Юрий Витальевич Яньшин
Внешняя беговая
– Хорошего же вы обо мне мнения! – хмыкнул Тучков.
– На закон я не слишком-то и надеюсь. Да и Краснин, еще тот скользкий типчик, по самую маковку повязанный со старой номенклатурой. Ну, да ты и сам это не хуже моего знаешь. А насчет ареста домочадцев, я тебе скажу так, чтобы успокоить твою совесть. Ты их пока «упакуй» без всяких там статей. Пусть пока посидят у тебя, где-нибудь в Лефортово. Потом отпустишь. А пока они у тебя будут сидеть и думать, за что с ними так поступили, ты конфискуешь все их имущество, за исключением того, что входит в список не отторгаемого. Все конфискованное во внесудебном порядке должно быть реализовано на условиях комиссии. Вырученные деньги, все до копейки, пойдут на возмещение морального ущерба детям-сиротам, на имя которых вы откроете лицевые счета.
– А что с недвижимостью? Мы не можем защищать интересы одних детей за счет других. Как нам оставить без жилья детей, хоть бы и заведомо преступных родителей? Нет ли в этом противоречия? – осторожненько осведомился Николай Павлович.
– Никакого противоречия в этом не вижу. Детей и их бабушек и дедушек без положенных метров, действительно, оставлять нельзя, ты прав. Но кто сказал, что эти метры должны находиться внутри МКАДа, а не за его пределами. В Норильске, скажем, полно пустующего жилья. Вот и переселите их туда, через месячишко, а пока пусть-ка похлебают тюремной баланды, а то, понимаешь, привыкли вкусно жрать, да мягко спать за государственный счет.
– Хмм, – хмыкнул Тучков, – оригинальное решение. Об этом я и не подумал как-то. Добро. Сделаем все в лучшем виде.
– Хорошо, – уже уставшим голосом проговорил Афанасьев. – Как все сделаете, то немедленно доложите.
Не дожидаясь ответа, он отключил связь и безучастным взором уставился в окно, будто все отданные им сейчас распоряжения исходили не него самого, а от кого-то совершенно постороннего.
– Товарищ Верховный, разрешите обратиться? – спросил Михайлов, заглядывая по-собачьи в глаза Афанасьеву, когда тот обернулся.
– Ну? – не очень ласково отреагировал он на просьбу своего адъютанта.
– Я смотрю, товарищ Верховный, – осторожно начал подбирать нужные слова полковник, чтобы лишний раз не спровоцировать приступ очередной ярости, – вы уже вполне себе оправились от своих душевных переживаний, кои мы все тут присутствующие разделяем всем сердцем?
– И что? – опять коротко бросил Валерий Васильевич.
– Может быть, уже и не надо ехать домой, а? Зачем лишний раз тревожить ваших домочадцев? Все необходимые распоряжения вы уже кому надо отдали. Давайте лучше рванем в Завидово. Ей-ей, нет лучше места для снятия стресса. Я позвоню, так к нашему приезду там ушицы сварят. Посидим у костерка, пропустим по рюмашке, вот нервы и успокоятся. Доктор, я верно кумекаю? – обратился он к доктору, незаметно подмигивая.
– После лекарства, вообще-то, не рекомендуется употреблять горячительные напитки, – начал мямлить терапевт, волею судьбы затесавшийся в их старую и уже проверенную команду единомышленников. Но тут же сник под нахмурившим брови Михайловым. – Впрочем, если только в гомеопатических дозах, несколько капель…
– Конечно, только по капельке! – радостно подхватил адъютант. – Мы, что, маленькие дети и не понимаем, что к чему? Ты, как, Паш?
Завьялову, которому к вечеру нужно было сдавать смену, не очень-то хотелось переться за 150 километров от столицы, но чтобы не выглядеть до конца «белой вороной» пожал индифферентно плечом, давая понять, что ему по большому счету все равно.
– Нет, Борисыч. Мне нужно домой. Мой грех – мне и расплачиваться, – твердо ответил Афанасьев на заманчивое предложение, которым он бы в любой другой ситуации, может быть, и не стал пренебрегать.
