Юрий Витальевич Яньшин
Внешняя беговая
– Слушаю.
– Валерий Васильевич, включите телевизор, вторую программу, – не поздоровавшись, зачастил тот в трубку, лязгая зубами, что говорило о его крайнем и негативном возбуждении.
– А что там? – спросил Афанасьев, свободной рукой шаря по столу в поисках пульта от телевизора.
– Сами увидите, – не стал вдаваться в подробности кэгэбэшник и тут же отключился не попрощавшись.
Валерию Васильевичу оставалось только хмыкнуть на такое нарушение правил светского этикета. Впрочем, от всегда хамоватого Тучкова ничего иного можно было и не ждать. Найдя, наконец, пульт, сразу нажал на цифру «2». Экран вспыхнул и отобразил начало трансляции новостного канала «Вести». Мужской голос за кадром анонсировал новости на канале. Первой в этом списке была новость, буквально ошарашившая видавшего виды Валерия Васильевича. Бойкая и острая на язык корреспондентка «Вестей» выдала неприглядную сенсацию, изобличавшую мерзкие нравы своих коллег с Первого канала. Ее репортаж поведал о том, как руководство Первого канала вкупе с известным продюсером и телеведущим программы «Модный приговор» Александром Васильевым решили провести благотворительную акцию для сирот, больных лейкемией и находящихся в одном из московских хосписов. Широко распиаренная до этого момента акция подразумевала собой раздачу подарков всем, практически безнадежно больным, детям, находящимся в стенах больничного учреждения. В означенное время, все дети хосписа, которые еще могли ходить, прилипли к окнам, наблюдая, как во двор больницы заезжают две громадные фуры с подарками и сладостями для детей, в сопровождении многочисленной съемочной группы, руководством телеканала и сотрудниками передачи «Модный приговор». Бодренькие речи с банальными словами приехавших спонсоров, и съемки на камеру того, как большие дяди с телевидения обнимают худеньких ребятишек с обритыми налысо головенками, сопровождались выгрузкой шикарно упакованных подарков с игрушками и конфетами от лучших производителей. После съемок и сделанных на память фотографий представителей массмедия на фоне и среди коробок, перевязанных пышными бантами, дарители с помпой и под благодарственные возгласы малышни быстренько удалились восвояси преисполненные чувством выполненного долга. Когда же страсти от приезда «высоких» гостей понемногу начали стихать и одаренные сверх всяких ожиданий дети принялись распаковывать коробки, то выяснилась одна малоприятная деталь. Все до единой коробки с подарками и сладостями были ПУСТЫМИ. Вернее, даже не так. Они не были пустыми в прямом смысле этого слова. Коробки были набиты какими-то старыми тряпками, обрывками газет и опилками, так, чтобы со стороны и по весу они казались полными. Одним словом – бутафория. Девица еще щебетала о том, что руководство телеканала, узнав о таком «досадном недоразумении», искренне сожалеет о произошедшем, приносит извинения и еще нечто в этом роде. Но все это уже были просто слова, не имеющие никакого принципиального значения.
В отличие от своего друга и соратника Рудова, обладавшего взрывным и подчас плохо контролируемым им самим характером, Афанасьев мог поставить себе в заслугу свою извечную флегматичность и даже, на взгляд посторонних, некую расчетливую холодность, которую можно было легко принять за нерешительность. С одной стороны такая черта характера всегда помогала ему принять в ритме неторопливого средневекового гавота единственно возможное, а потому и правильное решение. Но с другой стороны, в Вооруженных Силах о нем сложилось мнение, как о тугодумном и нерешительном человеке, что порой мешало его карьерному продвижению. Но если кто-то вдруг ненароком поглядел на Валерия Васильевича в те минуты, когда он без отрыва следил за кадрами на экране телевизора, то его первоначальное мнение о спокойном и уравновешенном характере Главы Высшего Военного Совета было бы не просто поколеблено, а попросту опрокинулось всеми четырьмя колесами кверху. За те недолгие минуты просмотра репортажа о кощунственном поступке телевизионщиков его лицо несколько раз меняло свою окраску: от мертвенной бледности до яркой пунцовости. Глаза его налились кровью так, что сосуды готовы были лопнуть в любую секунду. В порыве дикого бешенства, которого он доселе за собой не замечал, он сорвал галстук, резинка которого от рывка лопнула со звоном, будто спущенная тетива лука. Губы, сначала шлепающие в непонятном режиме, наконец, со свистом и шипеньем выдавили антиатеистическое:
– Господи! Позор! Господи, прости!
