Юрий Витальевич Яньшин
Внешняя беговая
– Никогда не поверю, что два таких солидных мужчины до сих пор не приобрели должного опыта в общении с девушками! – не переставала излучать она свою чарующую улыбку в окружающее пространство. – И, кстати, вы товарищ Глава Высшего Военного Совета, не представили мне своих спутников, как и полагается по этикету, раз уж вы решили проявить такую галантность с цветами. Прошу вас, будьте последовательны.
– Э-э-э, – замычал Афанасьев, собираясь с мыслями, которые, как тараканы разбежались кто куда, при виде кухарки.
И опять на выручку вдруг впавшему в косноязычие диктатору пришел его адъютант. Шагнув вперед и выпятив грудь, с театральным пафосом возгласил:
– Позвольте представиться?! Полковник Михайлов Борис Борисович – старший адъютант и доверенное лицо Главы Высшего Военного Совета России! Состою при нем для выполнения важных и особо важных поручений!
При этом он попытался изобразить из себя пародию на легендарного поручика Ржевского, стараясь прищелкнуть несуществующими шпорами и изогнуться всем телом, чтобы поцеловать ручку прекрасной дамы. Она вновь одарила банду немолодых налетчиков своей чарующей улыбкой, но руку для поцелуя не дала, обеими руками прижимая цветы к груди:
– Я думала, что коты только на деревьях орать могут, а вы, оказывается, еще и крестиком вышивать умеете, – не отказала она себе процитировать одну крылатую фразу из известного мультфильма, но быстро спохватилась и просто представилась. – А я просто Вероника. Можно без отчества. Буфетчица в местной столовой.
Валерий Васильевич уже пришел в себя и опять обрел дар вразумительной речи:
– А это Аверьян Кондратьевич, – кивнул он в сторону своего шофера и добавил, – старый друг и соратник.
Тот тоже выступил из-за спины Афанасьева, представляясь:
– Можно просто – Кондратьич. Я не обижусь. Все так зовут. Наше дело ямщицкое. Куда скажут – туда и везу.
– Очень приятно. Вероника, – отрекомендовалась она в ответ и сама протянула ладошку для рукопожатия, которую тот осторожно и облапил обеими руками, изображая на своем лице нечто похожее на улыбку.
И тут в дело опять встрял неуемный адъютант, подобно павлину, распустившему свой радужный хвост. Но на этот раз совсем уже некстати.
– Мы тут прогуливались неподалеку и подумали, а не зайти ли нам в гости?! Валерий Васильевич столько много рассказывал о вас, начал он нести сущую околесицу.
– Обо мне?! – искренне удивилась прекрасная буфетчица.
– А о ком же еще…, – хотел пуститься Михайлов в светскую беседу, но на полуслове примолк, услышав у себя за спиной грозное шипение босса, прошептавшего сквозь стиснутые от злости зубы:
– Ты чего несешь?! Уймись!
Злобный шепот из-за спины заставил Борисыча оглянуться и увидеть перекошенное от бешенства лицо Афанасьева.
Михайлов, хоть и дослужился до звания полковника и чина старшего адъютанта при Верховном, все же не растерял по дороге толику врожденной сообразительности, а потому сразу просек, чем для него может закончиться этот флирт. Быстрая реакция на события была его характерной чертой и мимикой своей, он, в отличие от того же самого Афанасьева, владел виртуозным способом. Моментально сменив пластинку, он состроил крайне озабоченное лицо:
– Ах, милейшая Вероника! Как мне жаль с вами расставаться, но я только сейчас вспомнил, что меня ждут неотложные дела в Министерстве обороны. Что поделать, если без хозяйского догляда не идут дела даже в таком серьезном ведомстве?! – пустился он в явную хлестаковщину. – А посему, я вынужден откланяться и оставить поле боя более счастливому сопернику.
