Юрий Витальевич Яньшин
Внешняя беговая
– Я смотрю, Майк, у вас уже на все имеется заготовленный ответ. Может у вас уже есть план операции? – нехорошо прищурился Трамп, что-то подозревая.
Чуя, некий подвох со стороны Президента, Помпео успел выкрутиться в последний момент из щекотливой ситуации:
– План нанесения удара по бывшему полигону русских был разработан еще при прошлом хозяине Белого дома. Его нужно всего лишь слегка скорректировать и дополнить, разумеется, в авральном порядке, учитывая то, в каком цейтноте мы находимся.
– Планы мы подкорректируем незамедлительно, – пришел ему на выручку генерал. Уже к завтрашнему утру они будут готовы. А воплотить их в реальность не составит большого труда. Сейчас, как раз в тех местах, проходят наши учения 2-го Оперативного Флота. Ему и можно будет поручить выполнить задуманное.
– Проучить русских, конечно, следовало бы, а то они уж слишком вольготно стали себя чувствовать после успехов в Крыму и в Сирии, – рассуждая вслух, произнес Трамп. – Но во всем этом деле меня смущает одно немаловажное обстоятельство…
– Я готов развеять все ваши сомнения, господин Президент, – подался вперед всем корпусом Госсекретарь, выражая готовность прямо тут, не сходя с места, умереть за интересы своего патрона.
– Нам предстоит впервые так открыто применить военную силу против второй по величине ядерной державы. Я уж молчу о том, какой вой поднимется на всех международных площадках. Но не посеют ли наши действия сомнения и страх в рядах наших союзников? Не обвинят ли нас наши же сателлиты в авантюризме и излишней агрессии?
– Позволено ли мне будет одновременно согласиться и не согласиться с вашими сомнениями, господин Президент? – засиял, как начищенный самовар Помпео. По его лицу было видно, что он уже заранее продумал свою аргументацию на предполагаемые вопросы со стороны начальства.
– Излагайте, Майк. Я внимательно выслушаю ваши сентенции, – величественно склонил голову Повелитель Цивилизованного Мира.
– Итак, давайте по пунктам. Вы говорите, что поднимется мировой вой. И это замечательно! Только вой должны поднять мы сами, причем во всю мощь наших СМИ. И он должен быть настолько сильным и безапелляционным, чтобы у русских не было даже призрачной возможности возразить нам. Никакого плюрализма мнений! Никакой возможности для них донести свою точку зрения до общественности. Мы должны раз и навсегда пригвоздить их к позорному столбу «нарушителей моратория ядерных испытаний». Объявить всему свету о том, что их государство является гангстерской шайкой, желающей во имя своих амбиций поставить мир на грань своего существования. А в развитие этой ситуации пригрозить санкциями всем тем, кто хоть в малейшей степени будет сотрудничать с ними. Пусть весь мир хорошенько подумает и взвесит, что для него предпочтительней: иметь спорную выгоду от деловых контактов с изгоями человечества или и дальше, пользуясь нашим покровительством и нашими капиталами идти навстречу прогрессу.
– Хмм, общий ход ваших мыслей мне пока нравится. Продолжайте в том же духе, – приободрил Трамп и без того вошедшего в раж своего Госсекретаря.
– Теперь, что касается страха и сомнений в рядах наших робких союзников. Наши предстоящие действия, как раз и призваны, чтобы купировать червоточину сомнений в их головах, уже вовсю начинающую расползаться и отравляющую наши с ними отношения. И действительно, как не появиться сомнениям, если они воочию убедились в нашей нерешительности? Мы так и не смогли уничтожить ядерную программу Ирана и обеспечить безопасность, тем самым, нашего маленького, но большого друга. Нам не удалось свергнуть диктаторский режим этого сумасшедшего Мадуро, который уже в открытую насмехается над нашей криворукостью. Нам даже с позором пришлось отступить и от северокорейского сатрапа, как только он проявил решимость атаковать наши АУГ, собравшиеся в Японском море, дабы обуздать его непомерные амбиции.