Ничего не видя вокруг себя, слепо и нервно нащупал сбоку один из многочисленных телефонов. Зло сорвал трубку. Телефон был прямой, поэтому ни набирать номер, ни связываться с коммутатором не было нужды. На том конце провода, видимо, ждали этого вызова, без проволочек сняв трубку.
– Палыч! – заорал благим матом Афанасьев. – Ты меня слышишь?!
– Да, слышу-слышу, – начал было, подражая Зайцу из «Ну, погоди!», как всегда, ерничать Тучков, но быстро осекся, ибо до сих пор никогда не слышал трубного слоновьего ора вперемежку с матом.
– Е…ть всех в …! Расстрелять, к е…й матери всех! Немедленно! Слышишь, б…я?! Всех арестовать и расстрелять, х…й им до печенок! На площади, б…я! Позор, б…я, на весь белый свет! Совсем уже о…ели, мрази! Палыч, ты б…ть, меня слышишь?! Всех расстрелять – их самих, их родителей, их детей, их внуков, их прислугу, их собак и кошек! Доложить, немедленно об исполнении! Если ты их не расстреляешь, я сам приду и задушу всю эту шушеру! – надсадно орал он в трубку так, что на его крик примчался не только Михайлов, но и сидящий с ним в приемной Завьялов.
– Уже, – убийственно спокойным голосом ответил Малюта-Тучков.
– Что, уже, черт возьми?! – не понял Афанасьев.
– Уже арестовали, прямо на рабочем месте. Околоков подсуетился, – все тем же тусклым голосом, но с ревнивыми нотками повторил жандарм.
– Всех?!
– Основных фигурантов: гендиректора, продюсера, главного редактора, коммерческого директора, главного бухгалтера. Ну и это чмо пидорское из «Модного приговора», как там бишь, его? Васильева, кажется, с его чмошниками.
– Расстреляли?! – рявкнул в трубку диктатор, уже срываясь с кресла.
– Нет. Они сейчас в отделе полиции, на Усачева. Их пока только задержали для дачи показаний в качестве подозреваемых в…
Прибежавшие на крик Афанасьева Завьялов с Михайловым, восковыми фигурами застыли в недоумении на пороге кабинета. Но босс, в яростном ослеплении, кажется, не счел нужным хоть как-то объяснить свое возбуждение. Скорее всего, он даже не заметил их немого присутствия.
– Я приказываю вам, Николай Павлович, – лающим голосом перебил его Афанасьев, – арестовать всех членов их семей!
– Даже несовершеннолетних? – с ноткой сомнений спросил Тучков.
– Да! Я, кажется, ясно выразился.
– Но дети за отцов…, – как-то неуверенно промямлил, всегда жесткий до этого случая Николай Павлович. – Да и что мы им инкриминируем?
– Я сказал – арестовать и точка! – не стал слушать объяснений Афанасьев и уже собирался положить трубку, но Тучков не был бы Тучковым, если бы не подсыпал перца на свежую рану.
– Кстати, Валерий Васильевич, по последним данным их этого хосписа…
– Что там? – боясь услышать что-то страшное, едва прошептал Валерий Васильевич.
– В общем, тут такое дело…, – замялся в несвойственной ему манере Николай Павлович.
– Ну же?!
– От полученного стресса, в результате этой подлой выходки, сегодня ночью там скончались трое ребятишек. Не справился детский организм с потрясением и обидой. Вот такое, понимаешь, дело завернулось, – сумрачным голосом поведал жандарм о дальнейшем развитии событий.
