Юрий Витальевич Яньшин
Внешняя беговая
– А у нее есть доверенность на распоряжение коллекцией? – вдруг испугался, всегда осторожный в таких делах Абрам Исаевич.
– Имеется. Не волнуйся. Коллекция, юридически, принадлежит ей.
– Я все понимаю, – пробормотал коллекционер извиняющимся голосом за свое недоверие. – Говорите ее номер, я запишу.
После того, как Золотницкий записал номер телефона Анастасии, они еще немного поговорили, обсуждая некоторые детали сделки. Затем, когда разговор был закончен, он обернулся на свою свиту, которая до этого затаив дыхание, внимательно прислушивалась к беседе. Настя, кстати, так и стояла, разинув от удивления рот, и прижав к груди деньги с драгоценностями.
– Ты все поняла? Что делать с полученными деньгами, тоже помнишь, надеюсь? – спросил он у нее.
Та медленно, как во сне, кивнула головой.
– Папа, а ты никогда не говорил, что твоя коллекция стоит так дорого, – проговорила она в какой-то детской и непосредственной растерянности.
– А сама догадаться не могла? – не слишком-то ласково буркнул он ей в ответ.
– Каким образом? Я думала, что это просто старый и иногда ржавый хлам. И ты мне никогда ничего не рассказывал про него.
– А когда дарственную оформляли, то в страховку ты заглянуть не посчитала для себя важным? – саркастически ухмыляясь, задал он ей вопрос. – Там вполне конкретно указана страховая стоимость коллекции.
Та, в ответ, лишь неопределенно пожала плечами. Она всегда была чрезвычайно далека от всяческих юридических тонкостей, а также житейско-бытовых проблем и нюансов, связанных с ними.
– Вот что, парни, – обернулся он к троице, застывшей неподалеку, – думаю, вам не надо напоминать о том, чтобы не трепаться об увиденном и услышанном здесь? Это, доктор, в полной мере и к вам относится тоже.
Врач быстро-быстро закивал, Михайлов, сделал картинный жест, будто застегивает рот на замок, а Завьялов просто приложил руку к сердцу. Ну, в этих-то двоих у Афанасьева и раньше не было сомнений. Доктор, тоже, наверняка, прошел не одну проверку, прежде чем устроился работать в Национальный Центр обороны. Болтуна и провокатора здесь не стали бы держать.
– Ладно, мужики, не стойте тут столбами. Идите вниз и ждите меня у машины, я сейчас спущусь.
Затем, взглянув на циферблат своих командирских часов, кинул им вдогонку:
– Да кликните там ко мне Сан Саныча.
Дождавшись, когда «цыгане шумною толпою» горохом скатятся вниз по ступенькам, Валерий Васильевич подошел к зятю.
– Прости меня, старика, Петр, за то, что я так по-скотски поступил с тобой, и вообще, вами с Настей, – тяжело произнес он, почему-то опасаясь смотреть тому в глаза, поэтому, разговаривая с ним, глядел чуть в сторону.
– Наверное, вы решили, что у вас просто нет другого выхода, – ответил тот, машинально поправляя на голове съехавшую набекрень пилотку.
– Может так оно и есть, – задумчиво произнес тесть. – Осуждаешь?
– Да, в общем-то, нет, – неопределенно пожал своими широченными плечами Вальронд. – Только, вот…
– Знаю-знаю, что ты хочешь сказать, – перебил его Афанасьев. – В России-матушке всегда не было недостатка в обездоленных детях, и на всех на них не хватит никакой коллекции раритетов, а тем более таких браслетов, как твой.
– Да, такие дела не решаются в частном порядке. К ним нужен комплексный подход – на уровне государства, а не милосердия отдельно взятых сердобольных лиц, вроде вашего.
– Ты не понимаешь, Петя. Именно в этом конкретном деле и есть моя персональная вина. Ведь придуши я этого Арнста, где-нибудь на телевидении еще два месяца назад и не было бы этого непотребства. Я по своей старческой дурости думал, что вот, постращаю его, так он и осознает, проникнется. А оно, видишь, как получилось? С такими типчиками уже ничего не поделать. Таких надо только выкорчевывать, чтобы они не заразили окружающих. Вот я и собираюсь это сделать. Но так, как ущерб их действиям все же уже нанесен, в том числе и по моей непосредственной вине, то, стало быть, мне и расплачиваться за нее. Ну, и вам с Настей тоже, как ближайшим моим родственникам.