При этих словах Помпео явственно заметил, как заходили желваки на скулах Трампа. Отступление перед Ыном было его личным провалом военных и дипломатических усилий. Помпео с запоздалым сожалением отметил, что злопамятному по натуре Трампу не следовало напоминать об его ошибках и недочетах во внешней политике. Однако изворотливый ум Помпео нашел, чем можно подсластить свою горькую пилюлю:
– Вот как раз этим ударом по России мы одним разом реабилитируемся в глазах своих сателлитов и вдохнем новую порцию уверенности в нашей нерушимости и могуществе. На этом фоне даже наш предстоящий вывод войск из Афганистана уже не будет выглядеть, как пораженчество, а предстанет просто как перегруппировка сил перед очередным наступлением, но уже на более важном для нас участке. И потом, господин Президент, не забывайте, что предстоящая акция против русских выбьет основной козырь из рук ваших противников в Демократической партии, без конца обвиняющих вас в симпатиях к России. А это уже серьезная заявка на победу в предстоящих выборах. Америка уже давно соскучилась по сильной и властной руке.
– Что ж, Майк, вы не так глупы, как может показаться с первого взгляда, – попробовал отвесить неуклюжий комплимент, граничащий с хамством, нынешний Президент, мечтающий стать следующим Президентом одной из сверхдержав.
Сомнительная похвала Трампа задела чувствительную натуру Госсекретаря, но он не подал вида, что обиделся.
– И, наконец, выскажусь по последнему вашему пункту сомнений, – как ни в чем не бывало, продолжил он. – Я говорю о страхе. Да. Страх у наших союзников будет. Это не вызывает сомнений. Наши европейские партнеры, с одной стороны, слишком уж избалованы нашей бескорыстной защитой их интересов. В то время, как мы не жалея сил и средств, пытаемся сохранить военный паритет с нашими эвентуальными противниками, тратя огромные средства из бюджета на все новые и новые виды вооружений, они не утруждая себя лишними тратами, набирают экономическую силу, подчас становясь нашими прямыми конкурентами. Нам эти перекосы во взаимоотношениях совершенно ни к чему. А с другой стороны, видя наши некоторые неудачи, они уже позволяют себе не только иметь собственное мнение по тем или иным событиям, но еще и набираются наглости покрикивать на нас. Вспомните, господин Президент, последний саммит Большой Семерки, и то, как позволила себе вести себя на нем эта старая ведьма – Меркель.
– Да уж,– согласился с ним Трамп, – вела она себя там просто таки безобразно. Я с трудом сдерживал себя, чтобы не наговорить ей лишнего.
– Но конфетку, все-таки ей бросили! – радостно подхватил льстивый Помпео.
– Ну, да! – заулыбался и приосанился в кресле Трамп, вспоминая тот нашумевший эпизод, когда канцлер Германии окончательно вывела его из себя.
– Вот поэтому нашим изнеженным союзникам стоит иногда напоминать, кто оплачивает их банкет и кто является хозяином всего этого заведения. Пусть знают, что мы можем без труда и лишних угрызений совести расправиться с каждым из них, если почувствуем предательство с их стороны. В конце концов, страх – не самый худший инструмент в деле поддержания вассалитета.
– Опять не могу не согласиться с вами, Майк, – уже более дружелюбно буркнул Президент, услышав последний аргумент пройдошистого соратника.
– Благодарю за искреннее понимание! – приложил пухлую ручку Помпео к тому месту, где у людей обычно находится орган, перекачивающий кровь.
– Не стоит благодарности, – милостиво отмахнулся Трамп от верноподданнического жеста хитрого чиновника. – Так, что же вы все-таки хотите от меня? – окинул он орлиным оком парочку своих визитеров.
– Санкции на проведение операции, естественно, – брякнул и тут же потупил свой блудливый взор Госсекретарь.
– Санкцию на проведение операции даю, но без письменного подтверждения.
– Но…, – попробовали хором возразить Милли и Помпео.