– О, Господи! – вырвалось у Афанасьева восклицание и его губы мелко-мелко затряслись в немом плаче. Последний раз он плакал более пяти десятков лет назад, когда сломал руку и ключицу, разбившись на велосипеде. И плакал даже не от боли, а от досады, что разбил велосипед, еще не успев, как следует накататься. И вот теперь он плакал не от боли телесной, а от душевной раны.
Молчание в трубке встревожило Тучкова:
– Валерий Владимирович, алло! Вы слышите меня?! Что с вами?!
– Да падут грехи отцов на главу детей их, – прошептал еле слышно Афанасьев и невидяще положил трубку на аппарат.
– Господи! Господи, прости меня! Господи, да за что же такое наказание?! – помертвевшими губами шептал он, выходя из-за стола и хватаясь за виски. Он слепо вышагивал по мягкому ковру, не отнимая рук от висков, и все время, приговаривая одни и те же слова. – Господи, за что?! Господи, прости! Да как же так?!
Наконец, в своем нервическом хождении, он наткнулся на своего верного адъютанта. Первые несколько секунд он не узнавал его, морща лоб и силясь вспомнить, где уже видел того однажды. И только после обращения к нему: «Товарищ Верховный! Что с вами?! Вам плохо?!» в глазах Афанасьева проснулась память.
– Борисыч! Машину! Срочно! – с трудом подбирая слова, отдал он приказ. Его пунцовое лицо готово было в этот момент лопнуть от прихлынувшей крови.
– Куда поедем? – спросил тот не из праздного любопытства, а для согласования маршрута кортежа.
– Домой! – отрывисто бросил Афанасьев, и слегка покачиваясь на негнущихся ногах, побрел к выходу из кабинета, едва не держась за стены, чтобы не упасть.
– Ему никуда нельзя ехать в таком виде, товарищ полковник! – решительно выступил Завьялов. – Надо срочно вызывать «скорую»! Его же сейчас удар хватит.
– Сам знаю, – огрызнулся Михайлов, на ходу связываясь с гаражом и начальником личной охраны.
– Господи, дети! Их то, за что наказуешь?! – невнятно бормотал Афанасьев, бредя по коридору к шахте лифта. Михайлов с Завьяловым ринулись рысцой следом за медленно идущим Верховным.
Из лифта они его буквально выволакивали на себе. Он почти не мог стоять и, кажется, уже плохо соображал, где находится.
– Куда мы идем?! – недоумевающе бормотал каптри. – У него же предынсультное состояние.
Видя, как Верховный, провисает на руках, сопровождающих, к ним кинулись со всех сторон дежурные офицеры охраны, среди которых был и медик с чемоданчиком и характерным значком «красного креста» на нем. Завьялов и не приметил, когда адъютант успел вызвать врача. Их обступили и диктатора бережно – в шесть пар рук перенесли на лавочку, что стояла возле стены. Врач, оказавшись расторопным малым, тут же принялся проводить экспресс-обследование. Распялив пациенту веки, заглянул тому в глаза, ища подтверждение первоначальному диагнозу. Затем приказал окружавшим помочь расстегнуть пуговицы на рубашке, а сам, пока те хаотично принялись за работу, ухватил Афанасьева за запястье, пытаясь нащупать пульс. В поднявшейся суматохе нащупать пульс было почти нереальным делом, поэтому оставив тщетные попытки, врач, дождавшись, когда пуговицы рубашки будут расстегнуты, вставил себе в уши оливы, а акустическую головку прижал к груди Валерия Васильевича. После чего, сделав всем знак, воспрещающий, какое бы то ни было нарушение тишины, принялся за обследование. Доктор еще около минуты водил головкой стетоскопа по груди Верховного, складывая губы трубочкой от усердия, хмыкал себе под нос, и делал многозначительные глаза. Сам же Верховный, подобно тряпичной кукле, являл собой обреченную покорность, вяло реагируя на внешние раздражители. Глаза его, при этом, были закрыты, хоть губы и шевелились в неразборчивом и несвязном шепоте. Казалось, что ему все равно, где он находится и что с ним делают. Он абсолютно ушел в себя. Наконец, доктор прекратил свои манипуляции и вынул из ушей оливы.