– Вам, конечно, виднее, со своей государственной колокольни рассуждать о персональной ответственности, – подпустил туманной неопределенности в свои слова Вальронд.
– Значит, ты считаешь, что я неправ? – снизу вверх глянул он на зятя непонимающими глазами.
– Не знаю, – опять пожал тот плечами. – Вот, вы, Валерий Васильевич, продали свою коллекцию…
– А еще отнял ваши деньги, твой браслет и сережки, что ты подарил Насте, – перебил его тесть.
– Да, Бог с ними, с этими деньгами, – махнул рукой Петр. – Наживем еще. И сережки купим. Только я ведь не про это начал.
– А про что?
– Я это к тому, что, вот вы сейчас перечислите деньги на этот хоспис… Уж не знаю, на какие цели будут они израсходованы, но будем надеяться, что толика благ достанется и сиротам. Но я никак не возьму в толк, а чем хуже дети в таких же хосписах, скажем, Воронежа или Сызрани? Или этим детишкам, просто повезло оказаться в столице? Опять, значит, одним – все, а с другими, как быть? Опять позориться на весь белый свет с просьбами по телевидению скинуться гражданам на спасение того или иного ребенка?
– И что ты предлагаешь?
– Кто я такой, чтобы предлагать план действий целым министерствам социального обеспечения и здравоохранения? Это пускай они решают вопросы о приоритетном и центральном финансировании учреждений подобного рода. Пусть у них голова болит о том, чтобы содержание и медицинское обеспечение детей Москвы ничем не отличалось от такого же, но в каком-нибудь Урюпинске. Не знаю. Может быть, в наше непростое время, стоило бы ужаться где-нибудь в ином месте, чтобы обеспечить достойное содержание детей, как нашей надежды на будущее. Не будет детей – не будет и будущего. Я – водолаз, а не государственный деятель, поэтому не мне решать такие вопросы.
– Хорошо, Петр, я подумаю над твоими словами, но сейчас, позволь мне довершить начатое?
– Так, а кто же вам мешает? – в который раз пожал он широкими богатырскими плечами. – Вершите, коли уж вы у нас Верховный.
Анастасия на протяжении всей этой недолгой беседы «по душам» стояла здесь же, в нелепой позе прижимая к груди «несметные сокровища» диктаторского семейства. Она хоть и стояла рядом, но не проронила ни слова, что было довольно редким событием, учитывая ее словоохотливость. До нее только сейчас стал доходить истинный смысл происходящего. Она напрягала весь свой интеллект учителя начальных классов, ставя себя попеременно, то в положение отца, то в положение мужа. Ставила и никак не могла понять до конца, какое положение ей самой ближе. И тот, и другой, были одновременно в чем-то и правы и неправы. Однако в чем конкретно заключалась правота или неправота обоих любимых ею людей, она так до конца и не могла четко определить и сформулировать. Из этого состояния ее вывел голос отца:
– Настя, проводи меня до крылечка.
– Да-да, конечно, – засуетилась она, не зная куда пристроить деньги и украшения, но не найдя подходящего места для них, побежала, все так же придерживая их на ходу, вслед за удаляющимся отцом,
Когда они уже порядком отдалились от Петра, стоящего в коридоре и скрестившего на груди руки, отец тихонько, чтобы никто не услышал, обратился к дочери:
– Ты, Настюха, не держи зла на глупого своего отца. Я, вишь, погорячился малость. Ну, да с кем не бывает, – извиняющимся тоном начал он, не сбавляя при этом шаг.
– Я понимаю, – торопливо ответила та. – Вернее, стараюсь понять, – поправилась она тут же.
– Вот и хорошо. Я это к чему, собственно, говорю?
– К чему?
– Ты, это… В общем, деньги те, что вам наложили на свадьбе прибери куда-нибудь. Они вам еще с Петей понадобятся.