– Никаких «но», господа. Я уже седой воробей, – указал он на свою шевелюру, – и меня не проведешь. Мне прекрасно известно, что вы задумали авантюру мирового масштаба, конечный исход которой неизвестен никому. Поэтому я не собираюсь опрометчиво класть свою голову на эшафот истории. Если это дело у вас получится, то я задним числом одобрю ваши действия, ну а если нет, то уж не взыщите. У меня не останется другого выхода, как все свалить на вашу инициативность. И я с чистым сердцем и незамаранными руками с удовольствием отдам вас под суд. А теперь, получив мое святое благословение – ступайте, – не стал слушать их возражения Президент.
И уже вдогонку, когда оба содокладчика стояли у порога, бросил им в спину:
– Подробный план акции завтра к утру должен лежать у меня на столе, в обход Канцелярии.
IV.
Оба заговорщика, находясь в состоянии полнейшей прострации, молча выкатились из Овального кабинета. Не проронив ни слова, спустились по мраморным ступенькам вниз до самого крыльца. И только уже находясь на лужайке перед Белым домом, дали волю своим эмоциям:
– Нет, ну какой хитрец! – наконец выпустил, долго сдерживаемый пар, Госсекретарь – Битый час выслушивал и кивал, а когда дело дошло до ответственности, то тут же улизнул, будто бы он и вовсе не причём!
– И что самое удивительное, – подхватил его мысль Милли, – его даже не пришлось сильно уламывать. У меня сложилось стойкое впечатление, что он и сам был бы не против подобного развития событий.
– Просто держит марку миротворца и святоши, – поморщился Помпео.
– Его понять, в принципе, можно, – здраво рассудил генерал. – Он и так сейчас многим рискует, уже находясь под сенатским расследованием. Лишний камень на его шее способен утопить не только его будущее, как политика, но и в прямом смысле отправить его на электрический стул. Впрочем, как и всех нас, – тихонько под нос добавил Милли.
– Вы сомневаетесь в успехе операции?! – опешил Помпео, внимательно посмотрев в затравленные глаза соучастника спектакля. – Тогда почему же, черт возьми, вы не только подыграли мне, но и пошли еще дальше, начав фантазировать о каком-то там «гразере»?! Начитались бульварных статеек их «Popular Mechanics»?
– А о чем я, по-вашему, должен был ему рассказывать?! – взорвался Милли. – Наглядного подтверждения работы протонного ускорителя у нас нет на руках. Только словесное описание нашего информатора о разрушении макета крылатой ракеты. Ни документов, ни фотографий. Все на словах. А тут завалялись отличные фотоснимки с русского полигона на Камчатке, где после очередного испытания их гиперзвукового блока образовалась красивая воронка. Все убедительно, а главное – наглядно. И не надо ломать голову, как объяснить потоки протонов не оставляющих после себя вообще ничего.
– Ладно-ладно, успокойтесь, мой друг, – примирительно произнес Помпео, легонько касаясь ладонью плеча строптивого генерала.
– А вы, между прочим, тоже хороши, – немного начал остывать Милли. – Почему вы умолчали о том, что планируется не просто бомбовый удар по объекту, а ядерный?
– Ну, что вы претворяетесь наивным парнем, Марк? – снисходительно, как нашалившему ребенку улыбнулся Госсекретарь. – Вы же прекрасно понимаете, что в таком случае, мы бы никогда не добились от него разрешения на акцию.
– Но ведь это же все равно вскроется, – продолжал недоумевать Милли.
– Это будет уже потом. А победителей не принято судить, – многозначительно ответил прожженный интриган.
– Зато принято судить неудачников, – поежился генштабист.
– А вот этот пункт уже полностью зависит от вас – людей в мундирах.
Глава 44
I.