– Доктор, ну, что там?! – не выдержал нетерпеливый Михайлов. – Есть надежда, хоть какая-нибудь?!
– Надежда? – непонимающе наморщил лоб служитель храма Асклепия. – Не знаю, не знаю. Может быть, у него и есть какая-нибудь Надежда, но я в семейные дела предпочитаю не вмешиваться.
– Доктор, нам сейчас не до шуток, – нахмурил брови Завьялов, понявший игру его слов и считающий себя почему-то знатоком в области медицины. – Каково состояние пациента?
– Да-да, доктор, – опять влез адъютант, – как его самочувствие? Нужна ли срочная госпитализация?
– Ну, что я могу сказать? – глубокомысленно вопросил сам у себя врач. – Признаков инфаркта или инсульта осмотр не выявил.
Услышав эти слова, окружавшие скамейку охранники дружно и облегченно выдохнули. А врач, тем временем продолжал неспешно журчать:
– Гипертония, конечно, имеет место быть, ну да это и неудивительно в его-то возрасте. Я, полагаю, что срочной госпитализации пока не требуется. Но покой ему явно необходим.
– Позвольте, – опять встрял каптри недовольный поставленным диагнозом, – а как вы тогда объясните его заторможенность, покраснение лица и слабое реагирование на внешние раздражители?
– Простите, а вы кто будете? Врач? Терапевт? – вскинул глаза доктор на Павла Геннадиевича.
– Нет, но папа у меня был патологоанатомом, – гордо вскинул он голову, проигнорировав у себя за спиной чей-то приглушенный смех за спиной.
– А-а-а, – протянул эскулап, закатив глаза к потолку, – тогда мне ничего не остается, как снять шляпу перед вашими познаниями в медицине.
Затем немного посерьезнев, добавил:
– Пациент находится в состоянии каталепсии, сопровождаемой хронической гипертонией. Отсюда и заторможенность, и цвет лица. Видимо, он только что пережил некоторое душевное потрясение, которое вошло в конфликт с внутренним душевным состоянием. Ему сейчас нужен покой, обильное питье и уход близких ему людей. В общем, привычная семейная обстановка может помочь ему выбраться из воображаемого им мира. Это как перенапряжение в трансформаторе. Чтобы он не сгорел, перегорают предохранители. Вот и у него сработала защитная реакция, поэтому он и ушел в себя. Что могло его так расстроить? – с профессиональным любопытством уставился доктор на лица из ближайшего окружения Афанасьева.
Завьялов с Михайловым переглянулись, но внятных объяснений дать не смогли, а невнятных просто не захотели, потому, что и сами еще не разобрались в причинах произошедшего эксцесса. Однако, чтобы пауза не слишком долго затягивалась, Павел Геннадиевич опять взял инициативу в свои руки:
– Но прежде чем вести его домой, надо же с ним что-то сделать! – не унимался сын патологоанатома. – Вколите ему хоть что-нибудь!
– От чего же не вколоть? Можно и вколоть, – согласился покладистый доктор, опять раскрывая свой чемоданчик.
С этими словами он достал из недр чемоданчика одноразовый шприц и ампулу для внутримышечной инъекцией со сложночитаемой надписью на этикетке. Набрав необходимое количество лекарства, он попросил кого-нибудь из стоящих тут доброхотов закатать пациенту рукав. Михайлов тут же ринулся исполнять просьбу-приказ. Уязвленный в самое сердце насмешками, Завьялов и тут не преминул вставить свои «пять копеек», требовательно вопросив, как профессор на экзамене:
– Что вы собираетесь ему колоть?
Этот настырный тип, с прикованным к запястью кейсом, уже порядком поднадоел доктору со своими претензиями на знание медицины, но конфликтовать с ним, видимо, все же не стоило, судя по тому, что он состоит в свите Верховного, а значит, имеет некоторый вес в иерархической лестнице. Поэтому сделав укол, он буркнул, хоть и не совсем дружелюбно:
– Тройчатку. Не видите, что ли?