– Но, как же…? – начал вырываться у нее вопрос.
– Тише-тише. Не кричи, – зашикал он на нее, когда они спускались по лестнице вниз. – Ничего. Хватит и тех денег, что мы выручим от продажи коллекции, а ваши два миллиона погоды не сделают. Да и вот еще что…, – притормозил он в полуэтаже.
– Что!? – прошептала она ему одними губами.
– Сережки и браслет тоже в ломбард не таскай. Нехорошо дедовской памятью торговать. Отдай его Петру.
– А сережки?
– Сережки тоже прибери куда-нибудь подальше. Время пройдет немного, потом и наденешь. Пусть пока страсти поулягутся.
– Но как я это объясню ему?! – нахмурила он строго бровки, силясь представить себе нелегкий предстоящий разговор с мужем.
– Ну, так вот и объясни, мол, погорячился старый папашка. С кем не бывает? Ладно, придумаешь сама, что еще ему сказать. А если у него возникнут вопросы, то я сам с ним потом поговорю, келейно.
– А твое кольцо и восемь тысяч? Что с ними-то делать?
– Кольцо не жалко. Можно и в ломбард, да только за него мало, что дадут. А деньги… Деньги прибавь к тем, что Золотницкий привезет.
– В банке у меня не потребуют декларацию за такую громадную сумму? – спохватилась дочь напоследок.
– Предъяви им договор купли-продажи. Этого вполне хватит. Ладно, дочка – заторопился Валерий Васильевич, – беги наверх, а то вон, уже Сан Саныч идет.
– Пап, а ты далеко?! Время-то уже к вечеру. Рабочий день заканчивается.
– Не ждите меня. У меня еще куча дел, – не стал вдаваться в подробности отец и вышел на крыльцо.
Там его уже поджидала давешняя троица и присоединившийся к ним начальник личной охраны. Автомобиль стоял рядом, а Кондратьич, пользуясь, подвернувшимся случаем, протирал мягкой фетровой тканью лобовое стекло, видимо, после птичьей «атаки». Только что перенесенный Афанасьевым стресс требовал своего выхода и абсолютной смены окружающей обстановки. Ему сейчас было крайне необходимо переключиться на что-то совсем далекое от сложившегося режима дня. Нужно было привести мысли и чувства в порядок, а то, так и действительно недалеко от инфаркта. Смена обстановки а главное – смена привычного круга лиц, на тех, кто не завязан на деловых и служебных отношениях, вот, в чем виделся ему выход из рутины бытия. Говоря по правде, он и так собирался сегодня сделать давно запланированный шаг к перемене своего маловразумительного состояния, когда он – мужчина, еще не до конца списанный в расход, вынужден вести монашеский образ жизни. И тут, как раз подвернулось весьма подходящее обстоятельство.
Глава 46
I.
– Сан Саныч! – окликнул он начальника своей охраны. – Я знаю, что твоя должность подразумевает собой четкое и неукоснительное исполнение инструкций, касающейся охраны первых лиц государства, – начал издалека Афанасьев.
– Так точно, товарищ Верховный! – бодро откликнулся тот, но в его глазах промелькнула тень тревоги и она не ускользнула от внимательного диктатора.
– Так вот, дорогой мой ангел-охранитель, я хочу тебя, попросить первый раз в жизни, отступить от жесткого регламента.
– Второй, – сглатывая комок, подступивший к горлу, тихо произнес телохранитель.
– Что, второй? – не понял его Валерий Васильевич.
– Второй раз в жизни вы просите меня нарушить регламент, – поправил он своего начальника и, видя недоумение в его глазах, добавил. – Первый раз вы заставили меня сделать это, когда ездили в Белоруссию.
– А-а-а, ну да, ну да, вспомнил. Было такое – не спорю. Тогда, значит, я второй раз обращаюсь к тебе с этой просьбой.
– На какую авантюру вы опять толкаете меня?! Я и в прошлый-то раз еле усидел на своем месте, чтобы не отправиться в отставку, будучи разжалованным, – подпустил он в голос плаксивые интонации.