Он опять оглянулся и увидел, что опять не попал в кон, так как вместо одобрительного взгляда начальства, на которое он рассчитывал, на него смотрели уже не злые, а очумелые, от всего услышанного, глаза Верховного. Это пантомима экспромтом сыгранная ее участниками, окончательно развеселила работницу ведомственного общепита. Она, уже не скрываясь, откровенно прыскала от смеха, все же прикрывая рот тыльной стороной ладони. Да, такую мизансцену невозможно было отрепетировать даже заслуженным артистам МХАТа. Полковник, еще раз согнувшись для поклона, как-то разом попятился к обочине и, не разгибаясь, задом раздвинув придорожные кусты, скрылся за ними.
– У-ф-ф! – только и смог произнести Афанасьев, утирая облегченно пот со лба и бормоча при этом вопросительно. – Что с ним, Кондратьич? Какая муха его укусила?
– Хе-хе, – усмехнулся на это водитель, плотоядно оглаживая свой подбородок. – Дык, известно какая! Та же, что и тебя цапнула, – многозначительно резюмировал он, тоже, скорее всего, поддавшийся очарованию прелестной молодой вдовушки.
– Я, смотрю, вы веселые люди, – решила напомнить о себе госпожа Керженцева.
– Ага, мы таковские, – согласился с ней Кондратьич и полез на свое водительское место.
На Афанасьева опять накатил приступ беспричинной робости. Им вновь овладело косноязычие. Все шло совсем не так, как он себе представлял в мечтах. Он предпринимал поистине титанические усилия, чтобы как-то начать более вразумительную беседу, но у него никак это не получалось. Он с ужасом понимал, что не узнает не только своего адъютанта, но и самого себя. Чтобы хоть как-то преодолеть неловкость в общении, Вероника окунула лицо в букет, и шумно вдохнув в себя запах мелких ядовито-желтых цветов, тихо произнесла:
– Ни с чем несравнимый запах. Это запах степи – горький и терпкий. Я никак не думала, что она здесь растет. Вот, понюхайте, – она поднесла охапку цветов к самому лицу Валерия Васильевича.
– Действительно, запах очень горький, – неприятно удивился он, досадуя, на торопыжку-адъютанта, притащившего, черт знает что, в порыве служебного рвения. «Уж лучше бы он ничего не приносил, чем так позориться» – промелькнула у него запоздалая мысль
– Это запах настоящей жизни – вольной и в тоже время горькой. Но вы правы, она так и называется «полынь горькая», – произнесла она и глаза ее зеленые, как-то сразу потемнели, будто припомнили все горькие моменты жизни одновременно.
– Вы меня то на «ты», то на «вы» зовете, – кривовато усмехнулся он. – Уж определитесь, как-нибудь.
– А как бы хотелось? – в глазах женщины опять промелькнула лукавинка, вернувшая ее в действительность из пропасти воспоминаний.
– Лучше, конечно, на «ты», чтобы я не чувствовал себя окончательным стариком рядом с вами, то есть с тобой, – поправился он в конце.
– Хорошо, – не стала она возражать. – На «ты», так на «ты».
– А эту траву выбрось. Ну, ее к бесу. Я подарю тебе другой букет в следующий раз, – тут он немного запнулся, но быстро справился, – если ты, конечно, дашь мне возможность еще увидеться.
– Зачем же выбрасывать такую ценную в хозяйстве вещь? – нарочно не ответила она на вторую часть его предложения. – Я девочка уже большая и хозяйственная, а потому знаю, где ее можно применить.
– Где? – удивился генерал.
– Горькая полынь – очень хорошее средство от платяной моли.
– Хмм, – сделал бровки домиком Афанасьев, – оказывается и от старых генералов иногда бывает польза. А значит, у меня еще сохраняется надежда на… , – он опять запнулся, в поисках подходящей формулировки.
– На что? – прищурилась она, словно снайпер перед выстрелом.
– На ваше, то есть на твое, – быстро поправился он, – неравнодушное отношение ко мне, – выпалил он и потупил взгляд, как провинившийся школьник перед завучем.
– А разве можно равнодушно относиться к главе государства?! – с горькой ухмылкой задала она риторический вопрос.
– Я не имел в виду свое нынешнее положение, – начал он оправдываться. – Просто, как человек…
– Да, ладно, – оборвала она его невежливо, – я давно уже не девочка, а ты тем более не курсант-выпускник. Мы оба прекрасно понимаем, что ты имел в виду и зачем приехал ко мне. К чему ходить вокруг, да около?