Павел Геннадиевич, недовольно поджал губы, но вынужденно согласился с выбором врача, кивнув тому головой в знак милостивого одобрения. Однако по своей природной вредности, требовательно протянул руку за пустой уже ампулой. Хмыкнув и покрутив головой, доктор без комментариев передал ее в цепкие пальцы носителя «ядерного» чемоданчика. От сделанного укола Афанасьев пришел немного в себя и, открыв осмысленные глаза, произнес, хотя и слабым, но уверенным голосом:
– Домой. Везите домой.
– Конечно-конечно, – закудахтал старший адъютант. – Только, вы, товарищ Верховный, полежите еще чуток, пока лекарство не начнет действовать. И не делайте резких движений. А немного погодя и поедем.
– Нет. Едем сейчас, – заупрямилась vip-персона. – Пока я капитан этого корабля и я здесь отдаю приказы, – попробовал он приподняться, несмотря на попытки со стороны, помешать ему.
– Хорошо-хорошо, – немедленно сдался Борис Борисович, уступая начальственному напору. – Давайте тогда осторожненько, сначала ножки спустим, а вы хватайтесь за мою шею, – захлопотал он над ним, обхватив за туловище. – Паша, доктор, помогите ему встать.
Доктор и Завьялов ринулись на помощь и совместными усилиями придали диктатору вертикальное положение. Михайлов, тем временем, опустив рукав рубашки Афанасьева, пытался застегнуть непослушными пальцами пуговицы на ее манжете. Затем, как заботливая мамаша начал застегивать пуговицы и на рубашке. Валерий Васильевич не стал помогать ему в этом, полностью отстранившись от забот ухода за собой. Сан Саныч – начальник личной охраны, уже извещенный о случившемся происшествии, видя какой заботой окружен охраняемый объект, не стал лезть вперед, а потому скромненько находился сзади, незаметно затерявшись в толпе сердобольно настроенных охранников и дежурных с КПП. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что пока возле охраняемого объекта находятся Михайлов и Завьялов, тому, ничего в принципе, угрожать не может. Не хватало только галстука, но он остался в кабинете. Покончив с приведением в порядок внешнего вида главы государства, они в шесть рук помогли Афанасьеву встать со скамейки. Бережно поддерживая его с обеих сторон, они тихо пошли к выходу, за стеклянными дверями которого уже стоял «аурус». Остальная охрана, частично уже заняла свои места в кортеже, а частично на некотором отдалении следовала за ними, как бы прикрывая тылы.
Глава 45
I.
– Доктор, – неожиданно оглянулся на ходу Завьялов, найдя глазами в толпе провожавших, эскулапа, – надеюсь, вы составите нам компанию?
Его слова прозвучали жестко и даже несколько вызывающе.
– Да я собственно…, – немного растерялся врач под все еще колючим и недоверчивым взглядом Завьялова. – Впрочем, если есть такая необходимость, то, как скажете.
– Как скажу, – проговорил с нажимом каптри, на ходу.
Завидев, как под руки ведут Афанасьева, и какая толпа при этом сопровождает его, Кондратьич мячиком выскочил из машины навстречу, чтобы самолично открыть дверцы, попутно причитая по-бабьи:
– Господи, спаси и сохрани! Да что же это такое деется?! А, батюшки!
– Ничо-ничо, Кондратьич, все нормально, – попробовал успокоить его адъютант. – Переутомились мы, малость. Вот и все. Ничего страшного.
В этот раз Завьялов не сел спереди, как обычно, а первым пролез в салон автомобиля и уже оттуда принял бережно в свои объятия диктатора, несмотря на мешавший ему пристегнутый кейс. Вслед за Афанасьевым сел и Михайлов. Таким образом, Валерий Васильевич оказался как бы в коробочке, которая бережно поддерживала его с двух сторон. Видя, как с непривычки замешкался доктор, не зная, куда и как сесть, Павел все тем же, почти приказным тоном велел ему сесть напротив. Кое-как расселись. Тронулись.
Немного погодя, Афанасьев начал приходить в себя. Видимо начало действовать снадобье вколотое доктором. Однако его эффект оказался противоположным от того, что ожидалось. Вместо того, чтобы расслабиться и уснуть, пациент вновь пришел в возбужденное состояние. Он уже вполне осмысленно смотрел на своих спутников, и это не могло не радовать их. Его квадратной фигуре даже в просторном «аурусе» было тесновато сидеть, зажатой между двумя не менее массивными пассажирами. Валерий Васильевич повел плечами, как бы расширяя свое жизненное пространство.