– Да какой там грех?! Вы-то в чем себя вините?! В том, что руководство телевидения совсем опаскудело? – не унимался адъютант.
– Да, – просто согласился Валерий Васильевич, – и в этом тоже. Недоглядел и не предусмотрел в свое время. Теперь вот придется платить по просроченным счетам.
– Вы и так достаточно наказали их на всю оставшуюся жизнь. Не понимаю только, зачем для этого ехать домой? – сделал скорбное и непонимающее лицо Михайлов.
– Мне надо было еще тогда, в тот самый первый день, придавить этого Арнста где-нибудь в студии, и вся недолга. От него уже тогда, вовсю смердело. А я, видишь, поскромничал, думал, ладно, обойдется как-нибудь. А оно вон как обернулось в итоге, – не слушая полковника, сказал Афанасьев.
– И все-таки лучше поздно, чем никогда, – резюмировал Павел глядя прямо в глаза правителю России.
Тот не стал отводить своих глаз и сказал, словно продолжил уже когда-то начатый спор:
– А ты, Павел, тогда был прав на все 100%, когда говорил о когнитивном диссонансе. Помнишь?
– Помню, – кивнул головой каптри.
– А я был неправ. Признаю. Прежде чем браться за переустройство базиса, следует хорошенько покопаться в надстройке, – постучал он пальцем по своему виску. Почистить ее надобно от всякой гнили и вони, иначе она опять загубит все благие начинания. А если терапия не поможет, – кивнул он в сторону Айболита, – то тогда придется вызывать нейрохирургов и делать трепанацию черепа.
– А без этого никак?
– Никак. Омертвевшие части головного мозга надо безжалостно удалять, чтобы они не захватили еще здоровые клетки.
– Но отсекать ткани головного мозга – это не совсем то, что ампутировать конечности. Есть риск превращения в клинического дебила.
– Есть, конечно. Но альтернативой этому может быть только смерть всего организма, – махнул диктатор рукой и опять уставился в окно.
До самого Ново-Огарево ехали молча, как надувшиеся сычи.
II.
Пос. Ново-Огарево, резиденция Главы Высшего Военного Совета России.
Уже на подъезде к резиденции, Афанасьев вновь начал вести себя возбужденно: ворочался на своем сидении, что-то бормотал бессвязное себе под нос. Сопровождавшие его опять начали волноваться за душевное состояние Верховного, многозначительно поглядывая на доктора, но тот не выказывал никаких признаков беспокойства, резонно считая, что все идет в нужном ключе, а потому и не стоит лишний раз применять медикаментозное вмешательство. Так или иначе, но в свою резиденцию он прибыл уже опять в состоянии возбуждения.
Не давая охраннику, дежурившему у крылечка сбежать по ступеням и открыть дверцу автомобиля, Афанасьев сам, едва машина притормозила у парадного входа, открыл ее и выскочил наружу. Вся свита, включая и доктора, спешно последовала за ним. Широкими шагами, ступая через одну ступеньку мраморной лестницы, он бодро взобрался на второй (жилой) этаж дома, словно юнец, а не пожилой человек, готовящийся на днях отпраздновать свой шестидесятипятилетний юбилей. При этом он продолжал бормотать под нос слова:
– Какой позор?! Мой грех! Ладно. Я, вам всем покажу!
Анастасия была уже дома. В связи с пандемией, повлекшей за собой удаленную систему обучения, в группе продленного дня не было необходимости и ее пришлось временно отменить до особого распоряжения Минобразования. Зять тоже был дома. Ему на смену выходить было, как раз после Павла, и свободное время он решил посвятить общению с женой, а заодно и помочь ей поклеить новые обои в их общей спальне. Анастасия, ползая по полу коридора, ведущего в спальню, отмеряла при помощи большой линейки куски очередного рулона, чтобы потом аккуратно их отрезать такими же большими ножницами, а Петр, с голым торсом и заляпанными чем-то трениками, надев на голову пилотку, сделанную из газеты, помешивал кистью в ведерке разведенный клей. Злые языки утверждают, что нет лучшего способа проверить чувства влюбленных, чем совместное оклеивание обоев. Вот, видимо, исходя из этого принципа, молодожены и решили, несколько запоздало, проверить крепость своих отношений. Дела у них шли довольно споро, по крайней мере, криками и взаимными препирательствами они свою деятельность не сопровождали, разговаривая на, совсем уж отвлеченные темы. За этой, почти идиллической картиной их и застал, ворвавшийся, как непрогнозируемый ураган, отец и тесть в одном лице.