02.09.2020г., г. Москва, Национальный Центр обороны
Сегодня Афанасьеву предстояло принять у себя особенного гостя. Еще накануне в бывшее Управление Делами Президента, а ныне Управление Делами Главы Высшего Военного Совета позвонили из Канцелярии Синода Русской Православной Церкви и попросили назначить аудиенцию для своего представителя. Валерию Васильевичу немедленно передали просьбу церковников и тот, почесав маковку, ибо абсолютно не знал о чем можно говорить с «долгогривыми» и «рясоносными», после недолгих раздумий, дал свое согласие, выкроив время из своего плотного графика. Ему в своем настоящем положении еще не приходилось давать аудиенцию лицу духовного звания столь высокого ранга, и как это правильно должно быть обставлено он тоже себе представлял довольно смутно, а позвонить и проконсультироваться на сей счет у Начальника Протокольной Службы, как-то постеснялся. В конце концов, махнув на все рукой, приказал Михайлову сервировать, на всякий случай, столик в маленькой коморке, что находилась позади кабинета и служила комнатой отдыха и площадкой для приватных бесед. Борис Борисович, как всегда был на высоте и даже расстарался раздобыть из неведомых запасников бутылочку церковного кагора марки «Партенит». Ровно в восемь часов утра, дверь его кабинета открылась и появившийся на пороге старший (теперь уже старший) адъютант Михайлов, вытягиваясь, как на параде торжественно произнес, подражая императорским мажордомам:
– Товарищ Глава Высшего Военного Совета Российской Федерации, к вам с объявленным визитом прибыл временно исполняющий обязанности Предстоятеля Русской Православной Церкви – экзарх Белорусской Православной Церкви Московского Патриархата Митрополит Минский и Слуцкий Евфимий.
– Проси, – коротко бросил Афанасьев, вставая из-за стола и направляясь к дверям, чтобы оказать положенные почести гостю, встретив его у порога.
Михайлов отступил на два шага в сторону и в проеме открытой двери появился благообразный старец, убеленный сединами и одетый в черную рясу киевского покроя. На голове у митрополита красовалась камилавка фиолетового цвета с алмазным распятием. Антураж гостя дополняли две панагии, усыпанные дорогими камнями, массивное золотое Распятие и кипарисовый посох с навершием из моржового клыка. Сам старец выглядел не менее величественно. Высокий рост, могучие плечи и отсутствие нездорового жира в теле, столь характерного для большинства представителей церковного культа, делали его образ довольно привлекательным. Правильные черты лица без малейших признаков одутловатости, пронзительный и в то же время ласковый взор умных и слегка запавших глаз способны были, наверное, тронуть сердце не одной прихожанке. «Экий, право, Илья Муромец. С такими-то физическими данными ему не в церковники, а в гвардию – правофланговым» – подумал про себя Афанасьев, невольно любуясь статью митрополита. Неторопливой, но в то же время и не заносчивой от осознания своей значимости, походкой церковник переступил порог нового правителя России. Видимо, зная, что Афанасьев, воспитанный в идеалах далеко отстоящих от церковной набожности, он не стал принуждать его к обязательному целованию своих рук, попросту осенив хозяина кабинета крестом и протянув свою руку для крепкого мужского пожатия. Валерий Васильевич и сам никогда не жаловался на крепость своих рук, но рукопожатие временно исполняющего обязанности Главы Церкви, его порядком удивило. За свою бытность, ему приходилось, время от времени, общаться с носителями церковного сана и он знал, как пухлы и духмяны ладони служителей Христа, будто не руку пожимаешь, а плюшевую игрушку, набитую ватой. Эта же рука, протянутая ему, была крепка и мозолиста, будто ее хозяин не столько молится, сколько машет топором на заготовке дров для монастырской братии. Удовлетворение Афанасьева рукопожатием не укрылось от пронзительных, чуть насмешливых глаз митрополита, и он добродушно пророкотал, оглаживая свою пышную бороду:
– Что, сыне мой, не ожидал от священнослужителя этакого?
В противовес своей могучей внешности голос у старца был мягок и ласков, как неторопливое журчанье речки по прибрежным камням.
– Признаться, нет, ваше…, – тут диктатор слегка запнулся, не зная, как правильно величать гостя.