– Так ведь не отправили же. Я все тогда Коченеву объяснил. Он мужик толковый и понял все, как надо. И в этот раз не боись, заступлюсь.
– Что вы опять задумали, товарищ Верховный?! – он уже не пытался скрывать откровенную мольбу.
– Понимаешь, Саныч, мне тут позарез надо побывать в одном местечке, – проникновенно обратился он к охраннику.
– Так в чем проблема-то? – искренне удивился Саныч. – Все организуем в лучшем виде. Приходи кума любоваться, – опять сыграл он бодрячка, однако шестым чувством догадываясь о грядущем подвохе. – Вы только сообщите конечный пункт, а уж мы расстараемся на протяжении всего маршрута следования. И на месте прибытия тоже все обеспечим.
– Да в том-то все и дело, дорогой ты мой человек, – перебил его Афанасьев. – Я хочу встретиться с одним человеком, но одновременно с этим, я не хочу, чтобы свидетелями нашей встречи был еще кто-то.
– Все наши ребята – люди проверенные много раз, в том числе и непосредственно мной. За каждого из них я ручаюсь, что он не проболтается, и конфиденциальность встречи не будет нарушена никоим образом, – начал горячо убеждать диктатора его главный охранитель.
– Да ты ровно дите малое и непонятливое, – стал выказывать первые признаки недовольства Валерий Васильевич. – Ты что, не понимаешь, меня?!
– Никак нет, товарищ Верховный, – замотал головой в сторону Сан Саныч. – Если вы опасаетесь, что лицо, с которым вы будете вести беседу, может как-то заподозрить присутствие посторонних, то не извольте беспокоиться. Мы будем вести скрытое наблюдение. Оно и не почувствует наше негласное присутствие.
– Почувствует, – поморщился скептически Афанасьев. – Этот объект обладает природным даром чутья, к тому же он из той же конторы, что и вы сами. Ну, или почти из той, – добавил он после краткого раздумья.
– Тем более, я не смогу вас оставить наедине! – воскликнул охранник и тут же выдал предположение. – А вдруг у него возникнут какие-нибудь нехорошие мысли на ваш счет? Или не дай Бог, он задумает с вами, что-нибудь сотворить этакое?!
– Насчет последнего твоего предположения я был бы не очень против, – туманно и скабрезно вставил Афанасьев, ухмыляясь каким-то своим мыслям.
– Неужели же это женщина?! – наконец догадался Сан Саныч, округлив в неподдельном испуге глаза.
– И откуда вас таких догадливых набирают в ФСО?! – позволил себе съехидничать Верховный.
– Да знаете ли вы, что женщины во много раз опаснее любого мужчины, будь он хоть трижды профессионал в своем деле? – не стал реагировать на замечание Афанасьева Сан Саныч. – Вытащит, вот, отравленную заколку из волос и пырнет вас прямо в горло, – решил он напугать объект охраны. – Лучше иметь дело с пятью вооруженными мужиками, чем с одной безоружной женщиной. Она же, как мина с таймером – неизвестно когда рванет.
– Что ты мне тут рассказываешь? – горько усмехнулся диктатор. – Я сорок лет прожил с такой миной под боком. Мне ли не знать?
– Вот именно, – поддакнул простодушный и непроницательный телохранитель.
– Поэтому я и не хочу, чтобы при взрыве вас засыпало осколками, – стал окончательно терять терпение Афанасьев, но тут ему на выручку подоспел, стоявший рядом и слышавший все Михайлов.
– Товарищ генерал-майор, – обратился он к Санычу, – товарищ Верховный толсто намекает вам, что у него запланирована встреча интимного характера, не допускающая до спектакля посторонних зрителей, коими вы и являетесь.
– Не делайте из меня идиота, товарищ Михайлов, я и без ваших мудрых разъяснений давно уже понял это, – угрюмо процедил сквозь зубы Саныч, тайно ревновавший за внимание и доверие Афанасьева к его же адъютанту. – Да только и в делах сугубо далеких от служебных отношений следует проявлять крайнюю осторожность, тем более с лицами, работающими в наших структурах. А если, как выразился Верховный, она имеет прямое отношение к специальным службам, то она и сама должна понимать, что почем, – сделал он суровую отповедь и диктатору и его адъютанту.