– Тогда я готов выслушать свой окончательный приговор, – робко поднял он на нее свой взор.
– Эх, вы, мужики! Подавай вам сразу приговор! До седых волос доживаете, а в толк все никак не возьмете, что прежде чем выносить приговор, надо сначала провести следственный эксперимент! – улыбнулась молодая (молодая ли?) женщина.
– Да?! – сразу просветлел он лицом. – Тогда я готов к экспериментам! Прошу располагать мной и казенным автомобилем, предоставленным мне государством, – он повернулся к машине, открыл заднюю дверь и сделал приглашающий жест.
Керженцева не стала ломаться, как первокурсница, а без лишних слов воспользовалась приглашением.
– Куда путь держим? – весело спросил Кондратьич, обернувшись на пассажиров.
Афанасьев опять в растерянности задумался, а Вероника начала рассуждать вслух:
– На танцульки ехать – мы уже не в том возрасте, да и закрыты они почти все, в связи с карантином.
Валерий Васильевич кинул на нее взгляд, полный невысказанной благодарности, потому что не без оснований опасался посещения мест, где обычно тусуется молодежь и где бы он наверняка чувствовал себя крайне неловко.
– В ресторан – тоже не выход, – со знанием дела продолжала она, – по той же самой причине. Да и не пристало главе государства шляться по ресторациям в сложный для страны период. К тому же появление в людных местах не будет способствовать соблюдению правил безопасности в условиях отсутствия охраны, – она оглянулась назад, как бы ища глазами спрятавшихся в кустах телохранителей.
Кондратьич слушал ее разумные речи внимательно и кивал головой в знак одобрения. А Афанасьев смотрел на нее с немым обожанием, но она, кажется, к счастью, не замечала этого.
– Остаются два варианта. Или к тебе, или ко мне, – вполне здраво рассуждала она опять.
Валерий Васильевич, закивал головой:
– Правильно, поедем ко мне. Мы никому не помешаем, и нам тоже никто не сможет помешать.
– Прости, но к тебе я тоже не поеду, – резко оборвала она его. – Не хочу создавать лишние сплетни. И домашних твоих пугать не хочу заранее. Еще неизвестно, как у нас все сложится, а они и так еще не отошли от твоего развода.
– Откуда ты знаешь про развод? – удивился диктатор.
– Читала заметку в «Вечерке», – махнула она рукой неопределенно. – Да и на раздаче, чего только не наслушаешься.
От последних ее слов Афанасьев густо зарделся краской, воочию представляя, как перемывают ему кости в специальных государственных учреждениях, типа той же СВР.
– Поэтому, если не будет особых возражений, то поедем ко мне. Так будет лучше со всех сторон. И я буду чувствовать себя спокойней, находясь у себя дома.
– Идет, – тут же согласился Афанасьев.
– Идет-то идет, да не сказали куда, – вклинился Кондратьич. – Адрес-то, каков будет?
Вероника вопросительно глянула на сидящего рядом Валерия Васильевича. Тот правильно расценил ее вопрошающий взгляд, поэтому, скривив уголок губ, произнес:
– Кожевническая, дом 1Б.
Сардоническая улыбка появилась на лице у Кожевниковой, как только он произнес нужный адрес.
– Кожевническая, это та, что в Замоскворечье? – принялся уточнять водитель.
– Она самая, – подтвердила Вероника.
– Ладно-кось. Тогда пристегните ремни, самолет пошел на взлет.
«Аурус» плавно, но довольно быстро стал набирать скорость. Машина сопровождения, которую Сан Саныч, за-ради пущего бережения оставил невдалеке, не торопилась следовать за ними. Радио-маячок в «Аурусе» давал четкий сигнал на принимающий дисплей. Поэтому в случае непредвиденного развития ситуации, экстренная помощь со стороны скрытого сопровождения, могла появиться в месте событий максимум через одну минуту.
– Видимо, ты хорошо изучил все бумаги, связанные со мной, – равнодушным голосом произнесла она глядя, как мимо проносится пейзаж московских улиц.