Но тот поспешил на выручку Валерию Васильевичу:
– По церковному этикету, чадо (чадушке на днях должно было стукнуть 65 лет), к духовным лицам в сане епископа и митрополита положено обращаться «Ваше высокопреосвященство», но в приватной обстановке, зови меня просто «отче» или «отец Евфимий» – как удобней.
– Спасибо, – улыбнулся в ответ Афанасьев, – а то меня, как и Винни-Пуха длинные слова только расстраивают. – Ну, тогда уж и вы зовите меня без всяких словесных нагромождений.
Митрополита тоже развеселили эти слова, и его улыбка растеклась по усам и бороде, делая его немного похожим на Деда Мороза. Адъютант еще немного постоял, в ожидании какого либо приказа, но, не дождавшись никаких распоряжений, развернулся и вышел из кабинета, тихонько притворив за собой дверь.
– Ой, да что же мы стоим-то на пороге?! Прошу вас, отче, пройти, – засуетился Валерий Васильевич, делая рукой приглашающий жест.
Евфимий не стал чиниться, а потому запросто сел в указанное кресло возле стола. Валерий Васильевич, сел в кресло напротив, дабы подчеркнуть равноправие светской и духовной власти.
– А по поводу моих мозолистых дланей, что так смутили тебя, сыне мой, я скажу, от чего сии мозоли образовались. Еще, будучи послушником в Свято-Вознесенском монастыре, что находится в Барколабово, назначено мне было тамошним настоятелем – отцом Даниилом, прими к себе и упокой Господи его душу, быть хлебопеком. Вот и месил я тесто для всей братии, коей было без малого две сотни душ. Так вот и нашел я свое второе призвание. И по сию пору занимаюсь этим богоугодным делом, правда, уже не так часто, – в голосе митрополита явно проскользнули сожалеющие нотки, будто бы он тяготился своим нынешним положением.
– Из Управления мне передали, что у вас ко мне очень важное дело, но сути его раскрыть не смогли, поэтому я прошу простить меня, если я проявлю некоторую неподготовленность и некомпетентность в некоторых вопросах, – осторожно подбирая слова, начал допытываться диктатор о целях нынешнего визита.
– Не сомневайся, сыне, – проигнорировал гость просьбу хозяина звать его по имени и отчеству, – для пристойной беседы с духовным лицом твоей компетенции хватит без привлечения дополнительной информации.
Голос митрополита вновь зажурчал тихо и ласково, а в глазах засветилась смешинка, собирая морщинки возле них в лучики и тут же добавил:
– Проблемы мирские и насущные привели меня в обиталище сие, и я, раб недостойный Господа нашего, льщу себя надеждой разрешить их с Его помощью в нашей беседе.
– Ну, раз дела мирские и насущные, значит, разговор предстоит обстоятельный и откровенный, – предположил Афанасьев, – а разговоры подобного содержания лучше всего вести в менее официальной обстановке. Как вы, отче, находите мое предложение? – подпустил он интриги в слова.
Евфимий слегка удивился подобному предложению, но возражать, благоразумно, не стал, и опять кротко улыбнувшись в бороду, произнес едва ли не нараспев:
– Воля хозяина принимать гостей так, как ему подсказывает долг гостеприимства и не мне, скромному служителю церкви ставить условия.
– Тогда, прошу вас, отец Евфимий, – поднялся с кресла Валерий Васильевич, – пройти со мной недалече – в комнату, так сказать, для бесед обстоятельных и неспешных.
Митрополит поднялся и, повинуясь приглашающему жесту хозяина, прошествовал с ним в соседнее помещение. Пропустив гостя впереди себя, Афанасьев, выказывая искреннее радушие (чем-то сразу понравился ему этот священнослужитель) произнес, улыбаясь:
– Прошу вас, отче не побрезговать моим скромным угощением и отведать, что Бог послал в лице снабженцев из Минобороны.
Священник благословил крестным знаменьем стол, уставленный яствами и, приметив орлиным оком среди фруктового разнообразия бутылку со спиртосодержащей жидкостью прищурившись насмешливо произнес:
– Я вижу, что Господь благоволит интендантам от Минобороны. Ин, ладно, – отозвался он, довольно поведя носом и поудобней располагаясь в мягком кресле с высокой спинкой.