– Папа?! – изумленно подняла голову от пола Настя. – Ты чего так рано?! Что-нибудь случилось?!
Удивление дочери можно было понять. Это только Борька-пьяница неделями не вылезал из своей резиденции в Бочаровом Ручье, наливаясь до бровей крепкими алкогольными напитками, а его администрация, чтобы хоть как-то оправдать его стойкое отвращение к исполнению своих прямых обязанностей, докладывала общественности, что президент работает с документами на дому. Ага! Щазз! Он и подох-то, упав в пьяном и непотребном виде, с унитаза. Предыдущий президент, тоже ныне покойный, был сущим «живчиком», не любившим сидеть на одном месте, будто бы у него в заднем проходе что-то все время свербело и чесалось. Он колесил по стране, как бездомная бродяжка, забираясь, порой в самые труднодоступные места, в которые до него не заглядывал не то, что ни один президент, но даже и местные губернаторы. Не самое, конечно, плохое качество для руководителя такой большой страны, но оно тоже имело свои негативные черты. Во-первых, быстрые наскоки все же не давали полного представления об обстановке на месте, а во-вторых, это серьезно отвлекало от повседневной, где-то нудной, но так необходимой сосредоточенности в управлении. Афанасьев по сути своей был более всего склонен именно к кабинетной работе, связанной с разбором бумаг и постоянными совещаниями, то в расширенных заседаниях Правительства и Высшего Военного Совета, то в узком составе своего Президиума. Как закоренелый до мозга костей чиновник, он просиживал на своем рабочем месте не только положенные Трудовым Кодексом часы, но и почасту задерживаясь до самых сумерек, что очень не нравилось его ближайшим соратникам, потому, как им волей неволей приходилось подстраиваться под его трудоголический график. Вот поэтому, дочь так сильно и удивилась неожиданному возвращению отца с работы. Она всерьез рассчитывала закончить с обоями еще до его прихода, чтобы сделать небольшой сюрприз и похвастаться уже законченными работами. Отец не стал объяснять причину своего неожиданного возвращения, лишь притормаживая возле нее и бросая почти на ходу:
– Где у нас в доме лежат деньги?!
– Какие именно? – вскинула Настя брови, начиная беспокоиться.
– Все деньги! – рыкнул папаша, раздосадованный дочерней непонятливостью.
– Ну-у-у, – не сразу нашлась, что ответить дочь, но замешательство длилось всего пару мгновений, – твои деньги, наверно в нижнем ящике письменного стола, – со знанием дела проговорила она, – а наши с Петей, что остались от свадьбы, у нас в спальне, в верхнем ящике комода, под стопкой наволочек. А, что случилось-то?!
– А, черт! – бросился Валерий Васильевич к себе в кабинет, так и не удосужившись объяснить, что к чему.
Оттуда сразу донесся звук безжалостно выдвигаемых ящиков. Деньги он нашел сразу – там, где Настя ему и сказала. Он хотел уже выйти из кабинета, когда ему в голову ударила еще одна мысль. Сунув руку поглубже, в один из ящиков стола, он достал на свет невзрачное и простенькое, но довольно массивное золотое обручальное кольцо. После своего достаточно скандального и кляузного развода, Валерий Васильевич счел для себя более неуместным носить этот атрибут супружеской верности, а потому запрятал его подальше от посторонних, а главное, от своих собственных глаз, чтобы он больше никогда не напоминал ему о главной совершенной им в жизни ошибке. Выхваченное из глубин стола кольцо, он не стал даже рассматривать, а просто сунул его себе в карман кителя.
