Юрий Витальевич Яньшин
Внешняя беговая
– Может ты и права где-то, да только нет под рукой праведников. Все мы, так или иначе, замазаны в прегрешениях. Да, мы не ангелы, но у нас хотя бы хватило мужества признать это. И даже встать на путь очищения – в прямом и переносном смысле. Мои карманы еще никогда не были так чисты, как сейчас. Все, что у меня теперь осталось, так это восемь несчастных тысяч, которых не хватит, даже чтобы повести тебя в ресторан. И можешь поверить, я там, – он поднял глаза к потолку, – такой не один.
– Если ты думаешь, что я с тобой из-за денег или еще чего-нибудь в этом роде…?
– Да ничего я не думаю, просто ты говоришь, как «пятая» колонна, – отмахнулся он, все еще плохо понимая, куда она клонит своим провокационными речами.
– Нет. Я всего лишь повторяю разговоры, которые ведут меж собой простые люди. Если бы я была «пятой» колонной, как ты говоришь, то я не стала бы затевать с тобой весь этот хоровод, – устало проговорила она.
– Я не понимаю, что ты хочешь от меня?! – с нескрываемым раздражением спросил Афанасьев, внутренне сжимаясь в комок от нехороших предчувствий.
– Если не брать в расчет то, что я женщина, со своими слабостями и розовыми мечтами, то я хочу, чтобы все это, – она кивнула в сторону экрана, – не превратилось в очередной фарс со скучным и донельзя предсказуемым концом.
– И какой конец ты считаешь предсказуемым в этом фарсе?
– Пройдет еще пара-тройка «громких» задержаний, после чего страсти поулягутся, народ выпустит пар негодования в полной уверенности, что теперь-то уж у власти стоят настоящие его защитники. Суды над таким ублюдкам, как эти, пройдут тихо и незаметно, если конечно пройдут, в чем я крупно сомневаюсь, – с уверенностью пифии предположила она.
– И? – приподнял н одну бровь.
– И максимум через год их тихонько отпустят. Извиняться и восстанавливать в прежних должностях, скорее всего, не будут, но недвижимость вернут и еще кое-что из конфискованного имущества.
– Ты не владеешь всей информацией, – облегченно вздохнул он, полагая, что кризис в начавшихся отношениях уже миновал. – Это не акция и не кампанейщина, это начавший работать, хоть с перебоями и скрипом механизм выравнивания острых углов социальной несправедливости. Я тебя уверяю, что никто из тех, кто уже попал или еще попадет в поле зрения того, кому положено отслеживать неправедно нажитые доходы, никогда и ни при каких обстоятельствах уже не займут сколько-нибудь видное положение в обществе. Ты пойми, Россия – это огромный и не слишком поворотливый корабль. И чтобы экстренно реагировать на быстро меняющуюся ситуацию, как в своем трюме, так и на водных просторах международных отношений, ему нужно время для преодоления инерции. В этом одновременно заключается ее сила и ее слабость. Сила неповоротливости заключается в наличии здорового консерватизма, а слабость – в иногда запоздалой реакции на оперативную обстановку. Но зато, если нам все же удастся выбрать правильный курс, мы пойдем напролом, как атомный ледокол и ничто не свернет нас с пути.
– Типа долго запрягаем, но зато быстро ездим?!
– Во-во.
– Ладно, – вздохнула она, – как говорила наша преподаватель по технологии общественного питания: «Пожуем – увидим».
Затем она перевела взгляд на настенные часы и тихо ойкнула, вскакивая с дивана:
– Картошка-то уже, наверное, вся разварилась?! Да и курица, должно быть уже поспела, пока мы с тобой копья ломаем. Мой руки и иди на кухню! – скомандовала она на ходу.
– Слушаю и повинуюсь! – поднял он руки кверху, покоряясь приказу.