В соседнем кресле расположился Валерий Васильевич. Столик оказался между ними, а не сбоку, поэтому им не пришлось выворачивать головы для того чтобы взглянуть на собеседника. Афанасьев внимательно поглядел на бутылку кагора, а затем перевел взор на митрополита, как бы молча спрашивая согласия на дальнейшие действия. Евфимий правильно расшифровал это немое послание, ответив на него витиевато, но ободряюще:
– Грех гордыни – отказываться от угощения, предложенного от чистого сердца.
– Понял, – еще пуще приободрился Афанасьев, протягивая руку к бутылке. – Вам, батюшка, – сбился он с этикета, – до краев или как?
– Как совесть велит, – подмигнул тот в ответ.
– Ага, заметано, – обрадованно согласился диктатор, разливая по полной.
– Такоже, – поддержал его Евфимий, беря не дрожащей рукой, заполненную до краев стопку.
– За знакомство и плодотворное сотрудничество! – произнес Афанасьев незамысловатый тост, чокаясь с собеседником.
– Благослови, Господь! Первая пошла! – эхом отозвался Евфимий, опрокидывая рюмку куда-то между усами и бородой. – Хорош кагорчик!
Афанасьев взял со стола ломтик лимона, чтобы заесть, а его собеседник и этого делать не стал, занюхав рукавом рясы.
Залюбовавшись тем, как служитель культа ловко управляется с крепленым вином, некая тень догадки шевельнулась в голове у Афанасьева. С личным делом митрополита он не удосужился ознакомиться, хоть и была такая возможность, захоти он это сделать. Жгучее любопытство требовало своего удовлетворения, и он не утерпел:
– А позвольте вас спросить, отче?
– Вопрошай, – степенно кивнул головой экзарх Белоруссии и врио Предстоятеля РПЦ.
– Какие тропы привели вас к этой стезе, ибо подозреваю я, простите мою нескромность, что до принятия сана вы были весьма далеки от церковного подвижничества?
– Истинно глаголешь, сыне мой, – не стал отпираться Евфимий. – В миру был я старшим лейтенантом десантно-штурмовой роты 70-й отдельной мотострелковой бригады, и звали меня тогда Артемом Палием. У нас в селе, откуда я родом, половина жителей носила фамилию Палий, – начал митрополит краткую биографию и взор его слегка затуманился от нахлынувших воспоминаний. – Наша часть располагалась в Кандагаре, неподалеку от селения Кишкинахуд. Рота моя обеспечивала в этом селе охрану «отстойника» наших колонн, следовавших по главной автотрассе. Заодно мы осуществляли рейды по перехвату бандформирований, пытавшихся много раз уничтожить перевалочный пункт грузовиков. В одном из рейдов мы сильно углубились на территорию никем, по сути, не контролируемую, преследуя, как нам казалось небольшую группу душманов. Но нам это только так казалось. На самом деле нас просто искусно заманили в ловушку в одном из ущелий. Обычно мы избегали перемещений по дну ущелий, стараясь всегда идти поверху, но в этот раз так не получилось, потому как, если бы двигались поверху, то не смогли бы догнать уходивших от преследования душманов. До меня слишком поздно, к сожалению, дошла эта догадка, когда уже ничего нельзя было поделать. Нас плотно зажали в клещи со всех сторон. А мы не могли даже вызвать «вертушки» на подмогу, потому что осенью в горах, в том месте, всегда стоит плотный туман, да и рельеф местности, испещренный узкими ущельями, не дал бы им развернуться. Большинство моей роты осталось охранять подступы к Кишканахуду. У меня же под рукой был всего взвод ребят, многие из которых были первогодками. Вместе со мной их насчитывалось двадцать девять душ.