– Борис Борисыч, Паша, что случилось? Хоть вы-то объясните мне, что произошло? – обратилась она к переминавшимся здесь же с ноги на ногу в нерешительности Завьялову и Михайлову.
– Видите ли, Анастасия Валерьевна, – взялся пересказать канву сюжета адъютант, – тут такое дело давеча произошло… Вы, может быть, слышали утром из новостей? – начал он излагать в сжатом виде события, которые привели ее отца в неистовство.
Он почти закончил свое краткое повествование, когда из кабинета донесся крик Афанасьева:
– Здесь только восемь тысяч!
Настя кинулась в кабинет отца, но столкнулась с ним, когда он уже выскакивал оттуда, свирепо вращая глазами в разные стороны (такое иногда случается, но никому не рекомендуется повторять во избежание косоглазия).
– А сколько ты хотел, пап?! Ты же получаешь жалованье на карточку, да еще кредит выплачиваешь за Юлькину квартиру!
– А твои, где, говоришь, деньги?!
– Я еще зарплату не получала, а свадебные…, – сразу посмурнела она, – как и говорила – в комоде под наволочками. Только мы хотели их отложить, чтобы потом с доплатой купить хорошую квартиру.
– К черту квартиру! Живите здесь! Сколько там у вас? – не стал он прислушиваться к словам дочери.
– Почти два миллиона, – поджала она в негодовании губы.
Валерий Васильевич опрометью и достаточно бесцеремонно оттеснив плечом здоровенного зятя, застывшего с кисточкой в руке, ринулся в чужую спальню. Она, кусая губы от досады и обиды на отца, не последовала за ним, решившим принять на себя и своих близких ответственность за чужую подлость. Из спальни, тем временем, послышалось какое-то невнятное бормотанье, после чего Афанасьев вылетел оттуда, держа в одной руке пухлую пачку купюр, перехваченную канцелярской резинкой, и остановился перед дочерью, как вкопанный. Хищный блеск его глаз остановился на уровне ее лица. По выражению его лица она поняла, куда он нацеливает свой алчущий взор. Он смотрел на ее уши, где маленькими искорками сверкали настоящими бриллиантами сережки, подаренные ей Вальрондом перед свадьбой и на которые он потратил свое почти трехмесячное жалованье. Сунув пачку денег, изъятых у дочери из спальни и присовокупив к ним еще свои восемь тысяч, в руки оторопевшей Насти, он протянул к ней свои, явно намереваясь, если и не вырвать сережки с мясом из ушей, то уж во всяком случае, экспроприировать их любым другим насильственным способом.
– Сымай! – прохрипел он, яростно вращая белками глаз и протягивая к ее лицу руки.
Хуже всего для Анастасии было то, что свидетелями этой безобразной сцены были, хоть и не совсем посторонние, но все же не достаточно близкие для нее люди, да еще вдобавок к ним пухлый и очкастый доктор, если судить по его чемоданчику с красным крестом.
– Папа! Но ведь это Петин подарок на свадьбу! Петя, да скажи же ему! – уже чуть не плача обратилась она к мужу. – Они куплены на честно заработанные деньги!
Петя растерянно топтался у нее за спиной, продолжая нелепо держать в руках кисть и банку с клеем. Он абсолютно не знал, что делать и как быть. С одной стороны, судя по краткому рассказу Михайлова, он понимал чувства тестя, несущего персональную ответственность за все, что происходит в стране, и этот его спонтанный поступок полностью вписывался в образ Отца Нации, болеющего душой за каждого притесняемого и обделенного гражданина, а тем более – ребенка. А с другой стороны, в стране тысячи несчастных детишек. Так, что из-за каждого надрывать душу до кровавых спазмов? Ничем хорошим это для тестя не кончится, кроме серии инфарктов и фатального конца. Проблему решать надо комплексно, тут одними сережками не отделаться. Да и сережек было, откровенно говоря, очень жаль. Они так хорошо смотрелись на Настеньке. Ну не драться же с тестем из-за этого? Видя требовательно протянутые руки и решимость в глазах отца, Настя уже и сама обеспокоенная внутренним состоянием отца начала торопливо и неумело вынимать непослушными пальцами из ушей маленькие сверкающие капельки. Наконец, справившись с этим делом, она безропотно протянула их на своей дрожащей ладони отцу. Но тот, вместо того, чтобы взять их, полез в карман кителя и достал оттуда свое обручальное кольцо и положил на ее ладонь, рядом с подарком зятя.