– Я, разумеется, высоко ценю вашу заботу о моей старой тушке, Сан Саныч, но не слишком ли вы вжились в роль строгой опекунши из католического пансионата? – вскинул брови Афанасьев, не зная, сердиться ли ему на упрямого охранника или махнуть рукой на его упертость. – Этак, вы и в постель меж нами попробуете залезть ради соблюдения пресловутой безопасности?
– Если потребуется, то и залезу, – сказал, как отрезал охранник. – И прошу вас не забывать, что прошло всего лишь два месяца, как по халатности ФСО уже потеряли одного лидера, а теперь вы хотите, чтобы мы подвергли опасности еще и второго? Только-только все улеглось! Смуты захотели?! – пристыдил он обоих.
– Ладно-ладно, – сдал слегка назад, припертый аргументами к стене, Афанасьев, – так уж и быть, сдаюсь. До Ясенево-2 доедем с помпой, как и положено, а там посмотрим. Если о чем договоримся с ней, то я дам знак, и вы оставляете меня и ее в покое. И не думайте даже возражать, – предупредил он, намеревавшегося опять спорить Саныча. – Или мне опять писать вам расписку, как в прошлый раз? Она проверенный и надежный сотрудник, не профурсетка какая, а честная вдова. И у меня к ней намерения самые, что ни на есть честные и открытые. Ребята, – задушевно обратился он к ним, – ну будьте людьми, в конце концов, дайте и мне напоследок пожить немного частной жизнью. Ей-ей, так ведь и скопытиться можно, если все время заниматься только делами. Мне и так уж немного осталось…
Последние, произнесенные им слова, не могли не затронуть душевных струн у свиты. Они разом почувствовали себя чем-то виноватыми перед этим далеко уже не молодым человеком, взвалившим на себя все тяготы вышней власти, которая на Руси мало кому приносила счастья. Первым из повесивших носы очнулся, как и положено, Сан Саныч.
– Но все равно, хоть какие-то сопровождающие лица, но должны же быть даже в этом случае, – сделал последнюю попытку выправить ситуацию генерал-майор в штатском. – Вон, – кивнул он в сторону каптри, – товарищ Завьялов, и день и ночь должен находиться при вас неотлучно на случай непредвиденных и глобальных обстоятельств. И водитель тоже…
– У товарища Завьялова, – Афанасьев поддернул обшлаг кителя и глянул на часы, – через два с половиной часа будет пересмена, кстати, с Вальрондом, если не ошибаюсь, – он покосился вопрошающе к Павлу и тот молча кивнул, соглашаясь. – Поэтому я ему настоятельно рекомендую не мотаться со мной по городу, а остаться здесь и без хлопот осуществить передачу своей ноши.
– Но… , – разом открыли рты генерал и майор, пытаясь возразить.
– Не забывайте, что кроме моего, имеются еще два таких же «чемоданчика», поэтому ничего страшного не случится, если вместо тройного оповещения какое-то время будет двойное. На худой конец, у нас еще есть автоматическая система «Периметр», – пресек он на корню любые возражения. – А по поводу личного водителя, то я смею надеяться, что если у нас все сладится, то до завтрашнего утра он мне не понадобится. А утром я непременно оповещу вас о своем местонахождении, хотя, зная вашу натуру, смею предположить о вашей осведомленности к тому времени, о моем месте пребывания. А теперь, дорогой мой Сан Саныч, идите и займите свое место в ордере.
– Чую, что не доживу я с вами до пенсии: либо в отставку отправят, либо вообще расстреляют, – пробубнил обиженным барсуком начальник охраны, удаляясь по направлению к одной из машин сопровождения. А Афанасьев тем временем переключил свое внимание на ближайшее окружение:
– Павел и вы доктор, простите, я так и не спросил, как вас величать…
– Игорь Трофимович, – встрепенулся эскулап.