Когда он, скинув китель и вымыв руки, появился на кухне, Вероника уже заканчивала сервировку не слишком богатого снедью стола. С особым удовлетворением Валерий Васильевич отметил, как бережно она обошлась с пучком полыни, поставив его в красивую вазу на подоконник. Стол, действительно, не блистал разнообразием. Кроме запеченной курицы и картофельного пюре его дополняли: большая и глубокая тарелка с овощной нарезкой, крупно порезанные ломти черного и белого хлеба, острый соус, печенье, пряники и стопка накрахмаленных салфеток. Электросамовар, попыхивая паром, стоял в сторонке, увенчанный заварным чайником. Но главным украшением стола была бутылка белого сухого вина «Барон Родеро». Афанасьев взял ее в руки и внимательно ознакомился с этикеткой. Затем решительно начал сдирать с горлышка обертку:
– Штопор есть? – спросил он тоном хирурга, требующим у операционной медсестры скальпель.
– Вот, пожалуйста, – сунула она ему в руку массивный штопор.
Афанасьев деловито вогнал его в пробковую мякоть и, зажав сосуд между коленями, слегка поднатужившись, вытащил ее из длинного и узкого горлышка. Женщина, внимательно и не отрываясь, следила за этими его обыденными движениями, и у нее от этого почему-то запершило в горле, а в уголках глаз появились крохотные капельки слез. Она вспомнила, как ее Арсений иногда в кругу друзей, вот так же, сидя на этом самом стуле, иногда открывал бутылку. В один момент ей даже показалось, что не седоватый генерал на возрасте сидит тут перед ней, а ее Арсений, вновь вернувшийся из очередной «командировки». Она тряхнула головой, чтобы прогнать морок. Он заметил это ее движение и понял, о чем она думает в этот миг. Долгим и пристальным взглядом он посмотрел на нее, не выпуская бутылку из рук:
– Нет, Вероника. Это не сон и не наважденье. И перед тобой не твой Арсений – молодой и статный красавец, а потрепанный годами старый генерал.
– Да нет, я не о том… Вернее… Что я говорю? Конечно же о том, но… , – она совсем сбилась с мысли. – Я хотела сказать, что ты не старый.
– А какой? – криво усмехнулся он.
– Матерый, наверное. Да. Так будет точнее. Матерый волчище. Вот.
– Как Акелла из «Маугли»?
– Да. Только я убегать не стану и ты, значит, не промахнешься, – она тыльной стороной ладони вытерла глаза, а он сделал вид, что не заметил ее невольных слез.
Затем, словно очнувшись и вспомнив о чем-то важном, полезла в навесной шкафчик достала оттуда два небольших фужера. Молча выставила их на стол, предварительно обтерев полотенцем, свисающим с плеча. Афанасьев без лишних слов наполнил фужеры до краев.
– Садись, выпьем, – просто предложил он ей.
– Спасибо. Ты не думай, я не злоупотребляю этим. Сейчас вот только что купила. Извини. Я ведь в отличие от тебя справок не наводила, а потому и вкусов твоих не знаю.
– Мы люди не привередливые. Пьем все, что горит, – успокоил он ее.
– За что будем пить? – поинтересовалась она.
– Ты – хозяйка, тебе и слово говорить.
– Давай тогда за то, что ты все-таки пришел, – произнесла она тихо и опустила глаза.
– А можно немного подправить?
Она кивнула, не поднимая глаз.
– Давай выпьем за тех, кто приходит к нам, чтобы остаться в сердце навсегда, – тоже почти что одними губами прошептал он, но в отличие от хозяйки, глаз опускать не стал.
Чокнулись, едва коснувшись фужерами. Мелодичный перезвон бисером рассыпался по небольшой кухне. Выпили.
– Хорошие слова, – сказала она, выпивая вино до последней капли и тут же добавила. – А ты Василич, оказывается не только умный, но еще и мудрый.
– Есть такое! – не без гордости подбоченился Афанасьев, пододвигая к себе тарелку.
От этой его наигранной мальчишеской напыщенности, так не вяжущейся с имиджем «отца Нации», ее разобрал смех, и она прыснула, прикрывая рот ладошкой. Но быстро оправилась, чтобы излишне не напрягать гостя. Он же, ничуть не смущаясь, по крайней мере, с виду, решительно взялся за нож и вилку. Откровенно переживая за небогатый ассортимент закусок, Вероника забормотала оправдывающимся голосом:
– Прости, что потчую тебя без изысков. Если бы я заранее знала, что ты придешь, то конечно бы расстаралась. Для себя-то я почти ничего не готовлю.