– Вот, на, возьми еще это. Мне уже, думаю, не пригодится никогда, – пояснил он, отводя глаза в сторону.
И тут только Афанасьев, кажется, обратил внимание на зятя, стоявшего истуканом в пилотке из газеты, кистью и банкой в руках, которую он так и не догадался опустить на пол.
– Что у тебя есть?! – спросил он у Вальронда, хищническим взором буравя его лицо.
Петр степенно и не торопясь, поставил оземь банку, сунув туда кисть, и выпрямившись во весь свой богатырский рост, все так же неторопливо отстегнул с правой руки старинный и массивный золотой браслет с надписью славянской вязью по ободу «погибаю, но не сдаюсь».
– Этот браслет от прадеда моего. Он служил на эсминце, – прокомментировал он заинтересованный взгляд тестя, передавая ему браслет. – А обручальное кольцо не отдам, – твердо и решительно пресек он возможные вопросы со стороны Валерия Васильевича.
Тот вопросов больше задавать не стал, а лишь кивнул в сторону Насти, давая понять Петру, чтобы он передал браслет ей. И уже обращаясь к дочери, сказал в приказном порядке:
– Сейчас пойдешь и сдашь это все в ломбард. Затем пойдешь в банк и все деньги, включая свадебные перечислишь на счет того хосписа. Адрес и реквизиты потом позвонишь и возьмешь, вон, у Бориса Борисыча. Он по своим каналам их найдет.
За спиной у Афанасьева послышалось какое-то шевеление. Он живо обернулся на шорох. Павел и Борис Борисович тоже начали стягивать со своих пальцев обручальные кольца. У доктора тоже было обручальное кольцо, но он сделал вид, что с огромным интересом рассматривает потолочную лепнину в коридоре, а потому все эти земные перипетии, никак не связанные с искусством, его абсолютно не интересуют. Бог ему судья. У каждого свое мерило жизненных ценностей.
– Оставьте, – вяло махнул Афанасьев своим наперсникам по служебным обстоятельствам. – Это наше дело, чисто семейное.
Затем по его лицу пробежала какая-то тень, и он с силой треснул себя по лбу ладонью:
– Ах, я старая развалина! Да как же я забыл-то?!
– Ты о чем, пап?! – испуганно вскинула брови кверху Настя, опять ожидая очередного фокуса от папаши. Она так и стояла с пачкой денег и невеликим набором драгметалла в руках.
– Старый я дурень! Совсем забыл про коллекцию!
С этими словами он сунул руку в карман и достал свой личный коммуникатор. Очки куда-то запропастились в этой кутерьме и он, страдающий старческой дальнозоркостью, держа коммуникатор на приличном расстоянии от лица, принялся лихорадочно листать мобильный телефонный справочник. И действительно, Афанасьев обладал довольно приличной, даже по московским меркам, коллекцией холодного оружия, которую он, как и уникальную библиотеку, чудом умудрился сберечь от дележа при разводе. Бывшая супруга даже приблизительно не догадывалась об истинной стоимости хранящихся там предметов, иначе бы развод приобрел совсем уж скандальный характер. Впрочем, перед самым разводом, Валерий Васильевич оформил дарственную на Настю. Коллекция была весьма обширной. В ней имелись почти все известные образцы холодного оружия, как отечественного, так и иностранного происхождения. Чего там только не было?! Там были старинные, изготовленные в Римской Империи спаты и гладиусы, французские шпаги и испанские рапиры из толедской стали, эспонтоны, кинжалы и мизерикордии, английские рейтарские сабли, турецкие ятаганы и прочие колюще-режущие предметы. Оружие отечественного происхождения тоже было представлено во всей красе. Сабли, шашки казацкие и чеченские, бебуты и горские кинжалы с кубачинской отделкой – все это богатство было размещено на специальных коврах, развешанных в разных комнатах резиденции. Большинство из представленных раритетов ему достались абсолютно бесплатно. Занимая руководящие посты в Министерстве обороны, он часто принимал участие в международных торжественных мероприятиях, где по традиции главам делегаций всегда вручались ценные подарки. Многие из его зарубежных коллег, не понаслышке знали об этом увлечении русского генерала. А Валерий Васильевич, в свою очередь, никогда не отказывался принять в дар тот или иной презент. Стоит ли судить его за это, когда все кругом занимались нечто подобным? Афанасьев просто был плоть от плоти продуктом своей эпохи – жадной, продажной и беспринципной.