– Паш, ты бы пересел напротив, – сообразив нужду босса спохватился Михайлов. Павел безропотно пересел, оказавшись плечом к плечу с доктором, который все еще внушал ему подозрения. Афанасьев благодарно окинул взглядом своего адъютанта и Завьялова. Затем припомнив недавние события, опять забормотал уже приевшуюся всем фразу:
– Позор! Какой позор?! Да, как же, так-то?!
Доктор, решив совместить в себе терапевта и психиатра в одном лице, решил вывести пациента из состояния каталепсии, путем вызова того на откровенную беседу о наболевшем, а потому участливо спросил:
– Скажите, пожалуйста, Валерий Васильевич, что так расстроило вас? Может мы, сообща сможем как-то вам помочь?
– Как?! Разве вы не знаете, доктор?! – вскинулся тот.
Все трое дружно замотали головами, признаваясь в своем неведении. Кондратьич тоже навострил уши, благо перегородка, отделяющая салон от шофера, как всегда, не была поднята.
– Вы только представьте себе, – едва не плачущим голосом начал свое отрывочное и сбивчивое повествование Афанасьев, – эти сволочи решили поглумиться над детьми! Да не просто над ребятишками, а над больными сиротами. Чертовы пиарщики! Да как их еще земля-то носит?! Подарки, видишь ли, привезли больным детям. Грех-то ведь, какой! Ну, ладно бы просто решили пропиариться на милосердии! Черт бы с ними! Время такое – ничего святого! Так ведь и тут обманули! Гады! Никогда не прощу! Подыхать буду, а ни за что не прощу!
– А-а-а, – понял Михайлов, о чем идет речь, так как всегда был в курсе всех новостей, – это он говорит о детском хосписе, куда вместо подарков привезли пустые коробки, – прояснив ситуацию для окружающих.
– Нелюди! – коротко констатировал Павел.
– Скверный поступок, – поддакнул ему доктор.
– Я давно говорил, что отстреливать таких говнюков надо! – вставил со своего места Кондратьич.
– У некоторых из детишек после этого началось обострение, и они умерли этой ночью! – опять чуть не плача продолжил Афанасьев.
– У нас все еще чрезвычайное положение, – сделал пространный намек Завьялов.
– Верно! – услышал его Афанасьев. – Борисыч! – вскричал он, хватая того за воротник кителя. – Срочно свяжи меня с Генеральным прокурором!
– Красниным? – зачем-то решил уточнить Михайлов.
– Да! Да! Срочно! – закричал он.
Адъютант моментально вытащил из внутреннего кармана коммуникатор, и начал набирать какой-то невообразимо длинный номер, после чего забубнил в него что-то малопонятное для любого постороннего. Через некоторое время протянул трубку спутниковой связи Верховному со словами:
– Игорь Викторович на проводе.
– Краснин?! Это Афанасьев. Вы в курсе того, что у вас под носом в столице творится?! – даже не поздоровавшись, насел он на Генпрокурора.
– Что вы имеете в виду? – растерялся от неожиданности Игорь Викторович.
– Я говорю о том позорище, что произошло в детском хосписе, – прорычал Афанасьев.
– А-а-а! – облегченно вздохнул чиновник, поняв, что не он сам явился причиной гнева главаря хунты, которого немножко побаивался и откровенно презирал в душе. – Как же, как же, конечно в курсе. Все столичные СМИ только об этом и говорят.
– Вы уже возбудили против них уголовное дело?!
– Еще нет, – чуть помедлив, проговорил Краснин, чувствуя, что этот разговор ему еще откликнется неприятностями. – Скорее всего, это уже сделали органы дознания. Но копию постановления о возбуждении дела они должны прислать нам для определения подследственности.