– Как это не ждала?! – широко и весело улыбнулся он, чтобы скрасить неловкий момент. – Сама же давеча удивлялась, что я такой де терпеливый, раз целых два месяца не появлялся!
– Нет, ну я, конечно же, ждала, просто все равно это как-то спонтанно получилось, – залепетала она невнятно, густо покраснев при этом, причем впервые за все время.
– Кстати, насчет твоего дара Кассандры… Откуда ты могла знать, что я приеду к тебе? – поинтересовался он, заправляя белоснежную и накрахмаленную до хруста салфетку за воротник.
– Нет уж, спасибо, но от трагических лавров Кассандры, напророчившей гибель Трои, я, пожалуй, откажусь, – улыбнулась она.
О-о-о!? – не стал скрывать своего удивления Афанасьев. – Не знал, что в кулинарном техникуме преподают еще и мифологию Древней Греции. Весьма похвально.
– В техникуме не преподают, – опять, но уже слегка зарозовела она от комплимента. – Просто я с детства очень любила читать всякие сказки, былины и мифы. В нашей поселковой библиотеке я прочитала все книжки по этой тематике. А книжка Николая Куна «Легенды и мифы Древней Греции» была моей самой любимой.
– Ясно. Но все-таки ты не ответила на вопрос, – хитренько улыбнулся он, глядя на ее смущение.
– На вот, кушай. Если хочешь, то я маслица подолью. Оливковое подойдет? – поставила она перед ним тарелочку, в которую переложила салат.
– Да не суетись ты так, Вероника! Что ты все меня обихаживаешь?! Ты и себе накладывай.
– Щас и себе наложу. Не волнуйся, – как бы не заметила она его настойчивую просьбу.
Однако Афанасьев и не собирался отступать:
– Вероника, ты ведь уже, наверное, догадываешься, что я как клещ, если вцеплюсь, то точно не отстану…
– Ой, да ладно тебе! – шутливо замахнулась она на него полотенцем, что держала в руках. – В этом-то уж точно моей заслуги нет. Ты сам дал мне это понять.
– Как это, сам?! – не понял Валерий Васильевич, беря на вооружение вилку и нож.
– Вернее не ты сам, а люди из нашего ведомства, что устроили слежку за мной, видимо по твоей просьбе, – пояснила она.
– Так ты их заметила?! – уже вконец развеселился он. – А Игорь Олегович уверял меня, что его ребята – классные специалисты!
– Ну, ты даешь! – картинно всплеснула она руками и, не скрывая своего, вдруг появившегося игривого настроения. – Кто же такие деликатные вещи доверяет военной разведке?! Такое дело надо было поручать Николаю Палычу, с его «топтунами», а не военным диверсантам. Наши ребята из «наружки» хороши, когда надо заложить взрывчатку под кресло какого-нибудь высокопоставленного натовского чиновника, во всем же остальном они – наивные парни.
– Вот как?! – не удержался от восклицания генерал.
– Конечно, – продолжила она, разминая картошку в своей тарелке. – Кто же их надоумил вести расспросы о моем житье-бытье Таисию Михайловну?! И при этом оставаться в полной уверенности, что я об этом не узнаю в тот же вечер!
– Да, уж! – не сдержался от смеха Афанасьев. – Моя вина. Ошибся я чуток со своими порученцами.
– Тут я и поняла, что наша встреча обязательно когда-нибудь состоится. А после того, как они и вовсе завалились ко мне с обыском, я уже ни секунды не сомневалась, что окончательно попала в поле твоего зрения, – продолжила она, святясь от непонятного веселья.
– Как ты догадалась?! – встрепенулся он сразу, отложив вилку в сторону и озабоченно поглядев на Веронику. – Что-то не так?! Или пропало что из квартиры?!
– Да не волнуйся ты так! Все нормально и все на своих местах. С этой стороны к ним никаких претензий. Неприятно, конечно, немного, что посторонние копошатся в твоем шкафу с нижним бельем, но я все понимаю.
– Но…
– Но ты передай при случае нашему адмиралу, чтобы он, инструктируя своих подчиненных для акций подобного рода, строго настрого запретил им неумеренное использование одеколона «Антарктида» и употребление чеснока в диком количестве. Я, как зашла в квартиру, так у меня аж в глазах защипало.