– Прости, но я должен был знать о тебе хоть что-то, прежде чем завязывать знакомство, – виновато шмыгнул он носом.
– Жарковато сегодня, хоть и сентябрь уже на дворе, – опять подал голос со своего места Кондратьич. – Я бы кондиционер включил, да боюсь, как бы нашу барышню не продуло.
– Не продует, – возразила Вероника.
– Вот и я о том же, – проигнорировал он ее возражения. – Вы бы это… того… подняли бы перегородку что ли?
– Спасибо, Кондратьич, – сразу понял в правильном ключе деликатность своего шофера Афанасьев и ткнул пальцем в большую кнопку на перегородке, что отделяла салон от водительского места. Толстое стекло медленно поползло вверх, давая им с Вероникой иллюзию уединения.
– Аверьян Кондратьевич очень воспитанный и галантный человек, – прокомментировала Вероника предложение шофера, когда пуленепробиваемое стекло заняло свое место.
– Да, – усмехнулся Афанасьев, – наше поколение еще не утратило чувство такта.
Они немного помолчали. Затем Афанасьев, стал нервно покусывать свои губы, силясь что-то спросить очень важное, но не решаясь. Она заметила эту его нерешительность и пришла к нему на помощь:
– Хочешь что-то спросить? Спрашивай.
– Я это… в общем… только ты не подумай ничего такого…
– Удивительно, как такие робкие люди дослуживаются до таких высоких чинов? – улыбнулась она, видя его потуги. – Наверное, ты хочешь спросить, как я так долго могла обходиться без мужчины? Верно?
– Да… вернее нет. Я не об этом.
– А о чем тогда? – с интересом взглянула она на его лицо, будто вырубленное топором с нелепой и смешной пуговкой носа и красное от смущения.
Наконец он после некоторого колебания тихо произнес:
– Это ведь не я, а ты, тогда в столовой выбрала меня. Почему? Скажи.
Она сначала нахмурила брови, а затем как-то враз обмякла и опустила голову.
– Если не хочешь, то не говори, – поспешил он сгладить напряженную ситуацию, вызванную его не слишком учтивым вопросом.
– Да нет, я скажу. Тут никакого секрета нет, – ответила она, по-прежнему не поднимая головы. – Просто, знаешь, когда это все случилось с Арсением, я как будто умерла. Вроде и жила, а вроде бы уже и нет. Просто на автомате выполняла привычные для себя действия. Куда-то хожу, что-то делаю, с кем-то разговариваю, а про себя все кажется, будто бы это и не я вовсе, а кто-то совершенно посторонний от моего имени. Я тогда и пристрастилась подолгу смотреть на себя в зеркало, чтобы увидеть ту Веронику из зазеркалья, что управляет мной. Разглядывая себя так каждый день, стала замечать, как появляются седые волоски на голове, как появляются и углубляются все новые и новые морщинки возле губ и глаз. Больше всего боялась своих собственных глаз. Они были, как у дворовой собачки, которую недавно бросили злые хозяева – жалкие и чего-то ожидающие: то ли палки, то ли нежданной ласки от случайного прохожего. А потом, когда ты подошел к окошку раздачи и посмотрел в мою сторону, то меня, как кипятком обдало. Я в твоих глазах узнала себя, вернее свои глаза. Они у тебя были точно такими же, как и у меня – потухшими и бездомными. И я сразу подумала, что вот нашелся еще один такой же кем-то потерянный человек, который никак не может найти дорогу к своему дому и своему счастью.
– Но я тогда еще не был свободен…
– Это неважно. Говорят, что глаза – зеркало души. А в душе ты уже был одинок. Женщины это очень хорошо чувствуют. А тем более истосковавшиеся женщины.
III.