– Я приношу вам, Игорь Трофимович, свои извинения за причиненные вам неудобства…
– Ой, ну, что вы?! – замахал тот своими пухлыми ручками, явно находясь не в своей тарелке. – Все мы люди. И со всяким из нас такое может приключиться.
– Вот именно, что со всяким, – согласился с ним Афанасьев. – И, тем не менее, я очень вам благодарен за то, что вы приняли участие в нынешних и не совсем приятных для нас событиях. Поэтому я смею и дальше надеяться на вашу тактичность. Ну, вы понимаете, о чем я?
– О, разумеется! Можете не сомневаться! Буду молчать, как рыба об лед!
– Надеюсь. А со своей стороны обещаю, что не забуду о вас и о том, что вы для меня сделали.
– Да, ну что, вы, право? – пожалуй, впервые за все время, проведенное им в теплой компании, засмущался этот, в общем-то, циничный человек.
– Так вот, Игорь Трофимыч, я, к сожалению, не могу вас взять с собой. Но вы можете обратиться к начальнику охраны этого объекта, он находится в-о-о-н в том флигеле, – указал Афанасьев пальцем в сторону приземистого одноэтажного здания, расположенного невдалеке, – и он из имеющегося в его распоряжении автопарка выделит вам машину с шофером, который доставит вас в любое указанное место. Ну а вас, Павел Геннадич и учить не надо, что и как делать – сами все знаете. Оставайтесь здесь и дожидайтесь пересмены. А ты, Борисыч, – обернулся он к Михайлову, – останешься тут или со мной до Ясенево?
– С вами, конечно, – подскочил адъютант на месте. – Там же метро рядом. Пробегусь по просеке, а там, через дорогу и на метро. Двадцать минут и я уже дома.
– Ну и хорошо, – поддержал его Афанасьев, и они оба полезли в салон автомобиля.
II.
Ехали всю дорогу молча. Даже всегда словоохотливый, в отличие от своего сына, Кондратьич в этот раз хранил гробовое молчание. Михайлов тоже предпочитал помалкивать и не лезть со своими разговорами, чтобы не отвлекать босса, сосредоточившегося на внутренних переживаниях по поводу предстоящей встречи. Ехали быстро и нигде не задерживались, поэтому у шлагбаума КПП, что стоял перед комплексом зданий Центрального Аппарата Службы Внешней Разведки были уже через полчаса. На саму территорию въезжать не стали, остановившись неподалеку. До конца смены в местной столовой, по сведениям, имеющимся у Афанасьева, оставалось пять минут. Сан Саныч сделал последнюю попытку уговорить Афанасьева не отпускать охрану, но столкнувшись с суровым и непреклонным взглядом серых глаз Верховного, решил не усугублять и так натянутые с ним отношения. Чертыхаясь про себя, и уже который раз грозя отставкой, он махнул на все рукой и отдал приказ об отходе прикрытия. Одну машину, правда, он все-таки оставил на всякий случай, вне поля прямой видимости, чтобы потом отследить дальнейший маршрут пустившегося, по его мнению, во все тяжкие, Верховного.
Вылезли из машины все трое. Кондратьич разминал свои затекшие суставы. В его возрасте двенадцатичасовой график рабочего дня, несмотря на многолетнюю привычку, был уже несколько тяжеловат, хоть он и сам себе в этом не желал признаваться. Михайлов, топтавшийся рядом, все никак не решался покинуть своего начальника, соображая, что бы сделать такого, чтобы можно было задержаться еще на несколько минут. В его понимании, оставить сейчас шефа один на один с какой-то неведомой теткой, это все равно, что оставить своего близкого друга безоружным посреди волчьей стаи. Афанасьев ничего не говорил своему адъютанту вслух, но его взгляд был явно выпроваживающим. Пошмыгав носом и почесав за ухом, Борис Борисович, вдруг неожиданно хлопнул себя по лбу:
– Итить-колотить! – громко вырвалось у него не совсем подобающее восклицание, так что его спутники разом вопросительно уставились на него.
– Ну, что там опять?! – недовольно нахмурил брови Валерий Васильевич.
– Цветы! Мы совсем забыли про цветы!
– Цветы?! – не сразу «въехал» в ситуацию Афанасьев.