На этот раз они оба дружно и громко рассмеялись. И Афанасьеву, как-то сразу стало легко и приятно на душе. Прежняя скованность улетучилась не оставив следа, а на смену ей пришел покой и внутреннее умиротворение. Обстановка, окружавшая его стала казаться знакомой и от того привычной. И женщина, сидящая напротив него, с улыбкой и восхитительным ямочками на щеках была теперь не просто желанной в долгих бессонных ночах, а близкой и родной, несмотря на то, что знаком с ней менее двух часов.
Вечернее застолье, с перерывами, длилось до позднего вечера. Они выпили все вино, съели курицу с картошкой, весь салат и пряники. Она два раза заваривала крепкий и необычайно вкусный чай, в который добавила для пущего аромата листья смородины. Политику они больше не трогали. Им и без этого было о чем поговорить. Неожиданно найдя, друг в друге родственную душу, они не спеша рассказывали о себе. Без прикрас и без утайки, как пассажиры поезда дальнего следования рассказывают о себе все-все, зная, что завтра они расстанутся и уже больше никогда не встретятся. Эти же двое, напротив, прекрасно осознавали, что сейчас, сидя за одним столом и, глядя в глаза, друг другу, своими откровениями только начинают свой совместный жизненный путь. У одного из них этот путь не обещал быть долгим в силу объективных причин, но он старался сейчас даже не думать об этом. Чувствуя прилив жизненных сил, он хотел, хотя бы напоследок попытаться еще раз вспомнить ощущения молодости в теле и в душе, основательно уже подзабытые. А там, Бог его знает, может и удастся обвести судьбу и время вокруг пальца, выкроив для себя маленький кусочек счастья. Она же, вообще, кажется, не хотела задумываться ни о чем, просто окунувшись с головой в омут неизвестности с фатализмом, присущим большинству русских людей. Наконец, настало время для того, чтобы поставить финальный аккорд этой встрече. Вероника многозначительно посмотрела на ходики, тикающие на стене. Время показывало половину одиннадцатого вечера.
– Ну, что, Иван-царевич, Баба-Яга тебя приютила в своей избушке, накормила, напоила. Теперь по сюжету надобно доброго молодца и спать уложить? – спросила она у вдруг чего-то испугавшегося гостя, глаза ее при этом замерцали каким-то неизвестным внутренним огнем.
– Я, что ж… Я, собственно, не против. Лишь бы не на лопату в печь, – попробовал он неловко отшутиться.
– Значит, с тем, что ты – добрый молодец, а я – Баба-Яга, ты, в принципе, согласен? – выгнула она бровь, но глаза ее смеялись.
– Да нет, я не то имел в виду! Никакая ты не Баба-Яга, а я уж тем более не Иван-царевич, – перешел он к жарким оправданиям.
– Ладно, брось суесловить, Василич, – оборвала она его, тяжко вздохнув. – Я ведь не возражаю против Бабы-Яги. Так оно и есть, чего уж там скрывать? Если ты помнишь русские народные сказки, то должен знать, что бабкина избушка на курьих ножках, как раз стояла на границе яви и нави, то есть на грани жизни и смерти. Вот и я уже, сколько лет живу одной ногой здесь, а другой – там, – мотнула она куда-то в сторону головой.
От ее слов у Афанасьева побежали мурашки по спине. Пальцы правой руки невольно сложились в щепоть для крестного знамения, но рука, будто свинцом налилась, отказываясь слушаться. В глазах плеснуло необъяснимым страхом. Однако это продолжалось всего лишь мгновенье. Затем все это куда-то быстро исчезло.
– Все читали эти известные с детских лет сказки, но ни у кого не мелькнуло даже и мысли о том, что ведь она тоже женщина. Женщина с нелегкой судьбой, раз та вынудила ее жить в стороне от людей. А все, будь то царевичи или просто богатыри заваливались к ней, как к себе домой и сразу от порога начинали что-то требовать. И никто из них даже не догадался спросить у нее: «Как тебе живется, бабушка? Может чем подсобить тебе?»