И правда, ехали очень быстро, чему способствовали все еще сохраняющиеся карантинные меры, приковавшие большинство московского «офисного планктона» к надомной работе, да и основной поток авто, тех, кто все же трудился на производстве, уже значительно поиссяк. А те машины, которые попадались на пути, старались, побыстрее отвернуть в сторону от мчащегося на большой скорости черного и тяжелого, как бегемот лимузина, ибо связываться с хозяином подобного чудища, в случае чего, охоты ни у кого не было. Несмотря на искусственно созданное Кондратьичем кажущееся уединение, разговор меж ними никак не клеился. Оба чувствовали какую-то скованность. Она задавала какие-то малозначимые вопросы, он отвечал либо кивком, либо односложно. Также и она больше не пускалась в особые откровения по поводу своей жизни, скупо отделываясь короткими и общими фразами – малоинформативными и ни к чему не обязывающими. Когда до места назначения оставалось совсем немного, Вероника начала выказывать легкие признаки беспокойства:
– Можно тормознуть у фасада здания со стороны улицы?
– Что-то лучилось? – заботливо поинтересовался Афанасьев.
– Хочу забежать в продуктовый магазинчик, что у нас на первом этаже, – выпалила она и тут же пустилась в объяснения. – Я совсем забыла, что мне, как раз сегодня, надо там купить кое-что из провизии. Я там иногда покупаю все необходимое для старушки с шестого этажа, у нее больные ноги и ей очень трудно спускаться и подниматься, а лифт уже второй месяц не работает. Да и, честно говоря, у самой в холодильнике, хоть шаром покати.
Валерий Васильевич опустил стекло перегородки:
– Кондратьич, ты там тормозни у дома со стороны улицы. Сможешь?
– Смогем, – кивнул тот. – От чего же не смочь?
– Вы тут не стойте и меня не ждите, а сразу заезжайте во двор. Я быстренько обернусь, – присоединилась она к просьбе Афанасьева.
Возле дома они остановились, и она шустрой ласточкой выпорхнула из автомобиля, бережно прикрывая за собой тяжелую дверцу, за что удостоилась благодарственного взгляда от старого водителя, ревностно относящегося к сбережению казенного имущества. Выпустив пассажирку, которая дробными каблучками застучала по асфальту, на ходу надевая марлевую повязку на лицо, машина медленно и грузно стала протискиваться во двор, уставленный автомобилями местных жильцов так, что и припарковаться не было решительно никакой возможности.
– Какой подъезд? – не оборачиваясь, спросил шофер у Валерия Васильевича.
Тот, наморщив нос, что-то быстренько прикинул в голове и неуверенно выдал:
– Кажется, второй.
Выходить из машины с тонированными стеклами не стал, дабы лишний раз не светить свою, легкоузнаваемую персону перед окнами местных жителей, наверняка уже приникшими к окнам в порыве житейского любопытства. Чтобы скрасить, хоть как-то ожидание, решил узнать мнение о своей новой знакомой у старого и проверенного друга:
– Ну, как она тебе, Кондратьич?
– В-о-о! – обрисовал заскорузлыми ладонями воображаемую фигуру женщины, Кондратьич, удовлетворенно цокая языком.
– Да, я тоже так думаю, – кивнул диктатор головой. – Ну, а вообще, в целом, как она тебе? – продолжал он допытываться.
– Уважительная женщина и, кажется, без выкрутас, как у всех современных баб, особенно московских. Твоя-то бывшая, Аглаюшка, не в обиду будь тебе сказано, маленько кобениться стала, особенно в последние-то годы, как ты в рост пошел, – высказал глубоко затаенное Кондратьич.
Напоминание о бывшей супруге неприятно резануло слух генерала, но он не подал и вида, что это хоть как-то задело его, тем более, высказанное суждение о ней носило истинный характер, и он это прекрасно знал.
– Девка пока еще неиспорченная и без зазнайства, – продолжал рассуждать вслух словоохотливый водила. – И во всем-то она хороша, да вот только…
– Что, только? – жадно ухватился за конец фразы Афанасьев.
– Баба-то по всему видно – огонь! Изголодавшаяся, видать, по мужской ласке, девка. Глазища-то у ней, так и сверкают, так и сверкают, аж мороз по коже! Вот, я и не знаю, управишься ли?
– Попытка – не пытка, – буркнул Афанасьев, уязвленный в самое нутро души.
– Дело, конечно, хозяйское. А тока я бы не рискнул остатками своего здоровья. Ну, да ладно. Ты спросил – я ответил, – подытожил Кондратьич, заметив перемену в настроении своего босса.