После не слишком продолжительных поисков, ему удалось найти искомый номер телефона. Недолго думая, он нажал на кнопку вызова. Старчески дребезжащий, но достаточно бодрый голос быстро ответил с того конца:
– Слушаю, вас. Говорите.
– Здравствуй, Абрам Исаич! – вежливо, но по-дружески поприветствовал диктатор Абрама Исаевича Золотницкого, слегка отойдя в сторонку, – московского наипервейшего коллекционера и знатока холодного оружия, с которым он имел давнее знакомство на почве общей страсти к орудиям убийства. – Это Афанасьев тебя беспокоит, – зарокотал он в трубку.
– О, великий Яхве! – растекся в подобострастии коллекционер. – Верить ли мне своим ушам, слышащим голос одного из величайших правителей Земли?! Уж не сон ли это?!
– Не сон, не сон, – быстренько пресек ненужное славословие пожилого еврея Валерий Васильевич. – Ты, Абрам Исаич, уж не взыщи, что я звоню тебе по шкурному делу, а не по-приятельски, как было раньше. Сам понимаешь – государственные заботы не дают расслабиться, чтобы посидеть и поговорить на общие интересные темы с умным человеком, – решил он слегка подольститься к Золотницкому, который, как и все уважающие себя коллекционеры обладал непомерным чувством тщеславия и самомнения.
– Азохан вей! Хватит ли моей компетенции, чтобы быть полезным такой великой исторической персоне, как вы, милейший Валерий Васильевич?! – усомнился н, одновременно прикидывая уме за какой такой нуждой обратился к нему всесильный диктатор.
– Хватит твоей компетенции, можешь даже не сомневаться. Иначе я бы тебе не позвонил, – успокоил его Афанасьев.
– Если так оно и есть, то я – одно большое ухо, готовое внимательно выслушать все, что вы скажете! – опять цветисто выразился старый хитрец.
– Ты ведь, Абрам Исаич, хорошо знаком с экспонатами моей коллекции, – сразу перешел к делу Валерий Васильевич.
– Таки да, – согласился Золотницкий, навострив уши в ожидании интересных новостей. – И должен вам заметить, что коллекция ваша заслуживает наивысших похвал, как по количеству, так и по качеству собранных там предметов военного искусства былых времен.
– Это точно, – согласился с ним Афанасьев. – Почти сорок пять лет собирал ее, – сделал он маленькое отступление от основной темы разговора.
– Отдаю должное солидному сроку вашего увлечения, – продолжал свою линию на безудержную хвалу коллекционер.
– Помнится, вы неоднократно предлагали мне выкупить ее целиком, – прозондировал почву не менее хитрый бывший Начальник Генштаба.
– Да-а, – растерялся от неожиданности и даже испугался Золотницкий.