– Ну, да! Кто же ходит на свидание без цветов?! – изумился полковник такому непониманию.
– Да я, как-то и не подумал, – засмущался, а потому и замямлил Афанасьев, – про эти цветы. Мы с ней, в общем-то, и не знакомы совсем. Может, она и разговаривать, еще не станет…
– Станет или не станет – это уже второстепенный вопрос, а первое впечатление надо произвести, так или иначе, – со знанием дела возразил адъютант, шаря глазами вокруг, в поисках какой-нибудь клумбы или хотя бы подходящего дикороса. – Я щас, подождите минутку.
С этими словами он нырнул куда-то вбок и мгновенно исчез в кустах, что стояли по обочине от асфальтированной дорожки.
– Кондратьич, – тихонько окликнул своего водителя Валерий Васильевич, – ты бы снял государственный флаг с капота, а то, как-то нехорошо получается. Я тут вроде по сугубо личному делу. Негоже в личных делах прикрываться государством.
Аверьян Кондратьевич немного призадумался, посопев о чем-то своем, затем одобрительно кивнул и стал выкручивать ярко-красный символ независимого государства из флагштока на капоте, сопроводив сие действие словами:
– Верно меркуешь, Василич. Не след смешивать в одной кастрюле державное и личное. Я то, старый, и не скумекал об этом, а ты, вишь, сообразил. Башка.
Фамильярность обращения и нарочитая грубоватость из уст этого человека прозвучали для Афанасьева, как высшая степень одобрения. Пока они так философствовали, рабочий день для сотрудников непосредственно не связанных с внешней разведкой окончился. Это было понятно по тому, как их жидкая струйка начала свое движение по дорожке, ведущей на КПП. Валерий Васильевич со страхом и жадностью вглядывался в лица приближающихся людей, но, сколько ни старался, так и не смог разглядеть среди них то лицо, что больше всех не давало ему ночью заснуть в последнее время. Проходившие мимо люди узнавали руководителя страны, улыбались и приветствовали его. Однако воспитание и строгая дисциплина не позволяли им навязывать свое общество диктатору, явно кого-то ожидающего, судя по его озабоченному лицу, и пристально разглядывающего проходивших мимо. Когда ручеек потянувшихся домой служащих СВР иссяк, Афанасьев стал проявлять признаки явного смятения. Искомой Вероники среди тех, у кого сейчас заканчивался рабочий день не оказалось. У него, как у генштабиста, в мозгу сразу нарисовалось несколько вариантов произошедшего казуса: либо Вероника, вообще, не была сегодня на работе по какой-то причине, либо она все еще оставалась там. Вариант о том, что она воспользовалась другим маршрутом, он просто не допускал, ибо это противоречило ее всегдашней привычке. Пока он лихорадочно прикидывал в уме дальнейший алгоритм своего поведения, она, вдруг неожиданно вынырнула откуда-то сбоку из-за кустов, воспользовавшись незаметной постороннему глазу тропинкой. Ее появление, ожидаемое, но такое неожиданное произвело сильное впечатление на Афанасьева. Достаточно высокая, в облегающей легкой блузке и в джинсах, подчеркивающих ее точеную фигуру, с правильными чертами лица североевропейского типа, необремененными излишней косметикой и волнистыми светло-русыми волосами, она, без преувеличения, показалась Афанасьеву супермоделью. И действительно, ее грациозная походка, плавные жесты, когда она снимала с плеча сумочку, чтобы предъявить свой жетон охраннику, сидящему в стеклянной будке, и грация с которой она все это проделывала, выдавали в ней, если и не врожденную, то уж точно приобретенную аристократичность. В тот день, когда он увидел ее в столовой, она показалась ему достаточно привлекательной, но все же не такой роскошной красавицей. Он даже вопреки всем правилам приличия, разинул в удивлении рот, не сумев как следует совладать с мимикой своего лица. Заметив вполне себе естественную реакцию шефа на красотку, стоящую у будки охранника и поняв про себя, что это и есть искомая Вероника, Кондратьич, удовлетворенно