Больше они не затрагивали эту неудобную тему. Вероника, тем временем, не заставила себя долго ждать, появившись из-за угла с двумя большими и вероятно увесистыми полиэтиленовыми пакетами. Букет полыни, подаренный расторопным, но не слишком разбирающимся в цветах адъютантом, она держала, при этом, подмышкой. Афанасьев неловко, по-медвежьи выбрался ей навстречу из чрева автомобиля, чтобы галантно перенять у нее ношу. Она безропотно отдала ему пакеты и он прежде чем последовать за ней в подъезд обогнул авто и подошел к Кондратьичу с его стороны:
– Ты, Аверьян Кондратьич, меня не жди. Езжай в гараж. Если возникнет, какая надобность, то я позвоню и вызову дежурную машину.
Кондратьич сжал губы в упрямую полоску и покачал укоризненно головой:
– Я-то, конечно, могу и уехать. Мое дело – кучерское. А тебе все ж не худо бы позаботиться о дополнительной охране. Мало ли, что может приключиться?
– У меня с собой пистолет, если что, – машинально ответил и тут же спохватился. – О какой это дополнительной охране ты говоришь ?
– Кхе, – усмехнулся водитель наивности своего начальства. – Да это все Саныч. Не послушал тебя и послал нам вдогон машину с охраной. Она за нами всю дорогу ехала метрах в трехстах. Я их сразу заприметил.
– Ладно-ладно, езжай, зоркий ты наш сокол, – одобрительно проворчал диктатор, отпуская водителя и поспешая к открытой двери подъезда, что держала Вероника, ожидая его.
Поднимались, слава Богу, медленно, так как свет в подъезде еще не зажигали по причине раннего времени. К тому же неровные ступеньки лестницы, выщербленные временем и несколькими поколениями жильцов, не давали расслабиться. Она, как и положено хозяйке, шла впереди, он же послушно следовал за ней, неся в обеих руках продукты. В районе четвертого этажа сердчишко начало давать сбой. Вероника сразу поняла это по его сбивчивому и учащенному дыханию, поэтому сама предложила остановиться и передохнуть.
– Сколько раз писали в управляющую компанию, чтобы починили лифт нормальным образом! – с упреком в голосе произнесла она. – А то месяц поработает, а потом опять ломается.
– А они, что говорят? – просипел Афанасьев, еле переводя дыхание.
– Как обычно, – пожала она плечами. – Ждите своей очереди. Вы у нас не одни. Жилой фонд находится в ветхом состоянии.
– Ладно. Уладим. Ну, пошли, что ли? – вздохнул он, поглубже набирая воздух в легкие для нового рывка.
На шестом этаже вновь остановились. Он дышал, как загнанная лошадь. Постояли минутку, пока его грудная клетка не перестала ходить ходуном. Убедившись, что он почти отдышался, она взяла у него один из пакетов и нажала кнопку звонка возле одной из дверей, выходящих не лестничную клетку.
– Ты пока поднимайся потихоньку, а я продукты передам бабушке.
Он уже был в полуэтаже, когда до него донесся голос старухи:
– Кто там?
– Это я, Таисия Михайловна, Вероника. Принесла вам продукты.
– Ой, спасибо, моя милая! – загремела та многочисленными запорами, открывая дверь. – Чтобы я без тебя делала, кормилица ты моя?!
– Да мне не в тягость! Я же по дороге в магазин забежала, – ответила Керженцева, передавая бабке второй пакет. – В «Феврале» затарилась. У них сегодня завоз, как раз. Смотрите, хлеб еще совсем теплый.
– Ой, спасибо! Ой, спасибо, родная! – закудахтала старуха. – Сколько всего много! Почитай на неделю хватит! Много, чай, отвалила?!
– Согласно чеку! – рассмеялась та в ответ.
– Да, ты проходи, не стой в дверях-то! Я сейчас деньги отдам, только очки найду! Куда они, проклятые, запропастились?!