– Ты хочешь сказать, что я из той же когорты? – дернул Афанасьев щекой, тяжело засопев.
– Нет. Тебя я сама позвала, – сразу пресекла она зарождавшийся спор.
– А ты, пожалуй, будешь не Баба-Яга, – прищурился он, переводя дыхание в нормальный ритм.
– Кто же, тогда? – уперла она руки в боки, мгновенно превратившись в «дражайшую Солоху», что, впрочем, было примерно то же самое.
– Василиса-премудрая, – с театральным пафосом сообщил он, поднимаясь со стула.
– А ты, стало быть…
– Иванушка-дурачок. Тут без вариантов, – комично развел он руками, приводя хозяйку в благодушное настроение.
– Ладно уж, Иванушка! Иди-ка в душ. Найдешь?
Тот кивнул.
– А я пока со стола приберу. Ну, ступай-ступай, – игриво шлепнула она его полотенцем ниже спины для придания нужного ускорения.
Закончив принимать душ, он опять несколько растерялся, не зная, как поступить, ведь ни смены белья, ни халата, ни даже простыни, чтобы обернуться, при нем не было. Но умная женщина и тут не сплоховала. Чуть приоткрыв дверь, она, не заглядывая в ванную, просунула руку в образовавшийся проем. В руке у нее был длинный атласный халат, сопроводив передачу словами:
– Мужских халатов в доме нет. Это мой. Надевай. Не волнуйся, я никому не скажу.
– Без разницы! – почти с вызовом ответил он, принимая из ее рук халат. – А ты, как же?
– У меня еще есть, – беспечно отозвалась она.
Перед тем, как выйти из ванной, он тщательно расчесал свои сильно поредевшие, местами совсем седые волосы, и, взглянув в зеркало, повешенное над раковиной, подмигнул самому себе, цитируя одного из английских классиков:
– «В путь так в путь!», – сказал попугай, когда кошка потащила его из клетки за хвост».
Когда он, освежившийся и благоухающий от ароматов шампуни, выбрался из ванной, Вероника почти с восхищением посмотрела на него. Но застеснявшись, тут же отвела взгляд в сторону. Затем, преодолевая какую-то свою внутреннюю преграду проговорила с трудом подбирая нужные слова:
– Я постелю нам на диване, – кивнула она в сторону уже разложенного дивана. – Извини, что не зову тебя в постель, как положено в таких случаях. Просто… Думаю, что со временем это пройдет… Постарайся же, постарайся меня правильно понять… Я наверное кажусь тебе полной дурой.
– Не надо, Вероника. Я понимаю. Это ваша с Арсением кровать, и ты не хочешь осквернять память о нем, принимая в ней другого мужчину, – догадался он.
Она кивнула, все еще боясь поднять на него виноватые глаза.
– Такой, ты мне нравишься еще больше, – добавил он тихо.
Легкий румянец разлился по ее щекам, а губы едва-едва дрогнули, силясь сказать что-то в ответ, но так и не разомкнулись. Она молча подошла к уже готовой стопке постельного белья и начала застилать первое в их совместной жизни ложе. Ее движения были плавны и неторопливы, словно бы она выполняла не обыденную для женщин работу, а некий магический ритуал. Это зрелище настолько заворожило Афанасьева, что он на несколько мгновений выпал из реальности, в которую не хотелось возвращаться. Впрочем, вернуться в нее все-таки пришлось. И помог ему это сделать звонок, установленный на его коммуникаторе, который требовательно звал его к себе. Валерий Васильевич начал озираться в поисках своего мобильного устройства, но быстро вспомнил, что оставил его в прихожей на тумбочке, когда снимал китель. Бормоча извинения под нос, он нехотя прошлепал босыми ногами в приходую. Звонила дочь.
– Пап, ты, где? И почему так долго не берешь телефон?! – сразу накинулась она на него с упреками. – Уже ночь на дворе, а тебя все нет и нет.
– Что стряслось? – увильнул он от ее настойчивых вопросов.
– У меня-то ничего не стряслось, а вот где ты и что с тобой?!
– Со мной все в порядке. И вообще, – разрешил он себе возмутиться, – что это еще за контроль такой?! Я что, малый ребенок?! Я же говорил, когда уезжал, чтобы ты меня не ждала, а ты тут тарарам поднимаешь.