Он-то по своему разумению полагал, что Афанасьеву просто нужна его консультация по поводу какого-нибудь очередного раритета, которым желал бы пополнить свою коллекцию диктатор, но опасался приобретать без предварительной оценки специалиста. А тут, видишь, какое дело заворачивается. Своей опытной шкурой он ощущал опасность от прозрачного намека коллеги. Если предложить ему цену, которую он озвучивал ранее, то Афанасьев, находясь в положении самовластного правителя России, еще чего доброго мог и обидеться на тороватость старого еврея. А если тому предложить реальную стоимость его коллекции, то тоже можно нарваться на неприятности в связи с неизбежными вопросами о происхождении такой суммы денег. Вот возьмет, да и кликнет своего палача – Тучкова, а уж тот в своих застенках сумеет вытрясти последнее с бедного и старого Абраши. Тут стоило сто раз подумать, прежде чем что-то отвечать на эту явную провокацию. Но до чего же хороша, эта чертова коллекция! Афанасьев по достоинству оценил затянувшееся молчание собеседника, прокручивающего всевозможные варианты ответа в голове.
– Так вот, Абрам Исаич, я хотел бы вернуться к вашему предложению о покупке всей коллекции. Оптом, как говорится, и сразу.
– Э-э-э, – опять замялся Золотницкий, явно не понимая, какой подвох может крыться в сделанном предложении, – а почему вы, уважаемый Валерий Васильевич, решили обратиться с этим именно ко мне?
– Потому, что кроме вас никто мне не предлагал ее купить. К тому же, именно вы, как никто другой, хорошо знакомы с содержимым коллекции. А значит, только вы знаете ее истинную стоимость, – сделал особый акцент на последних словах диктатор.
– Да. Знаю, – нехотя согласился с ним Абрам Исаевич, но тут же спохватился. – Но почему вы не предложите ее какому-нибудь музею? Эрмитажу, Историческому или на худой конец, Русскому? Я уверен, что любой из них с удовольствием выкупил бы ее по весьма достойной цене.
– Если бы я в срочном порядке не нуждался в деньгах, то поверьте, сделал все так, как вы и советуете, – начал пояснять прописные истины Афанасьев, морщась от досады в трубку коммуникатора. – Но вы и без меня прекрасно понимаете специфику сделок с музеями. Назначенная экспертиза займет уйму времени, да и есть небеспочвенные опасения по поводу того, что у этих уважаемых заведений просто не окажется в наличии таких сумм на приобретение. Они начнут просить рассрочки, а мне нужно деньги получить быстро и без ненужных проволочек, а тем более публичной огласки, которой будет не избежать в этом случае.
– Да, но с чего вы вдруг взяли, что у старого, больного и бедного еврея могут быть такие деньжищи?! – принялся по национальной привычке канючить Золотницкий.
– Абрам Исаич, – желваки на скулах у Афанасьева начали интенсивно двигаться, – мы с тобой уже далеко не молодые люди, а потому, давай не будем из себя разыгрывать тургеневских барышень, называвших яйца «куриными фруктами». Поверь, что мне сейчас не до того, чтобы выступать перед тобой в роли налогового инспектора, озабоченного происхождением нетрудовых доходов у самозанятого пенсионера.
– Право же, я не знаю, – опять принялся мямлить старый коллекционер. – Пандемия, мировой экономический кризис, санкции, а я, как назло, именно сейчас очень стеснен в денежных средствах…
– Сколько вы можете мне за нее предложить? – без обиняков спросил Афанасьев, которому уже порядком поднадоели эти выкрутасы.
– Я не держу в доме большое количество наличных, а как законопослушный гражданин, предпочитаю хранить деньги в банке, – не смог отказать себе в привычке поторговаться даже в этой ситуации Золотницкий. – А сколько бы вы хотели за нее получить?
– Помнится, года три назад, вы предлагали мне за нее сто пятьдесят миллионов.
– Правда?! – воскликнула в ответ трубка голосом Абрама Исаевича. – Вполне возможно! Вполне возможно! Однако сейчас совсем другие времена за окном. Денег ни у кого не стало, да и тратить последнее, в наше неспокойное время, вряд ли кто станет, – откровенно решил Золотницкий сбить цену.
И хоть Афанасьев имел в своих предках крепостных крестьян Рязанской губернии, против иудейских пращуров Золотницкого, кои были ростовщиками и менялами, но в умении торговаться мало чем уступал своему коллеге-коллекционеру.