– Да они же у вас на лбу, Таисия Михайловна! – опять развеселилась Вероника. – Ладно. Мне некогда. Я побежала. Потом отдадите, когда-нибудь, – скороговоркой выпалила она, и, не дожидаясь денег, побежала к себе наверх, где у ее двери уже стоял Афанасьев, облокотившись о перила.
Быстро достала ключ из сумочки и одним движением открыла дверь в свою квартиру.
– Проходи. Не стесняйся, – потянула она его за рукав, и одновременно включая свет в темной прихожей. – Разувайся. Тапочек у меня, правда, отродясь не водилось, но полы теплые. Не простынешь. А я пока продукты выложу.
Он не торопясь разулся и уверенно прошел в комнату. По тому, как он уверенно и не озираясь по сторонам, прошел по длинному коридору, она догадалась, что расположение комнат и все, что в них находится, было ему заранее известно. Пока она возилась на кухне, раскладывая продукты, он сел на длинный и широкий диван, с наслаждением вытягивая ноги.
– На столике, возле дивана, лежит пульт. Включай телевизор. Посмотри пока, что там, в мире происходит, а я пока быстренько курицу разморожу и картошку почищу, – крикнула она ему из кухни.
– Что творится в мире, я и без этого зомбоящика знаю, – ответил он, но, тем не менее, безропотно выполнил ее указание.
– Ну, тогда сравни, насколько отличаются те новости, что передают тебе от тех, что транслируют народу, – решила она слегка повредничать.
Он нехотя пощелкал пультом, пытаясь найти что-нибудь путевое на просторах информационных волн, но ничего подходящего не попадалось. Он уже собрался было выключить телевизор, но в последний момент передумал. И для этого были все основания. В сводках криминальных новостей по Москве был показан «горячий» репортаж, как сотрудники правоохранительных органов при помощи бульдозера буквально выносят ворота какой-то богатой загородной усадьбы. Это зрелище его заинтересовало, и он воздержался от выключения. Голос за кадром, не без артистического пафоса, извещал о том, что штурмом сотрудниками правоохранительных органов была взята загородная вилла генерального директора Первого телеканала – Кости Арнста. Вслед за бульдозером, в образовавшийся проход ринулась орава закованных в броню омоновцев. Ногами, выбивая двери, они ломанулись внутрь шикарного трехэтажного строения. Камера суматошно дергалась в руках оператора, выхватывая кусками сюжеты о том, как кладут мордой в пол частных охранников, как милицейские (недавно опять им вернули прежнее название) чины при немалых погонах суют кому-то из домочадцев в нос «корочки» и на повышенных тонах объясняют причину своего внезапного и брутального визита. А потом стали показывать, как люди в штатском (не обошлось, видимо, без КГБ) неторопливо и деловито выкладывают прямо на пол банковские пачки иностранной валюты, ювелирные изделия и предметы антиквариата. Все это тщательно осматривалось в присутствии понятых и заносилось в протокол осмотра. Другие люди, тоже в штатском, тихими, но уверенными голосами допытывались у растерянных домочадцев о происхождении всего найденного добра. И еще их очень интересовал вопрос, как при официальной зарплате генерального директора в сто с небольшим тысяч рублей, одной только найденной валюты, по первичным данным оказалось более сорока миллионов долларов. Затем тот же самый закадровый голос скучно и монотонно поведал о том, что одновременно с этим домом, сотрудники правоохранительных органов посетили аналогичные владения и других фигурантов начавшего раскручиваться громкого дела.
Наблюдаемое на телеэкране зрелище настолько заворожило Валерия Васильевича, что он даже и не заметил, как Вероника появилась в комнате и тоже с интересом наблюдала за происходящим. Насладившись зрелищем, так поднявшим настроение, Афанасьев случайно обернулся и увидел, как Вероника сидит чуть позади него в кресле и тоже наблюдает за телевизионными перипетиями.
– Прости, я не заметил, как ты вошла, – сделал он движение, чтобы подняться с дивана, но женщина только замахала на него руками.
– Сиди-сиди, я картошку только что поставила. Еще не сварилась, а курица уже разморозилась. Я сунула ее духовку. Так что с ужином придется немного обождать.