крякнул за спиной, как бы солидаризируясь. Покончив с недолгими формальностями, и сунув жетон обратно в сумочку, она все такой же грациозной и мягкой походкой, как у пантеры, прошла под услужливо приподнятым шлагбаумом и очутилась нос к носу с Афанасьевым. Не дойдя до него пары шагов, остановилась, пытливо разглядывая его, будто первый раз увидела. При этом ее взгляд не выражал ни положенного в таких случаях удивления, ни умиления, оказанным вниманием (и так было ясно, что этот пожилой и кряжистый гражданин приехал по ее душу), ни тем более подобострастия, при виде властителя не последнего государства в мире. В нем, скорее отражалось любопытство энтомолога, внезапно обнаружившего новый вид какого-нибудь прямокрылого и чешуеобразного. У самого же Афанасьева, при этом вид был оторопелый и откровенно глуповатый. Ни тот, ни другой, как сошедшиеся в поединке дуэлянты, не произносили ни слова. Первым в себя пришел Кондратьич, не совсем ласково, но зато красноречиво и напутственно пихнувший своего шефа кулаком под ребра. Тот довольно вяло отреагировал на дружеское понуждение к светскому диалогу, однако догадался прихлопнуть рот и даже сделал неуклюжую попытку шагнуть навстречу новому витку судьбы. И все-таки первой прервала молчание именно Вероника:
– А ты, Валерий Василич, оказался более терпеливым, чем я предполагала, – вместо положенного приветствия заявила она. – Мне казалось, что ты придешь раньше, а ты, смотри-ка, целых два месяца держался.
Его появление здесь, казалось, ничуть не удивило ее, словно она ждала его. Или предвидела. Хотя в принципе, это одно и тоже, по сути.
– Да, я, собственно… , – через силу выдавил он из себя нечто невразумительное, хотя всю дорогу до Ясенево он представлял, что скажет ей при встрече.
Тут из кустов с шумом вывалился Михайлов, держа в руке пучок каких-то травянистых растений с мелкими и невзрачными на вид желтоватыми цветами.
– В-о-о, достал! – выкрикнул он в порыве азарта, но тут же осекся, увидев, что несколько запоздал с букетом для шефа.
Три пары глаз: кто с укоризной, а кто и с нескрываемым весельем, посмотрели разом на оплошавшего доброхота, абсолютно не знавшего теперь, что делать с таким презентом. Перед ним явственно вырастала дилемма: то ли сначала передать букет Верховному, то ли сразу вручить его ей от имени диктатора. На несколько мгновений между ними повисла неловкая тишина, прерываемая тяжелым дыханьем запыхавшегося полковника. Вероника и тут оказалась на высоте, по сравнению с горе-ухажером и его нехитрой свитой.
– Этот роскошный букет, видимо, предназначен для меня? – хитренько улыбнулась она.
– Да-да! Именно для вас! – в один голос стали уверять диктатор и его адъютант в измятой от долгого лазанья по парковым лужайкам форме. Адъютант неловко сунул свою добычу в руки Веронике, одновременно кося глазом на стоявшего рядом Афанасьева. Кондратьич, в отличие от своих спутников, хоть и был шофером, но все же немного разбирался в травах, поэтому свой голос не стал присоединять к нестройному хору, а просто кхекнул что-то неопределенное, покачав головой.
– А за что? – продолжила она допрос.
– Просто так! Да-да, просто так! – опять в один голос начали они уверять ее в своих искренних и бескорыстных намерениях.
– Ну, что ж, спасибо! – произнесла молодая женщина, принимая с улыбкой пучок травы и делая книксен.
– Мы старались! Мы очень старались! – в свою очередь попытались натужно растянуть рты в улыбке военные.
– Вы всегда говорите вместе?! Или только на свиданиях с девушками? – уже откровенно позволила она себе засмеяться. Эта история начинала забавлять.
– Да нет, ну, что вы?! – смущенно возразил диктатор. – Это получилось совершенно случайно! Уверяю вас!
– Да-да, совершенно случайно! – поддакнул Михайлов, чуть отступая назад, отдавая тем самым инициативу своему начальнику. – Простите нас! Это все по неопытности!