– Ты, что, там не один?! – шестым или седьмым женским чувством догадалась она.
– Да, я не один, – решил не прятаться и не изворачиваться генерал.
– У тебя появилась женщина?! – даже через трубку было видно, как на том конце округлились у нее глаза.
– Да, – коротко бросил он, не желая вдаваться в подробности.
– Ничего себе! – только и смогла произнести Настя, ошарашенная очередным отцовским кульбитом.
– Так, ты чего звонила-то? Ничего не случилось страшного? – теряя остатки терпения, спросил он у нее.
– Да, в общем-то, ничего такого. Просто приезжал Золотницкий. Привез деньги. Спрашивал, почему ты решил продать коллекцию. Ну, я ему и рассказала все без утайки.
– Ну, это и необязательно было делать. Что ему наши проблемы? Ладно. Сказала и сказала.
– Пап, он так проникся твоим поступком, что наотрез отказался забирать шпагу Карла XII. Сказал, что и без нее коллекция тянет на гораздо большие деньги, чем он за нее заплатил.
– Что ж, спасибо, коли так. Не ожидал от него, конечно, такого. Выходит, что не все коллекционеры такого ранга запродали душу дьяволу. Хорошо. Я ему сам потом позвоню и поблагодарю отдельно. У тебя еще что-нибудь?
– Да. Можно еще вопрос? Последний.
– Говори.
– У вас все серьезно или так? – с грустинкой в голосе поинтересовалась дочь.
– Да, – опять коротко ответил он и добавил, – очень.
– Значит, сегодня тебя домой не ждать?
– Верно. А об остальном завтра поговорим. Хорошо?
– Хорошо, папа, – покорно согласилась Настя. – Береги себя.
– Постараюсь, – улыбнулся он напутствию дочери и отключился.
Положив коммуникатор на тумбочку, он оглянулся, услышав шорох у себя за спиной. Вероника с накинутой на плечи шалью стояла в дверном проеме, приклонив голову к косяку:
– Какие-то проблемы?
– Нет. Просто дочь звонила. Беспокоится, что меня все еще нет дома, – немного виноватым голосом удовлетворил он ее любопытство.
– Я ее понимаю, – кивнула она. – Нечасто отцы семейства в таком возрасте срываются с поводка и пускаются во все тяжкие.
– Это плохо?
– Плохо – когда это разрушает семьи, а твоя семья и так наполовину разрушена, – пожала женщина плечами и пошла в комнату. – Ты идешь? – негромко позвала она его уже оттуда, пока он стоял и переваривал ее предыдущие слова.
– Иду.
Когда он вошел в комнату, она уже лежала на диване, прикрытая легким покрывалом. Он решительно снял халат и аккуратно положил его на кресло. Присев на диван, расстегнул браслет с часами и не найдя куда их приткнуть, просто положил на пол, рядом с диваном. Вероника призывно откинула край покрывала. Глубоко вдохнув в себя воздух, как перед прыжком в воду, он лег рядом на спину, вытянув руки по швам. Несколько минут они лежали молча, не шевелясь, привыкая, друг к другу. Он первым нарушил молчание.
– Ты, Вероника, прости меня, если, что не так будет спервоначала, – извиняющимся тоном начал он заранее оправдываться в возможном мужском конфузе. – У меня давненько уже этого не было.
– У меня тоже, – жарко прошептала она ему в самое ухо, одновременно прижимаясь к нему всем телом…
А дальше началось то, что и должно было начаться между мужчиной и женщиной, но это уже выходит за рамки повествования, потому что данный роман является военно-политическим, а не любовным фэнтези.
IV.
Проснулся он от того, что чьи-то губы ласково прикоснулись к его щеке, а вслед за этим бархатный голос прошептал в самое ухо:
– Просыпайся, Иванушка, тебе пора вставать, чтобы продолжить совершать свои подвиги.