Старец и сам не заметил, как в процессе повествования перешел с церковно-славянской речи на светскую. Афанасьев, увлеченный рассказом не перебивал его, качая в такт головой и разливая кагор по новой – до краев. А митрополит, тем временем, продолжал:
– Трудно сказать, сколько их было. Может сотня, а может и больше. Да и позиция у них была более выгодная, чем наша. Они сверху, а мы снизу. Но тут, хочешь, не хочешь, а бой принимать надо. Бой без перерыва длился четыре часа. Мы отбивали одну волну атак за другой. И с каждой новой атакой я слышал, как постепенно замолкают автоматы моих бойцов. Вот тогда я и дал обет Богу, что, если уцелею в этом кровавом аду, то всю оставшуюся жизнь посвящу служению Ему. Воистину, сыне мой, – опять перешел на церковный язык митрополит, – говорят, что на войне не бывает атеистов. Когда помощь все же подошла, вертолетчики-ювелиры все же умудрились каким-то образом выбросить десант на подкрепление, в живых, включая меня, осталось всего шесть человек. Двадцать три душеньки отправились дожидаться последнего Суда Божия. Они навеки остались там, а я вот до сих пор ступаю по земле. И я наполовину здесь, а на половину там – среди скал. В том бою я получил два ранения и контузию. Почти год, пока валялся по госпиталям, общался с людьми, как глухонемой. Меня, после всего этого, конечно, комиссовали. Однако же о своем обете я не забыл и как только чуть оклемался, то попросился послушником в Свято-Вознесенский монастырь. И в каждый восьмой день октября я зажигаю двадцать три свечи в память об ушедших и не вернувшихся.
Было видно, как нелегко даются старому (старому ли?) митрополиту его последние слова. Чтобы покончить с этой темой, Афанасьев, воспользовавшийся паузой, предложил:
– Давайте, святой отец, за всех наших павших в войнах прошлых и войнах настоящих, не чокаясь.
Они молча опрокинули в себя еще по стопке. Афанасьев по примеру Евфимия, не стал на этот раз закусывать, а митрополит, напротив, бережно, двумя перстами взял с тарелочки ломтик лимона и отправил его в рот, не став выплевывать кожуру.
– Вот так, сыне мой, я нашел свою заветную тропинку к Богу. У каждого свои дорожки к нему. Но не каждый находит в себе силы не свернуть с нее и не остановиться на полпути. Вот и тебя я желаю найти свою дорожку и пройти ее до конца.
– Призываете меня, по своему примеру, пойти в монаси? – как-то кривовато улыбнулся Валерий Васильевич.
– Отчего же сразу в монаси? – пожал плечами бывший Артем, а ныне Евфимий. – Монашеский подвиг – это всего лишь одна из дорог к Нему. А дорожек-то знаешь сколько? У-у-у! – протянул он, сложив губы трубочкой. – И не след тебе, сыне, принимать мои слова напрямик, а след – постигнуть их иносказание, – поднял он кверху свой указующий перст. – Каждый, да несет крест по силам своим. Ты, сыне, взвалил на рамена крест своих и чужих прегрешений, а донесешь ли или снимешь с себя по дороге, то уж не мне грешному ведать. Сие есть замысел и промысел Господень!
– Осуждаешь меня, отче? – вскинул брови, посмурневший диктатор.
– Паки реку тебе: не мне, грешному, судити таких же грешных. Но мне дано матерью нашей – Церковью, стращать и отвращать от дел неправедных и аще того – побуждать аки аз есмь пастырь Господень к делам трудным, но праведным.
– Ну, что ж, отче, стращай, раз уж ты у нас пастырем поставлен, – с показным смирением вздохнул Афанасьев. – А я пока разолью по остатней.
– Буде, – произнес митрополит тихим, но властным голосом и прикрыл свою стопку ладонью. – Я свою меру знаю. Первая – для приободрения телес, вторая – для ума увеселения, а третья – беса тешить. Так что я пить не буду, да и тебе это без надобности. Для разговора голова у тебя должна быть светлой.
– Ладно, – хмуро согласился Валерий Васильевич, не любивший недопитых бутылок, – излагай свои укоризны, ваше преосвященство.
– Высокопреосвященство, – чуть улыбаясь, поправил его Евфимий.
