полетят в огонь не мои, но всё же хотелось избежать неприятных ощущений.
Всю ночь я твердил себе, что я должен вернуться в ресторан, что я обязан это сделать во что бы то ни стало, ведь там меня ждали любимая девушка и фазан под любимым соусом. А что может быть прекраснее для молодого ещё человека?