– Тогда садись рядом, – приглашающе хлопнул он рукой по дивану, – а то мне с вывернутой шеей неудобно с тобой разговаривать.
Дважды уговаривать ее не пришлось, и она, воспользовавшись сделанным предложением, присела рядом, скромно сложив руки на коленях.
– Как тебе такое зрелище? – кивнул он в сторону телевизора, висевшего на стене.
– Оперативно, – голосом лишенным всяческих эмоций ответила она и добавила. – Я еще утром, когда собиралась на работу слышала краем уха про случившийся скандал с детишками из больницы.
– Оперативно? – переспросил он с ноткой удивления. – И все? Больше у тебя не нашлось слов для характеристики данного происшествия? – прозвучал его голос с оттенком легкой обиды.
– А ты хотел, чтобы я с визгом кинулась тебе на шею в порыве благодарности за работу, которую спецслужбы должны выполнять ежедневно и ежечасно?
– Нет, но… , – посопел он носом, как обиженный мальчик, – ты могла бы наверное, как-то по другому выразиться… Хотя бы не столь сухо.
– Вы, мужчины – странный народец, как я погляжу. Вы тщеславны до ужаса и одновременно наивны, как малые дети. И вы постоянно нуждаетесь в похвалах, причем без особой разницы за что, будь то военные успехи или победы на постельном фронте…
– Жестко ты с нами, – прокряхтел Афанасьев, удобней усаживаясь на диване, – но продолжай резать правду-матку в глаза.
– Что, не привычно? Я так и думала. Вот и сейчас смотрю на тебя и никак в толк не могу взять – неужели ты не инопланетянин, а коренной житель Земли, да еще и кажется, русский?
– Не понял? – округлил он глаза в искреннем непонимании.
– Что ж тут непонятного? Ты и твои соратники два месяца назад получили в свои руки власть, неожиданно свалившуюся вам на голову, но складывается ощущение, что все вы, как бы ни от мира сего, – постучала она указательным пальцем по своему виску.
– То есть?! – продолжал недоумевать Афанасьев.
– Ни ты, ни твои соратники абсолютно не знаете реалий страны, в которой живете.
– Поясни.
– Ты что же, думаешь, что до тебя омоновцы никогда не врывались к казнокрадам и прочей нечисти? И вот ты, пришел, весь такой правильный и в белом, принес с собой это ноу-хау? Нет, милый и немного наивный мой женераль, – последнее слово она произнесла на французский манер. – Все это уже было много-много раз до тебя. Были уже и налеты, и захваты, и даже, если ты помнишь, целые грузовики, набитые неправедно нажитой наличностью. Я уже сто раз такое видела. И что? Каков итог всему этому?
– Как это, что?! – возмутился Валерий Васильевич. – Разве ты не видишь, что идет борьба с коррупцией? Ежедневно и повсеместно! На всех уровнях, невзирая на чины и даже прежние заслуги! А то, что показывают по телевизору – всего лишь малая часть от суровой действительности борьбы!
– Ой, ли?! – покачала она головой, горько усмехаясь. – Свежо преданье, да верится с трудом. – Помнишь, года три-четыре тому назад у одного полковника полиции изъяли и нагрузили целый КАМАЗ денег? Не подскажешь, куда они делись?
– В бюджет, наверное? – пожал плечами Афанасьев.
– Ага. В бюджет. Только вот в чей? Примерно через год скупо прошла информация о том, что вся изъятая наличность исчезла в неизвестном направлении.
– Мы не в ответе за то, что происходило несколько лет назад. Мы всего два месяца, как у власти, – насупился диктатор, которому явно не нравилось, как начинается его романтическое свидание.
– А до этого вы были, надо полагать, в непримиримой оппозиции? – едко заметила Керженцева. – Или ты хочешь сказать, что твои нынешние соратники не были у руля власти? Те же самые Тучков с Околоковым, или хотя бы Юрьев с Красниным. Скажешь, что они ничего не знали о творящихся безобразиях в стране или у них не хватало полномочий? Все у них было. Просто они сумели вовремя сориентироваться и перепрыгнуть с корабля давшего течь на более крепкую посудину.