– Да, после трех рюмок крепленого у меня вряд ли бы получилось это выговорить с первого раза, – невесело пошутил Афанасьев.
– Вот видишь, от греха пьянства, я тебя, почитай, что и отвратил, хоть и на малый срок, – опять по-доброму улыбнулся старец. Ну, ин ладно. Давай теперь поведем разговор об иных делах.
– Давайте, – не стал спорить Валерий Васильевич.
– Попервости, – слегка прищурился Евфимий, однако продолжая улыбаться, – хочу попенять тебе немного.
– За что? – вяло поинтересовался диктатор, за всю жизнь накопивший немало грехов.
– Уж боле двух месяцев правишь государством, а так и не сподобился получить благословение церковное делам своим. Нехорошо небрегать общением с отцами церкви. Народ в недоумении. Такоже и духовенство пребывает в затруднении, ибо не может толком объяснить пастве, куда и в какую сторону правишь ты стопы свои и ведешь за собой, – прозрачно намекнул митрополит на поднятие Красного Флага, неоднозначно воспринятого церковнослужителями, хоть они и трезвонили в колокола в честь этого события.
– Да, вы и сами знаете, как сложились у меня отношения с этим самым духовенством, – попробовал объяснить свою позицию Афанасьев.
– Один представитель церкви, даже если он и самый достойный, все равно не есть сама Церковь, – наставительно произнес Евфимий. – Это там – у них на Западе принято считать, что Папа является единственным непогрешимым, а значит и слово, сказанное им – суть слово Божие. У нас же, в православии, на первом месте стоят совокупность и соборность. Поэтому у нас даже патриарха именуют не Владыкой церкви, а всего лишь ее Предстоятелем. Чуешь разницу, сыне?
Валерий Васильевич не стал утверждать или отрицать этот постулат, а просто коротко кивнул, не тратя лишних слов.
– Человек слаб телесно и тем более духовно. Не каждый может с кротостью и достоинством пронести свой Крест. Поэтому наша церковь испокон не отрицает того, что даже ее Предстоятель не является непогрешимым, – продолжал журчать словами митрополит. – Церковь православная не едина и в ней издревле существовали различные течения. Вначале ее сотрясали стригольники, затем споры подхватили иосифляне и нестяжатели. Слыхивал о таких?
– Краем уха, – пожал плечами Валерий Васильевич. – Якобы одни ратовали за богатство и пышность церкви, а другие проповедовали воздержание и скудость.
– Отрадно мне слышать, что ты в курсе извечного спора, – похвалил его митрополит. – О том и реку тебе. Нельзя отождествлять одного, хоть и высшего иерарха со всей церковью. Как говорил преподобный Сергий Карпу и Никите, когда они приступили к оному: «Ежели неправеден пастырь твоего прихода, то отринь приход сей и взыскуй другого иерея».
– Что-то не пойму я тебя, отче, – почесал за ухом главарь хунты. – Излиха прехитры твои словеса. Ты мне прямо скажи: прав я или нет, когда затеял прю с Нафанаилом?
Евфимий степенно огладил бороду и произнес раздумчиво:
– И прав и не прав – одновременно. Прав в том, что обличил одного из отцов церкви в неправедности и сговоре с врагами ее. И не прав в том, что совершил сие деяние при стечении множества людского. А это может посеять сомнения в неокрепшие души православных и умалить авторитет церкви в их глазах.
– Как по твоему я должен был поступить? – насупился Афанасьев, которому претили все эти выкрутасы с «выметанием сора из избы». Ибо что это за изба такая, из которой испокон сор не выметали? Хлев, да и только.
– Изобличение во грехах, низложение Патриарха и избрание нового Предстоятеля подвластно только Поместному Собору, как высшему органу власти в Русской Православной Церкви. В соответствие с ее Уставом от 2000 года, правом на его созыв обладает Патриарх или его местоблюститель, Архиерейский Собор и Священный Синод. И ты, как глава государства мог обратиться в любой из этих органов, с просьбой организовать созыв Поместного Собора.