– Я не разбираюсь в вашей чертовой кухне, – пролаял Афанасьев, орошая трубку вылетающей от бешенства слюной, – но вы должны подобрать им всем такую статью, чтоб они до конца своей поганой жизни с нар не слезали.
– Пожизненное заключение за жестокое обращение с детьми у нас не предусмотрено, – начал лепетать Краснин, уже понимая, что карьера висит на волоске.
– Да?!– зло ощерился Валерий Васильевич. – Ты значит уже и статейку подобрал соответствующую?! А за действия, повлекшие массовую смерть детей, что у вас там полагается?! Так вот, запомни, Краснин, второй раз повторять не буду. Если ты не квалифицируешь это дело, как массовое убийство несовершеннолетних, дискредитацию власти и саботаж во время чрезвычайного положения, то можешь убираться к ё…й матери с должности. Я все сказал. И помни, что за тобой ведь тоже немало грехов найдется.
Последняя фраза, сказанная им в трубку коммуникатора, прозвучала, как ультиматум перед расправой. В крайней степени раздражения он сунул трубку, едва не в лицо сидящего рядом Михайлова. Валерий Васильевич пребывал в состоянии бешенства, но уже окончательно пришел в себя. Борисыч со значением глянул на врача, как бы вопрошая : «Не надо ли дать чего-нибудь успокаивающего?». Но тот, правильно поняв безмолвную речь адъютанта, только отмахнулся, косвенно подтверждая, что опасность миновала, а настоящее поведение пациента всего лишь здоровая реакция на случившееся. Афанасьев все никак не мог успокоиться. Руки и ноги у него ходили ходуном, а изо рта, то и дело раздавались проклятья в адрес либералов, интеллигенции и всей московской тусовки. Все, кто сидел рядом, хранили стойкое молчание, только изредка кивая и соглашаясь со всеми небесными карами, призываемыми диктатором на головы негодяев с телевидения. И только Кондратьич, не стал молчать, словесно поддержав начальство:
– Утром, в новостях, мы это еще со своей старухой смотрели, пока я на работу собирался. И ведь до чего же мерзкие рожи у них у всех. Вот вы как хотите, а они все – пидоры, и никак иначе. Потому как нормальному человеку не может в голову прийти таковая затея. А раз они пидоры, то и поступать с ними надобно соответственно, – резюмировал он безапелляционно.
– Верно, черт возьми, Кондратьич, верно! – ухватился за эти слова Афанасьев и дернул за рукав полковника. – Борисыч, дай мне Околокова!
Адъютант опять полез в карман, доставать мобильную связь. По памяти набрал нужный номер, даже не залезая в «телефонную книгу».
– Околоков слушает! – раздалось через некоторое непродолжительное время. Министр пребывал на своем посту, как и подобает законопослушному чиновнику.
– Владимир Александрович! Это Афанасьев! Да-да, я тоже рад приветствовать, – перебил он полицейского, начавшего здороваться с перечислением всех титулов и званий. – Это твои парни расстарались сегодня утром с телевизионщиками?!
– Так точно! – бодро ответил министр. – Как только мы получили сигнал о происшествии, я тут же отдал приказ о задержании всех фигурантов. А что, что-нибудь не так сделал? – сразу насторожился Околоков.
Он все еще не мог понять до конца, что прежние аппаратные игрища закончились со сменой власти, и теперь от него требовалось только неукоснительное выполнение своих служебных обязанностей, а не подстраивание под настроение очередного кремлевского правителя.
– Да, ничего, все правильно. Молодцы твои парни. Вовремя среагировали, – сразу успокоил его Афанасьев, перейдя на дружеское «ты». – Где они у тебя содержатся? На Усачева?
– Да. В Хамовническом райотделе, что на улице Усачева 62.
– На какой срок они там, говоришь, задержаны?
– Как и положено – на 72 часа, до предъявления обвинения.
– А что им дознаватели шьют?
– Противоправные действия в отношении несовершеннолетних и использование их в корыстных целях. Пожалуй, все. На большее не тянет, – несколько виноватым голосом пояснил министр.
– А если покопать? – настойчиво вопросил Валерий Васильевич.