Он нехотя разлепил глаза и тут же сомкнул опять. Медленно, будто смакуя старинный марочный коньяк, приходил в себя после самой фантастической ночи в своей жизни. Даже сорок лет назад, когда они только-только начали жить с Аглаей, ему не было так хорошо. Нет, конечно, и с Аглаей у них было все, как у людей: и поцелуи, и ласки, и удовлетворение молодой плоти. Но при этом все было пресно и рутинно, как на пионерской линейке. Несмотря на молодость, все было без излишних фантазий, будто оба учились искусству любви по одному и тому же учебнику. И регламент не менялся на протяжении многих лет: две минуты на поцелуи, три минуты на прочие ласки и три-четыре минуты на взаимное сопение при трении телами. Он пробовал поначалу, как-то разнообразить постельные отношения, но каждый раз наталкивался на стойкое непонимание супружницы, которую все и так устраивало, а заниматься сомнительными, с ее точки зрения, экспериментами нет никакой нужды. И если бы не его частые и мимолетные «похождения» (по молодости-то с кем не бывало, особенно у военных), то они, наверное, развелись еще лет двадцать тому назад. Она, конечно, догадывалась о его «подвигах» на стороне, ведь только законченная дура не почувствует измены, но старательно делала вид, что ничего особенного, а тем более страшного не происходит. К тому же бодрое вскарабкивание мужа по карьерной лестнице нивелировало все издержки его неуемной мужской натуры. Да и быть генеральшей в свои неполные тридцать семь лет стоило своих маленьких издержек. Сам же Валерий Васильевич, всегда был крайне осторожен в своих мимолетных увлечениях и не давал повода посторонним подозревать его, в чем либо. Со своей же стороны, он тоже не проявлял интереса к поведению жены во время частых своих отлучек.
Теперь же он ощущал себя на вершине блаженства. Прекрасного и немного горьковатого. Он чувствовал себя обокраденным. Сорок лет он не знал, что можно испытывать такие чувства и такое наслаждение. Как жаль, что все это пришло слишком поздно. Единственным утешением служило лишь осознание того, что лучше испытать счастье перед самым закатом, радуясь последним ласковым лучам солнца, уже не палящим, а мило ласкающим, нежели вовсе не испытать ничего такого за всю жизнь. Этот миг несказанного блаженства не хотелось прерывать даже на секунду. Окончательно прийти в себя ему помог уже более решительный призыв:
– Валера, вставай, на работу пора собираться.
На этот раз глаза пришлось открыть по-настоящему. Он выпростал руку из-под подушки и начал ей шарить на полу в поисках часов. Обретя искомое, поднес к глазам. Щурясь спросонья, взглянул на циферблат. Стрелки показывали ровно семь утра.
– Ох, ты, Господи! – воскликнул он, моментально вскакивая в поисках брюк. Скользнул взглядом в сторону Вероники. Та была уже одета и причесана. Руки невольно потянулись к ней.
– Ну, уж, нет! – воскликнула она, не скрывая своего хорошего настроения после бурной ночи. – Я не позволю ни тебе, ни тем более себе опаздывать на работу! Все потом. Хорошего понемножку! Будет у нас еще время для этого. А сейчас быстро в душ, пока я тебе рубашку и брюки глажу!
Он, не споря с любимой (теперь уже без сомнения любимой) женщиной, опрометью бросился в ванную. Зубной щетки не было, поэтому он просто выдавил содержимое тюбика с зубной пастой себе на палец и провел чистку своего поредевшего заборчика в прямом смысле подручными средствами. Потом залез под струю душа, который смыл с него последние остатки от сна. Халат надевать не стал. Некогда. Да и Вероника уже ждала его с отутюженной одеждой в руках. В четыре руки со смехом и шутками, кое-как облачились. Заканчивая облачать своего мужчину, Вероника заботливо расправила воротничок рубашки, деловито заметив:
– Галстука не было. Это я еще вчера заметила.
– А-а, – махнул он рукой, – я его, кажется, в кабинете оставил.
Она обвила вокруг его шеи свои руки и мазнула губами по щеке:
– Мы вчера с тобой почти все съели, так что на завтрак – одни бутерброды – с маслом и колбасой. У меня колбаса копченая в холодильнике лежит. Я и забыла про нее совсем. Пойдем.
– Слушаю и повинуюсь, – шепнул он ей с придыханьем, трепетно ощущая в своих ноздрях запах ее волос.