– Но инфляция тоже никуда не делась с тех пор, – моментально парировал он нытье Абрама Исаевича, – а я с вас не «жабьи шкурки» прошу. Сейчас рубль, к сожалению, котируется гораздо ниже, чем три года назад. К тому же не забывайте разницу в людском восприятии.
– Как это?! – удивился его коллега по цеху.
– А вот так, – позволил себе ухмыльнуться Валерий Васильевич. – Одно дело иметь у себя раритеты из коллекции какого-то там Начальника Генштаба, и совсем другое дело – владеть предметами искусства из коллекции самого диктатора России. Чуете разницу? Быть наипервейшим коллекционером холодного оружия в Москве – дело, безусловно, хорошее, но оставить далеко позади себя всех коллекционеров России вместе взятых, вообще станет головокружительной перспективой. Ваша коллекция после данного приобретения, в стоимостном выражении, повысится многократно. Встать вровень с Британским Музеем и Оружейной Палатой – это ли не мечта любого собирателя исторических ценностей? – кинул Афанасьев на стол свой последний козырь, в качестве приманки.
– Но у меня, действительно, нет сейчас необходимой суммы! – запричитал Золотницкий, сраженный наповал убийственной аргументацией Афанасьева.
Без всякого сомнения, если бы Афанасьев не избрал своей стезей военное дело, то рано или поздно, из него бы вышел замечательный актер. Отчаянные торги с Абрамом Исаевичем, кажется, окончательно привели Валерия Васильевича в нормальное душевное состояние, о чем свидетельствовали многозначительные перемигивания между доктором и адъютантом, являвшимися свидетелями разыгрывающегося на их глазах спектакля. Диктатора будто «живой» водой из сказки сбрызнули.
– Ну, что ж, – деланно вздохнул Афанасьев, – раз вы, Абрам Исаич, такой бедный у нас человек, то у меня нет другого выхода, как позвонить Чарусову и предложить ему купить мою коллекцию. Думаю, что за сто шестьдесят миллионов он с удовольствием пополнит свою кладовую. Мне было чрезвычайно приятно пообщаться с вами, милейший Абрам Исаевич.
Это был удар ниже пояса. Весь московский бомонд коллекционеров знал о непримиримом соперничестве и даже вражде этих двух зубров.
– Постойте! – взвизгнул Золотникий, обладавший хорошим воображением, а посему моментально представивший себе наглую улыбку Андрея Андреевича на очередном заседании Клуба Любителей Холодного Оружия. – Вы с ума сошли! – брякнул старый еврей, забыв в одночасье с кем говорит. – Как же так можно?! Мы же с вами только-только начали деловой разговор! Да там одна только шпага Карла XII стоит не меньше двадцати миллионов! Вы не имеете права вот так вот взять и отдать все эти богатства в руки этого пройдохи! Это нечестно!
– От чего же нечестно? – скривил рот в сардонической ухмылке Афанасьев. – У меня – товар, а у него есть деньги, чтобы его приобрести. Почему же мы не можем провести взаимовыгодную сделку, раз уж вы у нас такой бедный и несчастный?
– Я же не сказал, что у меня вообще нет денег на эту покупку?! Просто набрать наличными, а как я полагаю, вам нужны именно наличные, сразу всю означенную сумму будет достаточно проблематично. Проблематично, но отнюдь не невыполнимо, – добавил Золотницкий с нажимом. – И если вы мне дадите малю-ю-сенький дисконт, то я постарался бы, как можно скорее обернуться с обналичиванием необходимой суммы.
– Черт с вами! Давайте сто сорок, но чтобы к вечеру деньги находились у меня на столе. Плюс юридическое сопровождение и оформление сделки – за ваш счет, – тоном, не терпящим никаких возражений, подытожил недолгие торги Валерий Васильевич.
– А как я смогу попасть к вам, что бы передать деньги и забрать экспонаты?
– Записывай номер телефона моей дочери – Анастасии. С ней и будешь заключать сделку. Она даст тебе и тем, кто с тобой прибудет, пропуск. А здесь встретит и поможет все собрать и упаковать. Сам понимаешь, что мне в этом деле светиться никак нельзя, хотя бы первое время.