– Если покопать с привлечением ГУЭБиПК, то наверняка вскроется кража бюджетных средств, путем списания расходов на фиктивное мероприятие, – уже чуть увереннее произнес Околоков.
– А ты в курсе, что несколько детей умерли этой ночью от пережитого стресса? – вкрадчиво поинтересовался диктатор.
– Признаться, еще не в курсе. Мне не докладывали в утренней сводке. Ну, тогда это несколько меняет дело. Причинение смерти несовершеннолетним по неосторожности, это уже другая статья – более жесткая.
– А если сюда добавить еще дискредитацию власти и саботаж в период чрезвычайного положения? – не переставал наседать, с упорством танка, Афанасьев на Околокова.
– Это тянет уже на полную катушку – вплоть до расстрела на месте, – правильно понял умонастроения Верховного Владимир Александрович.
– Я надеюсь, что мы поняли друг друга, товарищ Околоков? – толсто намекнул Афанасьев на возможное развитие событий.
– Да-да, конечно, – зачастил министр, поняв без лишних слов, куда клонит Валерий Васильевич.
– Кстати, где они у тебя содержатся?
– Как обычно. Пока в изоляторе временного содержания.
– В «обезьяннике», что-ли?
– Ну, да. Именно так в народе называют изолятор.
– Ты, вот что, Владимир Александрович, по предъявлению обвинений переведи-ка их в СИЗО, да устрой им там хорошую-прехорошую «прописку», да так, чтобы им самим возмечталось о расстреле. Ты понимаешь, о чем я толкую?
– Я хорошо вас понял, товарищ Верховный. Все сделаем в лучшем виде. Только вот…, – замялся голос в трубке.
– Что?
– Адвокаты вой поднимут до небес. Люди-то все известные, да значительные.
– Не будет им никаких адвокатов. Сами нагадили, сами, пускай, и расплачиваются за содеянное без привлечения сторонних лиц. Судить их будет специальный военный суд, в закрытом режиме.
– Ну, если только так, то тогда, ладно. Все сделаем в лучшем виде, – согласился полицейский.
– Вот и хорошо. Вот и договорились. До свидания, Владимир Александрович.
Афанасьев нажал кнопку отключения связи и передал трубку Михайлову.
– Жестко вы поступить с ними собрались, – не то, укоряя, не то, одобряя действия Афанасьева, покачал головой Павел.
– Он все правильно сделал! – отозвался Кондратьич, который очень внимательно прислушивался к диалогу. – Так с ими и надо. Не знаю, как там, на небесах с ними поступют, а на всякий пожарный их здесь покарать надобно, а то шибко скользкие мрази, улизнут еще.
На эти одобрительные слова со стороны Кондратьича, Афанасьев лишь дернул щекой.
– Борисыч, – обратился он к Михайлову, – соедини-ка меня теперь с Тучковым.
Тот опять полез во внутренний карман. Николай Павлович долго не подходил к телефону, будучи, по всей видимости, очень занятым неотложными делами, однако настойчивость адъютанта, в конце концов, принесла свои плоды и жандарм все же взял трубку:
– Слушаю, вас, Валерий Васильевич.
– Ты, вот что, Палыч, как я и просил тебя, арестуй всех членов семей фигурантов этого дела, включая родителей и детей.
– Я, конечно, все понимаю, товарищ Верховный, и знаю, что за спиной меня кличут не иначе, как «Малюта», но и мне не всегда возможно переступать через явное нарушение закона.
– Ты чего боишься? – опять стал наливаться краской диктатор.
– Суда истории, – кратко и кротко ответил жандарм.
– Ты за историю не волнуйся, она баба, хоть и шальная, но, в целом, неплохая и все рано или поздно, но расставит на свои места. Вон, даже всех твоих предшественников, начиная от Малюты и кончая Лаврентием, реабилитировала.
– Хорошо, – произнес он после недолгого раздумья, – но по какой статье, мне их оформлять? И не проще ли это поручить Околокову, раз уж он взялся за это дело?
– Нет, не проще, – отрезал Афанасьев и тут же пояснил. – Околоков занимается непосредственными преступниками для судебной расправы над ними, а ты у нас – для расправы внесудебной.