Не размыкая рук, как молодожены после первой брачной ночи прошли на кухню. Бутерброды с маслом и колбасой уже лежали на тарелках. На плите попыхивал паром чайник. Она все с той же ласковой заботой пододвинула к нему тарелки и, подперев щеку рукой, смотрела на него сияющими глазами.
– Ты зачем все тарелки пододвинула ко мне? Сама-то, почему не ешь?!
– Я не ем по утрам. Только кофе пью. А кофе я уже пила, пока бутерброды делала.
– Что, так и будешь смотреть на меня, пока я ем? – немного смутился он.
– Буду! Ты даже не представляешь, как это приятно смотреть на своего мужчину, когда он ест.
– Так ведь и подавиться можно, – высказал он шутливое опасение.
– Привыкай.
– Ладно. Это все конечно безумно здорово, но давай поговорим? – приступил он с вопросом, одновременно откусывая приличный кусок от бутерброда.
– О чем? – вскинула она брови, наливая чай в расписной под «гжель» бокал приличных размеров.
– О тебе, о нас…, – продолжил он, не переставая жевать.
– Довольно интригующе, – сытой кошкой промурлыкала хозяйка, размешивая сахар в его бокале.
– Насколько я могу понять, после всего того, что с нами случилось, я тебе не безразличен.
– Ты догадлив не по возрасту, – заулыбалась она своим мыслям и его банальным словам.
– Вот я и предлагаю совместно решить, как нам дальше жить. Как ты на это смотришь?
– Ты еще ничего не предлагал.
– Так я и предлагаю. Давай, все по-честному, как и полагается. Мы уже не дети, поэтому разрешение на совместное проживание брать не у кого. Давай, в общем, как-нибудь налаживать совместный быт, что ли?
– И как ты себе это представляешь?
– Очень просто. Ты переезжаешь ко мне. Я же не могу вечно играть на нервах у своего начальника охраны.
– И в качестве кого, ты мне предлагаешь переехать к тебе? Любовницей на окладе или просто приживалкой на содержании? – скривила она свой красивый рот.
– Почему же содержанкой? – обиделся Валерий Васильевич, с трудом проглатывая очередной кусок бутерброда. – В качестве супруги.
– Надо полагать, что мне сейчас было сделано официальное предложение? – ухмыльнулась она. – Романтичненько! Много раз мне приходилось выслушивать подобные предложения, но чтобы, вот так, не отрываясь от еды? Нетривиально.
– А ты хотела, чтобы я встал перед тобой, преклонив колени? – продолжал он с чувством уписывать колбасу.
– Ну…, – протянула она, томно прикрыв глаза.
– Не советую, – осклабился он. – Если я встану на колени, то тебе придется вызывать подъемный кран, потому что одна ты меня не сможешь потом поднять, и мы оба будем барахтаться на полу.
Громкий и заливистый смех стал ему ответом.
– Так что ты ответишь на мое необычное предложение? Когда мы сможем воссоединиться?
– Знаешь, – сразу посерьезнела она, – давай не будем с этим пока торопиться?
– С чем? Со свадьбой или воссоединением?
– И с тем и с другим. Мы с тобой провели всего лишь одну ночь. Согласись, что этого слишком мало, чтобы строить фундаментальные планы. Нам нужно какое-то время, чтобы хотя бы немного попривыкнуть друг к другу. Да и семью твою я совсем не знаю. Еще неизвестно, как они воспримут меня.
– В твоих словах, Вероника, нет логики, – покачал головой генштабовский аналитик. – Нельзя, как ты говоришь «попривыкнуть» друг к другу, не живя под одной крышей.
– Чересчур умный муж, это такое же горе в семье, как и горький пьяница, – фамильярно щелкнула она его по лбу пальцами. – Но в твоих словах есть рациональное зерно.
– И?
– Поэтому я предлагаю компромисс, – улыбнулась она своей фирменной чарующей улыбкой.
– Какой?! – в нетерпении воскликнул он.
– Давай будем делать это постепенно. Ты выбери время, где-нибудь на выходных и представь меня своим домашним, а там посмотрим, что из этого получится. А пока нам иногда придется делить между собой мой диван.
